Текст книги "Финт покойной тети"

Автор книги: Юлия Павлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Спасибо, дорогая.

– Ты расстроилась?

Я задумалась, пригляделась. Стены в больнице, плохо покрашенные, с потеками грязно-синего насыщенного цвета, были под стать моему настроению.

– Не знаю. А вернее, мне все равно, где и кем он работает. Мне с ним хорошо.

Мила вздохнула в трубку.

– М-да-а. Неужели так здорово трахается?

– И это тоже. Но мне просто от его присутствия хорошо. А уж когда он в мою сторону руку протягивает, я счастлива. Понимаешь, Мил? Я без него не могу. Вот сейчас мы разговариваем, а у меня при воспоминании о нем мурашки по коже.

– М-да-а. Классно. Я и забыла, когда со мной такое было. А он денег-то дает? Или на твои, теткины существует?

– Дает. Ладно, Мил, спасибо, что позвонила, но я после обследования хреновато себя чувствую.

– Целую тебя, Настен. Я вот подумала, может, он действительно стесняется тебе сказать об образовании? Ты же сама как академик выглядишь. Давай, Настен, до завтра.

– До послезавтра.

– А! Ну пока, удачи.

Я положила трубку рядом с подушкой, легла удобнее. Дались им эти деньги. Хотя мировая практика доказывает, что при общении мужчины с женщиной это основной показатель их отношения друг к другу.

Но он же дал мне сто долларов? Дал. Правда, я не проверила, может, он их из сейфа вытащил. Теткин сейф вскрыть, да еще при наличии ключа в тумбочке, – плевое дело. Алексей в тот день из дома не выходил. И кто мог ему деньги на квартиру привезти?

Нет! Не надо плохо о нем думать. Завтра операция, мне нельзя волноваться.

Я включила телевизор и до вечера ни разу не встала с кровати, только переключала программы и пила минеральную воду.

Коленку врачи начали ковырять в десять часов утра, а закончили ближе к двум дня. Слишком много им пришлось заменить в моих неправильно отрезанных мышцах и плохо сросшихся жилах. Кроме того, мне заменили хрящевой диск на донорский.

Делали операцию под общим наркозом, так как опасались болевого шока.

Целый день я лежала, уставившись в стену напротив и сжав зубы. Хотя две медсестры с прохладными пальцами вкалывали периодически обезболивающее, вся левая нога, от пальцев до паха, болела так, будто взрывалась каждую секунду изнутри на миллионы жгучих осколков.

К вечеру острая боль сменилась тупой, тянущей. Эта боль мне была знакома с детства.

Одна из сестер, заметив, что я стала серой, села на кровать и взяла меня за руку, утешая и объясняя, что надо потерпеть и не колоть наркотики, а то к ним можно привыкнуть.

Сестра, когда садилась, немного сдвинула кровать, сместив что-то в моей ноге, и стало легче. Но сил объяснить ей, что я, отлежав в детстве несколько месяцев в больнице, знаю о периодах реабилитации гораздо больше ее, у меня не было. А о неприменении наркотиков я настаивала сама перед госпитализацией и подписала специальный бланк с красной полосой по диагонали.

Сестричка, не дождавшись слов благодарности за внимание, ушла. Я все так же смотрела на стену и потолок. Минут на пятнадцать каждые два часа организм, сжалившись, погружал меня в сон.

Вечером в палату пробралась мама, сидела со мной до утра и читала вслух «Мастера и Маргариту». Это замечательно, когда тебе в больничной палате читают любимую книгу. Телевизор смотреть нет сил. Глаза от боли устают быстро, а слушать звуковой ряд нашего телевидения – не самое лучшее занятие для выздоравливающего.

На следующий день боль стала слабее, но в одиннадцать утра, при осмотре, врачи мне доставили полтора часа таких острых ощущений, что пришлось все-таки вколоть наркотик, ибо я была на грани болевого шока.

Водруженная на моей ноге конструкция смутно напоминала Эйфелеву башню, но с начинкой. На самой конструкции висели баночки с лекарствами, а внутри, вживляясь в ногу, расположились капельницы, растяжные зажимы и искусственная оболочка, предохраняющая от попадания инфекции внутрь. Сверху металлической, но гибкой конструкции был надет прозрачный герметичный пакет со стерильным воздухом и впрыснутыми в него распыленными лекарствами и обезболивающими.

Понятное дело, что операция по обнаружению недоразвитых связок, по аккуратному сдвиганию сосудов, вживлению трансплантатов стоила затраченных денег. Оставалось надеяться, что вся эта болезненная фиговина не повредит, а поможет.

Мама знала фантастическое количество анекдотов. Один как раз на эту тему:

«В экспериментальный самолет садятся пассажиры, к ним выходит стюардесса.

– Господа, сегодня мы проводим первый полет. Наш самолет самый комфортабельный в мире. На первом этаже находится багажное отделение и поле для гольфа. На втором – бассейн и киноконцертный зал. На третьем этаже посадочные места, на четвертом – тренажерный зал и парикмахерская, на пятом… я забыла. Ну, короче, пристегните ремни и сейчас со всей этой хренотенью мы попытаемся взлететь».

Естественно, что самолет – это мое колено с «башней». Хотелось бы взлететь. А еще лучше – пойти.

В положении «жук на спине» мне предстояло провести неделю. Затем можно было перебираться на инвалидное кресло и шевелить пальцами на ноге, а через несколько дней попытаться на несколько миллиметров сгибать колено, прибавляя в день по паре миллиметров.

Удовольствие, надо сказать, ниже среднего. Такое не забывается и долго потом мучает фантомными болями во сне или в самых необычных ситуациях.

Но я стойко переносила все неудобства и боль. Когда ежедневно ты ловишь на себе сочувствующие или неприязненные взгляды, когда ты понимаешь, что в сорок лет будешь перекошена так, как семидесятилетних старух не всегда перекашивает, когда у тебя почти нет надежды родить ребенка и ты являешься стойким болевым барометром на любое изменение погоды, – вот тогда ты согласна терпеть ради надежды стать полноценным человеком очень многое и очень долго.

То есть я и так нормальный человек, но другим это не всегда понятно. Я всю жизнь терпела, причем без перспективы вылечиться. А уж теперь я немного повою в потолок, немного поматерюсь при неудачном повороте ноги или коляски, покапризничаю с мамой и наору на медсестер. Но я выдержу!

За время пребывания в данном учреждении, которое можно воспринимать как лечебное, а можно и как начальную школу по воспитанию садистских или мазохистских наклонностей, я похудела на восемь килограммов.

Мама каждый день пересаживала меня в коляску и заставляла есть овощное пюре или кашу, а я смотрела за окно, на мокрый снег и радовалась выздоровлению.

Не побывал в моей палате только ленивый. Таких среди знакомых не нашлось. То есть Сергей Дмитриевич, Леонид с Шуркой, девочки с работы, Андрей с тетей Машей отметились по разу. Григорий пару раз приезжал с цветами, сидел на краю стула, кисло улыбался минут по десять. Я тихонько нажимала на «вызов», и медсестра с испуганным лицом просила освободить палату – «сейчас должен подойти доктор». Сцену «с доктором» мы с моей медсестрой отрепетировали еще на Леониде.

Мила и родители приходили почти ежедневно.

Консилиум врачей мучил меня не меньше трех раз в неделю. На меня приезжали смотреть из соседних и иногородних клиник. Конструкция на моей ноге была сделана из сплава какого-то биометалла с серебром и стоила как золотая. Она могла трансформироваться по форме ноги, и я была третьей, кто ее носил.

Лечение проходило нормально, Эдуард Арсенович строчил статью в американский медицинский журнал. Для него меня снимали на видеокамеры и фотографировали в постели, на столе, в кресле, с мамой, с заведующим отделением и главврачом, во время уколов и смотрящую телевизор. Фотограф, которому я разрешила заходить в палату, относился ко мне с симпатией.

Однажды он припозднился и увидел, как к моей постели для поцелуя склонился Алексей. Фотограф извел на нас половину пленки. В журнале, кстати, именно эта фотография и появилась. Завотделением хмурился, главврач больше в палату не заходил.

А что Алексей? Он исправно, по нечетным дням, приезжал меня навещать, привозил мороженое, вина и дорогие сыры. Врачи благоухали парфюмом, подаренным им, медсестры пачкали чистенькие ладони в дармовом шоколаде.

А еще он привозил Стерву. Приносил в сумке средних размеров и выпускал. Стерва запрыгивала на кровать и радостно лизала мне лицо.

Я была рада всем, кто приходил, но Леша… За полчаса до его прихода у меня начинали дрожать руки, и каждый звук в коридоре, похожий на его шаги или голос, обрывал мне сердце радостной надеждой. Я бы не вытерпела, я бы отказалась от периода реабилитации или просила бы уколы морфия от боли. Без него. С ним я смогла вытерпеть все.

Алексей не говорил ободряющих слов, не врал, что я отлично выгляжу. Он приезжал, и мне становилось хорошо.

Вскоре я смогла выезжать по вечерам в холл. Там собиралось много народу. И мужчины, и женщины. Почти во всех палатах, кроме моей одиночной, было по три-четыре человека. При серьезных травмах или после операции у кого-либо из больных не всегда можно включить телевизор в палате, поэтому выздоравливающие тусовались в холле.

Меня мало кто замечал. Я подъезжала к окну и не интересовалась телевизором, просто мне было приятно смотреть на позднюю осень за окном и не чувствовать себя одиноко. Больные переговаривались, комментировали фильмы и передачи, а я смотрела на дождь.

Однажды я увидела, как у подъезда припарковалась красивая темно-зеленая «Хонда». Со стороны водителя вышел Леша. Одновременно со мной в окно смотрела высокая полноватая женщина.

– Вот ведь не повезло какой-то бабе.

Она кивнула на Алексея, который был хорошо виден со второго этажа.

– Да, – согласилась я. – Это столько нервов надо иметь.

– Точно. – Женщина похлопала себя по карманам и достала сигареты. – Курить поедешь?

– Не курю.

– Молоток. А мужчина этот ну просто «смерть бабам». Бывают смазливые лица, у меня самой муж красавец, но чтобы и рост, и фигура, и все… Это слишком. Да еще и деньги у него явно есть. Заметила, как он одевается?

– Не-ет.

– Обрати внимание. Все самое фирменное, одни часы десять тысяч стоят.

– Долларов?

Женщина посмотрела на меня, сидящую на уровне ее талии, со снисхождением.

– Нет, монгольских тугриков. Ты представляешь, сколько стоит такого парня содержать?

– Нисколько.

– Вот именно, что нисколько не представляешь. А тачка тысяч на тридцать тянет. – Она опять посмотрела на меня. – Долларов.

Для лучшего обзора женщина облокотилась на подоконник, я тоже потянулась посмотреть на машину такой стоимости. Но тут на мои плечи надавили сзади. Голос Леши рассерженно зашипел:

– Ты с ума сошла? Тебе сказали наращивать угол наклона на колено не больше двух миллиметров в день, а ты здесь акробатикой собралась заниматься?

Он поцеловал меня, снял коляску с тормоза и повез в палату. Я не стала оборачиваться на женщину, мне было бы неприятно видеть ее недоумение и сочувствие.

А минут через пять я все-таки спросила его о машине. Он в это время выставлял в холодильник продукты. Алексей обернулся ко мне с банкой в руках, дверца кривого холодильника открылась и хлопнулась о стену.

– Ну Насть, ты поразительно наблюдательна. У меня машина уже год. Это только ты можешь бросить автомобиль у подъезда, где парковка запрещена, а моя, как и все дисциплинированные лошадки, стоит в специально отведенном для этого стойле. Справа от подъезда, за кустами сирени и боярышника, бетонированная площадка. Вспомнила?

– Да, там что-то такое есть.

– А, так ты сегодня тянулась посмотреть на машину? Думала, я в свободное время банк грабанул? Не расстраивайся, без тебя не пойду.

Не сказать, что мне стало стыдно, но, зная свою «наблюдательность», я решила впредь стать внимательнее.

Через две недели основная боль отпустила. Эдуард Арсенович обещал «выкинуть на фиг» меня из больницы в субботу. С одной стороны, очень хотелось «на волю». С другой – было страшно остаться в квартире одной, без присмотра. Мама предложила пожить у нее, Алексей тоже считал, что так лучше, но я отказалась. Мне хотелось в свою квартиру.

У нас в семье никто никого не напрягает, и родители согласились на мои условия. Леша пожал плечами и спросил, во сколько за мной заезжать. В присутствии родителей он был немного скован, но быстро освоился. Мама с папой тоже. Зато все остальные при виде Алексея сначала приоткрывали рты и только минут через десять начинали разговаривать нормально.

В квартире было чисто, вытерта пыль, помыты полы и накрыт праздничный стол. Алексей привез нас и уехал на работу. Родители засиделись до вечера. Мама помогла мне вымыться, держа за руки, когда я забиралась в треугольную ванну.

Отец рассказывал о стройке, о хитрых рабочих, старающихся обмануть начальство на мелочах. А начальство их обманывает по-крупному. И между ними был он, прораб, ему и доставалось больше всех. Отец пил пиво и грозился уйти с должности на работу в продовольственный контейнер на оптовом рынке. На моей памяти он все время пытался уйти с работы, только раньше он собирался завести себе будку для починки обуви с гуталином и шнурками на стеклянной двери, затем мечтал выпиливать лобзиком трафареты для Катиных картин, теперь настала мода на рыночные контейнеры. Мама смотрела телевизор.

Потом я сидела одна в квартире со Стервой на руках. Одна. Я выключила свет, раздвинула шторы и смотрела на светящиеся окна домов напротив.

Я получила наследство. Нашла деньги. Встретила Мужчину. Перенесла операцию. Почему мне так плохо?

Потому, что я одна. Родители стали жить вместе, и я рада за них. Мила ругается с Шуркой, но у нее есть сын. А я одна.

Через несколько минут или часов сюда приедет Алексей, человек, о котором я ничего не знаю. Все, что он мне говорил, или неправда, или полуправда. Может, и квартира наверху не его? Судя по кастрюлям и постельному белью в моей квартире, он жил все это время здесь. Я не против, сама оставила ему ключи. Но черт его знает.

Маленькая ложь рождает большое недоверие. Я не могу нормально себя чувствовать без этого человека, но я его не знаю. Он пришел ниоткуда.

И вообще пора задуматься. Чем я собираюсь заниматься, когда с меня снимут эту помесь Эйфелевой с Останкинской башней? Опять идти на железобетонный комбинат выдавать половые тряпки и лампочки подворовывать? Не хочу. А чего я хочу? А черт его знает. Счастья, наверное. Жизни.

Задумавшись над «смыслом жизни», я уже подъехала к книжному шкафу и присматривалась, как бы мне поудобнее открыть дверцу, чтобы не задеть ногу и не разбить стекло о коляску. В подобном настроении мне всегда хотелось почитать или Монтеня, или из греческих мыслителей что-нибудь. Но тут зазвонил телефон. Это хорошо, что он отвлек от философов, у меня начинается депрессия.

– Алло, Анастасия, привет. Это Вадик. Помнишь, друг Славика, который брат Игоря…

– В доме, который построил Джек.

– Чего?

– Шучу. Что случилось?

– Чего случилось. Поговорить надо. Ты как себя чувствуешь? Твой хахаль сказал, ты в больницу загремела. Это он тебя, что ли, довел?

– Типун тебе на язык. У меня была плановая операция. Врачи пытаются сделать из левой ноги средство передвижения, а не палку-загребалку.

– Понял. За платно?

– А бесплатно у нас даже зуб не выдернут, только выбьют. Ты подъехать хотел?

– Ну да. А ты не можешь?

– Я могу только до туалета и быстренько обратно.

– Ой, Анастасия, много говоришь. Ладно, включай двигатель, я у тебя под дверью стою, на видеокамеру любуюсь.

Я развернула коляску к коридору, посмотрела на видеофон. Действительно, стоит голубчик. И еще двое амбалов.

Подняв себя почти в вертикальное положение, я с трудом отперла замки и отъехала от двери подальше. Вадик вошел и, раздеваясь, смотрел, как я, качая рычаг коляски, возвращаю себя в сидячее положение»

– Техника на грани фантастики. Тебе пить можно?

– Ну это ж не ногой делается. Значит, можно. Но осторожно. Отвези меня на кухню, пожалуйста, надоело руками себя передвигать.

На кухне Вадик, не стесняясь, пошуровал в холодильнике, нарезал пяток бутербродов. Стерва, тявкнувшая на него и тут же спрятавшаяся под стол, получила обрезки карбонада. Налив себе лимонной водки, Вадя сел за стол и чокнулся с инвалидной коляской.

– Выздоравливай. Насть, тут такое дело… Чувачок у тебя живет интересный.

Мне сразу стало тоскливо. Лучше бы я читала греков.

– Нет, ты не думай. У нас к нему претензий нет. Но… Он тебе много денег дает?

Хороший вопрос. И что же мне прикажете отвечать?

– Вадь, ты давай конкретнее. Я с ним за неделю до госпитализации познакомилась. Денег от него получила ровно сто долларов.

– Угу.

Вадик жевал бутерброды под водку, а я подумала, что зря не проверила сейф. Леша две недели привозил мне через день то черную икру, то белую рыбу. Немного, но все равно за это время, считая шоколадки в карманы крутобедрых медсестер и мужские духи для врачей, на штуку он вылетел точно. Но я же Вадику не вру, лично у меня в руках была только одна бумажка производства США с любимым портретом всех российских граждан – господина Франклина. Вот ведь человек! Пес его знает, что он такого замечательного сделал для своих Соединенных Штатов, а у нас знаменит не меньше, чем на родине.

Да, а с сейфом я лажанулась, надо было поинтересоваться содержимым.

Вадик опрокинул внутрь себя еще пятьдесят граммов, заел их пучком укропа и зеленого лука.

– А у тебя не сохранились эти сто долларов?

– Ты чего, Вадик? Я их через полчаса потратила.

Интересно, а куда я их на самом деле дела? Ах да! Врачам отдала.

– Жаль.

– Ты мне можешь по-человечески объяснить, что такое с Лешей?

– Да нормально все с твоим Лехой, не напрягайся. Но ты и нас пойми. Игорька убили, а он нам был друг и соратник. Убили его, между прочим, в твоей квартире. Мы на следующий день после своего визита послали сюда парнишку помелькать, выяснить, что к чему. Он дал сведения на Леху. Номер машины, прописка, все дела. И тут выясняется, что твой хахаль в тухлой «зелени» замечен.

– Это еще что за термин?

– Он менял фальшивые баксы на настоящие.

– И его не убили?

– Так он один к пяти хотел сдать. Но качество было не очень… Ему пришлось их не в Москве реализовывать и один к семи.

– Понятно. – Я развела руками, потому что ничего не понимала. – А при чем здесь Игорь? Я с Алексеем через день после его убийства познакомилась, когда утром собаку выгуливала.

Вадик почесал за ухом вилкой.

– Да ты че? А мне сказали, что он тебе от тетки по наследству достался.

– Кто сказал? Что за глупость! У Кати был Григорий, тоже высокий, темноволосый и красивый, но противный. А Алексей в этом доме вообще только три месяца назад поселился. Кажется.

– Вот именно, что кажется. Поговорить мне с ним надо.

– Поговори. Но учти, Вадик. Я не знаю, чем ты занимаешься, догадываюсь, что не гладью картинки вышиваешь и не воспитатель в детском садике. Так вот, если с ним что-нибудь случится, я тебя убью.

Вадик широко улыбнулся:

– Бля, какие женщины зря пропадают! И чего я тебя первый не встретил?

– Не повезло. Ты сегодня с ним разговаривать будешь или встречу назначишь?

– Сегодня чего? Сегодня поздно. Да и выпил… Завтра с утреца звякну, договоримся. Спасибо тебе за хлеб-соль. – Вадик встал, потянулся. – И это… говорю тебе еще раз. Будут трудности – обращайся. Помогу.

Он надел кроссовки и аккуратно закрыл за собой дверь. В видеофон было видно, как двое качков перестали подпирать стены коридора и пошли вслед за ним, преданно вглядываясь в его спину.

Твою мать! Да он боится Алексея. Что же это делается, господа? С кем я живу? Пора проверять сейф.

До сейфа от пола было метра полтора с копейками. Не низко и не высоко, но попробуйте вскрыть цифровую дверь, сидя на инвалидном кресле. Это не в прыжке форточку открывать.

Ключ оказался там же, куда я его положила перед больницей, – в щели ящика тумбочки. В два приема удалось шваброй сбить картину. Дверь сейфа с диском замка смотрела на меня сверху.

Я подняла кресло насколько возможно высоко, зафиксировала тормоз, привстала на правой ноге, и руки мои нащупали неровности цифровых кругов замка. Одновременно, держась одним пальцем правой руки за сейф, левой я попыталась вставить ключ. Ключ вошел, я немного расслабилась и… кресло, дрогнув тормозом, отодвинулось на сантиметр. Палец, обломавшись ногтем, соскользнул с замка, левая рука потеряла ключ, и я низверглась на пол.

За несколько мгновений, пока я летела на ворс нового ковра, я просила бога оставить в покое конструкцию на ноге. Пусть у меня будет сломана рука, пусть ребро, пусть даже выбито плечо, но только бы творение нейрохирургов осталось без изменений.

Пришла я в себя минуты через три. Лежала правой щекой на ковре, болело плечо. Кожа на правой стороне лица горела, под боком что-то мешало, оказалось – правая рука. Но левая нога в зафиксированном согнутом состоянии была «отклячена» на безопасное расстояние от пола и правой ноги. Ура! Только как же мне встать?

Полежав еще несколько минут, прислушиваясь к телу и возможным повреждениям, я услышала звук открываемой двери. По теории вероятности, это должен быть Алексей, ключи у Григория мама забрала, но можно допустить, что меня навестили грабители. Судя по шуму в коридоре, это был знакомый человек, там снимали обувь.

– Настя!

У меня из призыва о помощи получилось утопленное в ковер: «Оаити», причем шепотом. Левой рукой я попыталась достать из-под тела правую, но тогда возникал риск «перевертыша», при котором левая нога могла удариться об пол, что было недопустимо. Я еще раз прогудела в пол: «Помогите».

– Очень сексуальная позочка. Когда я ночью пытаюсь наладить близкий контакт, так «нельзя ни в коем разе», а как одну оставишь, так вон она что выделывает.

Алексей ворчал и осторожно переворачивал меня. Посадив в кресло, он отступил на шаг, рассматривая полученный результат.

– Та-ак. Синяк под глазом обеспечен, только не сваливай потом на меня его происхождение. Плечо в норме, хотя тоже гематома будет порядочная. Ну что, эквилибрист на проволоке, в чем номер-то?

– Я… сейф… Больно.

– Ясный перец – больно, как еще без переломов обошлось, непонятно. Ты чего, фигурному катанию на велосипедах позавидовала и решила на инвалидной коляске попробовать?

– Нет… сейф…

Щека болела, ныло плечо, но плакала я от радости. Алексей пришел так вовремя, я уж думала, что всю ночь придется себя по частям собирать.

– Я сейф хотела открыть, а он высоко, не дотянулась.

– Не дотянулась.

Леша осмотрел сейф, повертел цифры замка, прислушался, крутанул его вправо-влево, дождался щелчка, повернул замок и открыл тяжелую дверцу.

– Ну и система. От пыли и честных людей. Вот к чему скорее всего тот парнишка подбирался. Чего ты там хотела достать?

– Деньги.

Алексей выставлял на стол футляры с драгоценностями. Приоткрыл один и сразу оглянулся на окно. Зашторив плотные портьеры, он открыл все коробки, сел к столу.

– Настька, да ты богатая женщина. Очень богатая. Ни фига себе твоя тетка коллекцию подобрала, я и не замечал… Перестань вытирать сопли рукавом свитера. – Леша подошел ближе к коляске и дал мне мужской, в полосочку, платок. – Ты лучше на стол обернись. Красота, смотри, как сверкает.

– Мне все равно.

Алексей добрал пачки долларов из сейфа, разбросал деньги между искрящимися драгоценностями.

– Вот это да! Вот это зрелище! У тебя видеокамера есть? Давай отснимем.

– Нету. Пересчитай, пожалуйста, сколько там денег осталось?

– Денег у нас осталось… Вернее, у тебя… пять с половиной тысяч. На, пересчитай.

На душе полегчало. Не от названной суммы, а от того, что она сошлась с той, которая и должна наличествовать. Алексей сидел за столом, наклонившись к продолговатым, круглым и квадратным коробочкам разных цветов. Внутри них на черном, синем и бордовом бархате тускло блестело золото и дрожали острыми радужными бликами драгоценные камни. Взгляд Леши стал мечтательным, и он водил своими аристократическими пальцами по прохладным камням. Господи, как это красиво! Только бы он не забыл обо мне.

– Настька, ты знаешь, сколько это стоит?

– Догадываюсь. Штук под сто.

– Нет, голуба моя. Под четверть миллиона. Один вот этот камень тянет на полтинник.

Камень, блистающий сотней граней, в оправе из платины, прозрачный и огромный, не вызвал у меня никаких эмоций.

– Я равнодушна к бриллиантам.

– Серьезно? – Алексей наконец-то обернулся ко мне. – А если вот так?

Он привычным движением стянул с меня свитер, и я осталась в бюстгальтере и домашней юбке. На моей шее Леша застегнул колье из аметистов.

Это не очень дорогие камни, но в колье их было сто двадцать, они были семи оттенков и все чистейшей воды. Когда все это было не моим, я с удовольствием и завистью читала сопроводительные документы к каждой драгоценности. Там были описаны данные металла, караты и цифры чистоты камней, оттенок каждого камня, ювелирный мастер, название огранки и узор оправы. Часто приводились легенды. Вот это колье должно охранять от алкоголизма. Катя купила его у старушенции восьмидесяти лет, выпивающей ежедневно. Пила она исключительно красное вино и смотрела на свое единственное оставшееся украшение. Внучке не завещала его из принципа, не верила, что невестка родила девочку от ее сына. Продала колье, купила себе крохотную дачку с камином-печкой и пятьдесят ящиков дешевого вина. Пьет его наверняка до сих пор.

Алексей вдел мне в уши аметистовые серьги, тяжелыми гроздьями спустившиеся до плеч.

– Смотри, как ты красива! Что ты чувствуешь?

– Писать хочу.

Леша засмеялся, откинув голову. Светлые волнистые волосы его тоже откинулись назад. Я, наверно, очень глупа. За один такой смех в моем доме, за то, что он со мной, я спокойно отдам все эти побрякушки. Хотя недавно я так мечтала их иметь, мне казалось, что от обладания ими в жизни прибавится счастья.

Леша повез меня к туалету. Это был своеобразный ритуал, выработанный еще в больнице. Он помог мне не упасть на кафеле ванной, посадил на унитаз и ждал на кухне шума слива воды. Сейчас я стояла на одной ноге у раковины, мыла руки. Драгоценности переливались на мне, но я чувствовала себя идиоткой.

– Леша!

– Да.

– У нас есть черный хлеб?

– Нет. Но могу сбегать.

– Подожди. Сегодня Вадик приезжал, это друг Славы, который брат…

– Я знаю. Что он хотел?

– Поговорить с тобой. Он сказал, что ты фальшивой валютой торговал.

– Козел. – Сильные руки посадили меня в кресло и отвезли на кухню. – Вот, значит, почему у тебя такое настроение плаксивое. Слушай, а ты не в связи с этим в сейф полезла? Наличные решила проверить, думала, я позарился на эти бумажки?

Он развернул кресло к столу и нагнулся, вглядываясь в мое лицо.

– Леша. – У меня опять задрожали губы и защипало глаза, я сдернула с шеи колье, которое разорвалось на одном из золотых завитков. – На. Мне не надо ничего. Кроме тебя.

Больше говорить я не могла, заплакала в голос. Леша поцеловал мои мокрые глаза, положил колье на стол и сходил в комнату за свитером.

– Замерзла, наверное. – Он одевал меня и шептал на ухо: – Запомни, я живой, не идеальный, я могу ошибаться, могу загулять, могу перекурить и быть иногда злым. Но никогда не предам тебя. Ты мне нравишься. Очень.

Нос пришлось опять вытереть рукавом свитера. Получилось это со смешным хлюпом.

– А я без тебя не смогу жить. Вернее, смогу, но это будет не жизнь.

Не знаю, как ведут себя люди после таких объяснений. Леша достал из холодильника нескончаемый мартини, разлил по бокалам.

– Давай за тебя. И Насть, на сегодня с серьезными беседами покончено. Мне есть хочется, и ты черного хлебушка просила, сиротка.

– Обойдусь белым. Лешенька, а как же Вадик? Это ведь «братки».

– Разберусь, не нервничай. Люля-кебаб будешь?

– Буду.

Мама приехала в девять утра и очень удивилась, встретив на пороге уходящего на работу Алексея. Ей постоянно казалось, что он сидит на моей шее. При виде синяка на моей скуле она чуть дара речи не лишилась, как рыба разевала рот и махала правой рукой перед моим лицом.

– Упала я, упала. С кресла свалилась. Леша в это время на работе был.

– Я бы его убила, если б он вот так…

– Мам, ну какая от него может быть угроза? Он безобидный и тихий. Специальность не криминальная, его типография бланки печатает для банков. И вообще он очень начитанный, умный и рассудительный молодой человек.

Она смотрела на меня с легким недоумением, а я подумала, что немного заигралась с эпитетами.

– Маркиз де Сад был одним из самых образованных людей своего времени…

– Мама, да ты чего?

– Ой, Насть, не обращай внимания. Но как-то странно приезжать и видеть тебя рядом с мужчиной. В другой квартире, в чужой одежде… Слишком быстро все изменилось.

Теплые мамины пальцы погладили синяк на моей скуле. Я поцеловала ее ладонь.

– А может, ты что-то чувствуешь в нем не то, мам?

– Ничего плохого я в нем не чувствую, успокойся. Человек, как и все… Но он… Не знаю, как сказать, Насть. Мне кажется, ты его воспринимаешь как божество, как язычница, а он живой. Твой Алексей – молодой мужчина, который странно много зарабатывает для своего возраста. Ему судьба дала нестандартную внешность, явную авантюрность и обаяние. Тебе, как человеку, не избалованному вниманием мужчин, этого вполне хватило, чтобы сойти с ума от любви.

Я сидела в кресле, открыв рот. Во мама дает! Не зря ее подчиненные каждый год голосуют за нее как за руководителя, хоть она держит их в ежовых рукавицах. Значит, она знает, кто из себя что представляет, и давит на нужные клавиши… Надеюсь, я в нее.

Ну, хватит о больной теме.

– Ты меня мыть собираешься?

Выкупав меня, мама пожаловалась на снижение расценок на работе.

– Доллар подпрыгнул в три раза, а зарплата все та же, да и ее два месяца не видела. Может, картину продать, что на даче над камином висит? Хотя кто ее за такую цену возьмет? Я вот удивляюсь, как ты смогла ту мазню из спальни за приличную цену загнать. Но ведь наверняка и тебе только половину стоимости дали.

– Ничего не продавай, мам. Леша дал мне денег, а куда их девать, он же сам все покупает. Пятьсот долларов хватит?

Она гордо подняла голову, не желая принимать «подачки от чужого мужика», но после ванны с радостью положила в портмоне пять купюр, стараясь не помять ни одного уголка. Она пыталась было поговорить о следствии, но я не могла больше об этом слышать. Тогда она стала рассказывать о том, как дядя Илья интересуется моими делами, сочувствует. Может, на днях Андрей заедет, проведает. Мне хотелось спросить, с какой это радости ко мне прицепились родственники, которым двадцать с лишним лет на нашу семью было «положить». Но лицо у нее было слишком радостным. Семейное братание, блин, началось.

Как же моя мама варит борщ! В этот момент программа «Смак» отдыхает. Она при этом поет песни, начиная от русских народных и заканчивая последними шлягерами-однодневками, плавно движется по кухне, успевая одновременно к сковородкам, кастрюле, салатнице и холодильнику. Мне сегодня было доверено почистить лук и нашинковать капусту. Аромат на кухне каждую минуту густел, напоминая о грехе чревоугодия. За час она наготовила еды для роты гурманов.