Текст книги "Журнал `Юность` 1973-1"

Автор книги: Юность Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Она никогда не сомневалась, что в её жизни всё будет прекрасно, и вот сейчас эта уверенность начинала понемногу превращаться в реальность, и Маша знала, что наступит осень, и в селе появится подтянутый парень в парадно-выходной форме с погонами, и люди, завидев его рядом с Машей, будут перешептываться о том, что это жених библиотекарши и что председатель обещает ему должность завклуба…

Маша стояла под жарким солнцем и не чувствовала его, а из солнечного половодья, от сарая с нагревшимися деревянными дверьми доносились приглушенные вскрики курицы, доносились, будто сквозь сон.

ВЛ. ВОРОНОВ
ТАЛАНТУ НУЖНО СОЧУВСТВИЕ…

Прошёл год после того, как опубликовано постановление Центрального Комитета партии о литературно-художественной критике.

Срок достаточный, чтоб судить о сдвигах в газетной и журнальной критике, чтобы от общих слов о задачах и призвании критики перейти к анализу ее повседневной деятельности. Сделано немало: опубликованы интересные статьи и книги, разбирающие современный литературный процесс, проведены совещания и семинары молодых критиков, научные конференции… Однако подводить итоги я не хочу, да это и не входит в задачу статьи. Я вспомнил о партийном постановлении, намереваясь обратиться действительно к будничным сторонам критической работы. Мне показалось важным посмотреть, как наша критика встречает произведения молодого литератора, а ещё точнее – как она встречает первые произведения входящих в литературу новых авторов. Ведь и тут скрещиваются многие проблемы литературной критики, открываются её достоинства и слабости, проявляется ее профессиональный уровень. И потом – отношение к молодым; это, знаете ли, часто бывает очень показательно. Там, где речь идет об именитых писателях, маститых, там особый разговор: тон критики определяется с учетом репутации, авторитета писателя… Все это факторы постоянно действующие, бесспорные. А в разговоре о молодых, – как в первый день творенья: новые имена, неизвестные авторы… Интересно; не правда ли?

Год назад вышел январский номер журнала «Юность», составленный по давней традиции из произведений молодых прозаиков, поэтов, публицистов, художников. Вот и посмотрим, как они встречены критикой в газетных и журнальных статьях.

Меньше всего молодой автор рассчитывает на благостную встречу. Любое первое произведение сразу попадает в напряженное поле различных силовых линий литературной борьбы, дискуссий, споров, и тут, наверно, неизбежны какие-то упрощения, издержки, недомолвки. Впрочем, я уверен, что талантливая вещь пробивается сквозь эти временные литературные условности и в конце концов предстает перед читателем в собственном свете.

Повесть Александра Бологова «Сто тринадцатый» не затерялась в журнальном потоке; о ней много и по-разному писали. И если автору интересно будет прочитать все отклики, он сможет убедиться прежде всего в том, что повесть прочитана и замечена в минувшем литературном году.

ПОЛЕЗНЫЕ СПОРЫ

Юрий Куранов в псковской комсомольской газете «Молодой ленинец» посвятил повести обстоятельную статью, в которой доброжелательно и с хорошей взыскательностью оценил работу Александра Бологова; автор статьи зовет своего товарища «на широкие дороги просторов нашей жизни, где чутко бьется сердце и где мало целой жизни, чтобы окинуть взглядом всё многообразие человеческих отношений, надежд и опасений эпохи, где голос и слово писателя могут звучать подобно шелесту листвы и гулу грома».

Из других принципиальных выступлений по поводу повести Александра Бологова отметим статью Игоря Мотяшова «Серьёзные люди» в журнале «Москва» (№ 6, 1972 год), где подняты важные вопросы творческого развития молодых прозаиков – о традиции и новаторстве, о духовном облике нашего современника, об идейной убежденности и ответственности писателя. Игорь Мотяшов видит качественные отличия нынешнего героя от его предшественников начала 60-х годов, и прежде всего – более раннее его повзросление. Критик пишет о Дмитрии Лобове из «Сто тринадцатого»:

«Димке восемнадцать, но он взрослый, сложившийся человек – вот в чем главное. Есть что-то основательное, надежное и как бы круглое в самой фамилии его – Лобов, в ее звучании. Основательность, надёжность, определённая завершенность – это и черты Лобова-личности. Нет и намека на легкомыслие, беспечность в том, как относится Димка к своей работе, к товарищам, к буфетчице Зойке».

Автор статьи в журнале «Москва» убедительно доказывает естественность всех поступков Лобова, спасающего своего старого капитана Старкова. Димка помогает ему плыть в ледяной воде до берега, Димка несет потом на себе обессилевшего и обмороженного Старкова. «Иначе Димка не может, – замечает Игорь Мотяшов. – Каждый его шаг, поступок, движение души – выражение его характера, продолжение обычной жизни».

Далеко не все критики придерживаются такого мнения. Для некоторых замысел Александра Болотова, характер главного героя «Сто тринадцатого» остались за семью печатями. Сработали, очевидно, какието застарелые критические стереотипы. И даже если Дмитрий Лобов из «Сто тринадцатого» совсем не влезает в упомянутый стереотип, иной критик коленкой заталкивает его туда и, удовлетворенный, замечает:

«Обстановка, разумеется, романтическая: морской промысел, Таллин, пожар, обледенение. Разумеется, треугольник. Вершина его – Лобов, боксёр и внутри (?) очень чистый сын академика… Героиня – опять буфетчица Зойка, удивляющаяся; почему это её Лобов сразу «не прижимает», как другие. Разумеется, танцы. Только на этот раз «они танцевали молча».

«На этот раз» повесть Болотова явно не укладывалась в привычное представление Ольги Гладышевой о «молодежной повести» 60-х годов; пришлось поэтому, сочиняя статью «Доступная бедным» для журнала «Волга» (№ 6, 1972 год), подменить кое-где взгляды героев и взгляды автора, обрубить детали, придумать Лобову «отца-академика», забыть о такой «мелочи», как позиция писателя. Ольга Гладышева в заключение загадочно заявляет: «Лобов в конце концов уезжает. Все как полагается. Два миллиона молодых подписчиков почерпнут немало пищи для раздумий над жизнью…»

Ну зачем же так уж искажать замысел прозаика, напрасно «обнадеживать» читателя? Ведь в повести А. Болотова нет ни томительных поцелуев, ни пошлых прижимании, нет даже объяснений в любви, но это не смущает Ольгу Гладышеву, написавшую статью о «теме любви в прозе молодежных журналов».

Повесть «Сто тринадцатый» – серьёзная, свободная от всякой клубнички, от затрепанных штампов. Крепкий, самостоятельный парень из трудовой семьи идет работать на каботажный морской буксир, встречает там разных людей – добрых и мелких, честных и циничных – и ничего, не погрязает, не опускается до уровня подленького эгоиста, матроса Шило, а лишь укрепляется в своих юношеских нравственных идеалах. Лобов узнает настоящую жизнь, изображенную молодым прозаиком трезво, без прикрас, – жизнь со своими драмами и вопросами, советскую жизнь, в которой торжествуют чистота и безупречность наших гуманистических принципов.

ВОПРОС РЕБРОМ!

Один из рецензентов повести А. Болотова изумлялся, как это Лобов сумел удержаться на своих нравственных позициях, встретившись с экипажем «Сто тринадцатого». Я имею в виду рецензию А. Морозова в «Псковской правде». Названа рецензия весьма безапелляционно: «113-й» на мели». Название даже не лишено журналистского изыска, хотя и несколько прямолинейно. Метод анализа повести тоже незамысловатый. Рецензент ставит вопрос ребром:

«Зовет ли к правде, красоте, к вдохновенному труду повесть А. Болотова?»

И тут же отвечает: «На наш взгляд, нет».

Вот так, без экивоков и сомнений: нет и все тут, хоть ты тресни!

Причем двумя абзацами ранее А. Морозов признал, что «взят кусок из жизни, показаны действия людей в различных обстоятельствах. Более или менее раскрыты характеры основных действующих лиц. Выбор темы: вступление молодого человека в самостоятельную жизнь – сам по себе интересен.

Особенно для журнала «Юность».

Казалось бы, после таких признаний только развести руками: «Чего ж вам больше?» Оценить бы тут же достоинства повести, разобрать некоторые её слабости, помочь прозаику утвердиться в литературе. Однако рецензент А. Морозов недоволен; он движим другой целью: доказать, что повесть А. Болотова «не зовет к правде, красоте, к вдохновенному труду». Для этого надо, конечно, выдать белое за чёрное.

Например, капитан буксира Старков, по мнению рецензента, в трудную минуту растерялся и проявил себя «хлюпиком, безвольным, ни на что не способным человеком».

А Старкову – под шестьдесят; он понимает, что ему не доплыть в ледяной воде до берега, а там семнадцать километров в обледеневшей одежде идти до ближайшего селения – и молодой едва ли дотянет…

Старков решает остаться на гибнущем судне, но видит, как Лобов подплыл опять к борту, слышит, как молодой парень кричит ему сквозь слезы:

– Андрей Ильич! Андрей Ильич! Ну что же вы, Андрей Ильич? Ну прыгайте!

Капитан приказал Лобову плыть к берегу, но тут же понял, что тот не уйдет, замёрзнет в воде. И Старков, засунув поглубже за пазуху судовой журнал, как был в полушубке, плюхнулся в воду рядом с упрямым парнем.

Вот ведь как было в повести. Где же тут «растерявшийся хлюпик»? Не хватило рецензенту простой добросовестности, элементарной ответственности за свои слова. А читатель у нас любознательный, он не поленится снова раскрыть журнал и сверить цитаты. Так что надеяться, что залихватские заезды в адрес писателя пройдут незамеченными, весьма трудно. Не говоря уж о том, что такие заезды в наши дни выглядят анахронизмом, отрыжкой вульгарной критики.

Профессиональный уровень рецензента А. Морозова легко уловить почти в каждой фразе. Вот он пишет о Лашкове и Шило: «Лашков циничен во всем… Причем автор настолько прямолинейно раскрывает этот образ, что он перестает интересовать читателя. Не менее прямолинейно показан и Шило, этот «кладезь разума», стоящий по уровню развития рядом с пещерным человеком».

Ну что ж, в обрисовке прямолинейного циника Лашкова и прямолинейного подлеца Шило другие методы изображения, наверно, и не требовались.

Прямолинейно не всегда плохо. Вспомним хотя бы известные слова Владимира Маяковского: «Я люблю сказать до конца, кто сволочь».

Рецензент А. Морозов упрекает А. Болотова ещё в одном грехе: в «пренебрежении к русскому языку», выражающемся, в частности, в том, что прозаик использовал в речи персонажей такие слова, как «гад», «паразит», «морда», «жаба»… Но ведь эти русские слова служат характеристике персонажей. А. Морозов заканчивает сбою рецензию в прокурорских тонах: «Таковы, на наш взгляд, серьёзные просчеты автора повести, усугубленные тем, что редакция «Юности» не помогла дебютанту избавиться от них».

Для любого литератора получить пусть резкую, но справедливую статью всегда полезно. Но одна резкость без справедливости – печальная, хотя уже и обветшалая деталь некоторых наших литературных споров.

При первом же чтении рецензии А. Морозова обнаруживается несовпадение его исходных посылок и выводов. Признал же он, что А. Бологое показал многогранный характер боцмана Куртеева. «Этот в обычное время вялый, медлительный человек, – пишет А. Морозов, – в острые моменты преображался.

Ни одного лишнего жеста, ни одного неловкого движения. Таким он предстает в эпизоде с оторвавшейся баржей. Не потерял он самообладания и во время аварии».

Даже признав эти несомненные достоинства изображения боцмана Куртеева, рецензент опять недоволен А. Болотовым. Оказывается, боцман, по словам рецензента, в обыденной жизни «тоже любит заглянуть в бутылку, поматериться, наговорить пошлостей». Насчет пошлостей рецензент хватил лишку, а насчет «бутылки»? Но ведь таков боцман Куртеев, и писатель не выдает за достоинство эту склонность в характере боцмана Куртеева. Когда же мы, наконец, научимся видеть не только изображенный в литературе жизненный материал, но и позицию писателя, отношение писателя?

Сколько было на этот счет недоразумений в критике – несть им числа…

Но, пожалуй, хватит о критиках повести А. Болоюва. При всей разноголосице суждений, высказанных о «Сто тринадцатом», из писем читателей и многочисленных рецензий выявилось главное: повесть волнует читателя, не оставляет его безучастным, заставляет вновь и вновь задуматься о жизни, так или иначе выразить свое мнение. Думаю, что споры, столкновение различных точек зрения весьма полезны критике; конечно, желательны споры на более высоком профессиональном уровне, но тут выбирать было не из чего.

Хуже, когда встречаешь в критике равнодушие и леность мысли, нежелание внимательно прочитать рассказ или стихотворение молодого автора, заглянуть в каталоги газетных или журнальных статей, узнать, печатался ли раньше данный автор или он впервые выступает в печати.

МЫ ЛЕНИВЫ И НЕЛЮБОПЫТНЫ

Представьте себе, человек опубликовал первые свои стихи или первый рассказ; для начинающего автора это огромное событие; он трепетно ждёт откликов, и вдруг появляется высокомерная статья Владимира Соловьёва, обозревающая рассказы. В ней критик позволил себе следующим образом высказаться о четырёх начинающих рассказчиках, даже не потрудившись назвать их имен: оказывается, напечатанные в первом номере «Юности» рассказы четырёх авторов «не останавливают внимания: искренние, литературно грамотные и – лишенные оригинальности». Это «и» звучит великолепно в своей самоуверенности. Одним росчерком пера зачёркнуты произведения четырех молодых, одаренных рассказчиков: Виктора Прохина из Молдавии, Этери Басария из Абхазии, Валерия Грузина из Киева и Игоря Рогова из Ташкента. Я называю места жительства этих авторов не для эффектного перечисления, а для того, чтобы сказать, что эти люди не придут уже, наверное, в редакцию «Литературной газеты», где напечатана 12 июля 1972 года статья Вл. Соловьева, и не будут требовать справедливости в виде объяснения, опровержения и т. п.

Нет, они молча прочтут эту размашистую фразу из статьи столичной газеты, и ничему она их не научит.

Конечно, талантливого человека с толку не собьёшь несправедливой критикой – он только укрепится в своих позициях.

Но хорошо бы в общении с начинающими поменьше таких холодных обливаний: хорошо бы побольше внимательного, заинтересованного разбора критикуемых произведений.

Возьмем для примера рассказ Игоря Рогова «Третья Таранчинская». Это строгая, сдержанная проза.

Рассказчик меньше всего озабочен изысками стиля, потому что у него трудная задача: рассказать о том, как умирал его лучший друг, умирал в глухом степном городке, пережив ленинградскую блокаду, смерть всех своих близких. Валерия – так зовут героя рассказа – уже выписали из местного санатория, без большой надежды на выздоровление, но посоветовали ещё пожить в степном, знойном городе – может быть, станет лучше.

Этот слабый, безнадежно больной парень, студент-первокурсник, дарит людям столько человечности, доброты и духовной красоты, что каждый, повстречавшись с ним однажды, не мог уйти от него.

Рассказчик повествует о Валерии чуть приглушённым голосом, боясь выспренних слов, лишь изредка в интонации прорывается дрожь волнения:

«Он часто улыбался, мой друг. И сейчас, вспоминая, я вижу легкую улыбку на его худом, чуть удлинённом лице, и трещинки на щеках – следы детских ямочек. И суженные в улыбке зелёные глаза с золотистыми, словно плавающими точками. И были в его улыбке и доброта и сердечное веселье, но всегда и зыбкая грусть и тайное тягостное утомление, которые поразили меня в первый раз и которые я тогда не мог ни понять, ни разделить».

Как-то незаметно Валерий собрал вокруг себя очень разных людей, и при нём они раскрылись в лучших своих качествах. Старшеклассница Лиля, замкнутый и самолюбивый мальчишка Пиня, одинокий старик Иван Васильевич, прошедший три революции и две войны, молодой рассказчик… Долгими часами шли неторопливые беседы, «текли часы в неспешной, вольной беседе…»

На одной прогулке Лилю задел вожак местной хулиганской стаи Гасан, и Валерий удивленно сказал ему в лицо: «По-моему, ты подонок». Через несколько дней Гасановы дружки подстерегли Валерия поздно вечером на пустыре. И вдруг поспешающие на помощь друзья слышат голос Валерия, окруженного хулиганьем:

«Шакалы, подлые, грязные, трусливые шакалы, псы смердящие, свиньи, готовые вместе с пойлом сожрать и собственных детей! – Голос Валерия дрожал от ярости и страсти. – Вы же холопы, быдло, хамская свора, способная лишь добивать беззащитных, мародеры, грабящие раненых и убитых… За бутылку водки друга, мать родную продадите и повесите, а потом будете валяться в канаве в собственной блевотине. Что смотрите – человека не видели? А ну, расступись!»

И оторопевшая орава расступилась. У дома Валерий прервал Пиню, что-то говорившего о нравственном превосходстве, «лицо его передернуло от отвращения. «Какой стыд, – сказал он, – какая мерзость…»

Рогов отлично пишет полудремотный, окраинный быт степного городка, в ритме повествования переданы замедленные движения жаркого, сухого лета.

И потому столкновение Валерия с хулиганами на ночном пустыре воспринимается как эмоциональный взрыв, последний героический поступок настоящего человека. Потому в финале рассказа столь естественно звучат авторские слоза, обращенные прямо к читателю: «Будь щедрым, как пальма. А если не можешь, то будь стволом кипариса, прямым и простым – благородным».

Это очень рискованный прорыв условной прозаической ткани: тут малейшая неточная интонация могла прозвучать фальшиво. Автор тщательно выверяет эмоциональное напряжение и дает выход нахлынувшим к финалу чувствам.

О таких рассказах нужно писать отдельные статьи, радоваться за автора, а не цедить сквозь зубы снобистские слопа о том, что это «искренне, литературно грамотно и – не оригинально».

Такие огульные оценки не приносят пользы литературе; несправедливость их легко показать и на примере других рассказов, не упомянутых Вл. Соловьевым. Сумел же он быть объективным в разборе рассказа Ю. Шпитального «Ленкика мышка»; вот бы редакции и посоветовать критику так же внимательно отнестись к другим авторам. Но, увы, некоторые авторы «Литературной газеты» бывают иногда небрежны и пристрастны. Иной раз, читая статьи за подписью «Литератор», пытаешься понять или догадаться, о чем же всё-таки он пишет, что он имеет в виду? Но, к сожалению, это трудно. А между тем серьёзная газета могла бы позволить себе внятно выразиться по поводу первых произведений молодых авторов.

Умеет же «Литературная газета» уважительно разговаривать о произведениях именитых писателей; отчего бы столь же заботливо и заинтересованно не разговаривать о начинающих авторах?

АХ… КАК НЕЛОВКО!

В статье «Журнал – школа молодых» («Литературная газета» 25 октября 1972 года) за подписью «Литератор» разбираются методы работы наших журналов с молодыми авторами, а также некоторые стихотворные подборки, напечатанные в «Москве», «Молодой гвардии», «Авроре», «Юности».

Сначала о количестве. «Литератору» кажется, что мы печатаем слишком много молодых поэтов. Он пишет, что в подборке «Юности» «представлено два с половиной десятка (?) молодых поэтов». Для уважаемой газеты считать поэтов, как раньше говаривали, огурешным счетом, на десятки не очень-то, мне кажется, удобно. Но оставим в стороне эту бестактность; зададим вопрос по существу: много или мало мы печатаем молодых? Я думаю, что мало. Не только «Юность», но и другие журналы печатают молодых мало.

Почему «Литератор» считает, что тринадцать стихотворных подборок молодых в шестом номере «Москвы» – это достаточно, а двадцать пять подборок в «Юности» – много? У журналов разные традиции, разные задачи в работе с молодыми (для «Юности» она главное; для «Москвы» – одна из главных, ибо это «взрослый» журнал). Едва ли следует нашей «Литературной газете» сталкивать два журнала.

Почему «Литератор» хвалит стихотворный раздел одного журнала, в котором он положительно оценил только три подборки из тринадцати, а остальные, по его словам, «не запоминаются», и тут же бранит стихотворный раздел другого журнала, состоящий из двадцати пяти подборок, из которых только четыре подвергнуты критике за отдельные, вырванные из контекста строчки? Здесь трудно уловить логику «Литератора».

В стихотворениях молодых можно было бы найти и больше всяческих недостатков, слабостей, огрехов, чем нашел их «Литератор». Я говорю не об оценках.

Меня интересуют единые принципы подхода критики к стихам. А принципы у «Литератора» меняются в зависимости от того, о ком он говорит.

В самом деле, почему, когда речь идет об одном журнале, вывод делается по лучшим стихам; когда речь – о другом журнале, заключение выводится из стихов не самых сильных? Тут, к сожалению, тоже не видно последовательности. Почему об одном номере говорится, что он подготовлен «довольно тщательно и вдумчиво», а о другом номере сказано, что идейно-художественный эффект его подборки более чем скромен.

И то и другое утверждение одинаково бездоказательно.

Тем более, что, если говорить по существу, «Литератор» проявил странную забывчивость. И Александр Шевелев и Лариса Тараканова, о которых «Литератор» пишет в связи с публикациями в «Москве», печатались и печатаются в «Юности». И очень хорошо, что калининский прозаик Евгений Борисов сначала печатался в «Юности», а затем выступил в «Москве» со своими рассказами. Тут нечего делить, дело у нас общее, а «Литератор» никак не может найти единого принципиального подхода к продукции журналов.

«Литератор» пишет, что одни стихи ему «запоминаются», другие «не запоминаются». А может, у автора статьи с памятью неблагополучно? Или у него просто нет вкуса к поэзии? Бывает же так, и ничего тут зазорного нет. Ведь цена этому критическому аргументу «запоминается – не запоминается» такая же, как «нравится – не нравится». И то и другое – чистейшая вкусовщина.

Есть в статье «Литератора» ещё один упрек «Юности». Справедливо заметив, что журнал наш «призван постоянно знакомить читателей с молодыми поэтами», «Литератор» с горечью констатирует: «К сожалению, в последних номерах этого журнала мы встречаем почти исключительно имена уже хорошо известных поэтов. Создается впечатление, что, предоставив свой первый номер за этот год молодым, редакция сочла свою задачу выполненной». И через один абзац уже вполне решительное заявление:

«В последнее же время создается впечатление, что представление молодых порой приобретает кампанейский характер…»

Ах, как рассеян «Литератор»! Как он подводит порой свою уважаемую газету! Могу заверить впечатлительного «Литератора», что работа с молодыми идет в «Юности» каждый день, и почти в каждом номере они присутствуют. Публикации молодых не ограничиваются первыми номерами. Вспомним дебюты В. Коростылевой и Ю. Фооса во втором номере, Бронтоя Бедюрова, О. Наровчатовой, Г. Андреевой – в третьем, Улмамбета Хожаназарова, К. Выборова – в шестом, Мары Гриезане, А. Щуплова – в седьмом, Жолона Мамытова – в восьмом, А. Кравцова, Алирзы Саидова, В. Полетаева – в девятом, Микаэля Чикатуева – в десятом. Вспомним выступления молодых прозаиков Николая Студеникина, Валентина Черныха, Надежду Кожевникову, Ивана Корнилова, Владимира Гоника, юмористов М. Городинского, Сашу Ерошенко, Марину Вишневецкую, Михаила Катюшенко…

Здесь перечислены авторы, опубликованные только до октября. Длить список дальше не нужно, потому что статья «Литератора» вышла в конце октября, и приводить примеры из следующих номеров журнала было бы некорректно.

Где же тут кампанейщина? Напрасно, напрасно «Литератор» вводит в заблуждение читателей.

Как тут в связи с этой статьей не вспомнить пушкинские слова: «мы ленивы и нелюбопытны…» Немного труда требуется для того, чтобы заглянуть в библиографические справочники, а вот поди ж ты…

Все эти вещи относятся к мелочам литературного быта, но от них во многом зависит и самый тон разговора. Есть и более серьёзные недоумения, возникающие при чтении статей «Литератора».

Например, фраза насчет возраста входящих ныне в литературу людей. Да, среди них есть «и такие, которые по возрасту приближаются к маститым или уже превзошли их». Одни начинают в двадцать, другие – в тридцать, третьи – в сорок; дело-то не в возрасте. А последние пять-шесть лет – «Литератору» это, наверно, известно – отмечены как раз «тихими дебютами» людей зрелых, имеющих немалый жизненный опыт за плечами. Среди начинающих сейчас почти нет двадцатилетних, преобладают всё-таки тридцатилетние. На то есть серьёзные причины, о которых надо писать специально. На одну из причин указывает Игорь Мотяшов в упоминавшейся статье в журнале «Москва»:

«Едва ли дело в злонамеренном «постарении» пишущих или в недостаточной активности Союза писателей и редакций, слабо привлекающих к сочинению романов юношей и девушек, оканчивающих среднюю школу. Совершенно очевидно, что писатель, не постигший всей сложности современной жизни, не овладевший а высокой мере богатствами культуры, лишённый многостороннего и осмысленного опыта, вряд ли может претендовать на внимание аудитории, давно перешагнувшей рубеж элементарной грамотности».

Вероятно, поэтому в литературу сегодня наряду с молодыми часто приходят люди, вполне овладевшие своей первой профессией, увидевшие в своём труде высокий смысл причастности к общенародному созиданию. Андрей Платонов однажды заметил, что это и есть «единственный способ приобщения к народу посредством труда». В первом номере «Юности» за прошлый год участвовали шофер, врач, машинист экскаватора, слесарь, учитель рисования, инженер, прораб, конструктор… всех не перечислишь. Почему-то «Литератор» увидел в этой информации лишь «эффектную аттестацию». В данном случае я не понял иронии; мне кажется, у иронии этой демагогический оттенок. Жаль, что хотя и редко, но он ещё встречается в нашем литературном обиходе.

За десятилетия работы «Литературная газета» собрала вокруг себя маститых, уважаемых авторов, умеющих с любовью и знанием анализировать литературный процесс, заинтересованно и непредвзято писать о прозаиках, поэтах, драматургах. Статьи Д. Затонского, Г. Ломидзе, Л. Новиченко, В. Озерова, Б. Сучкова, Л. Тимофеева, А. Яковлева и ещё многих радуют читателя, обогащают методологию критического анализа.

Очень хотелось бы, чтобы на страницах «Литературной газеты» о творчестве молодых больше и чаще выступали не только безымянные «Литераторы», но и опытные, известные критики.

Мне хотелось писать о талантливой прозе и поэзии, а пришлось заниматься только подходами критики к современной прозе и поэзии, методологией критического анализа, нередко весьма далекой от научного рассмотрения литературы. Эти подходы, как было показано, часто бывают загрязнены окололитературными соображениями, не имеющими ничего общего с заботой о развитии молодых талантливых писателей.

Трудно, наверно, отрешиться от предрассудков вульгарной критики, от заскорузлых пережитков былых литературных баталий, когда одно название журнала рождало у некоторых литераторов глухое раздражение или, наоборот, ощущение благостной безмятежности. Пришли другие времена, стёрты прежние репутации, и смешными выглядят встречающиеся сегодня попытки цепляться за устаревшие стереотипы, оживлять ушедшие в прошлое миражи, как смешон был бы сегодня «звездный мальчик» в возрасте сорока лет.

В литературе нашей идет сейчас сложный процесс кристаллизации более глубоких, чем прежде, представлений о жизни, о героическом пути народа-первопроходца. Критика участвует в этом творческом процессе, осознавая все лучшее, что происходит в прозе, поэзии, драматургии, в свою очередь, помогая другим литературным отрядам полнее видеть развитие советской жизни.

Критик поверяет литературу жизнью; но он еше и доверяет литературе, доверяет честным, талантливым свидетельствам художника. В. И. Ленин в 90-х годах прошлого века, анализируя очерки «Из деревни» Энгельгардга, писал следующее: «Если учёные доверяют материалу анкет – ответам и отзывам многих хозяев, сплошь и рядом пристрастных, малосведущих, не выработавших цельного воззрения, не продумавших своих взглядов, – то отчего не доверять наблюдениям, которые целые 11 лет собирал человек замечательной наблюдательности, безусловной искренности, человек, превосходно изучивший то, о чём он говорит».

Молодые талантливые литераторы несут в своих книгах правду о новых человеческих отношениях, о социальных сдвигах, зреющих в недрах общества.

Литератору необходимо взаимопонимание современников, ощущение постоянных, прочных связей с народом. Об этом размышлял в свое время Ф. М. Достоевский: «Таланту нужно сочувствие, ему надо, чтоб его понимали…»

Мы умеем быть требовательными, хотя это не означает быть мелочно придирчивыми или подозрительными. К сожалению, нам иногда не хватает сочувствия таланту, понимания природы и назначения литературы.