Текст книги "Проще, чем кажется (СИ)"

Автор книги: Юлия Устинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

12

– Ты вообще потеешь когда-нибудь, Мань? – усмехается Максим, заметив, что по истечении двадцати минут с меня ни одной капли не скатилось.

– Я только согрелась.

Чувствую, как все волоски дыбом поднимаются. Тело наконец-то набралось жаром, о чем и сообщают тепловые рецепторы, покрывая мои бедра, плечи и спину обильными мурашками. Ощущения при этом приятные и смешанные. Не совсем понятно: холодно мне или тепло.

А вот тотально восприимчивый к высоким температурам Потапов уже давно вовсю обливается потом. Зрелище очень сексуальное, надо сказать.

– Всё… Я больше не могу, – поднявшись с лавки уровнем ниже, Макс опрокидывает себе на голову ковш ледяной воды и выскакивает в предбанник, запуская в парную клубы холодного воздуха.

Только его голую узкую задницу я и видела.

Пока этот слабачок прохлаждается, поддаю пару и как следует пропотеваю. После, конечно, тоже выхожу остыть, и мы занимаем исходные позиции: я выше, Макс ниже.

Веника, жаль, нет. Дядя их не заготавливает по причине того, что только летом тут бывает и парится свежесрезанными.

– Мань, а у тебя тут не греется? – Максим задевает себя за кончик носа, имея в виду мой септум.

– Нет. Это же титан, а не серебро, – машинально тоже касаюсь пирсинга.

Его сейчас едва ли можно назвать даже теплым.

– Больно было делать?

– Мне – да. Ужасно больно, – сознаюсь, поморщившись. – Я еще хотела соски проколоть, но больше не решилась.

– Даже не знаю, рад я или огорчен, что ты их не проколола, – Максим чрезвычайно выразительный взгляд на мою грудь обращает. Замечаю, как прокатывается кадык на его вытянутой шее. – Так… Ладно…

Испустив тяжкий вздох, Макс смахивает с лица очередную порцию влаги. Встряхнув головой, будто бы хватает себя за шкирку и насильно заставляет подняться, зачерпнуть горячей воды, чуть разбавить ее холодной, взять бритву и опустить ее в ковш.

И я слишком поздно соображаю, что он задумал.

– Ма-акс, ну зачем⁈ Тебе так классно было с щетиной! – сокрушаюсь, наблюдая, как Потапов, пройдясь лезвием над верхней губой, переключается на нижнюю часть щеки.

– Без триммера завтра это уже будет не щетина, а борода, – объясняет он столь радикальные меры. – У меня волосы растут по миллиметру в час.

– Ну и ладно. Пусть растут, – расстроенно тяну.

– Не, не, с бородой еще больше возни, чем с обычным бритьем, поверь. – Ополоснув станок, Макс протягивает мне его со словами: – Мань, не в службу, а в дружбу? Без зеркала вообще непонятно, что я делаю.

– Ладно, – вздыхаю. Мне все еще безумно жаль его буйную растительность на лице. – Давай.

Я встаю, располагаюсь напротив сидящего Макса и стукаюсь о его колени. Тогда он шире бедра разводит, чтобы я могла ближе подступиться.

«Не смотри вниз. Не смотри вниз», – твержу себе.

И, конечно же, пялюсь на детородный орган Потапова, величественно эрегирующий и впечатляющий своей длиной – великолепной гардой и ее могучим завершением – обнажившейся набухшей темно-розовой головкой.

– Ты куда там смотришь, Ма-ань? – Макс, разумеется, замечает мой нездоровый интерес к его длиннющему пенису.

Но, простите, у меня есть тому оправдание. Мне интересно. Ведь Потапова-старшего я видела миллион раз за свою жизнь, а младшего – только второй наблюдаю.

– У тебя… классный член, – спешу отдать ему должное.

– О, спасибо, – смеется Максим.

И, клянусь, его классный член тоже реагирует на комплимент, подергиваясь и вытягиваясь вверх так, словно на него действует обратная гравитация.

Крепче смыкаю мокрые бедра. По спине, груди и ногам струйками стекает пот. Между ног я тоже влажная.

«Хочу снова этот член в себя», – всё, о чем я сейчас способна думать.

Само собой, вида не подаю, как озабочена своими мыслями. Только часто дышу, украдкой сокращаю внутренние мышцы и с умным лицом, схватив за подбородок, вращаю голову Потапова, чтобы понять, откуда начать бритье.

– А у тебя… все классное, Мань, – сообщает Макс, позволяя крутить его туда-сюда.

В итоге я просто продолжаю с проплешины, которую оставил Макс.

А тот беззастенчиво трогает мое тело, ощупывая каждый доступный ему сантиметр: бедра, живот, шею, талию, пах и груди.

Я брею Макса, а он лапает меня. Я его брею, а он лапает. Я его… А он…

С силой стискиваю бедра… Черт.

– Я тебя пораню, – приостанавливаюсь, когда он мой разбухший в жаре и влаге сосок пальцами ласкать принимается.

– Похрен… Рань, – отбивает сипло. – Истеку кровью с таким видом перед глазами.

– Что ты несешь?

Вроде, смеюсь, а сама плавлюсь от его прикосновений. Сладкое жжение между ног добавляет красок впечатлениям, которые проживаю, пока избавляю Макса от густой щетины.

После очередного протяжного вздоха он все же отпускает грудь и мягко перехватывает за запястье левую руку, чтобы повторить пальцами очертания монохромного изображения на плече. Крупные бутоны роз.

– Это что за птица? – перемещает палец к внешней стороне татуировки.

– Соловей.

Дальше Макс переключается на цветной «рукав» другой руки с преобладанием красного и зеленого. Моя правая забита от самого плеча до фаланг пальцев. На нее тоже нанесены цветы – снова розы, розовые маргаритки, ящерица и бабочка. На тыльной стороне ладони цветет уже теряющая яркость и контур большая алая роза.

– Это все вместе надо воспринимать или как? – взяв за обе руки, Макс переводит взгляд с одной на другую, пытаясь оценить взаимосвязь и смысловую нагрузку моих татуировок.

– Да… Это все вместе… – я выворачиваю правую, ополаскиваю станок и возвращаюсь к возложенной на меня миссии. – Из одной грустной сказки сюжет.

– Что за сказка? – любопытствует Макс.

– Оскар Уайльд. «Соловей и роза».

Подталкиваю его голову вверх, чтобы заняться подбородком.

– И о чем она? – клокочет напряженным горлом Потапов.

– Прочти, узнаешь.

– Прочту. Но ты скажи, о чем там. Мне же прямо сейчас интересно, – настойчиво просит, растопырив пальцы у меня на бедрах.

– Там… – растерянно пожимаю плечами. Ведь никто никогда не интересовался тем, есть ли какая-то символическая связь и значение у моих татуировок, воспринимая их лишь как часть моего неотъемлемого стиля. А Максу вот все надо знать. – В общем, там о любви. О смерти. Об одиночестве настоящего художника, – снова толкаю бритву в воду.

Немного помолчав, Потапов вверх взгляд перекатывает и прижимает два пальца к тату, расположенной чуть ниже яремной ямки, где у меня набит вопросительный знак.

– А это что означает, эстетка? Я, вроде, спрашивал, но не помню, что ты ответила.

– Я сказала, чтобы ты отстал, – руку его от себя отпихиваю, чтобы не мешал. – Как сейчас помню. Потому что ожидала, что ты снова начнешь меня воспитывать.

– Так и в итоге?

– Да ничего он не значит. Просто смотрится загадочно и все, – говорю, как есть.

– Красиво тебе, Мань, это всё, – объявляет Макс, сканируя меня жадным взглядом.

– Ты же на меня гнал из-за них.

– Я… – он головой медленно мотает. – Я гнал не поэтому. Я гнал из-за того, что их тебе делал этот ушлёпок расписной, – моего первого – Витю – припоминает.

– Гнал из-за Вити? – удивленно переспрашиваю.

– Я его просто ненавидел за то, как сильно ты с ним изменилась, – мрачно кивает Максим.

– Да он едва ли в том виноват. Он просто тогда оказался рядом… – умолкаю, мысленно возвращаясь в тот период жизни. – Но татуировки мне не Витя набивал, а одна очень талантливая девочка – Эля, – довожу до сведения Потапова.

– Да? – заметно, что эта новость приходится ему по душе. – Тогда они мне еще больше нравятся.

Его наглые ладони снова ползут по моим бедрам, поглаживают тату на левом боку, где изящно выписан нотный стан и скрипичный ключ, поднимаются выше и накрывают груди. И взгляд у Макса такой провокационный, что еще немного, и я его прямо тут оседлаю.

– Ты можешь помолчать и не лапать меня? – отбиваю нарочито строго. – Невозможно же брить. Сиди смирно, или я тебя сейчас оставлю с проплешинами и ходи так! – угрожаю ему.

– Всё-всё, Мань, – он послушно отводит руки с груди.

Без болтовни и домоганий Потапова дело продвигается куда быстрее. Покончив с бритьем, Макс умывается и просит разрешения взять мою мочалку. Делюсь по-братски. Все равно я пока голову мою.

И, кажется, что ничего особенного не происходит. Кажется, все так, как и должно быть.

В какой-то момент, правда, я все же цепенею и ловлю себя на том, что происходящее между мной и Максом – какой-то запредельный сюр.

Я и Потапов. Голые. Голые. Голые. Голые. Голые. Голые…

– Мань, я же думал, что он позовет тебя замуж, – своим неожиданным признанием Максим останавливает мой мыслительный аттракцион.

– Кто? Витя? – кошусь на него непонимающе.

– Нет. Дэн.

– А-а… – тяну растерянно, отжимая свои короткие волосы.

– Ты ещё вспоминаешь о нём?

– О Денисе? – переспрашиваю, озадаченная тем, что Макс, в принципе, думал о таких вещах. – Нет.

И это правда.

Когда Денис, уходя, сказал, что я никому не буду нужна со своим дебильным характером и гармошкой, от которой у него трещит голова после рабочего дня, единственное, что я о нём теперь думаю: «Вот же козёл».

– Почему вы расстались?

Я глубоко вдыхаю насыщенный влагой и запахом дерева воздух.

– Банально – не вывезли совместный быт.

– Не прошли проверку? И на чем он засыпался? – намывая себя моей черной мочалкой-шариком, как бы, между делом осведомляется Макс.

– О, меня бесили его ежедневные тарелки в раковине, ещё он постоянно курил в ванной… И он редко мылся, – усмехаюсь, впервые так откровенно обсуждая с кем-то своего бывшего.

– Крутой Дэнчик оказался засранцем? – смеется Максим. – Ты же вот только вчера говорила, что с ним все окей было.

– Да… Так и было. Нормальный он. Ну, блин… Всё это ерунда, в общем. И я тоже его не устраивала: готовила не то, не так или вообще не готовила. С друзьями его не так общалась. Деньги не так тратила – свои причем. Ещё он меня к Вите ревновал постоянно, потому что тот мне вечно по синьке названивал или написывал… Еще мама его меня не переваривала, думала, что я наркоша, и со мной Денисочка свернет на кривую дорожку. Ну… Типично для тетки ее лет с всратым в мозг пониманием того, как должна выглядеть избранница ее ненаглядного сыночка. Денис меня строил, а меня это бесило, – почти на одном дыхании выкатываю Потапову все от мелочей до вещей, с которыми я не могла мириться в прежних отношениях.

– На кривую дорожку? – недоверчиво усмехается Макс. – Ты… кого-то?

– Ты позвал меня в баню, чтобы обсудить моих бывших, что ли? – теряюсь под его пронзительным взглядом.

– Нахер их, – выругавшись, Макс поднимает таз, чтобы окатить себя водой.

Я забираю мочалку, ополаскиваю и обильно сдабриваю ее гелем для душа.

– Жарко… – вожу ей по телу уже из последних сил.

– Горячо… – придвинувшись, Макс снова дает волю своим бесстыжим рукам и густую пену между ног размазывает, раскрывая меня. – Хочу тебя, Мань… До сажи перед глазами хочу.

– Я вижу, – отмечаю, что член у Потапова снова воспрянул.

– Оно само.

– Да-да.

Выскальзываю из его рук, словно кусок мыла. Встаю на пол и, поставив ногу на нижнюю полку, продолжаю себя намывать.

– Мань, если это всё реально перебор, и я форсирую, а я… – с досадой вздыхает Максим, – трындец, как форсирую, похоже… То мы притормозим. Мне с тобой просто хорошо.

– Все-таки боишься, что силенок на меня не хватит? – взглядом его насмешливым окидываю.

Однако Макс встречает его со всей серьезностью, глухо возражая:

– Нет. Я тоже боюсь всё испортить. Ты слишком важна для меня. Очень ценю нашу дружбу и общение. Но секс с тобой, Мань… – вдавив в глаза основания ладоней, он обессиленно головой мотает, прежде чем сознаться: – Это лучшее, что я испытывал… с любой женщиной. Я тебя распробовал и улетел. Хочу ещё. Еще хочу тебя, Маша.

В груди ощутимо тяжелеет. Потапов говорит такие вещи, в которые невозможно поверить, только я знаю, вижу, чувствую, что его слова – правда.

– Это взаимно, – толкаю судорожно.

– Тогда супер… – он кивает. Я тоже. И мы приходим к понятному нам обоим безмолвному согласию. – Передай шампунь, – просит он уже совсем буднично.

Я игнорирую его просьбу, смываю с себя пену, после чего беру черный флакон с дозатором и приближаюсь к Максу.

– Можно мне? – открываю шампунь.

Мне хочется помыть ему голову. Не спрашивайте, нахрена. Я сама не знаю. Хочу и всё.

– Тебе все можно, – улыбается.

Тщательно вспенив его густые темные волосы, излишки пены по мохнатой груди размазываю.

– Да-а, ты реально такой волосатый… Как орангутанг.

– Не нравится?

– Очень… нравится, – сжав пальцы, оттягиваю его волоски на груди. – Тебе красиво.

– А ты такая вся гладенькая… и влажная… Хочется тебе… полизать… – с лихой ухмылкой произносит Макс, ныряя ладонью мне между ног.

Непроизвольно потираюсь о его руку, но стопорю себя.

В бане я с ним трахаться точно не буду. Это же как-то… Ну… Фу-у…

Или буду.

С этой мыслью я снова прокатываюсь мокрыми складками по его руке, параллельно возвращая пальцы в пенную шевелюру.

– Приятно пахнет, – зажмурившись, кайфует Макс.

Пена у него уже со лба по лицу стекает.

– Это «Наркотик». Шампунь так называется. В составе одна химия, но пахнет, да, прикольно, – тоже не без удовольствия вдыхаю будоражащий парфюм.

– Шампунь с запахом дури, – смеется Потапов, слепо нащупывая мою задницу. – Класс.

– Ты очень эффектно ухаживаешь и потрясающе подкатываешь, Макс. Я оценила. И не устояла. Да любая бы не устояла, – все это я говорю, воспользовавшись тем, что у Макса глаза закрыты. – Но можешь сильно не стараться. Мне с тобой тоже… просто… хорошо.

Зачерпнув ковшом воду, ополаскиваю его волосы до тех пор, пока вся пена вокруг моих ног не собирается большим пушистым облаком.

– Надо, чтобы было лучше, – булькает Максим, выплевывая попавшую в рот воду.

– Мне кажется, лучше не бывает. И я предлагаю остановиться на этих… десяти днях, чтобы действительно ничего не испортить.

Мы сталкиваемся взглядами, и Макс очень развязным тоном проговаривает:

– А я предлагаю не загадывать.

– Тогда что ты будешь делать, если я снова в тебя влюблюсь? – в штыки воспринимаю его легкомысленное заявление.

– Влюбись – узнаешь, – отбивает он, искушая своим многообещающим взглядом.

От него у меня внутри все сотрясается и следом замирает.

– Нет. Я не буду. Не хочу, – качаю головой, пережив небольшую остановку сердца. – И ты не влюбляйся, ладно?

– Иди сюда… – Макс жестом просит меня приблизиться.

Уперев ладони по сторонам от его бедер, я медленно наклоняюсь:

– Ну что?

– Тебя забыл спросить, что мне делать, – бросает он хлестко и горячо. И следом командует: – Поворачивайся…

13

– Тебя забыл спросить, что мне делать. Поворачивайся…

Я, конечно же, слушаюсь, надеясь, что он снова меня отшлепает после такого властного волеизъявления, но Потапов обескураживает тем, что всего лишь трет мне спинку. Как и обещал.

На этом наш совместный поход в баню завершается.

Дома я скрываюсь в прохладной спаленке, где переодеваюсь в укороченный черный топ из крупной сетки с длинным рукавом. Под него надеваю красный лифчик и в пару к нему такие же стринги, а поверх них черные штаны из эко-кожи на кулиске.

Ресницы не крашу, но карандашом по нижним векам прохожусь и остатками «Кензо» себя пшикаю. Волосы сушу полотенцем, немного мусса для укладки распределяю, взлохмачиваю – прическа готова.

Образ завершают две пары белых носков и старые вязаные тапочки. Потому что никакое желание быть сегодня красивой не победит мою мерзлявость.

– Мань, есть что на меня? – Макс заглядывает в комнату, предварительно постучав. Он по пояс голый – в чёрных джинсах, такой весь беленький и розовенький после бани. – Мм-м, ты наряжаешься? Какая… – его взгляд меняется, когда он им по мне проводит.

– Да просто все остальное, как из задницы. А утюга тут нет. Я вчера сырые шмотки покидала в сумку, а развесить забыла. – Язык прикусываю, заметив как Макс улыбается, слушая мою нелепую отмазку. Вообще-то, я не вру, но нарядилась я действительно специально для него. – У меня есть на тебя футболка, пошли.

С независимым видом протискиваюсь между ним и косяком, прохожу в главную комнату и снимаю с веревки за печкой черную футболку оверсайз с репсовой белой биркой внизу.

– Вот, держи, вроде, высохла, – вручаю ее Максу, ощупав в разных местах.

– Женская? – усмехается тот, с сомнением поглядывая то на меня, то на футболку.

Я глаза закатываю. Мальчики – такие мальчики. В детстве они боятся надеть что-то, что, по их мнению, носят только девочки, дабы не прослыть «уебаном».

Простите за маты. Не мои слова – моего брата.

Но, оказывается, с годами ничего не меняется.

– Не женская, – смеюсь и предъявляю Потапову тканевую этикетку на изнанке. – Вот. Читай. Оверсайз. Унисекс. Не бойся. Это всего лишь футболка, Макс, – пихаю ею в его голую волосатую грудь.

– Надо было сегодня пару купить, – бормочет он, пока одевается. – Я что-то не подумал.

– Мятая только, – расправляю пальцами загибы на его широких плечах и прищуриваюсь, подразниваю: – А это что сейчас было? Футболочный сексизм?

Безразмерная вещица из моего гардероба, что на мне, обычно, болтается пиратским флагом, на Макса садится идеально.

– Очень удобно. Спасибо, – дипломатично отбивает Потапов, делая несколько махов руками, чтобы показать, что ему реально удобно в ней. – Но вот это мне больше нравится, – двигает подбородком, на мою сетку указывая.

– Поменяемся?

– Нет, она мне нравится на тебе, – ухватив за низ топа, обшитого широкой белой резинкой с надписью, тянет меня к себе.

И я шагаю.

– Подкат засчитан, – вписываюсь в него максимально плотно и на автомате целую в гладко выбритый подбородок. Замираем оба. Как подмороженные друг на друга смотрим, пока я наконец не нахожусь с тем, чтобы признаться в не совсем аппетитных делах: – Пошли уже есть. У меня кишки слиплись.

Перевожу дыхание и с пылающими щеками прохожу в кухонную зону, где вцепляюсь руками в столешницу.

Казалось бы, что такого? Мы с Потаповым уже и целовались, и секс у нас был. Но вот этот невинный спонтанный чмок вдруг весь воздух у меня из груди выбил.

– Мань, с чем помочь, говори, – спрашивает Максим, выводя меня из замешательства.

Оглядываюсь заторможенно под мелодию Таривердиева, чей «Вальс для аккордеона» я так люблю играть. По телеку идет «Ирония судьбы».

– Серый в ёлочку из «Мосторга», – объявляет с экрана полубухой герой фильма, сотрясая пиджак. – А давай стол в ту сторону поставим, напротив телека, – вдруг приходит мне идея.

– Как скажешь.

И стол из кухни переезжает ближе к елке. Я снимаю с него цветастую клеенку и покрываю найденной в шкафу льняной оливковой скатертью. Ткань вся в заломах от того, что много лет пролежала свернутой, но на вид она не просто чистая, а абсолютно новая.

Гирлянду в статичном режиме фиксирую и прошу Максима зажечь свечи.

Сервировка у нас тоже аутентичная: разномастные тарелки, советский хрусталь в виде салатника, вилки и ножи с пластиковыми ручками и граненые стаканы.

Свет гасим и вскоре за столом располагаемся. Макс на шампанском проволочку выворачивает, хлопает пробкой, переполошив спящего Вусю, и разливает «шампунь» по стаканам.

– Давай проводим старый год, – вручает мне один.

Берет свой, мы чокаемся, и я говорю:

– Да пошел он.

Делаю несколько глотков и морщусь.

– Такой плохой год? – Потапов же пить не спешит.

– Да нет… Год как год… Бывало хуже. Прошел и ладно.

– А я ему благодарен, Маш, – сообщает Макс, покручивая в пальцах стакан.

– Ну да, – допираю, о чем он говорит. – Ты же новую должность получил.

Странно усмехнувшись, Потапов кивает:

– Ага, должность, – и наконец пригубляет.

А дальше больше на еду налегает.

– Все очень вкусно, Мань. Ты умница, – еще и хвалит.

Мне же одно удовольствие – наблюдать, с каким аппетитом он ест.

– Ты тоже молодец. Все дела переделал, – ответно превозношу его.

– Ну… допустим, еще не все, – цепляется к последнему.

Оставляю это без комментариев.

Знаю, что не все.

Ну а пока мы едим, пьем шампанское и смотрим старый советский фильм.

– Макс, а что бы ты сделал, если бы застал свою женщину вот так, с левым мужиком? – в какой-то момент спрашиваю Потапова.

– Свихнулся бы от ревности.

– Как Ипполит?

– Да как десять Ипполитов, – не задумываясь, отбивает Максим.

– Не знала, что ты такой собственник.

Пытаюсь понять, откуда это в нем, если его самые долгие отношения длились без малого месяц.

– Теперь знаешь, – добавляет, глядя на меня с невыразимой нежностью.

С нежностью. Макс. Глядит на меня.

– Пошли уже в постель, бро, – провокационно отражаю, чтобы не забывался, кто мы друг другу. – А то ты сейчас объешься и ничего не сможешь.

– Я все смогу, Маш, – Макс не теряется и подмигивает мне. – Не гони. Мы все успеем. Можно поесть?

– Извини. Я шучу, – прикладываю ладонь к горячей щеке. Вроде, хотела Макса подразнить, но в итоге мне теперь стыдно за то, что я несу. – Ешь на здоровье… Вон… сколько всего, – перевожу взгляд на стол.

– Ты сейчас, как она сказала, – улыбается Максим, кивая на экран.

– Она такое говорила? – героиню фильма разглядываю.

– Еще нет. Дальше скажет.

– Ты что фанат этого фильма? Наизусть все выучил?

– Мамин любимый. Раньше волей-не волей приходилось смотреть. Вечер тридцать первого – пожалуй, моё лучшее детское ощущение.

– А я больше первое число люблю теперь, – делюсь ответно, сосредоточив взгляд на пламени свечи. – Пустынный город, тихо утром. И это такая хорошая тишина, что ее хочется слушать и слушать, а если и нарушать, то только чем-то очень особенным. Но лучше не нарушать. А просто внимать ей и замирать от мысли, что вот он – твой новый шанс, что уж в этом году все и правда будет по-другому. Но потом этот день очень быстро заканчивается, и кроме того, что мне возраст в очередной раз подкидывают, ничего ровным счетом не происходит, – заканчиваю я на миноре.

– Да у меня так же, Мань. Вообще не понял, как последние пять лет прошли.

– Разве ты недоволен своей жизнью?

– Да не знаю… В чем-то удовлетворен, не спорю. Но в целом – такое… – Потапов неуверенно плечами ведет.

– Кризис тридцатилетних подъезжает? – делаю предположение.

– Видимо.

– Тридцать – это фигня, – спешу его успокоить. – Тем более для мужчины. Вот двадцать пять – это самый тупой возраст для женщины, если она не замужем.

– Почему?

– Потому что непонятно, лошара ты уже или наоборот – в числе счастливчиков, тех, кого еще не накрыло инстинктом размножения.

– А если двадцать восемь, как мне? – с интересом подхватывает Макс. – Получается, это уже точно лошара?

– Ой, в двадцать восемь уже поздняк метаться. В двадцать восемь надо пройти диспансеризацию, начать следить за АД, завести себе пакет с пакетами, полить засохший кактус, взяться за ум, переехать обратно к родителям, лечь в свою старую кроватку и ждать конца. Двадцать восемь – это все… – делаю неопределенный жест. – Рубеж. Для женщины, – акцентирую. – А вам-то мужикам чего переживать. И ты еще все успеешь.

– Мань, это сейчас был женский сексизм? – улыбается Максим.

– Ха… – отбиваю с сарказмом. – Говоря «женский сексизм» ты сам признаешь в себе сексиста! Почему нельзя было просто сказать: «Мань, это сейчас был сексизм?» – цепляюсь к словам. – Но ты добавил «женский». То есть, в твоем понимании существует просто сексизм – вне категорий, а есть второсортный – «женский». Да?

– Подискутируем? – вкрадчиво задвигает Макс, а после улыбается, да так соблазнительно, что я таю. Вот реально, меня просто расплющивает под его взглядом. – Или потанцуем? – добавляет после паузы.

И его «потанцуем» – прямо в сердечко, девочки.

– Хорош… – отдаю должное его обаянию и умению очаровывать. – Ой как хорош… Ты хоть понимаешь, какое ты чудо, Потапов?

– Это ты чудо, Мань, – говорит он, поднимаясь.

– Скорее, чудачка, – на стуле разворачиваюсь, наблюдая, как Макс возится с кассетником.

– Тогда я тоже чудак, – соглашается он и сообщает: – Внимание. Подключаю тяжелую артиллерию, – жмет на «плей».

Снова заряжает Боярского.

«Все пройдет».

Под нее мы и танцуем, тесно обнявшись и медленно кружась по ковру.

– Ты не замечал, что Боярский очень на моего папу похож? – спрашиваю Макса, положив голову ему на плечо.

– Боярский похож на дядь Толю? Может, наоборот? – смеется Максим.

– Какая разница. У них даже морщины одинаковые. И усы… И голос… И улыбка… – роняю печально.

– Скучаешь по отцу? – Макс все понимает.

– Ужасно…

– Пошли, Мань, прогуляемся, – и он вдруг тормозит наш танец.

– Куда?

– Ну туда, где связь ловит. Родителям позвоним. Может, до твоего дозвонимся тоже.

– Да он в рейсе когда, без вариантов.

Беру со стола телефон: 20:17

Папа сейчас далеко. На вахте. На борту рыболовного траулера. Аж на Сахалине. И у него уже следующий год как два часа наступил.

– Ну маме, моим позвоним. Ждут ведь, одевайся, пошли, – тормошит меня Макс.

И я киваю:

– Давай, конечно.