Текст книги "Выбери меня"

Автор книги: Юлия Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

5. Первым делом самолеты

Телевизионный канал «Невские берега» переживал не лучшие времена. Нет, по сравнению с другими питерскими каналами он казался вполне благополучным. Рекламы здесь крутилось больше, чем у других, рейтинги некоторых передач могли достойно конкурировать с московскими рейтингами, но есть же все-таки так называемый гамбургский или – хотя бы – собственный счет. Так вот, канал был совсем не тот, что в свои лучшие времена. По сути, «Невские берега» находились в упадке. Возможно, это было связано с отсутствием в эфире популярной ведущей Алены Калязиной, по совместительству – законной супруги генерального директора канала и близкой, несмотря на разницу в возрасте, подруги Саши Барсуковой. Алена сидела дома с Феликсом Калязиным-младшим, которому вот-вот должно было исполниться полгода и которого она никак не решалась доверить наемным нянькам, попробовав парочку и разочаровавшись в них на всю оставшуюся жизнь. Наверное, ей просто не повезло, хотя обе няньки были присланы дорогим и престижным агентством «Домашняя фея». Первая нянька – дородная сорокапятилетняя женщина с внушительным трехстраничным резюме, педагогическим образованием и блестящими рекомендациями – оказалась на поверку любительницей поспать в рабочее время. Вернувшись как-то чуть раньше, чем планировала, с важной деловой встречи – тогда Алена еще не собиралась забрасывать работу на телевидении надолго, – она застала совершенно дикую сцену. Нянька, раскинув руки, спала в спальне Калязиных на их огромной кровати, раскрыв рот и громко и противно сопя, а Феликс-младший сидел рядом на той же кровати и методично бил няньку по ноге журналом «Плейбой», неведомо как перекочевавшим в спальню из кабинета Феликса-старшего.

Вторая нянька была почти вдвое моложе первой, но с виду производила впечатление ответственного человека. Кроме того, она боготворила Калязину и, казалось, готова была прыгнуть выше головы, чтобы угодить ей. Алена взяла ее на испытательный срок и, наученная горьким опытом, установила в детской скрытую видеокамеру. Поначалу все шло прекрасно: девушка была аккуратной, режим соблюдала, играла с Феликсом во все предписанные современной педагогической наукой игры. Малыш воспринял симпатичную девушку благосклонно, улыбался ей и даже позволял трогать свои любимые игрушки, что никак не проходило без слез с первой нянькой. Но вскоре выяснились интересные вещи. Нянька фанатела не только от Алены, но и от нескольких музыкальных групп, состоявших, по мнению телеведущей, исключительно из отбросов общества – грязных, обколотых и совершенно безголосых. Сначала Алена об этих музыкальных пристрастиях не подозревала – нянька слушала плейер, причем лишь тогда, когда ее воспитанник спал. Но спустя неделю, немного освоившись в доме Калязиных, она стала пользоваться домашним музыкальным центром, с каждым днем все больше увеличивая звук. Не желая до поры до времени признаваться няньке в том, что все ее действия «пишутся», Алена как бы невзначай сказала ей, что громкие звуки чрезвычайно вредны для психики маленьких детей. Нянька вроде бы вняла – по крайней мере, музыкальный центр больше не включался. Но через некоторое время пристрастия воспитательницы Калязина-юниора все же взяли верх над педагогическим долгом, и последовали события уж и вовсе невероятные.

Однажды вечером Алена позвонила из студии домой. Телефон не отвечал. Тогда телеведущая, решив, что нянька отправилась с Феликсом на прогулку, набрала номер ее мобильного.

– Вы где? – спросила заботливая мать.

Девушка почему-то замялась.

Но Алена Калязина не была бы Аленой Калязиной, если б не умела в два счета добывать нужную ей информацию. А уж если дело касалось ее собственного ребенка… Через минуту рыдающая нянька призналась, что они с Феликсом находятся в здании какого-то захудалого ДК, где через десять минут начнут выступать ее любимые музыканты. Как догадалась Алена, те самые – грязные и обколотые…

– Это единственный концерт!.. – рыдала в трубку девушка. – Вы не беспокойтесь, Алена Ивановна, все будет в порядке… Здесь милиции полно и ОМОН подъехал, я сама видела.

– Не отключать связь! – рявкнула Калязина, головой прижимая трубку к плечу и лихорадочно набирая на другом телефоне номер мужа…

Результатом этих действий было следующее. Няньку, испуганно прижимавшую к себе рюкзачок-«кенгуру» с Калязиным-младшим, плотно окружили несколько омоновцев в камуфляже, под конвоем отвели в обшарпанный кабинет длинноволосого и немытого директора ДК и, пинками вытолкав оттуда хозяина, заперли. Двое омоновцев с автоматами сомкнули плечи у дверей кабинета и разомкнули их лишь при появлении в конце тускло освещенного коридора знаменитой телеведущей. Надо ли говорить, что нянька была немедленно уволена… А объявленный концерт не состоялся – омоновцы, почувствовавшие себя спасителями невинного дитяти, решили не мелочиться и довести дело до конца.

Одному из фанатов, оказавшемуся на улице в числе первых, почти удалось сделать эксклюзивный снимок: знаменитая телеведущая с сыном на руках выходит из дверей ДК, над которыми висит огромная афиша его любимой группы. Парень уже успел навести объектив своей «мыльницы» на Алену, но отважные омоновцы и тут не лопухнулись: в следующее мгновение он лежал лицом в асфальт, а его старенькая «мыльница» закончила свои дни под тяжелым каблуком армейского ботинка.

На следующий день Алена, уже оправившаяся от стресса, объявила Феликсу Калязину-старшему, что уходит в бессрочный отпуск. Генеральный директор канала возражать не стал. Он даже не стал говорить своей лучшей ведущей, что с ее уходом на канале начнутся некоторые проблемы. Зачем говорить о том, что и так понятно… К тому же Калязин относился к породе оптимистов и был уверен: нет таких трудностей, с которыми нельзя было бы справиться. «В конце концов, – решил он, – если потуже затянуть пояса, мы сможем себе позволить переманить со стороны популярного ведущего, который справится с Алениной „политикой“. А зритель привыкает ко всему. Иначе говоря, хавает все».

Надо сказать, что на этот раз Феликс ошибся. Зритель к отсутствию Алены привыкал с трудом. А уж если говорить прямо, не хотел он, этот самый зритель, привыкать к Алениному отсутствию. Положение не спас и Эдуард Тополев, приглашенный аж из самой столицы после того, как канал, на котором он работал, трансформировался из обычного регионального в общероссийский спортивный и многие его сотрудники остались без работы. На прежнем месте двадцатипятилетний Тополев действительно был толковым ведущим, склонным к глубокому анализу и не лишенным творческой дерзости, но в «Невских берегах» что-то у него «не покатило». То ли до сих пор не мог отойти от шока, вызванного увольнением, то ли просто заскучал московский звездный мальчик в провинциальном Питере – сам Феликс склонялся к последней мысли. И действительно, с коллегами Эдуард общался свысока, генеральному упорно «тыкал», а на любую критику сквозь зубы цедил: «С такой концепцией информационного продукта далеко не уедешь». Калязина все чаще и чаще посещала крамольная мысль – заняться «политикой» самому. Хоть и знал директор канала, что эта сфера – не его.

Не успели оглянуться, как подошла пора очередных «собачьих бегов». Так Феликс называл все предвыборные кампании. Может, кому-то эта метафора покажется неподходящей; автору этих строк, например, такие всенародные реалити-шоу напоминают петушиные бои. Да мало ли есть на Руси сравнений для подобных безобразий!.. Но с позиции Калязина было очевидно, что любые предвыборные мероприятия – это именно бега. И именно собачьи. Можно, конечно, и грубее сказать, но Феликс – человек все-таки интеллигентный, хоть и телевизионщик. Кто, как не генеральный директор телеканала, мог наблюдать, как кандидаты берут старт и мчатся со всех ног… например, к калязинскому кабинету – чтобы успеть проспонсировать ту или иную программу раньше других. А то и закупить ее с потрохами на пару предвыборных месяцев. Рекламный отдел в такое время работал без обеда и перекуров, а охранники на стоянке просили прибавку к зарплате – за вредность общения с хамоватыми кандидатами, которые требовали прямо-таки безмерного почтения к своим четырехколесным игрушкам. Да что там требовали – иногда и без зуботычин не обходилось с обеих сторон!

Заключив несколько договоров о предоставлении эфирного времени нескольким наиболее симпатичным (вернее, наименее противным) кандидатам, Феликс всерьез озадачился. Бабки потекли рекой. Но ведь эти бабки надо еще и отрабатывать. Платят-то не столько за время, сколько за качество и профессионализм! Но профессионального человека, который смог бы осветить «собачьи бега» достойно, после ухода Алены не было. Вообще-то с Аленой в этом деле сравниться не мог никто. Если уж она бралась за дело, то результат был гарантирован. Недаром у нее в нынешней городской администрации столько «друзей». Не потому, что привыкли платить за результат благодарностью, а потому, что понимают: ссориться с Аленой чревато. Кто знает, что может случиться завтра или послезавтра. А если с Аленой дружить, то она и в час «Ч» любую безнадежную ситуацию вытянет в глазах общественного мнения. Вот так вот.

Но Алена в отпуске, и никакая сила не заставит ее оторваться от Наследника. Да и сам Калязин против любой такой силы встанет мощной грудью и необъятным чревом. Однако договоры заключены, Тополев не тянет, остальные известные профессионалы при деле – «собачьи бега» не только на «Невских берегах» происходят. Нужно либо самому впрягаться, либо изыскивать резервы. А при мысли о резервах в калязинской голове возникали только два имени: Барсукова и Лапшин. Первая вела «Криминальные хроники», второй – «Музыкальный кавардак», то есть и та и другой от «собачьих бегов» были далеки так же, как сам Калязин от балетного станка. Не любили они политику. Что поделаешь – оба относились к поколению, взращенному свободно, безалаберно, без идеологических и прочих комплексов. Даже материальные стимулы их не слишком взбадривали, словно могли они питаться акридами и диким медом. Акриды и мед – это, понятно, чересчур: оба выросли в благополучных семьях, забот не знали, денег в карманах на мороженое не считали. Теперь и сами неплохо зарабатывают и, случись что, без работы не останутся. «Мне бы их аристократическую уверенность», – вздыхал провинциальный «восьмидесятник» Феликс, пробивавшийся тараном в не самые лучшие для страны времена, знавший, что такое голод и отсутствие нормальной крыши над головой в чужом городе. Но какими бы аристократами ни были Саша Барсукова и Саша Лапшин, Калязина они уважали и к убедительным доводам прислушивались. Оставалось только их, эти доводы, найти. Впрочем, довод существовал по большому счету один – благоденствие и процветание канала. Тем более что два года назад Александра Барсукова по воле случая сама стала солидной акционеркой «Невских берегов» и к своему новому статусу относилась серьезно. Почувствовала ответственность, повзрослела. Да и Лапшин, несмотря на молодость и внешнюю расхлябанность, на самом деле человек умный, собранный и практичный.

– Наш канал переживает не лучшие времена, – начал Феликс без предисловий, как только срочно вызванные Барсукова и Лапшин устроились в мягких креслах у него в кабинете.

Александр и Александра не стали по обыкновению ерничать, а посмотрели на шефа серьезно. Потому что, в отличие от многих сотрудников, которые думали иначе, были с Калязиным внутренне согласны.

– А отсутствие Алены и вовсе ставит нас перед угрозой катастрофы, – продолжил генеральный директор канала. – Вы же видите…

Саши деликатно промолчали. С самого начала они не считали приглашение Тополева удачной идеей.

– Я понимаю, что у вас много работы, – вздохнул шеф, – которую никто за вас не сделает. Но!..

Саши переглянулись.

– Да, – кивнул Феликс. – Вы все правильно понимаете. Я хочу вас просить взять на себя дополнительные обязанности. Потому что не могу доверить первому встречному обслуживание «собачьих бегов». А это деньги, ребята. Которые нам очень нужны. Я не давлю на вас. Я прошу.

Саши снова переглянулись. Просил Феликс редко, обычно именно «давил».

– Алена, конечно, будет помогать по мере сил… – неуверенно добавил он. – Но эфир придется взять вам.

– Это же три часа эфирного времени… – робко подала голос Саша Барсукова. – В прайм-тайм.

Она имела в виду, что именно в прайм-тайм, когда идут предвыборные программы, она чаще всего занималась съемкой своих криминальных сюжетов. Да и Лапшин снимал свою «музыку» в клубах именно в это время. Если они будут выходить в эфир даже по очереди, полдня пойдут псу под хвост.

– И какие из нас агитаторы? – решительно проговорил Лапшин. – Как ты себе это представляешь – меня в строгом прикиде?

– Нормально представляю, – грустно ответил Феликс. – Тебе пойдет.

– А что скажет мой зритель? – нахмурился Лапшин. – Продался Лапша за капусту, вот что он скажет.

– Твои музыканты не стесняются продаваться, – усмехнулся Калязин. – И ничего, никто их гнилыми помидорами не забрасывает.

– Это как сказать… – еще больше нахмурился ведущий «Музыкального кавардака». – Новое поколение пиплов не такое безголовое, как кажется.

– Если вы откажетесь, – сказал Калязин, – придется за это дело взяться мне. Больше вариантов нет. И это будет началом нашего бесславного конца.

Саши переглянулись в третий раз. Редко от руководителя канала можно было услышать самокритику, тем более такую.

– Я вообще-то в Германию собиралась… – тихо проговорила Саша. – К жениху.

– А у меня жена на днях третьего рожает, – подхватил безнадежным тоном Лапшин, понимая уже, что от просьбы-приказа не отвертеться. Все они понимали, молодые телевизионные звезды. Понимали, что если кто на канале и справится с «собачьими бегами», так это только они.

– Хорошо раньше было, – вздохнул Калязин. – Партия сказала, комсомол ответил «есть».

– Угу… – пробормотал Лапшин. – Первым делом самолеты… Ничего не меняется, оказывается, в этой жизни, а, Феликс? Зачем нам это надо? Когда мы начинали, я полагал, что нас не коснется это дерьмо. За это зритель нас и любил. За то, что мы не марались. А теперь что получается?

– Детские иллюзии! – усмехнулся Калязин. – Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Кто сказал?

Саши недоуменно пожали плечами. Знаменитая фраза не вызывала у них никаких ассоциаций по персоналиям.

6. Как на свете без любви прожить

Когда Бурковская вошла в огромный, похожий на конференц-зал кабинет, Полуянов, приветствуя ее, приподнялся из-за стола, чего обычно не делал.

«Неужели знает, что я его видела на лестнице? – ужаснулась она. Всей ее кофейной психотерапии как не бывало. – Вот позовет сейчас этого своего… как его? Батона…»

– Садитесь, Северина Анатольевна. Хотите кофе? – улыбнулся босс и взглянул на нее как-то по-новому… Изучающе.

«Знает!.. – охнула она про себя. – Или только подозревает? Надо все отрицать. Причем так, чтобы у него не осталось сомнений. Молчать, как белорусский партизан. Иначе мне живой отсюда не выйти…»

– Спасибо, Андрей Дмитриевич, – кивнула она, хотя кофе, конечно, не хотела. Да и не было у Полуянова ее любимого «Конкистадора»…

Словно в полусне Северина наблюдала, как вошла и вышла секретарша, как оказался на приставном столе для заседаний поднос с кофейником и чашками. «Какая безвкусица!» – привычно подумала она, глядя на фарфоровые чашки, расписанные розовыми розами с золотыми стеблями. Но тут же спохватилась, что думает совсем не о том. О спасении собственной жизни ей надо думать, вот о чем!

Полуянов поднялся из-за своего директорского стола, сел напротив нее и, задумчиво разглядывая содержимое подноса, разговор начать не спешил. Бурковскую от страха затошнило. «Может, сказать ему, что мне нужно на минутку выйти? И бежать, бежать со всех ног!.. Из этого здания, из этого города… Стоп! – строго сказала она себе. – Если он ничего не знает и я сбегу, он сразу догадается. Бежать нельзя. Но что же мне делать, Господи?!»

И тут Полуянов заговорил.

– Северина Анатольевна, – сказал он, посмотрев ей прямо в глаза, – сегодня я принял одно важное решение… Я еще никому не сообщил о нем. Хочу, чтобы вы узнали первая. Потому что рассчитываю на вашу помощь и поддержку. И на ваше понимание ситуации.

«Я отлично понимаю ситуацию! – чуть не закричала она вслух. – Клянусь, что буду молчать!»

Но тут он скучным голосом добавил:

– Я решил баллотироваться в Государственную думу. – И снова начал разглядывать чашки с розами.

«Что он сказал?! – не поверила своим ушам Северина. И тут же почувствовала невозможное, невероятное облегчение… – Так он только за этим меня и вызывал? Какое счастье! Куда он собирается баллотироваться? В Думу? Да хоть в президенты!»

Бурковская быстро плеснула себе в чашку кофе, залпом выпила и наконец смогла улыбнуться.

– Поздравляю вас с таким ответственным решением, Андрей Дмитриевич, – бодро проговорила она. И тут же мысли Северины Анатольевны заработали в новом направлении.

«Ничего себе задачка! – подумала она. – Он что, считает, это так легко? Конечно, у него есть деньги, к тому же он хозяин рекламного концерна, где полно профессиональных пиарщиков. Концерн будет работать на него, это ясно. Но ведь все-таки главное – сам кандидат. А Полуянов, с его отрицательным обаянием, скудным лексиконом… Неужели он не понимает, что у него нет никаких шансов? Он сказал, что рассчитывает на мою помощь. Конечно. Он же ничего не знает. Да и откуда ему знать?»

Полуянов снова посмотрел на нее и недовольным тоном сказал:

– Вижу, что я вас серьезно озадачил, Северина Анатольевна… Так да или нет?

Бурковская лихорадочно просчитывала варианты. Исходя из элементарных моральных принципов, ей никак нельзя было ответить «да»…

Дело в том, что месяц назад она поставила перед собой задачу, от успешного решения которой зависело многое, слишком многое… Она решила двигать в Думу своего любовника – Васю Чуткого. Собственно, он сам попросил ее об этом, а отказать Васе она не могла. Ответив Чуткому согласием, Бурковская позволила себе помечтать о том прекрасном будущем, когда Вася станет депутатом. Не повезет же он с собой в Москву свою жену, тупую деревенскую бабищу! А вот она, умная, светская и успешная Северина, могла бы ему там о-очень пригодиться. Вася не дурак и обязательно это поймет – особенно после того, как именно она протащит его в Думу.

Но была во всем этом одна загвоздка. Бурковская сразу поняла, что не сможет работать на Чуткого официально. Вася сам предупредил ее, что заказывать предвыборную кампанию концерну Полуянова не собирается – это слишком дорого. То, что Вася, человек отнюдь не бедный, очень прижимист, можно даже сказать – скуп, Северина знала всегда. Васины политические амбиции тоже давно не были для нее секретом. Она старалась убедить его, что на пиаре экономить нельзя, но Чуткий искренне считал, что позволить себе содержать пиар-структуру в собственной фирме он не может.

– Ты хочешь, чтобы я работала на тебя бесплатно? – удивилась она тогда.

– Ну что ты, дорогая! – с искренним возмущением воскликнул Чуткий. – Конечно, я буду тебе платить.

– Сколько? – прямо спросила Северина.

Чуткий надолго задумался, а потом назвал сумму, на которую не польстился бы даже вчерашний выпускник пиаровских курсов города Мухосранска, если бы такие курсы там существовали. Она уже была готова расхохотаться ему в лицо, но, быстро взглянув на нее, он добавил:

– Это ведь и в твоих интересах, правда?

Северина помолчала. Время от времени она пыталась заводить со своим любовником разговоры о его разводе, но обычно Вася предпочитал обращать их в шутку. А тут вдруг заговорил об этом сам – именно так она расценила его реплику…

– Умножаем названную тобой сумму на два, и я согласна, – сказала она.

– Я всегда знал, что могу на тебя рассчитывать! – воскликнул Чуткий. – Ты мой самый близкий друг! – И он с чувством поцеловал ее холеную руку.

Поразмыслив, Северина решила, что ей незачем покидать концерн Полуянова. «Вероятность того, что какой-нибудь другой кандидат по тому же избирательному округу, где будет баллотироваться Вася, закажет свою кампанию Полуянову и мне придется пиарить двух соперников одновременно, очень невелика, – рассудила Бурковская. – Пиаровских структур за последнее время в городе развелось великое множество, и такой дикой ситуации случиться не может».

Но «дикая ситуация» случилась. Причем соперником Чуткого по округу собирался стать не кто иной, как директор рекламно-информационного концерна «Гермес»…

Андрей Дмитриевич Полуянов ждал ее ответа и заметно нервничал.

«Да что же это за день сегодня за такой? – в сердцах подумала Северина. – Нужно отвечать! Как? Отказаться? Но под каким предлогом?»

При мысли об отказе она почувствовала, что пережитый страх снова зашевелился в ней. Все-таки она не была абсолютно уверена в том, что босс не подозревает о ее присутствии на лестнице во время выноса трупа!

– Как я должен расценивать ваше молчание? – не выдержал Полуянов и уставился на нее.

Решив, что выбора все-таки нет, Бурковская заставила себя улыбнуться.

– Молчание принято расценивать как знак согласия, – сказала она и, внимательно посмотрев на шефа, впервые оценила его как объект профессиональной деятельности.

Объект, прямо скажем, был не ахти.

Возможно, в детстве Андрей Полуянов был симпатичным мальчиком. Позже, в юности, он вполне мог нравиться девушкам – Северина подозревала, что его темные глаза когда-то умели быть выразительными и даже страстными. Но сейчас, в свои неполные тридцать пять, Полуянов выглядел обрюзгшим типом неопределенного возраста, глядя на которого можно было, даже не будучи доктором, с уверенностью сказать: у этого парня не в порядке почки, печень и желчный пузырь. «И все это благодаря склонности к сомнительному эпикурейству», – решила Бурковская.

– Все же у вас какие-то сомнения, – проговорил босс и покачал головой. – Вы знаете, я тут проконсультировался кое-где – анонимно, конечно…

Северина отметила, что ему неловко и он сконфужен. Редкое состояние для Андрея Дмитриевича Полуянова. Впрочем… Не каждый же он день трупы по черной лестнице спускает!

– Где же, Андрей Дмитриевич? – Бурковская изобразила внимание и придала своему голосу материнские, покровительственные нотки. В отношениях с «объектами» это часто помогало. – Я имею в виду: где вы проконсультировались?

– Я заказал интерактивную консультацию за рубежом, – ответил он таким тоном, словно был недоволен собственными действиями. – Иными словами, несколько имиджмейкерских фирм получили мои изображения на фото– и видеопленках. В сопроводительном письме я сообщил, что на пленках – мой соперник. Чтобы ответ был более объективным, – пояснил он.

– Остроумный ход, – похвалила Северина.

– Возможно, – быстро кивнул Полуянов. – Я просил эти фирмы оценить возможность данной… так сказать, фигуры занять лидерские позиции в политике. Признаться, ответ меня огорчил.

Еще бы не огорчил!.. Бурковская с трудом подавила усмешку. До чего же ее босс временами простодушен! Она знала, что консультации в интернетовских пиар-фирмах нынче стали весьма популярными среди российских претендентов на большие и малые престолы. Эти фирмы драли огромные деньги, а консультации давали совершенно непригодные для взращенных на российской почве политиканствующих фруктов и овощей. Северина вспомнила о популярном когда-то в народе кандидате в президенты Брянцалове, политическая карьера которого закончилась, когда он по совету зарубежных имиджмейкеров сел на лошадь в присутствии нескольких десятков работавших на прямой эфир телекамер. Толстых ляжек, обтянутых лосинами, и зада, свисающего по обе стороны седла, Брянцалову не смогли простить даже домохозяйки, бывшие до тех пор от него без ума. А уж когда лошадь понесла… Впрочем, как говорят нынче в рекламе, давно это было. Сейчас иностранцы пытаются приспособиться к особенностям своих российских клиентов, однако все еще искренне не понимают, почему те считают исправление дефектов фигуры или речи задачами невыполнимыми.

– Мы довольно давно работаем вместе, Северина, – Полуянов впервые назвал ее просто по имени, что она расценила, как знак особого доверия, – и я надеюсь, что неплохо изучили друг друга. Во всяком случае, я ни на минуту не сомневаюсь в вашей порядочности и… верности… И еще я знаю, что вам под силу задачи любой сложности. По этой причине я буду разговаривать с вами, как… с доктором…

– Как с кем? – удивилась она.

– С доктором, – пробурчал Полуянов. – Перед которым не следует стесняться. Потому что, во-первых, это его работа, а во-вторых, он соблюдает врачебную этику и не обсуждает диагнозы пациентов с друзьями и родственниками.

– Об этом вы могли бы и не говорить, – сказала Бурковская и подумала: «Если бы он подозревал, что я видела его с трупом, он бы так со мной не разговаривал. Ничего он не видел!» После этого она почувствовала себя гораздо увереннее.

– Очень хорошо, – голос Полуянова тоже прозвучал увереннее. – Тогда я скажу вам, как доктору: предложенная фигура, на взгляд консультантов, не имеет шансов на успех.

«Кто бы сомневался», – подумала она, но брови, послушные ее воле, удивленно вскинулись вверх.

– Да-да, Северина, – вздохнул Полуянов, поверив ее удивлению. – У меня может быть семь пядей во лбу, я могу заработать все деньги мира, но никогда не смогу привлечь восхищенных взоров безликого электората. Потому что я – необаятельный. Это диагноз. Способы лечения – за вами, доктор.

Бурковская немного растерялась. Такой прямоты она не ожидала. Конечно, насчет семи пядей и денег всего мира он перегнул, но что бы там ни было, признался в своем уродстве и попросил сделать его красивым. Задачка для волшебника. В такой степени своей квалификации Бурковская сомневалась. И дело было не в невозможности решения задачки в принципе. В середине девяностых Северина начинала свою карьеру как раз именно с этого: делала из неуверенных в себе и малопривлекательных типов вполне обаятельных и активных граждан. Дело происходило в занюханном доме культуры на окраине города, а кружок, которым она руководила, назывался: «Психокоррекция социальных взаимоотношений. Как стать умным, красивым и любимым. Ведущий – бакалавр психологических наук С. А. Бурковская». Народ валом валил и деньги платил немалые, загипнотизированный и наукообразным названием курса, и обещанием чудесных метаморфоз, и заморским словом «бакалавр». Хотя по меркам государственного образования Северина и до уровня обычного выпускника вуза тогда не дотягивала. Она еще училась на пятом курсе и только собиралась защищать диплом. А степень бакалавра давали на четвертом.

То, что человека и внешне, и внутренне можно радикально изменить, студентка Бурковская поняла, едва переступив порог психологического факультета университета. Ей нравилось изменять людей. А к четвертому курсу Северина вполне уверилась в том, что умение это может не только доставлять удовольствие, но и обеспечивать хлеб с маслом. Так что просьба Полуянова в принципе не была неосуществимой. Трудность заключалась в другом. Андрей Дмитриевич Полуянов весьма отличался от участников психологических тренингов в доме культуры. И от более поздних, солидных клиентов Бурковской отличался. Те смотрели ей в рот, ловили каждое слово и безоговорочно верили тем неприятным истинам, которые она вываливала на них, не опасаясь за собственное здоровье и безопасность. Полуянов же вряд ли станет внимать ей столь же безропотно. Зная характер своего босса, она подозревала, что намек на некоторые его недостатки может отозваться бурей гнева, о последствиях которой страшно подумать. И вообще, с точки зрения любого практикующего психолога, он – тяжелый случай. Верит только себе, к чужому мнению прислушиваться не привык, заставить его что-то сделать можно, наверное, только введя в глубокий транс. Но Северина была совсем не уверена, что он поддается гипнозу. Напротив, была уверена в обратном.

Бурковская набрала побольше воздуха в легкие, в упор посмотрела на Полуянова и, четко выделяя все смысловые оттенки вопроса, произнесла:

– Если уж я доктор, Андрей Дмитриевич, я обязана у вас спросить, действительно ли вы хотите вылечиться?

Полуянов растерялся и стал не похож на себя. Глаза его бессмысленно округлились, а нижняя челюсть безвольно повисла. Теперь он напоминал пациентов детского психоневрологического интерната, в котором Бурковская студенткой проходила практику.

– Не понял, – пробормотал он и похлопал редкими ресницами. – Что значит – хочу? Ведь я сказал вам…

– Я прекрасно слышала, что вы сказали, Андрей Дмитриевич, – мягко улыбнулась она. – Но, как показывает практика, многие страждущие совсем не готовы к избавлению от своего недуга. Примеров тому – великое множество. Я не стану говорить об алкоголиках и наркоманах, их нежелание излечиться общеизвестно. Но даже больные незамысловатыми болезнями часто подсознательно противятся результату. Возьмем, например, грипп… – Северина нарочно затягивала монолог. Если он сейчас прервет ее, перестанет слушать, разозлится, взорвется, то ситуация безнадежна. Если у него не хватит терпения выслушать ее сейчас, то и в дальнейшем он ее слушать не будет. Не каждый может терпеливо выдержать разговор о том, что касается лично его, тем более разговор неприятный. Однако Полуянов пока слушал. – Казалось бы, что может быть противнее: голова раскалывается, из носа течет, в горле першит, тело бросает то в жар, то в холод. Интенсивное лечение позволяет вылечить эту заразу за три, максимум – за пять дней. Это доказанный научный факт. Тем не менее, как утверждает статистика районных поликлиник, менее чем за полторы недели никто не вылечивается. И объяснение этому простое – люди не очень-то торопятся вылезать из теплых постелей и отказываться от заботы и ухаживания близких.

– Но это понятно, – кивнул Полуянов. – Если есть возможность отдохнуть, то зачем же от нее отказываться. Только я не понимаю, при чем тут… наш… мой случай…

В его косноязычности Северина почувствовала хороший знак – «пациент» старается быть искренним, а значит – почти готов к сотрудничеству.

– Насколько я поняла, вы стоите перед необходимостью изменить имидж, – Северина старалась выбирать выражения, однако понимала, что неприятных слов не избежать. Если он выслушает их стоически… – Стать более привлекательным для окружающих. Обаятельным, как Буратино.

– Буратино? – насупился он. – Почему, как Буратино?

– Вспомните детский фильм, – попросила Бурковская. – Он был снят во времена вашего детства. «Кто с детства каждому знаком? Пара-па-па-па-па-па»… – внезапно пропела она тоненьким голоском и тем самым, как было видно, окончательно сразила шефа. Раньше Северина концертов ему не устраивала. «Потерпи, дорогой! – усмехнулась она про себя. – Главное в нашем деле на начальном этапе – взорвать привычные стереотипы. Я начала не с тебя, а с себя, и это – царский подарок, но ты его, к сожалению, оценить не сможешь».