Текст книги "Выбери меня"

Автор книги: Юлия Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

20. Кто ты?

– Да, – трагическим тоном произнес майор Мелешко, вертя измочаленный парик, который кому-то представлялся «гнездом», а кому-то – «кикой» и «Эйфелевой башней». – Теперь ни одна собака след не возьмет. Я это даже своим носом чую. Подвалом пахнет и клеем «Момент». Первушкин, ты где его нашел?

– Это не я нашел, – хмуро пробормотал Валька. – Это другие. А когда я увидел, сразу понял, что это прическа той тетки. И решил забрать. На всякий случай.

– А где эти «другие» парик нашли? – печально вздохнул Мелешко.

– В мужском туалете, – ответил Первушкин.

– Зачем ты вообще приволок на передачу этих оборвышей?! – внезапно рассердился Андрей.

– Я их не приводил. Нас ассистентки затащили. Мы с пацанами спокойно стояли на улице, мне у них кое-что выяснить надо было, – с обидой пояснил юный сыщик. – А что – нельзя было? Прикольно же на свой фейс в ящике посмотреть.

– Сыщику нельзя светить свой фейс в ящике, – назидательно проговорил Мелешко.

– Значит, вам тоже нельзя, – ухмыльнулся Первушкин.

– Учись разговаривать со старшими! – возмутился майор. И задумчиво добавил: – Может быть, все-таки вызвать собаку?

Саша Барсукова рассмеялась.

– Никогда не слышала, чтобы свидетеля с собаками разыскивали. Что-то новенькое в оперативно-разыскной практике.

– Веселишься? – искренне огорчился Андрей.

– Да, куда как весело! – воскликнула она, оглядывая пустые ряды кресел павильона. – Можно сказать, ты нам съемку сорвал. После такого бедлама теперь не только свидетелей – зрителей придется с собаками разыскивать. Да и спонсоров тоже. По-моему, Полуянов с Чутким ушли злые, как черти.

– Да и бог-то с ними! – хмыкнул Андрей. – Другие придут. Мало, что ли, желающих! Мы как – «крупняк» смотреть будем? Или он еще не готов?

– Все на пленке, Андрей, – устало проговорила Саша. – Пойдем в монтажку, полюбуемся…

– А мне с вами можно? – встрепенулся Первушкин.

– Не заработал, – строго сказал Мелешко.

– Да ладно тебе, Андрей, – вздохнула телеведущая. – Пусть парень расширяет кругозор, наверное, он еще никогда на телестудии не был.

– Не был, – радостно подтвердил Первушкин.

Они сидели в монтажке второй час и рассматривали кадры бесследно исчезнувшей дамочки, в том числе и кадры «скрытой съемки Сташевского» – в своем роде ноу-хау. При таком роде съемки не требуется устанавливать и маскировать дополнительные камеры – просто несколько камер изображаются не работающими. Перед съемкой зрителей предупреждают, что работают только те аппараты, над объективами которых загорается красный огонек. Перед такими камерами неподготовленный народ начинает вести себя неестественно: смущается, бледнеет, краснеет. Понятно, что проку от этого мало. Вот Сташевский и придумал на некоторых камерах избавиться от красных огоньков. В студии работают все камеры, а народ думает, что только некоторые. Поэтому ведет себя перед «неработающими» камерами гораздо естественнее. Техники, выслушав пожелание режиссера, схватились за головы и объяснили, что придется напрочь перемонтировать аппаратуру. А это вам не стены перекрасить в павильоне. Услышав слово «перекрасить», Сташевский ухмыльнулся и приказал просто заклеить «глазки» плотным слоем черной изоленты. Техники подивились такому изящному и почти бесплатному техническому решению, где-то даже оскорбились варварству дилетанта, но распоряжение выполнили. А Сташевский после этого получил возможность ловить дивные моменты зрительской естественности. Правда, потом ему кто-то сказал, что в Америке давно выпускают камеры без «глазков» – специально для ток– и реалити-шоу. И стоят они дороже, нежели камеры с «глазками». Но Данила все равно гордился, ведь изоленту он изобрел сам, без подсказки какого-нибудь американского гения.

Надежда или как там ее звали на самом деле вела себя точно так же, как и прочие зрители: выпучивала глаза и надувала щеки перед камерами с «глазками» и совершенно игнорировала те, что без «глазков». Поэтому о ее внутренней жизни во время съемок можно было сказать много интересного. Во-первых, она здорово нервничала. Гораздо больше других зрителей. Но если прочие участники программы нервничали в любом случае, то «баба с кикой» брала себя в железные руки, когда на нее направлялась «работающая» камера, и нервозность переставала быть заметной. Саша поделилась своим наблюдением с присутствующими.

– И что это означает? – спросил Мелешко.

– Это означает, что она действительно профессионал, – ответила телеведущая. – Опытные артисты умеют справляться с волнением сразу после команды «Мотор!». Это у них сродни рефлексу собаки Павлова. Пока команды нет, у них могут и руки дрожать от волнения, и ноги отниматься – они же живые люди! Но вот команда прозвучала, и все: в кадре никаких эмоций, не относящихся к роли.

– Согласен, – кивнул Лапшин. – Возможно, она актриса. А может – телеведущая.

– Нет такой ведущей, – авторитетно заявила Миловская.

– Откуда ты знаешь? – возразил Сашка. – В Москве и Питере нет. А в каком-нибудь Мухосранске есть. Или в штате Алабама. На эмигрантском канале.

– Значит, артистка, – подвел первый итог Андрей.

– И не спецагент она, – важно добавил Первушкин. – Те не волнуются.

– И то слава Богу! – проворчала Миловская. – Значит, актриса, которую наняли, чтобы Полуянова дискредитировать. Только зачем? Знали же, что мы можем вырезать все что угодно.

– Нет, не наняли, – сказала Саша. – Если бы наняли, она бы больше шумела.

– Интересно все-таки мужчина она или женщина, – задумчиво проговорил Сташевский. – По голосу – вроде мужик. А по всем манерам – баба. И в обычной камере, и в «скрытой».

– Извечный схоластический вопрос, – хмыкнул Мелешко. – Как бабу от мужика отличить. Средневековые школяры кино не ведали, но отвечали единственно правильно: на ощупь. Если оскорбил чей-то слух, прошу простить.

– Ты свое знание схоластики еще бы возле туалета применял, – фыркнула Саша. – То-то народ бы наш телевизионный повеселился. Андрей, ты опер или средневековый школяр?

– А что такое? – насторожился Мелешко.

– Мы-то живем не в средневековье. У тебя есть парик. Если эта Надежда не абсолютно лысая или лысый, внутри парика должны остаться волосы. Любой криминалист в состоянии отличить женский волос от мужского.

– Я обязательно воспользуюсь твоим советом, – буркнул Андрей. – Только напрасно ты думаешь, что мне это самому в голову не пришло.

– Не ссорьтесь! – приказала Миловская. – Мы смотрим кино. Давайте еще подумаем, что мы можем сказать об этой загадочной фигуре.

Присутствующие притихли. Сташевский опять включил прокрутку по всем шести мониторам монтажки. Снова замелькало лицо «Надежды», приглушенно зазвучал ее голос.

– Она ненавидит Полуянова искренне, – через некоторое время сказал Лапшин. – Она не играет, это я вам как актер заявляю. При «выключенной» камере она его еще больше ненавидит. Следовательно, она – или он – действует по собственной инициативе. Но чего она добивается? Ей просто хотелось выплеснуть свою ненависть в лицо Полуянову в присутствии множества зрителей?

– Такие люди существуют, – вздохнула Миловская. – Это определенного рода психопатия, кажется.

– Стало быть, психопатия… – протянул Мелешко. – Эх, пора разговаривать с самим Полуяновым. Искать психопатов в его окружении. Мне очень жаль, господа, что я некоторым образом испортил вам трудовые будни. Я, право, не хотел…

– Но почему эта тетка не дождалась конца съемок? – спросил Сташевский. – Боялась, что люди Полуянова начнут ее преследовать? Ведь о том, что в зале оперативный работник, никто, кроме нас, не знал.

– В зале была еще и Саша, – сказала Миловская. – Все знают, что ее специальность – криминал. Возможно, наша дама побоялась дальнейших расспросов за кадром.

– Если она хотела донести компромат на Полуянова до слуха граждан, то какой смысл отказываться от дальнейших расспросов? – не согласился Лапшин. – Напротив, чем больше гадости будет высказано, тем лучше.

– Но ведь тогда бы ее спросили, откуда информация, – возразила Миловская. – А на этот вопрос она точно не собиралась отвечать. Правда, Саша?

Саша внимательно смотрела на один из мониторов.

– Что ты там разглядываешь? – позвал ее Мелешко.

Оторвав взгляд от монитора, Саша обвела им присутствующих и тихо сказала:

– Андрей, у тебя случайно нет с собой фотографии покойного Костенко?

– Случайно есть, – бодро отозвался майор и полез в барсетку.

Девушка взяла фотографию, долго на нее смотрела, а потом снова стала смотреть на монитор. Все молча ждали, что будет дальше.

– Может быть, я сошла с ума, – наконец проговорила она хриплым голосом, – но мне кажется, что «баба с кикой» и Юрий Костенко – одно и то же лицо.

– Товарищ Мелешко предполагал уже, что это привидение, – нервно усмехнулся Лапшин. – Но зачем привидению парик? – Вот вопрос.

Мелешко выхватил у Саши фотографию и тоже стал поочередно смотреть то на нее, то на монитор.

– Затем и парик, чтобы сразу не узнали, – мрачно заключил он. – Какая же ты, Сашка, наблюдательная!

В монтажке воцарилась мистическая тишина.

21. Сатана там правит бал…

Саша не заметила, как доехала до дома. Всю недолгую дорогу она думала о необъяснимом совпадении лиц покойного Костенко и «Надежды». У Костенко не было братьев-близнецов, сказал Мелешко. И сестер-близнецов не было. Он вообще был единственным сыном в семье. Родственники, о которых сначала никто не знает и которые потом начинают появляться, как черти из коробочки, бывают только в мексиканских сериалах. Да в детективных поделках последнего времени. Впору начать верить в привидения. Но Александра Барсукова к этому была еще не готова. «Бывают просто похожие люди, – уговаривала она себя. – Существует искусство грима. Вот и все объяснение. Трудно объяснить другое. Покойник Костенко был знаком с Андреем Полуяновым. „Баба с кикой“, похожая на Костенко, пришла на съемку с участием Полуянова. Она „случайно" похожа на Костенко? Или специально загримировалась под него? Но зачем? Чтобы, зная, что Полуянов убийца, напугать его?.. Но тогда почему было просто не явиться в облике покойного и гарантированно обеспечить Полуянову сердечный приступ?»

Завтра Мелешко побеседует с Полуяновым, и, возможно, ситуация прояснится. Но вообще-то Саша не видела в действиях «бабы с кикой» никакой логики.

«Правда, если она просто психопатка, тогда ее логику объяснить трудно, – решила телеведущая, паркуя «ауди». – Но у любого психопата есть цель. А она-то как раз нам и неизвестна».

Дома она сразу стала проверять электронную почту. Саша приучила себя делать это каждый вечер, какой бы усталой она ни была. Иначе сообщений может накопиться столько, что потом просто не будет физической возможности прочесть все.

Она включила компьютер. А через некоторое время рассерженно чертыхнулась. Снова классика! Девушка подошла к книжному шкафу и достала сборник Гофмана. Ну, конечно, абсолютно точный текст. Часть вторая, глава первая…

«Кто не испытал в своей жизни откровенной, взлелеянной в глубочайших недрах души дивной тайны любви!

…Но таинству любви не дано было свершиться, мрачная сила непреодолимо и властно пригнула тебя к земле, когда ты готов был унестись со своей возлюбленной в обетованные потусторонние дали. Еще не смея надеяться, ты уже утратил ее, померкли все краски и звуки, и в унылой пустыне слышатся лишь навевающие ужас безнадежные сетования одинокого скитальца…»

Но кроме «классики» в послании было и несколько строк другого свойства:

«Уважаемая Александра Николаевна! Полагаю, что вам, как журналистке, занимающейся криминальными историями, было бы небезынтересно узнать, за что и как убили господина Костенко. Вы ведь знаете об этой трагедии, не так ли? Впрочем, как его убили, вы, безусловно, знаете. Его хладнокровно застрелили из пистолета в висок. Но за что его убили, вам неизвестно. Так вот знайте же: Костенко был настоящим сатаной во плоти. Я не стану рассказывать вам, с какими личностями он общался и какие дела с ними творил. Могу только сказать, что от их „делового сотрудничества“ страдали простые честные люди. Но и личная жизнь этого человека мало походила на человеческую. Несмотря на внешнюю красоту и обаяние, он обладал поистине дьявольской душой. Всю жизнь он обижал и оскорблял женщин. Последнее оскорбление переполнило чашу терпения героя, и он выполнил свое обещание. Я хочу, чтобы вы знали: Костенко получил по заслугам. И мне известно имя преступника».

Итак, мистика Гофмана и проза убийцы Юрия Костенко. Саша была почти уверена, что автор посланий и есть преступник. Несмотря на последнюю фразу. Найти его будет нетрудно, если, конечно, он не отправлял письма из какого-нибудь интернет-кафе. Но и тогда есть надежда его найти. Например, по приметам. Труднее будет доказать его вину. Ведь письмо, даже если бы в нем содержалось явное признание, не может служить доказательством.

Внезапно у девушки появилось ощущение, что это послание каким-то образом связано с сегодняшним происшествием в студии. К тому же недавно она с кем-то говорила о Гофмане… Да, конечно, с Василием Петровичем Чутким! Но неужели это он ей пишет? И весь спектакль в студии с «привидением» тоже устроил он? Непохоже.

Посидев еще немного перед светящимся экраном, Саша поняла, откуда это ощущение связи «привидения» и послания. Главный герой Гофмана имел несколько личин, проживал несколько судеб, несколько жизней… Несколько раз умирал… Кто-то хотел дать понять ей, что Костенко тоже имел несколько личин. «Сначала Костенко появляется в скверике, где я гуляю с собакой, – размышляла она. – Этот Костенко ужасно боится собак, нервный, несчастный неудачник… Потом я вижу его в морге. Оказывается, он был вполне успешным человеком, и застрелили его в собственном „мерсе“… Затем появляется фантасмагорическая фигура на студии, и она тоже… как бы Костенко? Но тогда получается, что спектакль устроен вовсе не для Полуянова, а для меня? Господи, зачем? Чтобы потрепать мне нервы? Так я уже не маленькая девочка, а в привидения и вовсе никогда не верила».

Версия была почти складной. Саша даже успокоилась немного. Теперь главное – на этой версии не зацикливаться, решила она. Может быть, все события происходят независимо друг от друга, и только ее собственная буйная фантазия связала их воедино. Утром появятся новые факты, и возможно, новые версии…

С такими мыслями она стояла под душем, а ночью спала спокойно и, как всегда, без сновидений. Если кому-то хотелось заразить Сашу бессонницей, то он просчитался.

Сегодня они проводили вечер вместе – в просторной четырехкомнатной квартире Северины. Это означало одно: Василий Петрович Чуткий считал, что день прошел удачно. Если день, на его взгляд, не удавался, он торопился домой, к жене. Видимо, он поступает так из соображений гармонии, полагала Бурковская. Красота – награда за удачу. Уродство – наказание за неуспех. Нужно стремиться к удаче и красоте. По крайней мере так ей хотелось думать о принципах своего любовника. Потому что жизнь с такой женой, как у него, иными принципами объяснить было невозможно. Ведь в случае развода Чуткому ничто не угрожало. Разве что потеря половины состояния по суду. Да и то вряд ли – он прекрасно мог бы договориться с любым судьей. А если бы и не договорился, неужели освобождение от постылой жены не стоит половины состояния? Да, иногда Северина совсем не понимала своего Васю. Но любила его.

Пока он вел деловые переговоры по телефону, а потом плескался в душе, она успела приготовить праздничный ужин. Осетрина в кляре, авокадо с куриным паштетом и зеленью, грибной салат, креветки, рулет из индейки – Северина любила красивую сервировку, любила готовить. А Чуткий любил есть то, что она готовила. Хотя, как он признавался, его уродина жена тоже готовила неплохо. Но все больше борщи да котлеты.

«Награда и наказание, – думала Бурковская, любуясь Чутким, который весело и с аппетитом поглощал яства. – Что-то нужно с этим делать. Я – профессиональный психолог, гениальный сценарист жизненных ситуаций и судеб – не могу подвести его к простейшей мысли: если ему хорошо со мной, то и жить он должен со мной. Почему должно быть иначе? Почему он держится за старое, ненужное, мешающее? Чего он боится? Тени забытых предков? Осуждения окружающих? Но кто может осудить его, если он бросит нелюбимую женщину? Он боится новой семьи? Но ведь он знает, как все будет в новой семье, тем более что эта семья у него уже практически есть. Нет, с этим что-то срочно нужно делать. Если он станет депутатом Государственной думы, а он им станет, развестись ему будет сложнее. На его нынешнем уровне на скандал, если он, конечно, предполагается со стороны „деревенщины“, никто и внимания не обратит. На думском уровне этот скандал может ему дорого стоить».

– Васенька, нам нужно серьезно поговорить, – ласково произнесла она. – Насчет твоего будущего в Думе.

– Я слушаю тебя, Севушка, – проурчал Чуткий с набитым ртом.

– Я хочу спросить: как ты представляешь отношения со мной, когда станешь депутатом?

Василий Петрович перестал жевать и удивленно уставился на Северину.

– Не понял… – пробормотал он, глотая непрожеванные куски. – А что может измениться, если я стану депутатом? Все будет даже лучше – ты переедешь в Москву, а свою дуру я оставлю здесь. Я буду проводить с тобой кучу времени, только думские каникулы – с ней. Если ты хочешь знать, разлюблю ли я тебя, когда стану депутатом, то скажу тебе со всей ответственностью – нет! Лучше тебя я не встречал ни одной женщины.

– Я рада это слышать, – усмехнулась Северина. – Но должна напомнить тебе одну общеизвестную истину. Чтобы делать серьезную карьеру в политике, нужно избегать компрометирующих ситуаций.

– Угу… – кивнул Чуткий. – И что?

– А то, что любовница – это компромат, – пристально глядя ему в глаза, сказала она.

Сначала Чуткий закашлялся, а потом прохрипел:

– Севушка, к чему этот разговор? Я имею любовницу пятнадцать лет. И ни одна собака об этом не пронюхала и ничего мне не предъявила. Что изменится, если я стану депутатом?

– Васенька, иногда ты рассуждаешь, как маленький мальчик, – огорченно вздохнула Северина. – До той поры, пока ты не сядешь в думское кресло, тебя незачем компрометировать. Неужели ты этого не понимаешь? Ты занимаешь определенную нишу в бизнесе, но, извини, сейчас ты почти никому не мешаешь. Другое дело, когда у тебя и твоей партии появятся голоса в парламенте. При твоем размахе и амбициях ты для многих станешь костью в горле. Вот тогда все и начнется.

– Ну, это случится не сразу, – улыбнулся Чуткий.

– Неважно, – упорствовала она. – Но рано или поздно случится. Ты не думай, что мне нужен штамп в паспорте, плевать я на него хотела. Я беспокоюсь исключительно о тебе. Если будет нужно для дела, я перестану с тобой встречаться. Но я этого не хочу.

– Я тоже этого не хочу, любимая, – сказал Чуткий. – Но развестись с женой не могу.

– Из-за денег? – ухмыльнулась Бурковская.

Василий отложил приборы в сторону и тяжело вздохнул.

– Послушай, Севушка. Мы никогда об этом не говорили подробно и откровенно. Если хочешь, давай поговорим. Но я не уверен, что у нас обоих после этого не испортится настроение.

– У меня не испортится настроение, если ты мне объяснишь причины невозможности развода, и эти причины будут объективными, – сказала Бурковская. – Я умею принимать чужие аргументы.

– Аргументы? – воскликнул Чуткий. – Ты думаешь, наверное, что все упирается в деньги. Да, деньги – это серьезно. При разводе она имеет право на половину нашего общего состояния. Оно не столь велико по меркам серьезного делового человека, но все же. Чтобы расстаться с женой, мне придется вытаскивать деньги из оборота. Ясное дело, я этого не хочу. Ты знаешь, как я женился, и можешь считать меня исключительно меркантильным человеком, не имеющим ничего святого за душой. Возможно, когда-то я таким и был. Но сейчас меня останавливает совсем другое обстоятельство.

– Какое же? – холодно спросила она.

– Жалость… – выдохнул он.

– Что? – Бурковская отлично изучила Чуткого за эти пятнадцать лет. Она прекрасно знала, что никогда он не испытывал ни к кому никакой жалости. Да, себя он иногда жалел. Но чтобы другого?! – Вася, я не ослышалась? Ты жалеешь свою жену, которую называешь дурищей, бабищей, уродиной? Которую не ставишь в грош, о которую ноги вытираешь?

– Знаешь, – снова вздохнул он и потянулся за пирожками, а потом раздумал их брать, – мне лучше было бы ее убить, чтоб не мучилась. Разведись я с ней, она ведь просто наложит на себя руки. Я виноват перед ней. Родители спихнули ее мне и дали полцарства в придачу. Как ты думаешь, каково ей было в такой ситуации? Ответь, Северина! Представь себя на ее месте.

Чуткий редко называл ее полным именем, и она вздрогнула.

– На ее месте? – пробормотала она. – Если бы я знала, что человек, которому меня спихнули, меня не любит? Я бы не жила с ним ни дня.

– А если бы это был я? – усмехнулся Чуткий. – Если бы ты любила этого человека?

– Ты научился таким штукам у меня! – воскликнула она.

– Конечно, – кивнул он. – У моей жены своя жизнь. Свой взгляд на мир. Как это называется? Свое мировоззрение, вот. Она догадывается, что я ее не люблю. Но кроме меня, у нее никого нет. Что прикажешь ей делать?

– Она взрослый человек, – с бессильной яростью произнесла Северина. – Пусть делает то, что считает нужным. Как она вообще терпит, когда ты не ночуешь дома?

– Сивка, уймись, – проворчал Чуткий.

Черт возьми, так он ее еще никогда не называл!

– Хорошо, – сказала она. – Только не говори потом, что я тебя не предупреждала. Даже если ты меня бросишь перед тем, как сядешь в Думе, все равно компромат выплывет.

– Послушай, – устало проговорил он. – Это здорово смахивает на шантаж. Ты меня предашь?

– Ты с ней не разведешься?

– Пока она жива, нет…

Северина снова вздрогнула. Что-то ей такое померещилось в этих словах…

Ночью Чуткий был страстен, как всегда. Но когда после бурных ласк он захрапел, уткнувшись в подушку, Бурковской пришла в голову простая, ясная мысль: он скорее убьет ее, Северину, нежели разведется со своей женой.