Текст книги "По направлению к Рихтеру"

Автор книги: Юрий Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Annotation

Книга о великом пианисте написана в жанре очень личных воспоминаний. Книга по-настоящему захватывает и оставляет впечатление соприкосновения с внутренним миром гения – эффект, которого удается достичь далеко не каждому мемуаристу. Автор – Юрий Олегович (Альбертович)Борисов – режиссёр театра и кино, журналист, писатель. Сын великого русского актёра Олега Ивановича Борисова.

Юрий Борисов

Знак Рихтера

По направлению к Рихтеру: 1979-1983

I. «Венский карнавал»

II. Дух протеста

III. «Танец Пака»

IV. Человек и рояль

V. Я играю на похоронах

VI. Аполлон и муза Ша-Ю-Као

VII. Дремлющие святыни

VIII. Пейзаж с пятью домами

IX. Взгляд из-под вуали

X. Уничтожить свои записи!

XI. «Мимолетность» № 21

XII. Пустая комната

XIII. Дама пик

XIV. Белый или рыжий клоун?

XV. «Скиталец»

XVI. Я проглотил колокол

XVII. Семь обрядов

XVIII. «Хорошо темперированный клавир (Том № 2)»

XIX. «Четыре строгих напева»

По направлению к Рихтеру: 1992

XX. «Вид Дельфта»

Разные мысли о музыке (Последняя глава)

Бах

О прелюдии и фуге c-moll № 2 (1-й том «Хорошо темперированного клавира»)

О прелюдии и фуге es-moll № 8 (1-й том «Хорошо темперированного клавира»)

О прелюдии и фуге e-moll № 10 (1-й том «Хорошо темперированного клавира»)

О прелюдии и фуге h-moll № 24 (1-й том «Хорошо темперированного клавира»)

О фантазии и фуге a-moll (BWV 904)

Моцарт

О сонате F-dur К. 533/494

Об опере «Cosi fan tutte». KV. 588

Бетховен

О финале сонаты F-dur № 6, op. 10 № 2

О финале сонаты E-dur № 9, op. 14 № 1

О финале сонаты d-moll № 17, op. 31 № 2

О «багатели» h-moll, op. 126 № 4

Шуберт

О финале сонаты a-moll (op. 143 D.784)

Об Allegretto c-moll

О музыкальном моменте As-dur (D.780 № 6)

Шуман

О «Пестрых листках», ор. 99 (записано Я. И. Мильштейном) [209]

О «Симфонических этюдах», ор. 13

О пьесе Einfach из цикла «Ночные пьесы», ор. 23

Брамс

О «Вариациях на тему Паганини», ор. 35

О рапсодии g-moll, op. 79 N-2

Об интермеццо e-moll, op. 119 № 2

Об интермеццо C-dur, op. 119 № 3

Лист

О «Мефисто-вальсе» № 1 и сонате h-moll

Об этюдах «Eroica» и «Wilde Jagd»

Шопен

О четырех балладах (g-moll, op. 23, F-dur, op. 38, As-dur, op. 47, f-moll, op. 52)

Об этюде es-moll, op. 10 № 6

О мазурках Шопена

О ноктюрне e-moll, op. 72 № 1

Франк

О «Прелюдии, хорале и фуге»

О квинтете f-moll

P. Штраус

Об опере «Саломея»

Дебюсси

О прелюдии «Танец Пака». Первая тетрадь (записано в 1992 г.)

Равель

О концерте для левой руки D-dur и пьесе «Лодка в океане» из цикла «Зеркала»

О пьесе «Ночные бабочки» из цикла «Зеркала»

Пуленк

О хореографическом концерте «Утренняя серенада» для ф-но и 18 инструментов

Чайковский

О пьесе «Un poco di Chopin» («Немного Шопена»), ор. 72 № 15

О романсе f-moll, op. 5 и пьесе «Menuetto – scherzoso», op. 51 № 3

О Пятой симфонии e-moll, op. 64

Рахманинов

О прелюдии fis-moll, op. 23 № 1

О прелюдии g-moll, op. 23 № 5

О прелюдии F-dur, op. 32 № 7

Об этюде – картине d-moll, op. 33 № 5

Об этюде – картине fis-moll, op. 39 № 3

Скрябин

О прелюдии a-moll, op. 11 № 2

О прелюдии G-dur, op. 11 № 3

О прелюдии b-moll, op. 11 № 16

О прелюдии H-dur, op. 37 № 3

О прелюдии a-moll, op. 51 № 2

О прелюдии ор. 74 № 1

Прокофьев

О «Танце», ор. 32 № 1

О «Легенде», ор. 12 № 6

О пьесе «Мысль», ор. 62 № 3

Хиндемит

О второй части Lebhaft сонаты № 2 (1936)

Об интерлюдии и фуге in Fis из цикла «Ludus tonalis»

Шостакович

О прелюдии и фуге F-dur № 23

Стравинский

Об опере «Похождения повесы»

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

94

95

96

97

98

99

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123

124

125

126

127

128

129

130

131

132

133

134

135

136

137

138

139

140

141

142

143

144

145

146

147

148

149

150

151

152

153

154

155

156

157

158

159

160

161

162

163

164

165

166

167

168

169

170

171

172

173

174

175

176

177

178

179

180

181

182

183

184

185

186

187

188

189

190

191

192

193

194

195

196

197

198

199

200

201

202

203

204

205

206

207

208

209

210

211

212

213

214

215

216

217

218

219

220

221

222

223

224

225

226

227

228

229

230

231

232

233

234

235

236

237

238

Юрий Борисов

ПО НАПРАВЛЕНИЮ К РИХТЕРУ

Знак Рихтера

Светлому дню 20 марта 1915 года

Кажется, что отрываешься от неудобного кресла, поднимаешься над застывшими головами.

Сверху бросили лестницу. Тянешься к ней, тебя кто-то пробует подсадить. Что-то защелкало в ухе – наверное, от высоты.

Как акробат, как Пак у Шекспира (или Дебюсси?..), ты пролетаешь над залом и оказываешься на сцене, прямо у ножки рояля…

Рассказывал папа, что когда первый раз слушал Рихтера, в аудитории Школы-Студии МХАТ стояли на подоконниках. Места оста вались только на сцене. Он опоздал минут на двадцать и виновато развел руками: «Что-то с часами…» Попросил помочь передвинуть рояль и случайно наехал колесиком на папин ботинок. Бросил пиджак на пол и сразу же заиграл… В дневнике Борисова осталась такая запись: «…занял место поближе, у ножки рояля… Я оказался во власти странной галлюцинации: все туловище Рихтера оставалось как прежде, а сердце и мозг были прозрачны. Мозговые оболочки… шевелились в такт музыки. Губы нашептывали: «Теперь я буду повелевать!»

Он повелевал на каждом концерте. На шубертовском вечере 78-го года было то ли окисление крови, то ли разрежение воздуха. Мой сосед схватился за голову. И у всех что-то началось с головой: у одного мерцало, у другого – замерзали слезы. В финале G-dur'ной сонаты Рихтер слезы растопил, усадил всех на черное крыло и перенес к себе на колени. Все пришло в равновесие – «ты был равен духу, которого созерцал».

На бетховенском концерте 77-го повелевал другой человек. Началось с выхода: что-то сжатое в кулак. Вместо поклона – два огненных взгляда исподлобья, Когда начал играть – искрошил зал на маленькие кусочки. Совсем не хотелось лестницы – перелететь к ножке рояля.

После одного из таких концертов встретил пианиста N, который показал открытку, полученную от Рихтера. Мне показалось, что этой открыткой он меня даже поддразнивал: «Спросил, как надо играть одно трудное место в сонате Шимановского… а он ответил! Ему понравилось, что я играю Шимановского. Даже пальцы указал… Представляешь, он всем отвечает!»

В эту секунду я и решил написать Рихтеру письмо.

Изорвал кучу бумаги в поисках необходимого тона. Отказавшись от высокопарного, выбрал деловой, непростительно дерзкий. Я не просил, а «требовал»: прийти в Камерный театр, где я ставил диплом, и сыграть оперу Бриттена. Оперу, написанную для рояля. Указал дату премьеры и опустил письмо в ящик – напротив его дома.

Через три дня меня позвали с проходной театра: «Совершенно незнакомый человек… спрашивает вас и еще… какие рояли есть в театре. Не иначе, хочет наняться настройщиком…»

– Свободных мест нет и роялей тоже! – объяснял вахтер посетителю.

– Как же вы без рояля? Это же театр музыкальный?

Он стоял как снежный человек – запорошенный, с надвинутой на брови шапкой.

– Мне обещали позвать Борисова.

– Я Борисов и есть.

– Вы?.. А я думал, что все режиссеры, как бы это сказать… не в ваших летах. Вообще, я режиссеров не очень… Больше – актеров Да, но вы же меня обманываете, заявляя, что ставите оперу для рояля. Если у вас нет рояля…

– У нас есть пианино!

При этих словах его как обожгло. Лицо выражало такую муку, что у меня на нервной почве задергалось веко: все, провал, какой черт меня дернул… Улыбка проглянула не сразу – крошечная, в четверть губы.

– Последний раз я играл на пианино в Одессе. Скажите, вам сейчас…

– Двадцать три.

– Примерно в этом возрасте я и играл… А ноты у вас есть? Когда кончится все это (он странно покрутил рукой у виска),обещаю, что оперу посмотрю.

– Что кончится?

– Моя болезнь – дыра в мозге!.. У вас тут хорошая церковь, я только что оттуда…

И почему-то запел «Tuba mirum». Вахтер не спускал с Рихтера глаз.

… Хорошая модуляция в фа-мажор, а у меня что звучит? – соль… Целый тон! Позвоните, пожалуйста, Нине Львовне через три дня.

Ушел и забрал ноты.

Я звонил и через три дня, и через две недели.

– Святослав Теофилович просил передать, что ноты стоят на пюпитре, – отвечала Нина Львовна любезней и любезней раз от раза.

Я боялся досаждать звонками и объявился теперь через месяц. На меня буквально обрушились:

– Где же вы пропадали? Сегодня в одиннадцать!

В лифте встретил клоуна Никулина, он жил в этом же доме на Большой Бронной.

– На шестнадцатый? К Рихтеру?

– А как вы…

– Он сегодня начал играть. Вот слушатели и потянулись. Когда я иду спать, у него начинается музыка. Передайте привет.

Я застыл у двери, которая вела в квартиру 58. Застыл, чтобы набрать воздух. А позвонить надо было в квартиру напротив – 59. Чтобы не перепутать номера, открыл записную книжку… но тут же дверь 58 распахнулась со свистом. Рихтер стоял с полотенцем на голове.

– Представляете, уже не болела. И вот опять… Дырка, как у Гоголя. А почему изволите опаздывать?

–  (Растерянно)Я ведь на пять минут раньше. Наверное, ваши часы…

– У меня вообще нет часов! И никогда не было! Но вы все равно опоздали – лет на двадцать пять, точно. Я больше не буду играть хорошо!

И сделал двусмысленный жест: то ли входить, то ли не входить – как хотите. Я робко перешагнул. А он уже растворился в черной дыре коридора. Где-то щелкнул дверной замок.

Я остался один. Первое, что начал разглядывать – зал. Рояль стоял в самом центре, разделяя зал на две половины. Первая – определенно светлая. Два тяжелых торшера с рыжевато-золотистыми ногами освещали клавиши На рояле аккуратно разбросаны ноты, сверху – мой Бриттен. Меня это почему-то воодушевило. Еще я запомнил подсвечник из темной бронзы, внушительный крест с цепью, четки и картинку с немецким пейзажем. Электронные часики – по-видимому, японские – как будто говорили о другом летоисчислении.

В темной половине зала виднелись пятна от второго рояля, двух зеленых кресел и этажерки. Луна попадала через балконную дверь и накрывала рояль серебряной пылью. Неясно, из-за какой стены доносилась соната, поэтому я и решил, что есть еще комната, где Рихтер сейчас занимается. А он возник сзади, совершенно бесшумно – как привидение – незаметно сунув часики в карман пиджака.

– Вы разве не испугались? Странно… Когда там начинают играть (стучит ботинком по паркету),я могу делать вид,что играю… манкировать… Там живет пианист, очень приличный… так пусть он и за себя, и за меня…

Внезапно рассвирепев, подбегает к роялю и извергает «кластеры», диссонирующие аккорды безумной громкости. По всей клавиатуре – снизу доверху. Зашатались балконные стекла. У меня – звон в ушах и мороз по позвоночнику. Рихтер прислушался – соната на пятнадцатом этаже смолкла.

– Ага, наконец, и вы испугались – вижу… Когда въезжал в эту квартиру, полы проложили смолой и яичной скорлупой. Чтобы создать звукоизоляцию. Но знаете, где будет настоящая изоляция? Знаете?.. (Неожиданно).Давайте знакомиться – Слава!

И резко вытянул свою железно-жилистую ручищу. Я понял, что нужно «подыграть»:

– Юрий Олегович!

Рихтеру ответ понравился. Он тут же сорвал с головы полотенце.

– Вот вам часы (протянул те самые – электронные).Через полчаса начинайте звенеть, бить по рукам, грохотать! Два раза по полчаса, больше я не осилю.

Открыл ноты сонаты a-moll Шуберта, спросил самого себя: «Соната, чего ты хочешь от меня?» и… заиграл как Бог.

Все больше и больше я приходил в состояние сомнамбулическое, вспомнив, как гоголевский Пискарев покупал баночку с опиумом, как персиянин рекомендовал опиума не более, чем по семь капель на стакан. Я сидел неподвижный, уже накоротке с Шубертом, и портрет дамы в малиновой шляпке, висевший напротив, начинал исчезать. Совсем не ждал, что Рихтер вдруг обо мне вспомнит и заговорит, не прерывая игры:

– Ну…что видите?

Я растерялся – и от неясности вопроса и от мысли, что должен что-то сказать. Решил промолчать. Тогда вопрос был повторен в ультимативном тоне:

– Вы действительно ничего не видите? Видеть музыку совсем не сложно – надо только немного скосить глаза. У меня ведь свой кинотеатр… только кино я показываю паль-ца-ми! Никому его не навязываю, но нельзя же уставиться в ноты и… ничего не видеть? Вот Первый день – видите? Появляются глаза и возникает свет. Появляется рот и произносится слово. Наконец, вся голова…

Рихтер повторяет экспозицию первой части и снова слышится повелевающий тон:

– Поднимаются плечи, рука. Одной божественной дланью творит море, другой – воздвигает горы… (Внезапно обрывает игру).А полчаса еще не прошли? Где часы?

– Только десять минут.

– Не могу играть, потому что ужасно голоден. И вас голодом уморил. На кухне, кажется, есть сосиски и горчица. Я люблю только нашу горчицу, ядреную.

Когда уходил, совершенно забыл о своем Бриттене. Спать, конечно, не мог, думал, что нужно запомнить, как-то запечатлеть его «сотворение мира». Но как записать миражи, «ароматы в вечернем воздухе», краски, жестикуляции? Как. передать фразу, потерянную для времени и напоминающую вагнеровскую декорацию? Во всем – неуловимость, растворимость, неосязаемость, нерасчлененность. Если у Гоголя «толстый бас шмеля» – музыка, уже звучащая на бумаге, то фразу Рихтера, выпущенную в пространство, еще нужно поймать – чтобы сделать музыкой.

«Я разговариваю, как Даргомыжский в «Каменном госте», – признался однажды Рихтер. – Я подражаю Даргомыжскому. Это такой речитатив, который живет внутри меня…» «Внутри меня» – это и Шопен с сорока «девственными духами», и живопись всех стилей, и подзорная труба, и представление в шекспировском «Глобусе», и пентаграмма перед горящей свечой, и тень Бергота на фоне Дельфта, и сновидения, сновидения…

Вот еще «речитатив», который я записал:

– Я бы хотел иметь свой знак. Чтобы по нему меня узнавали. Но что это за знак? Соединение всех искусств, которые придумал Бог! Я у него дух. Я это соединение распыляю по свету. Но я маленький дух, такой же, как Пак… ну, чуть попроворней. Если захочу, взлечу выше того «небоскреба», который построил Скрябин. Вы помните?..

(Подходит к роялю и играет «аккорд – небоскреб» из Седьмой сонаты).Хотите, и вас научу…

Теперь я могу стать Паком, Ариэлем или Мерлином – кем захочу. Могу вернуть утраченное время и двигаться по направлению к Рихтеру, Мравинскому, Борисову…

Могу взлететь до шестнадцатого этажа, пройти сквозь закрытую балконную дверь и прислониться к ножке рояля. Это – любимое место. Если за роялем он – утраченный и обретенный дух – Святослав Рихтер.

Юрий Борисов

По направлению к Рихтеру: 1979-1983

I. «Венский карнавал»

Машина уже въехала на Николину Гору. Это было самое красивое время – конец весны.

Что мы подъезжаем к даче, я понял по висевшим в воздухе вариациям Брамса. Игралась свирепая Восьмая вариация Первой тетради. Левая рука по немного расстроенным басам била наотмашь – эхо от этих ударов разлеталось по всей Горе. Птицы безмолвствовали.

У меня в руках – трехлитровая банка с загустевшим луковым супом. Я обещал Рихтеру, что он будет его дегустировать. Сегодня утром его сварила моя мама, снабдила гренками и тертым пармезаном. Со своей стороны, Рихтер обещал поставить французское вино.

Я стоял со своей ношей перед Его домом и впитывал Брамса. На крыльце появилась Нина Львовна ^[1] и приветливо сообщила: «Еще четыре минуты!»

Ровно через четыре минуты появился Он. В синем кимоно.

Как доехали? Здрасьте! Привезли то, что обещали? Говорят, вечером будет дегустация. Это вы сами готовили? Я луковый суп много где пробовал, но знаете, где он самый невкусный? Как раз в Париже…

Сейчас я вам покажу комнату, где вы можете располагаться. И ваши черные носки отдам. Они очень меня выручили. Я ведь все забывал; и бабочку, и ноты, и целый чемодан. Но чтобы носки… Я всегда куда-нибудь опаздываю, вот и в Клин тогда тоже.

Нина Львовна рассказывала, что, уже отчаявшись, решила поискать носки на ком-нибудь из зрителей. А что оставалось – не играть же в серых? Чувствует себя неловко – оттого, что надо на чужие ноги смотреть. С ней все здороваются, а она почти никому не отвечает. И вдруг – вы…

Ну и сюжет! Это еще хорошо, что вы согласились отдать и что на мои ноги налезли.

А серые мои храните? Все равно, когда будете их демонстрировать, вам никто не поверит.

Мы вошли в дом. Возможно, он напоминал дом Дмитрия Петровича Силина ^[2] , героя любимого чеховского рассказа Рихтера. Возможно, и нет. Я знал этот рассказ, и знал, что его любит Рихтер.

Первое впечатление было, что дом несколько старомодный и… темный.

К тому времени, банка с луковым супом уже стояла в холодильнике. Пройдя первую комнату с большим абажуром – по-видимому, столовую, – очутились в темном коридорчике с веселым японским фонариком. Откуда начали подъем по узкой лестнице на второй этаж.

Здесь ваша келья. Можете отдыхать. Между прочим, я ее больше люблю, чем свою. Потому что здесь нет рояля! (Напевает басом).«И в келий святой душою отдыхали»… Откуда это? Это же Пимен в Чудовом монастыре!

Нет, отдыхать я вам не дам. Пойдете на прогулку!

Нарисую маршрут – он рассчитан ровно на четыре часа. У вас шаг быстрый? Значит, часа на три с половиной. И раньше не возвращайтесь! Мне надо кое-что поучить. Только Брамс мог такое написать – так неудобно.

А у Шумана в «Фантазии»? Эти скачки… Как какое-то проклятье!

Я знаю, как их буду играть – надо зажмуриться! Хотите пари: девять раз сыграю со светом и смажу, а в темноте у меня получится?

Быстро спускается вниз. Набрасывается на «скачки» второй части – и играет безупречно чисто. Даже быстрей, чем на знаменитой записи. От радости громко хлопает крышкой.

Вот видите, «вслепую» – и с первого раза! Да, но вы же не поверите, что играл «вслепую»?

Финал «Венского карнавала» совсем не проще ^[3]– очень трудный! Там все происходит возле кабинета известного венского доктора. К нему толпы жаждущих – со своими неврозами, сновидениями. Каждый рассказывает свою историю, но сам доктор не показывается. Конечно, все в масках, все на фоне карнавала!

Такая же пестрота в первой части. И мой папа, который прожил в Вене около двадцати лет. И мой венский дебют в 62-м – совершенно провальный. Знаете, с чего я начал концерт? С «Венского карнавала»! Но все личное спрятано, потому что и тут – маски! Похоже на второй акт «Летучей мыши». Маски, а значит – обман! Все не те, за кого себя выдают.

В средних частях – рисунки Эгона Шилле ^[4]. У нас совсем не знают этого художника. Это настоящая Вена начала века. Совсем не такая, как у Климта или Кокошки.

Романс – карнавал глазами ребенка ^[5]. Это маленький шедевр Шилле. Сидит сгорбленный, поджав под себя ножки. Широко открытые глаза… и стариковские руки.

Скерцо – карнавал обнаженных! Шилле был большой мастер по этой части. Это самое дно Вены, намного интересней, чем памятник Штраусу или Пратер. Я вижу их угловатый, нелепый танец.

Интермеццо – утонченный Подсолнух ^[6]. Извините за нескромность, напоминает меня в молодости. Крылья еще опущены и совсем тоненькие ножки. Шилле тyт интересно развивает Ван Гога.

Конечно, это моя Вена, а не Вена Шумана. Как бы все времена вместе.

Последнюю пьесу из «Пестрых листков» тоже воспринимаю очень лично. Если помните, там такое цыганское приплясывание: трьям-трьям! На грани безумия… А во мне ведь есть – и цыганское тоже. Все время веду цыганскую жизнь – с одного места на другое. Чего только не намешано! Преобладает русское и немецкое. Но еще и польское, и шведское, и татарское. Меня это мучит.

Извините, я задержал вас с прогулкой. (Напевает тему «Прогулки» из «Картинок с выставки»).Ну, вот, опять Мусоргский!

Желаю вам встретить на дороге Качалова или Прокофьева! Они тут неподалеку…

Как. только я вышел из дома, зазвучала та же дикая вариация, и левая рука также исступленно начала бить по басам. Птицы запели, когда я уже довольно порядочно отошел от дома.

II. Дух протеста

Вечером зажегся абажур. Нина Львовна и Святослав Теофилович ели суп молча. Вино, как и обещано, было французское.

–  Почему все молчат? Суп вкусный, насыщенный. Надо его громко хвалить: хочу добавки! хочу добавки!

И несколько раз постучал ложкой.

–  Супа больше нет.

–  Уже нет? Значит, и добавки нет? Тогда будем готовить новую порцию. Вы знаете рецепт супа?

–  Нужно много-много лука…

–  Ниночка, что еще есть в холодильнике? Вот так всегда, французское вино будем заедать гречневой кашей!

Вот если б мы были в Москве, сыграли сейчас в игру. Позвали бы Таню и Тутика ^[7]. После ужина – игра в самый раз. Я назвал ее «Путь музыканта». Надо вас к ней подготовить.

Каждому участнику выдается по тридцать фасолин – это деньги, ими надо расплачиваться. Кидаешь кубик. Выпасть должна только «шестерка». Это значит, что ты родился, точнее, ты – найден. Анна Ивановна Трояновская ^[8]сделала замечательные рисунки. Рядом с «шестеркой» изображен подкидыш. Он дождался своей судьбы, и она поведет его по опасному, извилистому пути.

Сразу – «ошибки воспитания». Тебя порют. Вас в детстве пороли? Нет? Меня тоже… Я как-то все время ускользал. А вот ребенка из «Gradus ad Parnassum» довели воспитанием. Я этой вещи из Дебюсси не играю, и вообще избегаю таких слезливых, сентиментальных пьес. Хотя «Gradus ad Parnassum» очень уважаю. Помню, как Генрих Густавович проходил ее в классе ^[9]с кем-то из учениц. У нее Дебюсси совершенно не шел. Тогда Нейгауз заставлял ее в конце пьесы рыдать: «Ну, громче, еще громче!.. Тогда все получится». И, кажется, даже дергал за волосы. Конечно, не больно.

И «Детские сцены» Шумана, и «Детский альбом» Петра Ильича – восхитительные. Но я неловко себя чувствую даже когда их слушаю. У меня сразу перед глазами лицо девочки с короткими ножками и бантиком. Глупее не придумаешь. Она сидит за роялем страшно испуганная. Ей кажется, что сейчас ее будут бить… это такая обложка к книжке Лурье «Рояль в детской». Ее сделал художник Митурич ^[10]. Папа ее для меня купил… А я не притронулся.

Мне было лет шесть-семь, не больше. В Одессе никто моим воспитанием заниматься не думал.

Когда папа узнал, что я читаю «Пеллеаса и Мелизанду», «Вечера на хуторе близ Диканьки», он решил меня повоспитывать. Достал Ветхий Завет и медленно, вкладывая в меня каждое слово, прочитал притчу об Аврааме и Исааке. Тут я почему-то не выдержал и заплакал. Все стали меня утешать, особенно мама. Она даже сделала папе замечание, что мне такое читать еще рано. Папа как мог оправдывался: «Но Светик уже читал Метерлинка!»

Когда я успокоился, то сразу спросил папу: «Даже если тебя попросит Бог, ты сделаешь со мной это?»

Ветхий Завет очень опасный, я с тех пор… не боюсь его. Вот начал читать Расина, хочу прочитать всего – от корки до корки. Бергот у Пруста выше всего ставил «Гофолию» и «Федру».

Помните вторую часть «HAMMERKLAVIER» ^[11], ее минорный эпизод? Это Авраам ведет Исаака на гору. Даже нож над головой заносит…

А фуга? Строительство ковчега, что же еще?

Мое «строительство ковчега» Кокошка запечатлел. При этом постоянно тянулся к своей фляжке. А там – виски. Сам отопьет, после вольет в меня – я только чуть голову запрокину, чтобы не останавливаться.

Раз десять фугу сыграл медленно – у него за это время вышло десять эскизов. Я бы и рад, если б больше. Бузони говорил, что жизнь человека слишком коротка, чтобы выучить эту проклятую сонату.

В том эскизе, что я отобрал, видны все мои муки… Ну, и то, что был уже под приличным градусом, тоже видно. Виски с утра, на голодный желудок…

Я слышал в Олдборо кантикл Бриттена ^[12]«Авраам и Исаак» ^[13]. Изумительная вещь, очень священная. Конечно, для Пирса ^[14]. Рассказал Бриттену про папу, как он меня «образовывал» Ветхим Заветом. И тогда Бен, приложив палец к губам, шепотом, поведал свою тайну. Очень мистическую.

Он прогуливался по берегу океана. Часов пять утра. Обычно в это время уже рыбаков много, а тут – никого… Небо затянуло непонятными сине-оранжевыми кругами. Как у Ван Гога. С неба раздается «пи-и… пи-и…». Похоже на крик птицы, только не один голос, а два. Потом Бриттен слышит слова, совершенно отчетливо: «Пойди и сожги то, что написал вчера!» Он был в полном отчаянии, потому что сжигать ничего не хотелось. Ему повторили, уже ультимативным тоном: «Пойди и сожги…» Бриттен решил проявить характер и ничего не сжег. Просто записал этот раздвоенный голос и получился кантикл.

«Знаешь, Слава, почему я тогда не сжег? – спросил меня Бен. – Во мне же сидит дух протеста! Все вопреки! И в тебе сидит…»

Когда я приехал в Америку, Серкин ^[15]решил подыскать для меня квартиру. Оставайтесь, оставайтесь! – упрашивали все, кому не лень. Я тогда предложил Серкину: «Уверен, в Москве очень понравится, как вы играете. Если захотите уехать из Америки, дайте мне знать, и я вам в Москве подыщу квартиру. В самом центре».

Наверное, это было не слишком тактично. Даже самонадеянно. Серкин – изумительный музыкант и предлагал очень искренне.

Спрашивают до сих пор: почему вы не остаетесь, почему, почему? Вот Ростропович, Ашкенази… Может, я бы подумал, если б не две вещи. Не я первый – это главное. В любом побеге есть страшное унижение. Когда ты уже там останешься, они будут иначе с тобой разговаривать. Вторая причина – дух протеста. Бриттен прав: он во мне есть. До тех пор, пока не открою ноты.

Представьте, сегодня еще учить квинтет Шуберта! (Неожиданно, подражая оперному Фаусту).Дух Шуберта, снизойди!

Всего знаком с сорока духами. Каждый со своим характером, каждый себе на уме…

К этому времени уже выпили чай. Нина Львовна мыла посуду на кухне, Святослав Теофилович отправился заниматься. Бог огня, самая высокая Музыка в мире, находился сейчас в соседней комнате… Но ожидаемых звуков я не дождался. Щелкнула одна дверь, другая, и появился Он, несколько огорченный.

Не снизошел… Наверное, сегодня уже не явится.

А ведь дух Шуберта самый послушный, совершенно особенный. Он приносит другое время, мы его абсолютно не знаем. Нет, финал D-dur'ной сонаты как раз наше время, земное! (Отстукивает ритм, напевает тему).Как игрушечный Биг-Бен… Вы носите часы на руке? Очень важно, что нет. Для меня – это знак… Раньше всего, еще студентом, сыграл «Скитальца», а потом уже эту сонату.

Шубертовские сонаты как романы Пруста. И любовь в них – как и у Пруста – в себе,твое внутреннее состояние.

Бриттен интересно передавал свои ощущения от f-moll'ной четырехручной фантазии: «Адам спит для того, чтобы могла быть сделана Ева. Христос умер, чтобы могла появиться Церковь..» Мы только один раз сыграли эту фантазию… Но у меня нет желания ни с кем ее больше играть.

Как они с Пирсом пели «Колыбельную ручью» ^[16]– это незабываемо! А разве после их с Ростроповичем «Arpeggione» ^[17]захочется это повторить? Вот первая тема у рояля… и сразу как Пестум. Pianissimo у Бриттена выразительнее, чем у меня!

Формы Шуберта подобны строению тела. Одни еще стройны и подвижны (Сонаты a-moll – большая, D-dur, c-moll), другие уже оплывшие, несколько заторможенные. Из этих соображений меня и тянет к В-dur'ной, С-dur'ной.

Все просто. Надо найти вертикаль, которая делит тело на две половины: правая – это свет, левая… Ну, примерно вот так (гасит абажур, зажигает стоявший на столе подсвечник). «Земля была безвидна…» Значит, жизнь предшествует свету, ее символ – тьма. Это начало

G-dur'ной сонаты. Завеса снимется только в разработке сонаты. (И сказал Бог: да будет свет). Но свет ненадолго. Все снова накроется покрывалом.

В первой части а-moll'ной сонаты (маленькой) Бог обдумывает строение человека. Бог с резцом в руке. Создаются точки опоры: живот и ноги. Без них не будет звучать. Давид Федорович достиг желаемого звука, только когда отрастил живот, как у Брамса – он сам в этом признавался. Для Ойстраха важен живот, для меня – ноги, начало ног. Чтобы было удобно сидеть.

Странное дело – первая тема а-moll'ной сонаты перекликается с Мусоргским. Это же «Быдло» из «Картинок с выставки»!

Однажды мне приснился удивительный сон. Я увидел себя скульптором, лепившим Адама. Но в этом же сне я был у скульптора ассистентом. Замешивал глину. Такое раздвоение – как у Достоевского. Когда «скульптор» прилег отдохнуть, «ассистент» подкрался к скульптуре и отбил резцом палец на правой руке. Не знаю, из зависти или из духа протеста?

Через несколько дней я ввязался в драку и сломал палец на правой руке. Пришлось учить Равеля, леворучный концерт.

Нина Львовна не любит, когда я его играю. Устраивает по этому поводу сцены. Но я все равно играю. А не любит она из-за того, что с левой стороны – сердце. «Есть же леворучный у Прокофьева, Бриттена – играйте их. Они всяко будут полегче!» – настаивает Нина Львовна.

Интересно, вы видели себя во сне в раздвоении? Чтобы было два человека и оба – вы? Кого бы я не спросил, никто не видел.

III. «Танец Пака»

Утром Святослав Теофилович отправил меня к самой дальней церкви. По его признанию, он в это время занимался Брамсом и Дебюсси, читал Бальзака и два часа спал. Спросил, не слышал ли я ночью ударов топора? «Странно, что ночью, – удивился Рихтер. – Утром бы я не обратил внимания. И Лиза все время скулила… Значит, рубили не дрова».

Вечером он захотел прогуляться и перед выходом показал мне нож. Довольно внушительный. «Это еще с Кавказа. Я его всегда беру, когда есть предчувствия. Вы не чувствуете опасность?» И сунул нож за пояс. В напряженном молчании мы вышли за калитку.

Вы верите в духов, лесных эльфов? Я до сих пор… Меня образовывали не только Ветхим Заветом. Тетя Мери, сестра моей мамы, читала мне сказки.

Помню сказку про эльфа, который жил в розе. В каждом лепестке у него было по спальне… Я бы так жить не хотел. А вы? Когда у тебя столько спален, это не признак интеллигентности.

Этот эльф проснулся от страшной стукотни. Один влюбленный юноша сорвал розу и держал возле своего сердца, чтобы подарить невесте… У меня, между прочим, недавно был такой случай. Один японец принес на концерт датчик и хотел закрепить на груди. Прямо у сердца. Им был нужен мой пульс, когда я играю Прокофьева.

– Что же вы будете слышать? – спросил я японца.

– Музыку вашего сердца!

– А мне нужно, чтоб вы слушали сонату Прокофьева! И я незаметно, перед самым выходом, отцепил этот

датчик…

Так вот, был еще у той невесты брат – злой и несимпатичный. Он вынул однажды нож и убил влюбленного юношу. Неизвестно, из каких побуждений – в сказке это не объяснялось. Просто потому, что был злой и несимпатичный. Эльф нашептал спящей невесте о ее горе и показал место, где был зарыт ее жених. Невеста откопала возлюбленного и взяла домой его голову. Положила ее в самый большой цветочный горшок и засыпала землей. Посадила веточку – жасминовую. Ее слезы ручьями лились на эту землю, веточка разрослась и стала благоухать…