Текст книги "Журнал `Юность` 1973-1"
Автор книги: Юность Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
ПИСЬМО ЯНВАРЯ
Хочу стать артисткой!
В первом номере 1973 года мы хотим открыть новую рубрику, где будут печататься наиболее типичные письма из тех, что приходят в редакцию «Юности».
Мы будем помещать в журнале и фрагменты факсимиле писем.
Поэтому заранее оговариваемся: мы не несем ответственности за грамматические ошибки, за погрешности стиля. В конце концов дело здесь не столько в запятой, не поставленной в нужном месте, сколько в том, чтобы письмо было интересным, искренним и возбудило ваши отклики, дорогие читатели.
Эти отклики тоже будут печататься в журнале.
Итак, сегодня мы предлагаем вашему вниманию первое письмо.
Оно очень типично. По подсчетам нашего отдела писем, из ста девушек, пишущих в редакцию, пятъ-шесть хотят стать учительницами литературы, семь-восемь—журналистками, одна-две – писательницами, археологами, летчицами, геологами, не меньше десятка – бортпроводницами, очень немногие хотят быть врачами, три девушки мечтают стать «полярными радистками».
Все же остальные считают, что они рождены для сцены и экрана, хотят стать актрисами и только актрисами и твердо убеждены, что в этом их призвание.
Давайте будем считать, что письмо Лики В. получила не редакция «Юности», а лично вы, дорогой читатель.
Что бы вы ей ответили?
Права ли она, считая, что талант – дело наживное?
Если вы с этим согласны или не согласны, попробуйте доказать Лике В. свою точку зрения.
Лика В. ждет ответа!
Здравствуй, дорогая редакция!
Вам пишет ученица 10-го класса. В этом году я кончаю школу.
Кем быть?
Этот вопрос решает каждый выпускник, в том: числе и я. Как всегда, первые советы дают родственники. Один советует идти в медицинский, другой – в дипломатический, но, как часто бывает, мое желание не совпадает с их. ещё с шести лет я мечтала стать артисткой кино. Когда я была во втором классе, я часто просила маму позвонить в студию, чтобы узнать, не требуется ли им актер. Сейчас об этом, конечно, смешно вспоминать. Но вот я кончаю десятый класс и по-прежнему хочу пойти по пути киноартистов. Дома меня отговаривают, считают, быть артистом может талантливый человек. Конечно, я с этим согласна. Но тут возникает другой вопрос. У нас с
Советском Союзе сотни замечательных артистов, и неужели все они с малых лет были талантливыми?
Неужели никто из них не стал хорошим артистом благодаря работе над собой? По-моему, если иметь небольшую склонность к искусству, её можно довести до больших высот, если долго и усердно работать, иметь большое желание. Я считаю так, испытав на своем опыте. В девятом классе я увлеклась волейболом. Посещала спортивную школу. Пошла заниматься я поздно, многие девочки занимались уже четвертый год, потому я играла хуже всех. Но не прошло и года, а я опередила всех подруг. Недавно участвовала в городских соревнованиях. Что это, талант?
Нет. Это огромное желание и упорная работа. Порою после окончания тренировки я оставалась в зале одна. Занималась по пять, а то и шесть часов в день, и вот результат – третий взрослый разряд. Я это пишу к тому, что не обязательно родиться талантом; можно им стать. Может быть, я ошибаюсь. Вот я пишу вам, надеясь на ваш совет. Мне становится страшно при мысли, что меня могут не принять в институт.
Я не представляю себя кем-нибудь другим, не артистом.
Вы извините, что я обращаюсь к. вам, но больше мне не с кем посоветоваться. Я не решалась написать вам, но любовь к кино сильнее моей робости. Вы представляете, как для меня важен ваш ответ. И я буду надеяться увидеть его на страницах ближайшего номера. Извините за нетерпение.
С уважением к вам
Лика В.
г. Тбилиси.
Р. S. Уже когда верстался номер, в редакцию поступил материал «А хотела стать востоковедом…»
Мы прочитали его и решили, что судьба узбекской школьницы Дилором Камбаровой добавит пищи для ваших размышлений над письмом Лики В.
Итак, повторяем ещё раз, – ждем ваших писем.
Дилором КАМБАРОВА:
«А хотела стать востоковедом…»
Как ты стала киноактрисой, Дилором, Диля Камбарова, школьница из Ташкента? Как тебя нашёл режиссер Али Хамраев, почему именно тебя предпочёл, перебрав чуть ли не всех молодых профессиональных узбекских актрис? Что это, случай, везение? Почему именно ты сыграла в картине «Без страха» маленькую Кумри, прямую, смелую, устремленную к одному – «быть свободной и равноправной», Кумри, которая первой в кишлаке сбросила паранджу и заплатила за это жизнью? А потом, в новой картине того же Хамраева, перевоплотилась в Айгуль – натуру страстную, решительную, молодую женщину, которая, презрев все традиции Востока, сама приходит к любимому и говорит ему о своей любви! Как ты с такой неистовой страстью и нежностью произносишь: «Ведь у тебя нет жены. Я бесстыжая, я знаю, но мне все равно»? Ты, не испытавшая ещё взрослого чувства? Как же все это началось, как решилась твоя судьба, а, Диля?
– В прошлом году я поехала летом в пионерский лагерь, в горы. Первый раз поехала в лагерь. Что-то сначала не получалось с путевкой, я даже плакала.
Ну, конечно, я и не могла предполагать, что там меня ждет. Однажды мы после ужина стояли на линейке, собирались на лагерный костер. Девочки говорили, что приехало телевидение, будет наш костёр снимать. Нам надоело стоять, мы стали баловаться, смеяться. Смотрю – появляются двое незнакомых мужчин. Разговаривают с нашей вожатой Светланой.
Я даже подумала, что один – иностранец. Очень он был странно одет: белые джинсы, сомбреро, тёмные очки. Мы с ним встретились взглядами. Я чуть смутилась. Но тут же про это забыла. Как только они ушли.
– Это и был я, – говорит режиссер Али Хамраев. Сейчас он без очков, в обыкновенном костюме и даже без сомбреро.
– Да, это был Али Иргашалиевич. Но это я узнала только потом. Когда Светлана вызвала меня к себе.
Я даже испугалась: что это я натворила? А оказалось, что со мной хотел познакомиться кинорежиссер. Он стал меня о разном расспрашивать – как я учусь, кто мои родители. А потом: не хочу ли я сниматься в кино?
– И что ты ответила? – спрашиваю.
– Она сказала: «Не знаю», – отвечает за нее Али Хамраев. – А на мой вопрос: «Придешь завтра к нам на съёмки?» – ответила: «Не знаю, если разрешит воспитательница».
– Да просто я не приняла этот разговор всерьёз.
Но назавтра приехал ассистент режиссера и вместе с Ларисой Федоровной – это наша воспитательница– повёз меня на съемки. Приехали мы в кишлак, и я очень удивилась: неужели у нас в Узбекистане ещё есть такие старинные постройки? Оказалось, это декорации.
– Али, что для тебя, режиссера, определило выбор? Почему ты остановился на Диле?
– Как тебе объяснить? Когда я пришёл в лагерь и взглянул на линейку, то сразу обратил внимание на Дилю. Мне показалось, что у нее есть свой образ, что ли. Необычная внешность. Рост. Пластика. Грация. Бросилась в глаза её эмоциональность. Меня как ударило: вот она, Кумри. Она сможет играть.
Хотя, должен тебе сказать, раньше я не такой видел свою героиню. Более кишлачной, неброской. И когда Диля пришла на площадку, мне надо было быстро и точно определить: ошибся я или эта девочка – находка? Пришлось применить радикальный метод: оглушить. Я скомандовал: «Одеть её, быстро! Платье, паранджу, сапожки!» В трёх словах рассказал ей о фильме, объяснил её роль. «Диля, – сказал я ей – а сейчас представь себе самое страшное, что у тебя было в жизни, самое обидное! Ты должна заплакать, по-настоящему заплакать! Начали! Мотор!» И у Дили по щекам побежали слезы! Она зарыдала, и как!
– Что же ты вспомнила, Диля?
– Как мы поссорились с братом.
– А что ты почувствовала, когда впервые встала перед камерой?
– Мне было очень страшно. Рядом ведь известные актёры! И я сказала себе: либо я сыграю хорошо, либо… такого случая больше не будет.
– Диля ничего не боится. Это стало ясно, как только она встала перед камерой. Она мгновенно схватывает задачу, тотчас входит в образ, в предлагаемые обстоятельства. Она актриса первого дубля. Народный артист Хамза Умаров, её партнер по «Седьмой пуле», он играет предводителя басмачей – курбаши Хайруллу, не переставал удивляться: «Как это у неё выходит? Только что дурачилась, команда – и она уже Айгуль! Я, опытный актер, собираюсь перед эпизодом полчаса, а эта девочка… Откуда это у неё?»
А Чокморов, по фильму—начальник милиции Максумов, которого любит Айгуль, мне говорил: «Послушай, с ней страшно сниматься, она так ревёт, когда на меня аркан набрасывают, что мне кажется, будто я и вправду сейчас погибну…»
– Откуда же это у тебя, Диля? – спрашиваю.
– Не знаю. Мне кажется, что я – это не я, а Кумри. Или Айгуль. И я чувствую то, что чувствовали бы в это время они…
– Кого из киноактеров ты больше всех любишь?
– Чурсину и Алена Делона.
– Ну, а из тех, с кем тебе уже приходилось работать?
– Суйменкула Чокморова. Он очень хороший человек.
– Скажи, а какими тебе представлялись киноактеры раньше, до того, как сама попала в кино?
– Мне казалось, что они какие-то особенные люди. Непохожие на других. Одеваются не как все, живут не как все. Легко и красиво. Много путешествуют, все их знают. У них слава.
– А теперь?
– Слава – это потом. А всегда – работа.
– Она может сниматься, – говорит Хамраев, – двадцать четыре часа в сутки, не есть, не пить, не спать. Даже когда Диля не занята в эпизоде, она всё равно на площадке. Наблюдает. А надо – будет мыть посуду, таскать нам с кухни картошку, делать всё, что скажут.
– Так, Диля?
– Да ничего особенного…
– Как ничего особенного?! Ты расскажи, как тебя били, когда это нужно было по ходу действия, как испуганный конь взносил тебя на вершину горы. Расскажи, как ты брала уроки верховой езды у чемпиона республики Славы Агамова – ты, которая раньше и подойти-то боялась к коню! Упав с Агара, ты вывихнула ногу и с больной ногой продолжала съёмки. А эпизод, когда Хайрулла рвёт на тебе платье и ты оказываешься полуобнажённой? По ходу действия это было необходимо. Главарь басмачей Хайрулла силой принуждает Айгуль бежать с ним за кордон. Он преисполнен злобы и ревности – только что Айгуль пыталась, угрожая ему револьвером, освободить командира Максумова, Хайрулла стремится унизить Айгуль. Диля поначалу наотрез отказалась сниматься в разодранном платье.
– Я стеснялась.
– И молодец, что стеснялась! – восклицает Хамраев. – А потом мы убрали всех лишних людей с площадки, прогнала любопытных мальчишек с крыш кишлака, загородили Дилю щитами, и она сделала три дубля. Отлично сделала.
– Диля, вот ты сказала, что Чокморов тебе симпатичен, ну а если бы твоей героине пришлось по фильму влюбиться в актера, который тебе как человек был бы неприятен?
– Когда я перед камерой; я так вхожу в роль, что для меня все кругом становится настоящей жизнью, и актеры уже не актеры, а те, кого они изображают.
– Диля так плотно входит в образ, что потом с трудом возвращается к действительности. Например, она долго лежала убитой в «Без страха» – у неё были связаны руки, она валялась на земле… Нам пришлось буквально «оживлять» её…
– Мне было жутко, я подумала: а вдруг я и вправду умерла?..
– Пойми, – говорит мне Хамраев, – девочка, которая никогда не участвовала даже в самодеятельности, вдруг стала киноактрисой. За полчаса!
– Как, Диля, ты даже в школьном драмкружке не играла?
– Нет.
– Чем же ты увлекалась до того дня, когда в ваш пионерлагерь пришел человек в сомбреро?
– Я хотела стать востоковедом.
– А как относятся в школе к тому, что ты стала играть в кино?
– По-разному. Многие радуются. Моя лучшая подруга, Таня Авраменко, ходила со мной во Дворец искусств, на премьеру. Но есть, правда, в классе одна девочка, которая раньше меня совсем не замечала (я же раньше ничем не выделялась), а теперь:
«Диля, Диля…» А я не люблю льстивых…
– Ну, а дома как относятся к твоей кинокарьере?
– Брат – он уже студент – не принимает всерьёз. Бабушка – против, все время доказывает маме, что она должна мне запретить сниматься, что меня испортят в кино. Но это же чепуха! Мама приезжала в Акташ, в лагерь, когда я начинала сниматься в «Без страха», ей все показали, она удивлялась и радовалась за меня. Но всё-таки ей не хочется, чтобы я стала взрослой актрисой.
– У Дили и мама и папа – врачи. И дедушка был очень известным в Маргилане, старом узбекском городе, народным лекарем. Даже лечил генерал-губернатора Туркестана Куропаткина. Так что медицина – у них семейная профессия.
– Нет, мама не говорит, чтобы я обязательно стала врачом. Но только не киноактрисой. А вот папа – он целиком на моей стороне.
– Главное пока для нас, – говорит Хамраев, – окончить школу. Диля сейчас в девятом классе, ей ещё почти два года учиться. Но, признаюсь, я собираюсь занять Дилю в в следующей своей работе.
Вместе с моим другом и постоянным сценаристом Одильша Агишевым мы хотим сделать фильм «Я тебя не забыл», посвященный памяти моего отца, актёра, погибшего на войне. Там будет прекрасная роль для Дили.
– Отрицательная? – вдруг спрашивает Диля.
– Ей хочется сыграть отрицательную героиню. Перевоплотиться. Придётся подумать и над такой ролью.
– Последний вопрос, Диля: твое самое затаённое желание?
– Она хотела бы сняться в одном фильме с Аленом Делоном, – смеется Хамраев.
– Я хочу, чтобы мне скорее исполнилось семнадцать лет, – тихо говорит Диля.
– Но тебе ещё нет шестнадцати?
– А на будущий год будет семнадцать.
Беседу вел Вл. ИШИМОВ.
Е. РУБИН
История со счастливым концом
Отправной точкой этих заметок послужила серия прошлогодних сентябрьских матчей между хоккеистами СССР и Канады.
Наш, да и вообще европейский любительский хоккей дебютировал во встречах с сильнейшими профессионалами. Игры эти дали обильную пищу для размышлений о настоящем и будущем хоккея – размышлений и радостных и не очень. Но для меня эти игры, помимо всего прочего, по-новому открыли и осветили людей, которых я знал долгие годы и за которыми всегда внимательно наблюдал.
Матчи с канадцами открыли всему спортивному миру хоккеиста Александра Якушева. Сегодня в Канаде это имя произносится так же уважительно, как, скажем, имя Фила Эспозито. Но эти матчи открыли Якушева и нам самим, хотя он вроде бы и трёхкратный чемпион мира, и олимпийский чемпион, и заслуженный мастер спорта. Но мог ли кто-нибудь предсказать, что во всех четырёх московских матчах канадское жюри назовет именно Якушева лучшим игроком? Или что именно он станет самым результативным из наших нападающих? Это он, тот самый Якушев, главным пороком в игре которого всегда считалась излишняя «мягковатость», нелюбовь к силовой борьбе, стремление уйти от столкновений – недостаток тех самых качеств, которые выше всего котируются у канадцев и в борьбе с канадцами?
Тот самый Якушев, чье имя совсем недавно один наш весьма уважаемый значок хоккея употребил в таком контексте: «Пит Маховлич и ростом и техникой напоминает нашего Сашу Якушева, но, конечно, классом Маховлич несравненно выше»?!
Хоккей не бег, не плавание и не поднимание тяжестей, секундомер и весы не выявят в этой игра сильнейшего. Точные приборы здесь заменяет человеческий глаз, а личное впечатление всегда субъективно – у каждого знаменитого игрока есть свои сторонники и противники. Но призы за лучшую игру в четырёх матчах подряд и самая высокая результативность среди всех участников встреч – критерий объективный.
В сентябре 1972 года Александр Якушев стал хоккеистом высшего мирового класса, встав в один ряд с Филом Эспозито, Бобби Орром, Валерием Харламовым. И факт этот – факт появления новой звезды – поражает потому, что в сентябре 1972 года Якушеву было почти 26 лет. Вспомните биография всех наших выдающихся хоккеистов—от Александрова и Старшинова до Харламова, Мальцева и Третьяка, и вы убедитесь, что случай с Якушевым исключительный.
(Я умышленно не вспоминаю поколение Боброва и Сологубова: они пришли в хоккей взрослыми, сложившимися людьми.)
Между тем, как о звезде восходящей, о Якушеве я знаю уже лет десять. Помнится, я впервые услышал это имя из уст Александра Новокрещёнова – того самого тренера, под руководством которого в 1962 году «Спартак» впервые стал чемпионом страны. Мы встретились тогда с Новокрещёновым на игре юношеских команд, и он показал мне на длиннющего парня, худого и бледного:
– Погляди за ним… Сашка Якушев… Талантище…
Он и в самом деле был сразу заметен на поле не только благодаря росту. Он и в переносном смысле был на голову выше всех.
Он легко обводил своих маленьких партнеров (хоть был, кажется, самым младшим на площадке) и покрывал расстояние от ворот до ворот в несколько шагов.
Снова я увидел его через пару лет, в Риге, на юношеском первенстве СССР. Спартаковцев привез туда Александр Маркович Брусованский. На каком-то матче мы стояли рядом и любовались игрой Якушева – удивительно зрелой и мощной для 17-летнего мальчишки.
– Когда спартаковские мастера едут в Серебряный бор готовиться к матчам, – сказал мне
Александр Якушев в игре с канадцами.
Брусованский, – обязательно везут его с собой. Чтобы пообедал лишний раз. Парень вон какой вымахал, а семья, знаете, малообеспеченная…
Дальше все произошло очень быстро. Якушева приняли в команду мастеров, вскоре он занял прочное место в основном составе «Спартака», в 20 лет участвовал в первенстве мира и возвратился в Москву с золотой медалью…
Но на том, первом для него чемпионате мира, в Вене, Якушев появился на площадке считанное число раз, а все решающие матчи провел на скамейке запасных. Я встретил его спустя несколько дней в Москве, в Шереметьевском аэропорту, когда сборная возвратилась из Вены. Он единственный в команде не улыбался, избегал фоторепортеров, старался спрятаться в задние ряды. Он был растерян: его встречали, как героя, а он не чувствовал себя героем.
На следующий чемпионат, в Гренобль – а это был одновременно чемпионат мира, Европы и Олимпийские игры – Якушев не поехал. Его не взяли. За ним начала потихоньку утверждаться репутация: талантлив, но не хватает характера, ишет «легкую» игру, побаивается «жестких» противников, избегает столкновений, слишком бережет себя. «А такие нам не нужны. Нам нужны бойцы и задиры. Но мы от тебя не отказываемся. Будем пробовать. Старайся, готовься, ещё не все потеряно» – тогда было в моде такое мнение.
Он старался, готовился, его пробовали. И, отправляясь на очередное первенство мира, то и дело оставляли дома.
Знаете ли вы, что это значит – утвердиться в сборной команде страны по хоккею? Участник этой команды – почти наверняка и чемпион мира и олимпийский чемпион, и его всюду знают в лицо, и милиционеры на улице отдают ему честь, и почести сыплются на него, словно из рога изобилия… И как только он переступил порог этой команды, в сознании его уже роятся неясные мысли о «скрижалях истории» и «благодарной памяти потомства». Бывали случаи, что игрок, попав в сборную, раскрывался сразу, с первых матчей. Но это нетипично.
Обычно даже у самых талантливых первые шаги были робки и сбивчивы. Обычно даже самым талантливым надо было освоиться сначала в новом климате, чтобы проявить те возможности, которые отпустила им природа.
Да и вообще талант – понятие обширное. Это и умение самоутвердиться тоже. И далеко не всякий, наделенный иными достоинствами, обладает этим очень важным умением. Наверное, такому нужно помочь. Не для него только, но для пользы общего дела.
Но как помочь? Тоже, вероятно, каждому по-своему. Думаю всё же, чте наиболее универсальное средство – доверие и терпение.
Якушева брали и пробовали. И он всегда знал, что его берут для того, чтобы попробовать. Были хоккеисты – большинство, – которых повезут на первенство мира наверняка, а были – несколько – «на пробу», три-четыре на одно место. Первые могли в товарищеских матчах позволить себе сыграть плохо. Для других каждая ошибка, любой промах были чреваты крушением надежд. Нет, их не изгоняли совсем. Их отправляли в запас, с тем чтобы при случае попробовать ещё разок.
Даже в шестьдесят девятом году, когда Якушев забросил на чемпионате СССР пятьдесят шайб, на чемпионат мира он попал запасным. Он выходил в форме сборной страны на очередную пробу, скованный стрехом ошибиться. А если и не допускал очевидных ошибок, то, помня о них, двигался по полю, как по канату, играл серо, в лучшем случае на тройку.
А его сверстники и те, кто помоложе, спокойные и уверенные в себе, выглядели и смелыми, и азартными, и умеющими рискнуть.
И они уезжали в Гренобль, в Женеву, уезжали за славой и золотыми медалями, а Якушев оставался дома, надеясь на очередную пробу и в тайниках души потеряв веру в успех.
И постепенно он стал терять «свою игру» В дома. Исчезла былая результативность. Публика начала забывать прежнего Якушева – солиста, умеющего и любящего взять игру на себя, совершить единоличный проход по всему полю, обводя противников, меряя пространство от ворот до ворот своими саженными шагами.
Он привыкал думать не об игре, а о необходимости избежать ошибки, и старался играть попроще. И переставал быть самим собой. Проблески нынешней игры появились у него в прошлом сезоне, в Саппоро и Праге, а взрыв произошел в Канаде и в Москве, во время сентябрьских матчей, когда мы увидели Якушева прежнего и вместе с тем преображенного – сильного, уверенного в себе, отважного мужчину, тонкого, яркого, стремительного игрока. И мы знаем, почему наступило это преображение. Так сложились обстоятельства в нашей сборной команде, что Якушеву не надо было больше думать о месте в основном составе, можно было забыть о существовании скамьи запасных.
Однако не сгустил ли я краски, не усложнил ли искусственно ситуацию, связав это запоздалое возмужание хоккеиста с проблемой доверия к нему тренеров?
Но вот ведь какое совпадение: среди тех, кто лучше всех проявил себя в матчах с канадцами, кто – для многих вдруг – раскрылся полностью, сверкнув новыми гранями своего дарования, оказались ещё два игрока – Юрий Ляпкин и Владимир Шадрин. Разпые они люди, разная во многом у них спортивная судьба. Но есть к одна родственная черта. Хоккеисты известные, подающие надеж– ды давно, они тоже ходили до прошлого сезона в вечных запасных, их тоже постоянно испытывали в сборной, перед ними тоже неизменно стоял этот вопрос: быть или не быть в сборной?
Пожалуй, Ляпкину – сверстнику Якушева – пора уже было разувериться в себе окончательно. Его не взяли в сборную даже в сезоне 1970 года, когда на чемпионате страны он был самым результативным из защитников, не взяли, хотя именно в том сезоне всех особенно тревожила слабая результативность обороны сборной. Его взяли на чемпионат мира 1971 года, взяли опять-таки седьмым, запасным, защитником и поставили дважды – против самой слабой команды – против ФРГ.
И оба раза он играл слабо. Диагноз был суровый: «Мягкий, медлительный, бесхарактерный, ненадёжный защитник». Потом его ещё привлекали к тренировкам сборной и к участию в нескольких турнирах, но скорее так, для проформы и чтобы создать основным игрокам видимость конкуренции.
А он и не мог хорошо сыграть в матчах с ФРГ, да и вообще на том первенстве мира. Он вырос и сложился как игрок в Воскресенской команде «Химик», где у него были особые функции на площад ке. Тренер «Химика», стремясь использовать природные качества Ляпкина – техничность, хороший бросок, склонность к импровизации, – разрешал ему многое: в какой-то момент бросить свой пост и, выманив на себя противника ложным движением, пройти самостоятельно к чужим воротам, превратиться в четвертого нападающего, обострить таким образом игру, посеять панику в рядах соперников. Это отход от канонов игры в обороне, и в этом всегда есть риск. Но именно в этом был особенно силен Ляпкин, в этом проявлялась его индивидуальность.
И этим он приносил самую большую пользу «Химику».
Испытуемый лишает себя права иа ошибку – слишком опасны её последствия, а значит, не рискует.
В сборной Ляпкин должен был играть, «как все». И потерялся, стал незаметен. Раскрепощенность и легкость, делавшие его игру в составе «Химика» красивой и яркой, привлекавшие к нему внимание не только публики, но и тренеров сборкой, уступали место скованности. В сборной он превращался в робкого, а следовательно, и заурядного хоккеиста.
Не стану напоминать, как сложилась судьба Шадрина. Скажу лишь, что в сборной он то появлялся, то исчезал в течение четырёх лет, начиная с 1969 года, но, и поязляясь, до прошлого сезона прочного места в составе не имел.
А во время матчей с канадцами он уже был не просто в числе основных, но и знал: на него возлагается особая миссия, его считают одним из самых надёжных. На поле он появлялся, пожалуй, чаще всех – и вместе со своими партнерами по тройке и почти всякий раз, когда сборной СССР предстояло играть в меньшинстве.
На матчах с канадцами мы увидели хитрого, неожиданного, опасного Ляпкина, беззаветного, мужественного, несгибаемого Шадрина.
И ещё: все трое, включая и Якушева, играли весело, с азартом, вздымали вверх клюшки при радостях, стучали ими о лёд при неудачах, обнимались и ликовали вместе со всеми и чувствовали себя в сборной, как дома, как в своей команде. Прежде я за ними ничего подобного не наблюдал: и в часы торжеств и при поражениях они всегда оставались в тени, словно стесняясь появиться на авансцене («Куда нам, статистам…»).
Думаю, что все три эти хоккеиста могли и должны были бы гораздо раньше сказать свое слово в нашем хоккее. Но их дебют как игроков мирозого класса пусть с изрядным опозданием, всё же состоялся. Они оказались как бы в роли героев спектакля со счастливой развязкой. И к этой счастливой развязке их привели тренеры сборной Всеволод Бобров и Борис Кулагин. А были ведь в истории нашего хоккея мастера, так и не дождавшиеся этой счастливой развязки. Убеждён, что такие игроки, как Игорь Чистовский и Вячеслав Жидков из горьковского «Торпедо», Валерий Фоменков и Валерий Кузьмин из «Спартака», Виктор Цыплаков и Валентин Козин из «Локомотива», Анатолий Мотовилов из «Динамо» – да и не только они – могли бы стать вровень с самыми знаменитыми и почитаемыми у нас мастерами, получили бы полную меру почестей и наград, полностью обнаружили бы свой незаурядный талант, положив его без остатка на алтарь сборной, если бы в свое время по отношению к ним было проявлено достаточно доверия и терпения. Я всё ещё надеюсь, что не сказал своего последнего слова в большом хоккее и Александр Мартынюк.
На те, сентябрьские, матчи приехало множество канадских журналистов. Они изрядно помучили нас, советских своих коллег, требуя всё снова и снова сведений о Валерии Харламове, Владиславе Третьяке, Вячеславе Анисине. Они не уставали удивляться: «Неужели эти хоккеисты так молоды? Когда и как успели они возмужать и закалиться? Откуда это уверенное мастерство?»
Верно, можно позавидовать этим ребятам, их счастливой хоккейной судьбе. Так же, как и судьбе Владимира Лутченко, Александра Мальцева, Геннадия Цыганкова.
Что там говорить, каждый из них обязан прежде всего себе – своему таланту, своему характеру. Но ведь в них и поверили сразу. И простили им естественную робость первых шагов. И никто никогда не поставил под сомнение их талантливость.
Самый молодой из них по стажу игры в сборной Анисин. Да и лет ему немного—21. Его возможности, его амплуа, его «потолок»– всё это вещи, далеко не очевидные. Очевидна лишь его яркая одаренность: он быстр, сообразителен, смел, умеет принимать неожиданные решения, имеет собственный почерк. И она, эта одаренность, послужила для него пропуском в сборную, пропуском не разовым, не временным, а постоянным. Он ничем не проявил себя на прошлогоднем чемпионате мира в Праге, но ему все равно доверили играть в большинстве матчей с канадцами. И приятно было видеть, как от матча к матчу он играет всё и лучше.
Начинается новый хоккейный сезон, и в печати мелькают новые имена, набранные пока что самым мелким шрифтом: Капустин, Голиков, Никитушкин, Лобанов, Астафьев, Попов, Волченков… Придёт ли к ним всесоюзная известность?
Дадут ли они хоккею все, что заложила в них природа? Прежде всего это зависит от них самих. Но и не от них только.
И в заключение – слово героям очерка.
Слово Александру ЯКУШЕВУ
Доволен ли я жизнью? Считаю ли, что она удалась? Никогда над этим не задумывался. Жизнь только начинается, всё ещё впереди: выбор профессии (я только недавно институт закончил), работа. Я и женат только полтора года.
Словом, даже для первых итогов пора ещё не пришла…
А с другой стороны, уже четверть века прожил.
Большинство людей к этому возрасту уже определяются в жизни, знают своё будущее, твердо стоят на ногах. У нас, спортсменов, всё как бы сдвигается. Лет на десять. Всё откладывается до тех пор, пока не уйдешь из спорта. Он поглощает слишком много сил, времени, мыслей. На другое почти ничего и не остается.
Но я не жалею, что посвятил молодость спорту. Пусть мы отстаем от сверстников в жизненном опыте: в какой-то мере спорт для нас вроде стеклянного колпака – об организации быта, о расписании, жизни думают за нас тренеры. Зато в других очень важных вещах спортсмен обгоняет остальных. В игре сразу проявляются сильные и слабые стороны твоего характера, в игре раскрываешься весь. И сам себя узнаешь, постигаешь, что ты за человек, на что способен. И закаляешься. Характер твердеет.
У одних раньше, у других позже, но происходит это обязательно.
У меня, пожалуй, позже. До сих пор мне не хватало уверенности в себе, крепости духа. Я это чувствовав, меня это мучило, но поделать с собой ничего не мог. Потому и как игрок сформировался с опозданием. Потому так долго ходил в подающих надежды.
Многие думали уже, что никогда эти надежды и не оправдаю: так, мол, пустоцвет.
Теперь меня все больше хвалят. Пишут обо мне много, фотографии свои вижу в газетах, даже ино странных. Это приятно. И слава, конечно, греет. Но главное – что выработал, значит, характер. Сумел.
Я давно подумывал о том, чтобы после института попробовать поступить в аспирантуру по своей специальности – я Инфизкульт окончил. Но всё сомневался: справлюсь ли?
Теперь верю, что осилю.
Сумел же преодолеть себя в хоккее, значит, на что-то способен.
Слово Владимиру ШАДРИНУ
– Если говорить откровенно, я не люблю, когда мое имя появляется в печати. Не люблю давать интервью, не люблю, когда обо мне пишут, пусть даже хвалят.
Почему – так сразу и не объяснишь. Вроде, всегда и всё правильно, всё о тебе. Но читаешь и испытываешь неловкость: всё обязательно чуть-чуть приподнято и чуть-чуть разукрашено в розовые тона.
И я сам внутренне розовею от этих похвал и от того, каким я выгляжу хорошим, и как мне всё просто дается, и как у меня всё в жизни правильно.
Впервые обо мне написали как о хоккеисте – молодом и подающем надежды – и тут же присовокупили, что вот-де успевает и играть, даже в «Спартак» принят, и одновременно специальную математическую школу с медалью окончил, что теперь открыт ему путь и в спорт и – в физику. А я в МИФИ и документы подавать не стал, хотя очень в этот институт стремился. Понял: не хватит у меня сил тянуть две такие лямки. Пошел в Нефтехимический имени Губкина. Как-никак немного полегче.
