Текст книги "Проще, чем кажется (СИ)"

Автор книги: Юлия Устинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

20

– С легким паром! – желают нам Людмила и Владимир, стоит лишь снова переступить порог их уютного дома.

Они не Утяшевы, как сказал Максим, а Утешевы. По возрасту нам с Максом в родители годятся и даже постарше наших будут. Я их очень смутно помню. И в гости мы к ним не собирались. Но в половине седьмого за нами сам хозяин дома пришел, наехал, мол, соседи, вы чего тормозите, ждем же вас.

Отказываться было неудобно. Мы с Максом взяли бутылку сухого, фруктов и шоколадки – больше у нас ничего подходящего случаю не оказалось, – и пошли в гости, где к нашему приходу, и правда, готовились.

Первым делом в баню отправили. Возражать никто не смел. Дядину баню мы завтра планировали топить, но помыться мне уже сегодня хотелось, а Максим, как про березовые веники услыхал, так вприпрыжку в соседскую баню побежал.

Я и не знала, что Макс такой заядлый банщик. А он, говорит, что и сам не знал. И на этот раз с меня десять потов сошло, прежде чем Потапов закончил свои банные процедуры.

По этой причине меня даже шатает, пока я валенки скидываю. А куртку, причем свою, Макс с меня сам снимает, поддерживая, чтобы я не рухнула.

– Ну как баня? – с лукавым видом Владимир разглядывает наши красные лица.

– Спасибо, отлично, – довольно рапортует Макс.

А я даже «му» сказать не в состоянии. Потапов меня так отшлепал. Ой, отхлопал. В смысле, с такой душой попарил веником, что ни одной силенки не осталось. Сейчас бы воды холодной глотнуть и упасть без задних ног. Однако нас за стол ухаживают.

– Можно воды? – прошу я, располагаясь слева от Максима на мягкий угловой диванчик.

– Да какая вода после бани, Машенька? – всплеснув руками, удивляется тетя Люда. – Сейчас чай горяченький сделаю.

– Да мне бы просто воды, – сухо сглатываю.

Не представляю, как сейчас еще что-то «горяченькое» пить.

– Компот надо было достать, Люд, – спохватывается Владимир.

– Ой, забыла! Лезь давай в подпол.

Скрутив половик, мужчина открывает святая-святых – люк в домашний погребок, спускается наполовину и достает трехлитровку вишневого компота. И вскоре перед нами появляется симпатичная лимонадница – диспенсер с краном, под который я первой кружку толкаю, умирая от жажды.

– Маша, давай кипяточком разбавлю! Ледяной компот! – предлагает Людмила. – После бани же, горло заболит.

– А-а, – отрицательно мычу, не в силах оторваться от этого божественного нектара – в меру кислого, в меру сладкого.

Максим тоже осушает свою кружку до дна. И я себе вторую наливаю.

– Не пей холодное, тебе говорят, – шикает на меня.

Я лишь глаза закатываю и снова опрокидываю в себя все до последней капли.

– В доме у вас тепло? – спрашивает Людмила.

Она стоит у плиты и усмиряет шумовкой всплывшие пузатые пельмени.

– Да, – синхронно с Максом отвечаем.

– А мы уже лет пятнадцать с газом, да, Володь?

– Да побольше, восемнадцать – поправляет тот, доставая из морозильной камеры бутылку водки.

– А печку, наверное, лет десять, как сломали, да? – снова обращается к нему жена.

– Ну где-то так, – кивает мужчина.

– До последнего не хотели убирать, а потом ремонт затеяли и сломали. Сначала непривычно было без печи, как будто в доме чего-то не хватает, а потом ничего, привыкли. С газом, конечно, жизнь, – сообщает тетя Люда, ловко перекладывая на широкое блюдо пельмени. – Потом дети выросли, нам с дедом ванную в доме сделали. Мы баню-то теперь топим редко: для детей с внуками, для гостей да по праздникам.

Я осматриваю симпатичную современную кухню – не чету той, из прошлого века, где я хозяйничаю последние три дня. В кирпичном доме тепло, даже жарко, сквозняком, как у нас, не тянет. Вместо печи – газовый котел. И все блага цивилизации есть, включая, санузел – что, лично я считаю, топом.

Из чистого, не скованного морозом пластикового окна дома соседей наша избушка выглядит совсем древней, ветхой и сиротливой, что ли.

Видно, правду говорят, что пока в доме живут, он тоже живет, а когда оставляют, он превращается в дряхлого старичка и тихо, незаметно для всех умирает. И если бы не дядь Миша, бабушкина избушка уже бы давно рухнула, и не было бы у меня такого невероятного Нового года…

– Во-о-от, давайте, накладывайте, кушайте, пока горячие, – Людмила ставит по центру стола блюдо с пельменной горой. – Я еще сварю. Володь, чего сидишь, наливай, – мужу командует.

– Ты как к беленькой относишься? – дядь Вова к Максу обращается.

– В разумных пределах – положительно, – кивает тот.

А я на него смотрю и глазами хлопаю.

Водка после бани?

Оказывается, как много я еще не знаю про Потапова.

– Мария? – мужчина ко мне с тем же вопросом спешит обратиться.

– Нет. Я водку не пью.

– Максим, ты давай тогда своей невесте сам организуй. Мы это дело не понимаем, – Владимир передает Максу принесенную нами бутылку вина.

– Нет, – я головой мотаю, чувствуя, как краснею из-за того, что меня «невестой» назвали. Причем краснею от удовольствия. – Если никто не будет вино, не открывай.

Не хочу я никакое вино – это раз. А, во-вторых, как-то неудобно выпивать с людьми, которые мне в предки годятся. Максим – мужчина, ему нормально. Но мне вот не по себе.

Никто и не настаивает. Чокаюсь со всеми компотом. Пьем за Новый год, разумеется.

– Ешьте, ешьте, – торопит нас Люда, двигая ближе всевозможные приправы. – Вот хреновина, горчица, сметана, магазинная правда. Кто с чем любит? Могу уксус развести? Кто хочет?

– Я, если можно, – вежливо просит Максим.

– А я с «Огоньком», – толкаю первый пельмень в этот ароматный соус.

Потапов незаметно обводит меня рукой за бедра и тихо шепчет, наклонившись:

– Да, невеста, ты у меня, определенно, с огоньком.

С набитым ртом я улыбаюсь и легонько пихаю его в бок, чтобы вел себя в гостях прилично.

– Накладывай еще, Маша! Вон худая какая! – Людмила обращает внимание на мою тарелку, куда я положила всего пять пельменей.

У Максима чуть больше, и хозяйку такое положение вещей никак не устраивает. Она нам сама полные тарелки наваливает, а потом еще.

Домашние пельмени – просто восторг вкуса. И я продолжаю их поглощать, даже когда наелась. И Макс – тоже. Гостеприимные хозяева взяли нас в заложники и явно не намерены выпускать, пока мы все у них не съедим. Последние три пельменя я уже Потапову перекладываю, иначе умру просто.

– Все очень вкусно, спасибо, – даю понять, что трапезу закончила, и тарелку подальше ставлю. – «Огонёк» у вас замечательный. Мама раньше тоже каждый год делала.

– Володя называет его «хренодер», – говорит тетя Люда. – А сватья наша – «горлодер». Да как только эту хреновину не называют, – машет рукой женщина и после вопросов о моих родителях задает те, от которых мы с Максом оба замираем: – Маш, а брат-то, брат твой женился или не женился еще? Как зовут старшего? Сколько ему уже?

– Нисколько, – роняю я упавшим голосом.

– Саша умер восемь лет назад, – объясняет мою реакцию Максим.

– Умер? – с ужасом на лице переспрашивает Люда.

И я киваю:

– Да.

– Господи… А мы-то и не знали… Толик-то не ездит сюда, а Михаил нам ничего не рассказывал. Не говорил же тебе, Вов?

– Нет. Я б тебе сказал, – мрачно и растерянно высекает мужчина.

– Ты прости, Маш, что спрашиваю, а что случилось-то с братом? – явно сочувствуя, все же любопытствует женщина.

– Он… В папиной новой машине сидел. В гараже. Зимой. Завел. Уснул. И не проснулся, – рублю по слову, выдавая лишь сухие факты.

– Вон как… Какой кошмар… – качает головой Людмила. – Бедный Толик… Горе-то какое родителям… Сына похоронить… Не приведи Господь… Подумать только… Какой молодой… Жить и жить… Так сколько ему было?

– Двадцать, – глухо толкаю.

Максим опускает ладонь мне на бедро и мягко пожимает. А я ему взглядом даю понять, что все в порядке.

– Ай-ай-ай… – причитает дальше Люда.

– Владимир, а вы курите? – неожиданно интересуется Макс.

Неожиданно – потому что он уже лет пять точно не курит.

– Ага, айда на веранду.

Мы сидим у Утешевых потом еще около часа. Без чая с «Муравейником» нас домой не отпускают. И обратно через дорогу, разделяющую наши два дома, катимся с Максимом, как колобки.

При этом Потапов на посошок выпил с соседом водки, стрельнул у него сигарету и теперь идет и курит.

– Максим, в чем дело? Ты же давно бросил, – не могу не полюбопытствовать, когда к воротам подходим.

– Я больше не буду. Это так…

Он тушит сигарету и кладет ее на доску штакетника, затем тянется через забор и, схватившись за ветку, осыпает с рябины снег.

– Я же в тот вечер из гаража не просто ушел. Разошлись мы во мнениях… – безрадостно усмехается Максим. – Просто хуями друг друга обложили – лучшие друзья, блядь.

– Из-за чего? – ошарашенно спрашиваю.

О том, что Макс с Сашкой поругались в ту ночь, я слышу впервые.

– Из-за тебя, Мань. Он видел, как мы тогда с тобой целовались во дворе у вас.

– Так это же в ноябре было, – непонимающе хмурюсь. – На мой дэрэ.

– Ну вот, – подхватывает Максим. – Он нас видел, а сразу виду не подал. И тут перед Новым годом его эта Вика бросила, он накидался, и я давай его лечить, типа, хорош гнать, братишка, да у тебя этих телок еще столько будет. Ну он бухой мне и предъявил, что я крыса, что не уважаю его, что к тебе подкатываю у него за спиной… Короче… – толкает шумно. – Я сначала попытался объяснить, сказал, что ты мне действительно очень сильно нравишься, но пока ты маленькая, я тебя даже пальцем… – И едва он это произносит, как у меня грудь в тиски заковывает – я начинаю понимать, почему Максим с такой упертостью считал себя виноватым в том, что Саша задохнулся в машине. Потапов с силой ударяет кулаком по верхушке штакетника, и со всего забора тоже снег сыпется. – Саня погнал на меня, что я его держу за идиота… – Берет паузу. Вздыхает безысходно, и я настораживаюсь. – Просто дело в том, что мы с ним этим вечером с девчонками зависали… У знакомой знакомой… И мы там с ними… – умолкает.

И тогда я продолжаю вместо него:

– У тебя был секс с одной из них.

– Ну да… – Макс подтверждает очевидное. – И Саня пытался клин клином вышибить тоже, но в итоге только сильнее загнался. Мы отмазались от девчонок, взяли пиво, поехали к вам и засели в гараже. И вот там слово за слово, и ему не понравилось, что я на тебя какие-то виды имею, а сам гуляю других. Он меня обложил матами, я – его, психанул и ушел через поселок пешком домой. Это было в три часа ночи… – его голос срывается. – И если бы я остался у вас, как собирался, и присмотрел за ним…

Я не даю ему договорить. Похожую, только менее подробную, пластинку я уже слушала.

– Пожалуйста! – хватаю его за локти и сотрясаю. – Максим, пожалуйста… Я тебя очень прошу, отпусти это! Ты не виноват! Ну… Или если ты виноват, тогда и я тоже! Ведь, если бы я к тебе не полезла тогда по глупости, придумав себе невероятную любовь, то вы бы не поругались, и ты бы не ушел! Ведь так⁈ – шумно втягиваю носом воздух, разглядывая поникшего Потапова.

– Мань, нет, – отражает он. – Ты не виновата.

– Как и ты! – громко повторяю. – Я думаю, если бы Сашка был жив… Он бы потом понял, что погорячился. Он сам бы у тебя прощения наутро попросил… Он был вспыльчивый, но быстро отходил. И мне кажется, что он не был бы против, потом, если бы мы… – выталкиваю вместе с паром. – Потому что он знал тебя, как я тебя сейчас знаю. В то время ты мне казался просто офигенным парнем, в которого нельзя было не влюбиться. Но узнала я тебя намного позже, когда Сашки не стало. А он тебя знал…

– Так ты больше не считаешь меня офигенным? – грустно усмехается Максим, обнимая меня и сцепляя руки на пояснице.

– Я тебя считаю больше, чем офигенным. Гораздо больше.

– А что там сейчас с невероятной любовью ко мне?

– У меня к тебе сейчас все невероятно.

– Понимаю. Ты вот меня спросила, Мань… – слышу в его дыхании непривычные нотки никотина и вспоминаю, что мой первый поцелуй имел вкус сигарет, которые когда-то курил Потапов. – Ты меня спросила, почему я только сейчас очухался, да? Почему столько лет ждал, не проявлял инициативу? А я, как будто, ждал чего-то, Мань. Какой-то знак, пинок, санкцию… Не могу объяснить… – на эмоциях задыхается, все увеличивая масштаб откровенности нашего разговора. – Но мне что-то не давало. И когда мы с тобой в этот дом приехали в его годовщину, и ты рассказала, как много для тебя значит это место… И меня накрыло… Сейчас… Или никогда…

– Да, ведь мы с тобой… и правда, – только теперь до меня доходит, – в этот день ужасный снюхались.

А я ведь даже не подумала. Считала, что у нас все спонтанно получилось. Но для Макса, полагаю, все оказалось не таким уж и случайным.

– Не снюхались, а занялись любовью, – тут же поправляет он меня. – И это было потрясающе. Я, надеюсь, ты теперь понимаешь, насколько у меня к тебе все серьезно, Мань? Для меня назад… всё… никак. Ни за что. Или принимай полностью или шли нахрен. Больше никакой гребаной френдзоны, – заключает, требовательно ища мой взгляд.

– Звучит… как ультиматум, – нерешительно комментирую его очередной эмоциональный доклад.

– Говорю, как есть. Но тебе решать.

– Да я же… не против…

– Не против… – недовольно бурчит Максим и оповещает на всю округу: – Я тебя люблю!

Где-то на голос Потапова собака отзывается глухим лаем.

– И я тебя… Люблю тебя, – подхватываю сбивчиво. – Только все так же. По-старому. Как любила, так и люблю. Это плохо?

– По-старому – это лучше всего. О большем и не прошу.

Максим меня сильнее стискивает и чмокает в губы.

Я дарю ему такой же быстрый и звонкий поцелуй, обвиваю за шею под расстегнутой курткой, и мы просто стоим и долго обнимаемся. И в эти минуты наши крепкие объятия ощущаются гораздо важнее того, что между нами уже было.

21

– Мань, ты толком не поела ничего, – Максим придирчиво осматривает мою тарелку с поздним обедом: сдвинутое горкой на край пюре и половину сосиски.

– Музыкант, выступая, должен быть немного голодным. На сытый желудок играть труднее.

Убрав со стола, иду чистить зубы и полоскать горло фурацилином, который мне теть Люда принесла вместе с другими лекарствами, когда я заболела.

– Как себя чувствуешь? – Максим уже по привычке щупает ладонью мой стопроцентно холодный лоб.

– Хорошо. Я здорова. – Его ладонь перемещаю ниже, к губам прикладываю и дарю поцелуй всем его микробам на руке, после чего толкаюсь в ладонь щекой и с виноватым видом заглядываю Максиму в глаза: – Прости, пожалуйста, испортила тебе все праздники.

– Нет, не испортила. Просто нервы потрепала, – усмехается он, щекоча меня большим пальцем. – Но мне никто и не обещал, что будет легко.

Я улыбаюсь и отстраняюсь в тот момент, когда Макс к губам тянется – после четырехдневной болезни уже тоже по привычке. Очень заразить его боялась.

И, все-таки, каникулы я нам испортила.

Горло у меня еще вечером второго числа запершило. Виной ли тому холодный компот из запасов Утешевых или мороженое, которое я ела прямо на улице, когда мы с Максом по деревне снова гуляли – он меня на санках катал, но все закончилось плачевно, как Максим и предрекал: я заболела.

Две ночи лихорадки, постельный режим и курс лечения под надзором доктора Потапова – такие себе новогодние, согласитесь?

Вчера вечером стало получше. Ночью из меня с потом вышли остатки хвори, и утром я проснулась раньше Максима, после завтрака к соседям купаться напросилась – теть Люда сама предлагала, и, приняв душ, совсем ожила. Приготовила обед, в доме прибралась, но большую часть дня – занималась на инструменте.

Людмила Яковлевна Утешева – руководитель местного сельского клуба.

Сегодня с концертом в Лебединое должен был приехать хорошо известный на Южном Урале баянист – Юрий Тишкин. Я сама лично помню его по председательству на одном из музыкальных региональных конкурсов, где я принимала участие.

Но с Маэстро Тишкиным случилась та же беда, что и со мной. Он заболел.

И дядя Вова, вроде как, в шутку спросила меня: «Мария, а, может, ты у нас в клубе вечером сыграешь?»

А я возьми и ляпни: «Давайте».

Так меня сегодня со сценой и сосватали.

Народу, говорят, много не придет. От силы – человек тридцать – сорок, но я все равно нервничаю. Давно перед публикой не выступала. Летом на «золотой» свадьбе играла у одной пожилой пары, а на сцену со времен учебы в колледже не выходила.

Максим, конечно, без энтузиазма воспринял эту затею. Говорит, мне еще долечиваться надо. А я вот, наоборот, духом воспрянула. На эмоциональном подъеме чувствую легкую эйфорию. Мысленно планирую свою игру на сцене. Не без волнения предвкушаю момент выхода, пока отпариваю соседским утюгом свой белый брючный костюм, укладываю муссом волосы и крашусь.

– Воу… Мань… Ты такая… Просто какая-то… невозможная… – так Максим комментирует мой выход из спальни.

Знаю, что для «народницы» я выгляжу чересчур вульгарно: тату в вырезе пиджака на голое тело, темно-бордовая помада, дымчатый макияж глаз. На последних курсах колледжа на меня многие преподы глядели, как на исчадие ада, а вот Максим сейчас смотрит с восхищением.

– Слишком, да? – стягиваю к центру лацканы пиджака. Но на шее и в узком вырезе декольте татуировки все равно не спрятать. – Или сетку под низ надеть лучше? – советуюсь с Максом. – Мне же в сельском клубе выступать. Там будут пожилые люди – дедушки, бабушки, а?

– Нет. Не надо. Пусть люди видят и слышат тебя такой, какая ты есть, – зачарованно проговаривает Потапов. – Костюм шикарный, а ты красавица, Мань.

Я улыбаюсь.

Конечно же, Максим ко мне не объективен, но если он считает, что мне не следует что-то менять, я его послушаюсь.

А мне, почему-то, ужасно нравится его слушаться в последнее время.

– Ох… Я боюсь, что я все заиграла. Давно не выступала. Мандраж такой. Я же не профи, не артистка. Так, самозванка со средним специальным. Нахрена я согласилась? – делюсь с Потаповым своими сомнениями за несколько минут до выхода из дома.

Но заднюю давать уже поздно.

Меня ждут в клубе. Аккордеон уже в кофре. Я, обутая и одетая в свою чебурашковую дубленку, хожу по избе из угла в угол.

Макс тормозит меня, берет за руку и к себе разворачивает.

– Ты не самозванка, ты – музыкант. И, я уверен, даже Меглин и Мацуев перед концертом волнуются.

– Если я напортачу, никто же не заметит? – сама себя успокаиваю.

– Мань, ты реально переживаешь? – Максим удивляется.

– А что, не видно⁈

– Давай присядем, – он тянет меня к дивану, и мы плюхаемся. – Мне мама раньше что-то шептала перед важным экзаменом. Я психовал, уже взрослый был, а она все равно подойдет и шепчет на ухо, – делясь воспоминаниями, Максим заправляет за ухо мои волосы. – Я как-то спросил, в чем прикол, что она там такого нашептывает. И мама сказала, что просит моего Ангела-Хранителя помочь мне.

– Да Алена Владимировна и сейчас на тебя не надышится, – без всякой иронии отдаю должное его заботливой матери.

– Тебе привет от нее, кстати, – сообщает Максим.

Я настораживаюсь.

– Она в курсе… про нас?

– Да.

– И что говорит?

– Отчитывала, что я тебя в город больную не отвез. А ты говоришь – не надышится.

– Ты меня не отвез, потому что я сама не захотела, – парирую. Мы даже поругались с Максом из-за этого. А теперь мне становится дико стыдно перед семьей Потапова за то, что продержала их сына возле себя столько дней. И перед своими родителями – за то, что вожу их за нос. Дурная Маша, когда ты уже возьмешься за ум? – Блин, нахрена ты все ей рассказал?

– А что рассказывать? Она все давно про меня сама поняла. И она рада за нас.

Максим дает понять, что его мама не возражает против наших отношений. А я не знаю, как к этому относиться. Она же так давно меня не видела. В последний раз – на двадцатипятилетии Потапова в ресторане, куда он меня с Виталиком пригласил.

Вот что она теперь про меня подумает?

– А Сергей Сергеевич?

– Тоже. И вообще, если мама рада, папа всегда рад, – улыбается Максим. – Иди-ка ко мне.

Он меня обнимает и, приложив губы к моей ушной раковине, начинает ими шелестеть.

– Что ты там бормочешь, бабка-колдовка? – меня передергивает от щекотки. – Ничего не слышу.

– Кому надо, тот услышал, – загадочно задвигает Максим и в скулу мою нарумяненную чмокает.

– Потапов, ты прелесть, – опустив руки на сильные плечи, сцепляю пальцы у Макса на затылке. – Ты какое-то сокровище ЮНЕСКО. Я сейчас просто описаюсь от умиления, – улыбаюсь во весь свой покрытый помадой рот.

– Давай ты как-нибудь потом, в более интимной обстановке описаешься, Мань? – предлагает это сокровище.

Догадываюсь, о чем речь, и спешу его разочаровать:

– Я так не умею.

– А мы научимся.

Он наклоняется для поцелуя, но я отстраняюсь, опасаясь испортить макияж. Тогда Макс мне шею зацеловывает и сжимает в объятиях крепко-крепко.

– Соскучился, Мань… Хочу тебя. Вечером приедем, и я всю тебя отлюблю, – обещает между жаркими ласками.

Чувствую, что соскучился и хочет. Я, что ли, нет?

И мне плевать на пиджак, который он мне измял, но опаздывать нельзя.

– Максим, надо ехать.

– Да-а, – разочарованно тянет.

Он тяжело дышит. А я вздыхаю с легкостью.

Все сомнения ушли. Я хочу сыграть для публики, и неважно, сколько человек придут послушать меня. А в первую очередь, хочу исполнить свои любимые произведения для Максима. Он многое не слышал из того, что я сама разбирала и разучивала. Хочу, чтобы он увидел, на что я способна.

– Спасибо… Мне реально легче стало, – благодарю его за терапию.

– Все для тебя, братишка.

– О, думала, ты больше так меня не назовешь никогда! – удивляюсь, услышав свое старинное прозвище, которым Потапов в последние дни меня не балует.

– Да как-то… – усмехается Макс, – больше язык не поворачивается, если честно.

– Как грустно. Меня так только ты один называл.

– У меня для тебя столько еще слов найдется, Мань, – обещает, претендуя на максимальную серьезность.

Задерживает зрительный контакт, оживляя в моей душе все, что я уже от него и не прячу.

– Матерных, полагаю? – все же теряюсь под долгим внимательным взглядом.

– Ну а как с тобой без матерных? – шутит и, встряхнув головой, подрывается с дивана. – Всё, правда пора.

В клубе, пока есть время, я снова разыгрываюсь.

Уже непосредственно за кулисами, слушая приветственную речь ведущей – местного библиотекаря и тамады, в ожидании, что меня объявят, играю на «немой» клавиатуре, а потом замираю.

– Сегодня для вас сыграет внучка нашей односельчанки, – отбивают в микрофон, – которая много лет руководила сельской библиотекой, Валентины Ивановны Максимовой – Мария Максимова! Встречайте!