Текст книги "Над Этной розовое небо (СИ)"
Автор книги: Юлия Белова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
26
Надо было остаться на выходные в Неаполе – посмотрела бы город, побродила по улицам, по музеям, а то ведь ничего даже не увидела за эти пару дней. Даже настоящую неаполитанскую пиццу не попробовала. А теперь буду сидеть дома. Я стою перед раскрытым окном, слушаю как барабанит по крыше дождь, глотаю влажный воздух и гадаю, что теперь будет.
Позавчера, когда мы ужинали с Джинаро, что-то изменилось, как будто открылась невидимая раньше дверь и я попала на новый уровень. Теперь нужно сделать какой-то шаг, что-то решить. Вот только всё это не игра, и нескольких жизней у меня не будет…
Марко довёз меня до отеля. Теперь я смотрела на него немного иначе, не совсем так, как прежде. В конце концов, обстоятельства сложились так, как сложились и, если честно, не знаю, как я сама поступила бы в той ситуации… Ну да… уж точно не стала бы трахаться с первым встречным! А с Юлькой тогда, на даче? Ну… это совсем другое, она же не первый встречный… и ведь не я же её… И вообще, это совсем другое… Как он сказал, все что у нас есть своего – это любовь? Не поспоришь…
Когда мы вышли из машины я спросила:
– Зачем ты меня возил на этот ужин?
– Джинаро заменил мне отца, он мой крестный. Я хотел вас познакомить…
– Почему?
– Лиза, послушай… Я постоянно думаю о том, что с нами случилось… Я поступил… Ну в общем, не хочу оправдываться, я поступил отвратительно. Но… это не настоящий я, это было помешательство, помутнение, это… я не знаю… я бы никогда так не сделал, но просто ты ослепила, околдовала меня, забрала сердце. В один миг. И когда мне сказали, ну… когда я узнал, что потерял тебя, земля ушла из-под ног, мне не на что было опереться, не чем было дышать, я испытывал и боль, и ярость, и растерянность… И этим воспользовалась Инга. Я попытался забыть тебя, но понял, что это невозможно, понял, как ты дорога мне и… если ты хотя бы немного чувствовала ко мне что-то хорошее, и если есть хотя бы маленький шанс, что ты когда-нибудь сможешь меня простить, то может быть согласишься, что мы не должны позволить злым людям изменить нашу жизнь…
Я отвернулась, чтобы он не видел, как из глаз выкатились две предательские слезинки. Сердце колотилось так, что, наверное, было слышно во всём отеле.
– Лиза, как ты думаешь, мы можем попытаться всё исправить?
Он взял мою руку и нежно поцеловал. Там, где его губы коснулись кожи, я ощутила сильный ожог, но не отняла руки. Я повернула к нему лицо, и он увидел мои слезы.
– Мне кажется, мы уже пытаемся, Марко. Но, боюсь, это займёт много времени…
– Я буду ждать столько, сколько нужно…
Той ночью я ни на секунду не сомкнула глаз, а на следующий день мы с Пьерджорджио вернулись на Сицилию.
Сейчас я стою перед открытым окном и смотрю на струи дождя, бьющие по террасе, по дорожкам, по листьям деревьев, смотрю на серые скучные тучи, скрывшие горы и нависшие над долиной густым тёплым туманом. И я не имею ни малейшего понятия, что теперь будет, что мы будем делать и сможем ли мы сделать хоть что-нибудь, чтобы перешагнуть через прошлое и двигаться вперёд.
От раздумий меня отвлекает телефонный звонок:
– Лиза, привет, как ты?
– Да все нормально, пап. А ты как?
– Да-а… Честно говоря, не очень… Завтра прилечу в Катанью, и тогда расскажу тебе все подробности. Сможешь встретить в двенадцать?
– Конечно. А что случилось?
– Это касается работы. Сейчас тебе важно знать вот что. Инга в Италии и, возможно, она полетит к тебе. Вернее, она точно полетит к тебе. Не подпускай её к кантине, чтобы ноги её там не было.
– То есть если ты завтра прилетишь… она что уже сегодня может нагрянуть?
– Не знаю. Теоретически может.
– Да как я это сделаю? Она же твоя дочь – имеет право здесь находиться.
– Нет, не имеет. Ты мой полноправный представитель и запрещаешь ей. Закрой ворота и не впускай.
– Ворота по выходным и так закрыты, но смогут ли они её задержать?
Ворота у нас как во многих местах на Сицилии перекрывают дорогу, но стоят сами по себе, без ограды. Ворота есть, и они закрываются, и выглядят красиво – каменная арка с узорчатыми створками – но к ним не прилегает забор. На машине проехать нельзя, но обойти их пешком не составит труда.
– Не знаю, сделай что-нибудь, спусти собак!
– Па-ап…
– Если в двух словах, то Инга меня подвела, она передала свою долю в кампании другому человеку и теперь у меня ничего нет, кроме сицилийской кантины, но она попытается и её захватить. Это в принципе невозможно, но, чтобы избежать лишних осложнений, я хочу, чтобы она туда даже сунуться не смогла. Поняла?
– То есть… Подожди…
– Ли-и-за! Мне сейчас катастрофически некогда. Я тебе все расскажу. Завтра. А сегодня, пожалуйста, сделай как я прошу.
– Ладно.
– Ну все, молодец. Целую. Завтра увидимся. В двенадцать самолёт. Я тебе пришлю номер рейса.
Я тут же вызываю по рации охранника:
– Антонио, привет. У меня просьба. Если сегодня к нам кто-нибудь приедет не открывай сразу ворота, сначала сообщи мне. Ни в коем случае не открывай! Особенно если это будет Инга. Ты помнишь Ингу?
– Нет, я её не знаю.
– Тем лучше. Это моя… сестра.
На сердце тревожно. Видеться с Ингой никогда не доставляло мне радости, а в таких обстоятельствах – и подавно. Надеюсь, до папиного приезда она сюда не явится.
Хорошо, что он приедет. За последние годы я привыкла быть одна, но привыкнуть не значит полюбить. Я смирилась, но мне не нравиться быть одиночкой, не чувствовать постоянную поддержку семьи. Так что я рада, что он будет здесь.
– Лиза, – шипит рация.
– Да, Тони.
– Здесь синьор Леоне.
Сердце падает. И взмывает. И снова падает. Марко!
– И ещё ваша сестра. Пропускать?
Что?! Марко и Инга? Как это возможно после всего, что он говорил, целовал руку и… Нет-нет-нет! Это не может быть правдой!
– Нет-нет-нет! Не открывай ворота! Я сейчас приду.
Это не может быть правдой. Это какая-то ошибка. Вокруг меня всё двигается, стены медленно изгибаются, дверь раздувается и становится совсем круглой, будто мне на глаза опустились очки с увеличительными стёклами. Все кружится, размывается. Я бегу под дождём, шлёпаю босыми ногами по мокрой земле, по камням, по лужам, не чувствуя боли, сырости, не ощущая ничего, кроме дикой ярости.
– Лиза! Ты же вся промокла! Что с тобой? – кричит Марко через открытое окно машины.
Я смотрю через решётку ворот на его черный джип.
– Кого ты привёз?
– Лиза, послушай, она просто попросила подвезти.
– Просто подвезти? Встретить в аэропорту и подвезти, да? А пососать дать не попросила?
Он выходит из машины, сутулясь, поднимая ворот пиджака подбегает к воротам.
– У меня с ней ничего не может быть. Никогда больше! Ты это знаешь!
– Нет. Я не знаю. Я не знаю, как ты мог согласиться «просто подвезти» эту суку, – я пытаюсь говорить спокойно, но адский огонь, сжигающий меня изнутри, стремится вырваться наружу.
– Я должен был ей сказать, что отношения между нами невозможны. Но я хотел сделать это при тебе, чтобы ты все видела, чтобы всё было чисто, без недомолвок. Я хочу перевернуть этот лист. Она, – он указывает рукой на машину, – для меня не существует. Но если бы я отказался её подвезти, это было бы оскорбительно для моего достоинства, как будто она имеет надо мной власть, как будто я прячусь от неё. Как ты не понимаешь!
– Не понимаю! Потому что это полная херня! И осознать, что я тебя не понимаю нам лучше раньше, чем позже. Увози её, сюда она не войдёт.
– Куда увозить?
– Увози куда хочешь! Можешь к себе домой. Расскажешь ей, что тебя никто не понимает. Она пожалеет.
В этот момент отрывается дверца и выглядывает Инга. Она ёжится под дождём и зло кричит:
– Вы что, потом поорать не сможете? Открывай давай ворота! Сколько здесь торчать ещё?
– Ты сюда не зайдёшь!
– С какого это перепугу? Ты не охерела, золушка? Открывай ворота!
– Тони, выпускай собак!
Сторож смотрит на меня совершенно ошалело:
– Собак?
– Да, возьми собаку и приведи сюда. И пусть лает.
Он поспешно уходит.
– Ты что, правда её не впустишь? – спрашивает Марко.
– Нет. Увози её!
– Куда везти-то?
– Обратно в аэропорт. Или в гостиницу. Куда хочешь. Мне все равно.
Приходит Антонио с большим облезлым псом. Собака скалится и недружелюбно рычит.
– Садись в машину. Марко тебя отвезёт. И если ещё раз тебя здесь увижу вот это чудище будет тебя драть, пока ты не сдохнешь.
– Да я сейчас горло перегрызу и тебе, и псу твоему.
– Давай! Давай, сука, подойди ко мне, увидишь, что будет!
Она на мгновенье замирает, видимо бешеный огонь, прорывающийся из моих глаз, приводит её в замешательство, но гнев, не даёт ей легко принять поражение:
– Ты ещё похоже не понимаешь на кого наехала, здесь все моё, овца! Я сейчас один только звонок сделаю, сюда подъедет несколько крепких ребят и всех вас отымеют по кругу и закопают глубоко в плодородных почвах Этны!
Она кричит все громче, переходит на визг, распаляется. А я даже не смотрю на неё. Я смотрю на Марко. У меня жар и даже три больших холодных пятна от прилипшей ткани на груди и животе не способны его погасить.
Мы стоим под проливным дождём, разделённые прутьями ворот. Как в кино, как в застывшем кадре – четыре мокрые замершие фигуры под струями дождя. Камера пролетает между нами, захватывая мои окаменевшие соски, просвечивающие сквозь прозрачную от воды ткань футболки, наши неживые лица со стекающими по ним дождевыми струями, сжатые губы, прилипшие волосы, гневные и недоумённые стекляшки глаз. Камера взлетает вверх, сначала медленно, а потом плавно ускоряется и зарывается в косматые тучи, превращая нас в мелкие точки, оставляя среди потоков дождя и слёз, разделёнными на два непримиримых лагеря короткой линией ворот.
Инга ещё что-то орёт, машет руками, но Марко с силой запихивает её в машину, нервно разворачивается и уезжает. Я возвращаюсь к себе. Ничего, завтра приедет папа и сам со всем разберётся… Но только не с тем, что происходит между мной и Марко… А что происходит? Наверное, уже ничего не происходит… По моему разумению он или полный идиот, или редчайший лицемер. Но мне не подходит ни то, ни другое.
Я устало стаскиваю с себя мокрую одежду, падаю в постель и тихонечко вою – протяжно, тоскливо… Хочу уехать. Попрошу Пьерджорджио, пусть пристроит меня в какое-нибудь хозяйство на краю земли. Или уеду в Прагу к Юльке… или в Китай, им виноделы нужны… Лишь бы дальше отсюда. Как можно дальше…
***
Самолёт прилетает вовремя. Папа выходит с огромными чемоданами, измученный, с чёрными кругами под глазами. Похоже, ему досталось, но увидев меня, он радостно улыбается, крепко обнимает и долго не отпускает:
– Как я рад, что ты здесь. Как ты? Гонерилья приезжала?
– Да, сразу после твоего звонка. Почему Гонерилья?
– Ты что, не помнишь? Это злобная, неблагодарная дочь короля Лира.
– А, ну да… Приезжала, грозила страшными карами за то, что я её не пустила. Так что надо быть настороже, – я горько усмехаюсь.
– Да, осторожность нам не помешает, идём.
По дороге папа обрисовывает ситуацию:
– Ты знаешь такого человека Эдуарда Сухих?
– Нет, хотя имя знакомое…
– Это инвестор Василия Крюкова.
– А, точно! Я его не видела ни разу, но Крюков постоянно был с ним на связи.
– Они и сейчас на связи… Этот Сухих, как я теперь понимаю, довольно влиятельный человек. Думаю, даже практически уверен, что это он организовал наезд на компанию.
– Но зачем? Если бы он занимался импортом вина, тогда понятно – он бы мог попытаться таким способом выдавить тебя с рынка. Но он же инвестор. Насколько помню с Васиных слов у него большинство активов в недвижимости. Какой ему смысл?
– Мне создали кризис, проблемы с наличными, проблемы с кредитами, угрозу банкротства. Очень чётко все разыграли и смотри сколько сил на это бросили. А Крюков протянул мне руку помощи, предложил выкупить десять процентов моих акций за неплохие деньги. И выкупил, а потом передал эти акции своему Сухих.
– Но десять процентов не так много, чтобы завладеть целой компанией…
– Ну да… Но у меня половина была записана на Ингу, ещё с давних времён… Тогда все так делали… вроде если прижмёт налоговая, чтоб не конфисковали. Вторая половина была на Тамару, но это мы исправили. А вот с Ингой руки не доходили… Но как она пронюхала? Ведь я ей никогда не говорил об этом. И акции она в глаза не видела. Но как-то же узнала, забрала их у юриста. Ну и… передала свои акции Крюкову, то есть Сухову. И у них очень существенный перевес получился…
– Пап… я к Инге не очень отношусь. Извини, что говорю это при тебе, но я думаю, что она просто не понимала все последствия своего шага. Поговори с ней, возможно ещё получится всё отыграть назад.
– Да всё она понимала! Они с Крюковым это всё и спланировали. Он, кстати, директор теперь в нашей компании. Ушлый сучонок! Короче, всё теперь перешло им – и офис, и вся сеть, всё вообще, даже дом и машина. Формально у меня есть акции, но от управления я отстранён и никаких денег теперь не увижу.
Я ошарашена и просто не могу уложить в голове.
– Ничего нового нет в этом мире и всё уже было, – он глубоко вздыхает.
– Пап, ну подожди, не расстраивайся так. Легко, конечно, сказать, но может ещё получится что-то сделать.
– Да нет, – он безысходно машет рукой. – Не получится. Я уже все возможности использовал, все свои контакты, даже в администрации президента. Никак… Столько лет напряженной работы и оказывается всё ради Сухих.
– Так что, нам надо собирать вещи и уезжать? Инга, получается, реально имела право вчера войти?
– Ничего она не имела. Сицилийское хозяйство записано на меня, не на компанию. Так что это единственное, что у нас с тобой осталось. Ну и за долю я деньги получил, да плюс кое-какие сбережения. Проживём, не переживай. С голоду не умрём, хотя и шиковать не будем. Только вот, что с твоим вином делать не знаю. Крюков его у нас не возьмёт, однозначно. Я сейчас веду переговоры с двумя возможными покупателями, но не знаю, что выйдет. Но ничего-ничего, будем продолжать двигаться по намеченному курсу.
– Не пойму, а зачем она тогда примчалась вчера если для неё здесь ничего нет?
– Ха! Они друг другу чуть глотки не перегрызли, когда я сказал, что сицилийское производство не принадлежит компании. Им оно почему-то очень нужно было. Вот она и помчалась сюда в надежде найти бумаги, наверное. Глупо, но для чего ещё? Здесь, разумеется, никаких документов нет. Сильно она шипела, когда поняла, что ты её не пустишь?
– Шипела? Не то слово. Обещала вызвать черепашек ниндзя и закопать нас на винограднике.
– Понятно. Видать ей денег недодали из-за того, что мы выпорхнули из их силков. Ну ничего. Не все коту масленица.
Мы заезжаем на обед в Катанью, а потом едем домой. Сегодня солнечно и о вчерашнем дожде ничего не напоминает, но только в сердце по-прежнему дождливо и хмуро.
27
Ужинаем дома. Я готовлю пасту, когда отец приносит из погреба шикарное «Романé Контú».
– Ты как насчёт бургундского?
– О! Ничего себе! У меня еда слишком простая. Да и вроде было бы правильней не праздновать, а пеплом голову посыпать.
– Конечно! Этого они не дождутся! Сейчас мы с тобой шиканём! А уж потом будем вести себя скромнее – только твоим вином пробавляться. Ты сколько его сделала?
– Не много – тысяч двадцать бутылок будет.
– Если пить по две в день… двадцать на семьсот тридцать… лет двадцать пять значит. Ну минус подарки – дарить его всем будем по любому поводу. Лет двадцать. Доживёт?
– Ну если столько пить не уверена, что мы сами доживём.
Мы смеёмся. И хотя повода для радости нет и на сердце кошки скребут, мне приятно, что отец рядом. Мы едим, пьём роскошное вино, болтаем. Я рассказываю, как провела месяц, как летала в Кампанию, про крестного Марко и про то, как он привёз сюда Ингу. Папа катается от смеха, когда я в лицах передаю свой диалог с Ингой и описываю выражение её лица.
– Ох, молодец ты, Лиза!
За окном становится темно. Мне и грустно, и весело, томится моё сердце, чем-то успокоится?
– Ладно, Лиза, идём спать. Завтра рабочий день. Надо начинать новую жизнь… Ну, в смысле, мне… А ты чего, кстати, самую маленькую спальню выбрала?
Я не отвечаю, потому что совершенно неожиданно слышу звук автомобиля рядом с домом. Что ещё такое? Не успеваю я подняться, как дверь резко распахивается и внутрь вламываются люди с оружием. Я ничего не понимаю.
– Быстро встали! Встали, я сказал! – коренастый, накаченный детина тычет в нас пистолетом. Ему лет тридцать пять, нос и уши переломаны, холодные бегающие глаза перескакивают с меня на папу, шарят по комнате, не останавливаются ни на секунду.
Мы поднимаемся с дивана. Медленно, как во сне. Сначала я даже не успеваю испугаться, но теперь, глядя на все эти лица, полные холодной решимости, мне становится страшно.
– Руки перед собой! Так, парни, не спим! Быстро вяжем их!
Ко мне подскакивает парень и хватает за руки:
– Не подавай виду, что мы знакомы, – шепчет он, затягивая на моих запястьях пластиковую петлю, какими закрепляют кабели.
– Что? – Я не верю глазам! Это же Никола!
– Не смотри на меня, – еле слышно говорит он сквозь зубы. – Не бойся… Так не слишком туго?
– Эй, малыш, ты что там с ней разговариваешь? Это тебе не свидание! Быстрей давай!
Нас обыскивают. Ко мне подскакивает невысокий лысый молодчик с тоненькой ниточкой усов. Он в белой майке без рукавов, кроссовках и обтягивающих спортивных брюках с тремя полосками. Его бритый череп, шея и руки полностью покрыты татуировками – до самых пальцев. На плече болтается автомат с коротким стволом.
– Подержи дверь, – бросает он Николе, отжимая от меня. – Надо было сначала обыскивать, а потом связывать!
Он резко поворачивает меня к себе спиной и больно сжимает грудь. Я вскрикиваю.
– Что вы делаете! Убери от неё руки, урод! – Кричит папа.
– Заткнись! – Тычет пистолет ему в зубы бандит, стоящий рядом.
– Папа, не надо, – говорю я по-русски, – я в порядке.
– Закрой рот, русская! – Лысый больно шлёпает ладонью меня по затылку. – Откроешь, когда будешь у меня отсасывать. Расставляй ноги!
Он просовывает руку мне между ног, ощупывает оглаживает. На мне только шорты и футболка, в кармане телефон. Он его забирает, разворачивает меня лицом к себе и притягивает за зад, прижимает к своему члену.
– Эй осел, выводи её! Делай дело, дебил озабоченный!
Он нехотя меня отпускает, нас выводят из дома и запихивают в стоящий здесь микроавтобус. Внутри темно, сидений нет – он предназначен для перевозки грузов.
– Легли на пол! – кричит бритоголовый.
Он толкает отца дулом автомата. Папа падает на пол.
– Ударился?
– Молчать! Быстро легла рядом с ним!
Он забирается следом за нами. Слышу, как закрывается дверь.
– Лежать тихо! Издадите хоть звук сразу стреляю!
Снаружи слышны голоса, стук автомобильных дверей. Мы трогаемся.
– Куда вы нас везёте?
– Ты меня не понял? – орёт наш конвоир.
Я ничего не вижу, но слышу два быстрых шага по гулкому металлическому полу, удар, глухой стон и тяжёлое дыхание.
– Так понятнее? Больше не повторяю!
– Папочка, – шепчу я сквозь слезы.
– Ничего, Лиза, ничего… Мы выберемся…
По моим ощущениям, мы едем не меньше часа. Сначала всё время вниз, потом вверх, вверх, потом снова вниз, а потом я уже не различаю. Внутри душно и грязно. Держаться не за что и на каждом повороте мы съезжаем и перекатываемся, больно ударяясь о стены. У меня болит голова, подступает тошнота, начинает казаться, что это никогда не кончится. Но наконец мы останавливаемся, долго ничего не происходит, потом открывается дверь и внутрь попадает прохладный свежий воздух. Как бы не была ужасна дорога, и какое бы облегчение не давала остановка, она вызывает ужас. Лучше было бы ехать и ехать, и никогда не останавливаться. Пока мы едем с нами ничего не произойдёт…
– Сели на полу! Садись, сучка!
Мы кое-как усаживаемся. Самочувствие хуже некуда. Я слышу голоса и шаги – кто-то подходит к нашему фургону. Тьму разрезает яркий свет фонаря, ослепляя и причиняя боль глазам.
– Надень на них это.
Мне на голову натягивают грубый зловонный мешок.
– На выход! Встали!
Нас берут под руки и вытаскивают из машины, но не отпускают и волокут дальше, проводят по мягкой земляной дорожке, заводят в помещение и ведут через несколько комнат. По крайней мере, у меня именно такое ощущение.
– Освободи им руки.
Кто-то срезает пластик с моих запястий. Потом я слышу шаги и стук двери. Руки ничего не чувствуют кроме боли. Они налились тяжестью и стали чужими, мёртвыми. Я болтаю ими, пытаюсь тереть, заставляю сердце гнать в них кровь, но они всё равно не повинуются и не хотят тянуться к голове. Мешок с моей головы стягивает папа. Он трёт и массирует мои руки и через некоторое время я начинаю их чувствовать.
Мы стоим посреди небольшой комнаты. Каменный пол, выложенный кирпичом и булыжником, грубые каменные стены, маленькое окно, закрытое снаружи ставнями, тусклая лампочка под черепичной крышей, грубая деревянная дверь.
– Похоже на пастуший домик…
– При других обстоятельствах здесь могло бы быть даже неплохо.
– Ну да, – говорю я, – если бы нам дали хотя бы парочку стульев.
Комната совершенно пустая, если не считать грязного ведра в углу.
– Пап, что это такое? Что происходит? Это Инга устроила?
– Инга? Да что ты, Инга на такое не способна. Поорать – это пожалуйста, а такой налёт организовать она бы не смогла. Исключено.
– Кто эти люди? Что им надо?
– Пока не знаю… Надеюсь, скоро поймём.
Я подхожу к двери, прислушиваюсь… Всё спокойно, никаких звуков… Тихонечко толкаю её – закрыто.
– Пить хочется…
– Да… Но единственное, что мы сейчас можем – это попытаться сберечь силы… – Отец опускается на пол и опирается спиной о стену. – Иди, Лиза, присядь. Надо постараться уснуть. Боюсь, что силы нам ещё пригодятся.
Ноги дрожат, я сажусь рядом с папой. Пол не холодный, но жёсткий и неровный. Пытаюсь найти более-менее удобное положение. Нет, ничего не получается… Во рту сухо, голова раскалывается, болят запястья, ноют все кости. Мне страшно, но стараюсь не показать виду. Думаю, отцу сейчас тоже страшно и за себя, и за меня.
– Завидую я, пап, закалённым спартанским мальчикам – их бы такие условия не смутили…
Я пытаюсь бодриться, но получается не очень.
– А ты попробуй лечь, положи голову мне на колени и попытайся найти такое положение, чтобы камни не так больно впивались. Будем с тобой как йоги.
Я ложусь, долго пристраиваюсь на выпирающих из пола булыжниках.
– Мы с тобой как ягнята в этом пастушьем вертепе.
– У ягнят, Лиза, есть сено и вода, а у нас только пустое ведро. Но мы умнее ягнят – сейчас наберёмся сил, а утром начнём рыть подкоп.
– Да, граф, ваше сиятельство. Или как правильно? Надеюсь, что это займёт не так много времени, как у Монте-Кристо… А я ведь знаю одного из этих молодчиков, что нас похитили.
– Что ты говоришь? Как это? А почему ты молчала, ничего ему не сказала?
– Потому что у меня есть маленький лоскутик надежды, что он сможет нам помочь.
Я рассказываю про встречу с Николой, как мы познакомились, про Юльку, про их любовь, без подробностей, конечно.
– Так может это он навёл? Втёрся в доверие, всё разузнал и организовал налёт?
– Я не думаю… нет… Не похоже. Зачем бы он сказал не подавать виду, что мы знакомы? Да и для чего это всё? Я цель не могу понять…
– Ну знаешь, преступные группировки иногда делают это ради выкупа. Похищают людей и требуют большие деньги.
– Пап, представь, что Инга за тебя заплатит выкуп. Отдаст все деньги, что получила на этой афере и останется ни с чем, но спасёт нам жизни…
– Да-а-а… как такое представить, – невесело усмехается он. – Думаю, ты начинаешь бредить.
Мне становится смешно. Мы как будто выбираем роли для игр – граф Монте-Кристо, спартанец, больная в бреду, а сами находимся на границе между жизнью и смертью, сейчас вот ещё что-нибудь придумаем. Накатывает нервный, душащий смех. Не хватало только впасть в истерику. Надо остановиться! Но я не останавливаюсь, не прекращаю, а тихо и зловеще кашляю колючим душащим смехом, содрогаясь всем телом. Я бьюсь об камни, мне больно, я хочу остановиться, но не могу. По лицу льются слёзы и смех превращается во всхлипывания и отчаянный плач.
– Поплачь, Лиза, Поплачь… А потом поспи, а утром мы что-нибудь придумаем.
Он гладит меня по голове, и я постепенно затихаю.
– Знаешь, о чём я больше всего жалею в своей жизни? О том, что твоя мама ничего мне о тебе не сказала…
– Думаешь, это что-то изменило бы? Ты ушёл бы от Тамары?
– Конечно, ушёл бы! Это бы очень сильно всё изменило… Я ведь до сих пор её люблю…
– Значит, надо было уходить…
– Да. – Он долго молчит, а потом добавляет. – Надо было уходить.
Мы замолкаем, и я начинаю проваливаться в сон. Я ухожу в мир теней – острые камни, чёрное ничто, зловещие силуэты и странные голоса, звучащие задом на перед, так что невозможно разобрать ни слова. Вдруг различаю отчётливо произнесённое: «А я тебя предупреждал!» Из темноты появляется бирюзовый, весь в латексе Вася и молча смотрит мне в глаза. У него намалёванные клоунские губы и свекольные щёки. Потом я слышу, как папа говорит: «Лиза, проснись», и открываю глаза. Всё тело страшно измучено и разбито.
– Лиза, вставай, надо идти.
Я поднимаюсь.
– Нет! Только ты! – машет отцу рукой тот же бритоголовый с тоненькими усиками, что лапал меня при обыске. Он весь словно на шарнирах, не стоит спокойно ни секунды, мутные бегающие глазки обшаривают моё тело.
– Нет, мы идём вдвоём! Это моя дочь.
– Иди-иди, – подталкивает его лысый. – Теперь это моя дочь.
Он выволакивает отца и, прежде чем дверь закрывается, папа успевает мне крикнуть:
– Лиза не бойся!
Постараюсь.
– А вот и наш друг, – слышу я хриплый голос за дверью. Слышно не очень хорошо, поэтому я прилипаю к двери. – Ты и есть Андрей?
– Да, – отвечает папа. – Я хотел бы получить объяснения, что здесь происходит и узнать кто вы такие.
– Ладно, – спокойно отвечает тот же человек. – Сейчас всё узнаешь. Документы на твою итальянскую собственность находятся здесь, на Сицилии?
– Я не буду это комментировать.
Человек с хриплым голосом громко смеётся:
– Эдуардо, ты слышал? Он не будет это комментировать. Ну хорошо, не комментируй. Это не так уж и важно, ведь мы знаем, кто всё унаследует в случае чего. Инга, да?
Папа говорит громко и уверено и мне хорошо его слышно, а вот второго – гораздо хуже. Дверь толстая, без щелей, в ней даже замочной скважины нет. Я отступаю на шаг и осматриваю стену. Внизу, рядом с тем местом, где мы сидели, она выщерблена, из неё выпало несколько небольших камней. Один камень в глубине кажется мне подходящим, и я аккуратно расшатываю его из стороны в сторону. Он легко поддаётся и выскакивает со своего места, открывая маленькое отверстие в стене. Мне хватит. Я ложусь и приставляю ухо к этому отверстию. Хриплый все ещё говорит:
– Это Эдуардо, мой партнёр и хороший друг. Ты его, наверное, уже знаешь. Сейчас он тебе всё расскажет. Давай, Эдуардо, объясни ситуацию.
– Да, дон Коррадо. Ситуация наша довольно проста.
Эдуардо говорит с сильным русским акцентом. Ничего себе… Что же здесь происходит?
– Жалко, что мы не успели познакомиться раньше, но я не только партнёр дона Коррадо, но я теперь и ваш партнёр тоже.
– Да-да, – хрипит Коррадо. – Мы тут все партнёры.
Значит это Сухих, завладевший папиной компанией.
– Я буду говорить предельно откровенно и, надеюсь, вы оцените мою открытость. Этого же мы ждём и от вас.
– Вы ворвались в мой дом, похитили меня и дочь и ждёте от меня желания сотрудничать?
– Мы ждём не желания, а сотрудничества и это похищение – прекрасный аргумент, который вы уже смогли оценить, – акцент у него довольно сильный, но говорит он грамотно, видно, что хорошо знает язык. – Но ближе к сути. Суть такова, что я с недавнего времени управляю очень уважаемой и авторитетной компанией, ввозящей в Россию большое количество качественного итальянского вина. У неё отличная репутация в России и в Италии, что для нас очень важно. Компания работает прозрачно, платит налоги и не имеет проблем с контролирующими органами.
– В последнее время имеет…
– Это уже в прошлом. Как только управление компанией перешло ко мне мы решили все проблемы, с которыми вы не могли справиться – Эдуард смеётся. – Но мы рассчитывали, что в рамках пакета приобретаем и ваше сицилийское предприятие, что для нас очень важно.
– Этого я не понимаю. Предприятие убыточное, зачем оно вам?
– Дело в том, что оно должно быть задействовано в производственно-дистрибуционной цепочке, разработанной нами. Повторюсь, мы говорим предельно откровенно, потому что верим в ваш разум и привязанность к младшей дочери.
– Причём здесь моя дочь? Если хотите, чтобы я сотрудничал немедленно отпустите её.
– Боюсь, что это невозможно – она будет гарантией вашей лояльности. Всё очень просто. Вы передаёте компании, соучредителем которой являетесь, сицилийское хозяйство, остаётесь здесь, живёте на своей вилле и уделяете максимум внимания производственным процессам. Стараетесь, чтобы вино, над которым в последнее время работала ваша дочь, было действительно неплохим. Мы будем забирать абсолютно всё произведённое вино и отправлять по обычным экспортным каналам. Но на этом ваша ответственность не заканчивается. Часть груза будет, помимо вина, содержать что-то ещё.
– Что содержать? Что это значит?
– Что именно – вас не касается, вы отвечаете только за производственную часть. Всё остальное – наша забота. Люди дона Коррадо будут вам передавать небольшие пластиковые контейнеры, много контейнеров, очень много, а вы обеспечите, чтобы они были помещены в бутылки с вином. Этот груз будет у вас в приоритете. Вы будете его беречь, как собственное дитя. А ваша дочь поедет со мной в Москву и будет работать в команде нового директора компании. Вы его знаете. Вот такой у нас дружный коллектив получается.
– Лиза вполне может остаться здесь. Зачем её везти в Москву?
– Затем, что так мы сможем гораздо эффективней контролировать вас обоих, – вступает Коррадо. – Да ты не беспокойся, Эдуардо за ней присмотрит и работой интересной обеспечит и жильём на первое время. Вот и всё. А теперь займёмся делом. Сейчас тебя отсюда увезут, а девчонка останется в компании с моими ребятами. И я тебе обещаю, до пятнадцати часов с ней точно ничего не случится. А в пятнадцать тебя снова привезут сюда и у тебя будут с собой все необходимые бумаги. Мы приедем с нотариусом и быстро, без проволочек оформим сделку. И всё. Эдуардо и Лиза полетят в Москву – можешь захватить для неё необходимые вещи – а ты поедешь работать. Ну а если ты решишь сделать какую-нибудь глупость, то первой кто умрёт будет твоя дочь. Перед этим с ней позабавится Лука – зачем добру пропадать – говорят он от неё без ума. Это вот этот лысый парень, ты его уже видел. Давай Лука, надень на него мешок.
– Лиза, всё будет хорошо! Не бойся! Всё будет… – папа кричит, но не успевает закончить фразу, потому что его выводят из комнаты.
