Текст книги "Неподходящая (СИ)"
Автор книги: Юлия Резник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Глава 21
Адам
Я оборачиваюсь, сердце проваливается куда-то вниз. На веранде прямо передо мной стоит мать. Её взгляд одновременно потрясённый и почти испуганный. Словно она не верит своим глазам, словно отказывается принять то, что увидела только что.
– Мама... – произношу я, растерянно проводя ладонью по лицу. – Привет. Вот так неожиданность.
Она не смотрит на меня. Её глаза устремлены на Лейлу. В них нет осуждения. Все, что я вижу – это скорее абсолютно непонимание.
– Добрый вечер, Амина Аслановна, – шепчет Лейла, бледнея до прозрачности. Её пальцы дрожат, она судорожно поправляет локон, выбившийся из прически.
– Здравствуй, Лейла. А это… – мама оборачивается к Ками. Несмотря на явный шок, ее голос звучит до боли знакомо – спокойно и ровно, как всегда. Это тот самый голос, что не менялся даже тогда, когда рушилось всё вокруг. Я пытаюсь и не могу понять – она в самом деле расслабилась, или просто держит лицо?
Камила, до этого момента весело дергавшая Лейлу за руку, вдруг затихает, уловив мою нервозность. Чисто инстинктивно я делаю шаг вперёд.
– Я Ками.
– А я – Амина.
В этот момент из уборной выбегает моя сестра и с диким визгом «Адам» несется мне прямо в руки. Подхватываю мелкую и по привычке подкидываю высоко в воздух. Хулиганка заходится в громком хохоте. Ставлю ее на ножки и вдруг чувствую, как в мою ногу вцепляются маленькие ручки.
От понимания, чем вызвана такая реакция, мне становится окончательно не по себе. Перевожу беглый взгляд на Лейлу, от которой тоже реакция дочери не укрылась. Так что, насколько же далеко все зашло, мы с ней понимаем синхронно. Как понимаем и то, сколько близких людей втянуты в наши отношения. И какую ответственность это на нас накладывает.
Вдруг в глазах Лейлы мелькает что-то такое, от чего мне кричать хочется – «Нет! Не смей, детка. Пожалуйста, Лейла, не надо!», но я лишь в бессилии сжимаю и разжимаю руки.
Как это ни удивительно, ситуацию спасает мама.
– Мы с Ами гуляли, когда ей срочно потребовалось в туалет. Представляешь, пришлось идти к конкурентам! – со смехом замечает она. – Ты вымыла ручки?
– Конечно, – кивает Ами, не сводят с Камилы зеркально ревнивого взгляда.
– А вы…
– Мы собирались поужинать, – поясняю очевидное я.
– У них?! – мама изображает потрясение. – Надеюсь, в следующий раз ты выберешь заведение получше.
– Я хотела в Вишню, это самое лучшее на свете кафе! – с обезоруживающей искренностью нахваливает кондитерскую моей матери Ками. – Но Адам туда не захотел.
– Вот как? – натянуто улыбается мама, смерив меня все еще несколько ошарашенным взглядом.
– Вишня – это наше кафе, – задирает нос Ами.
– Правда? – ахает Ками. – Ты, наверное, все пирожные перепробовала, – чуть-чуть завистливо замечает она.
– Конечно. Я – главный дегустатор. Дегустатор – это тот, кто все пробует.
Я сжимаю губы, чтобы не рассмеяться. Всё происходящее так же трогательно, как и страшно.
– Что ж, не будем вас отвлекать, – замечает мама, беря Ами за ручку. Встает на цыпочки, целует меня в заросшую бородой щеку. Отстраняется, внимательно вглядываясь в глаза. И качает головой из стороны в сторону. Понять бы еще, что это значит?
– Пока, сынок. До свидания, Лейла. Ками…
– Это что, правда твоя мама? – громким шепотом интересуется Камила, когда моя мать с Аминой отходят едва ли пару шагов.
– А что? Не похоже?
– Она такая красивая!
– Твоя мама тоже красивая, – усмехаюсь я, обхватывая Лейлу за талию. Ее спина напряженная и ровная, как доска.
– Но твоя мама старая, а моя – нет.
– Ками, – наконец, отмирает Лейла. – Так нельзя говорить!
– Как?
– Вот так. Пойдемте уже сядем. Или ты передумал? – оборачивается ко мне. А я… Я – нет. Все в силе. По крайней мере, что касается ужина. Об остальном я обещаю себе подумать в другой раз.
Мы садимся, но атмосфера уже не та. Я делаю вид, что читаю меню, но в действительности просто смотрю на Лейлу. И чем дольше смотрю, тем страшнее мне становится.
– Ты в порядке? – шепчу, склоняясь ближе.
– Конечно, – поспешно заверяет она, не решаясь поднять глаза. Я киваю, хотя очевидно – не в порядке она. И я – тоже.
Ками болтает, что-то рассказывает, скользит пальцем по картинкам в детском меню. И в этом – жизнь. Спокойная, простая. Та, которую я не могу им с Лейлой дать, как бы себя ни обманывал. Не сейчас. Не при таких раскладах.
Мысленно возвращаюсь назад. К встрече с матерью, в которой невольно начинаю видеть какие-то знаки. Что если это предупреждение? Последний шанс отмотать назад и не допустить нового удара? Меня затапливает страх. Я им под завязку напитываюсь. А потом ловлю взгляд Камилы, которая смотрит на меня с каким-то детским, абсолютным доверием. И всё. Внутри все к херам ломается.
– Лейла… – начинаю сипло. – Я должен кое-что сказать.
Она резко замирает, словно что-то уже предчувствует. Медленно откладывает вилку. Как это, блядь, смешно! Буквально пять минут назад я сам едва ли не умолял ее не ломать то хрупкое, что есть между нами, а теперь… Теперь я сам выступаю в роли гребаного палача.
– Не сейчас, Адам. Пожалуйста. Давай просто поедим?
– Нет, – выдыхаю. – Лучше сейчас. Пока я не струсил.
Говорю без прикрас, как есть. Потому что я должен ей хотя бы эту честность! Лейла со страхом смотрит на меня.
– Думаю, будет лучше это все прекратить, – замечаю сипло, едва проталкивая слова сквозь плотно сжатые стенки горла. – Не потому, что я не хочу быть с тобой. А потому что слишком люблю, чтобы подвергать тебя таким испытаниям.
– Что за бред?! Ты впервые признаешься мне в любви, а потом говоришь – «я тебя бросаю»?! – Она как будто не верит своим ушам. Ее голос дрожит и срывается.
– Я хочу для тебя лучшего. Я переживаю за Ками. За мать... Я просто… – с остервенением тру лицо, наблюдая за бродящей по залу девочкой, к которой тоже успел прикипеть. – Я не потяну всех сразу.
– Но я же не прошу на мне жениться! Не прошу идти против семьи. Давай просто… Я не знаю, – Лейла в отчаянии оглядывается, – встречаться дома.
– Как думаешь, сколько мы так протянем? Когда ты себя прекратишь уважать? А я? Меня уже тошнит от собственной беспомощности!
– А меня все устраивает! – Лейла тянется ко мне через стол, почти умоляюще. – Не делай этого. Мы справимся. Слышишь? Мы вместе – и мы справимся. У меня к тебе ноль вопросов. Я знаю, что сама виновата!
– В чем? – сощуриваюсь я, чувствуя, как отчаянно начинает пульсировать в районе виска. Может быть, то же самое чувствовала моя мать перед тем, как у нее оторвался тромб. Не знаю. Наследственность в этом смысле у меня довольно херовая.
– В том, что ты не можешь быть со мной.
Я прикрываю глаза, потому что вид ее… униженной и раздавленной – совершенно непреодолимое испытание.
– В том, что я не могу быть с тобой, виноваты исключительно ебаные традиции. Если бы я был сам по себе, если бы не боялся так сильно за мать, для меня было бы честью назвать тебя своей женщиной.
Губы Лейлы дрожат. Глаза влажно блестят от слез. Она шумно сглатывает. Пробегается пальцами по волосам.
– Не надо звать. Давай я просто ей буду…
– Я не могу пропустить тебя через эту мясорубку.
Она обхватывает себя за плечи, ежась, как от холода.
– Я не хочу, – наконец, шепчет она. – Я не готова тебя отпустить. Ты лучшее, что со мной случилось…
– Я тоже не хочу, малыш. Но именно поэтому должен.
Лейла кивает. Обхватывает себя еще сильнее и начинает медленно покачиваться. Вряд ли она отдает отчет тому, что со стороны это выглядит полным безумием. Вряд ли понимает, как же я себя ненавижу за то, что до него довел.
– Ты обещал, что я никогда не пожалею, что выбрала тебя, – вдруг всхлипывает, поднимая на меня остекленевшие совершенно глаза.
– Прости меня. Пожалуйста, Лейла… Я думал, смогу…
– Ты думал, – тихонько повторяет за мной.
– Да…
– Ты ошибся. Я… жалею. Лучше бы мы никогда не встречались.
Лейла встает. Подхватывает сумку с рядом стоящего стула.
– Постой… Хотя бы поешьте…
– Нет. Ками, пойдем! Нам срочно нужно… Нужно…
Лейлу немного ведет. Я подхватываюсь – в голове флешбеки. Прошлое и настоящее сливаются, и я, потеряв всякую сцепку с реальностью, погружаюсь в кромешный ад. Ад, в котором моя мать фактически умирает у нас с отцом на руках.
– Отпусти меня! Больно!
В отличие от матери, Лейла не падает как подкошенная. Я немного прихожу в себя и разжимаю пальцы.
– Прости. Я отвезу вас.
– Не надо, – рычит Лейла, утаскивая за собой дочь к выходу.
– Мамочка, мы куда? А как же мой тортик? – возмущается Ками, непонимающе хлопая мохнатыми ресницами.
– В другой раз, малыш. Я вспомнила кое-что важное. Да отвали ты! – орет, выдергивая ладонь из моих пальцев. Конечно, непривычно, что она со мной так разговаривает. Но я, сцепив зубы, терплю:
– Я просто подвезу вас.
– Ладно. Заодно заберешь свои вещи. Чтобы и духу твоего не было. Заявление на увольнение пришлю по почте.
– Не дури. Я тебя не гоню! У тебя хорошая работа и соцпакет. Ты отлично справляешься. Подумай о ребенке!
– Плевать. Я видеть тебя не хочу, Байсаров! Не хочу дышать одним с тобой воздухом!
Это контрольный, да. Но я заслужил. По полной. Давай, детка. Не щади. Ты можешь за себя постоять. Я знаю.
– Не будешь видеть. А что касается воздуха… У нас в офисе отличная система вентиляции.
Боль полосует. Лютует внутри. Ками ловит мой взгляд. Я… Сука, слов нет. Как ей объяснить?
– Вы поругались с мамочкой?
– Просто изменились планы, – хриплю я, в последний раз усаживая Ками в детское автокресло. Мы недалеко от дома. Дорога проносится незаметно. А я бы ее растянул…
Попав в квартиру, Лейла тут же хватает пакет и начинает собирать в него мои немногочисленные пожитки. Глядя на то, как их мало, я вдруг понимаю, что, наверное, предчувствовал, что мое счастье с ней не продлится долго. Понимает это и Лейла. Ее губы кривятся в циничной улыбке. Мне хочется стереть ту с ее лица, но я больше не имею права ее касаться.
Руки трясутся, словно это не я все решил за нас. Внутри пусто. Я пытаюсь убедить себя, что поступил правильно. Честь по чести. Но где там? Мои доводы – хрень собачья! Так, наверное, поступают лишь отъявленные подонки. Уходят, когда больше всего нужны. С другой стороны, какие у меня варианты? Я не могу рисковать здоровьем матери. Не могу закрывать глаза на то, что окончательно втаптываю в грязь репутацию Лейлы. Не могу продолжать врать самому себе, что это ок, и у нас всё получится.
Нет, не получится. Потому что в реальной жизни, где есть долг, традиции и четкие правила – за счастье надо платить.
И да, порой это стоит сердца.
Уже дома я долго стою под душем. Горячая вода жжёт плечи, шею, ладони. Но боль внутри не уходит. Зато уходит время без нее… В себя прихожу, когда сквозь шум воды до меня доносится звонок в дверь.
Накидываю халат на мокрое тело и иду открывать, оставляя на полу лужи. Как я и думал, на пороге стоит отец.
– Я порвал с ней. Можешь успокоить мать.
Его глаза расширяются. Видно, он шел, настроившись на ругню, а тут… Вот бы еще голос так не дрожал!
– Это было опрометчиво.
– Да. Было, – хриплю я. – Мне жаль, что маме пришлось пережить стресс.
– Ты принял правильное решение.
– Да. Извини, не могу разделить твою радость. Ты… не мог бы сейчас уйти?
– Адам, это не конец света. Правда, – смягчается отец. – Какие твои годы?
– Не надо. Хорошо? Я поступил как надо. Да. Все так. Но это не дает тебе права обесценивать мои чувства.
Батя стискивает челюсти. Долго смотрит на меня, поигрывая желваками. И, наконец, кивает.
– Пройдет немного времени, и станет легче.
Я киваю и, не в силах продолжать этот разговор, почти его в этот момент ненавидя, толкаю дверь. Дескать, до свидания.
Отец уходит, смерив меня на прощание долгим взглядом.
Глава 22
Лейла
А ночью Ками становится плохо. И я могла бы об этом не узнать до самого утра, если бы в поисках поддержки не устроилась на ночь в ее комнате. А так я, не раздеваясь, просто рухнула на край кровати. Зарылась лицом в подушку и проснулась, лишь когда дочь громко всхлипнула, словно ее что-то испугало во сне.
Ее бросает то в жар, то в холод. Кожа покрывается потом. Бужу малышку, чтобы дать жаропонижающее, и понимаю, что она вряд ли осознает реальность. В глазах ее мутная рябь. Она выпивает сироп и тут же засыпает. Я же сижу рядом и в бессилии наблюдаю, как на её щечках густеет румянец. Но очень скоро не выдерживаю и звоню в скорую.
Врач убеждает меня, что это обычный вирус, и выписывает больничный. И хоть я бы отдала все на свете, чтобы взять на себя болезнь Ками, я не могу не радоваться этой передышке. Недели мне определенно хватит, чтобы прийти в себя после расставания с Адамом.
Ведь хватит же?
Тишину комнаты пронзает тоненький всхлип. Обеспокоенно склоняюсь над дочкой, прежде чем понимаю, что этот звук срывается с моих губ…
Господи, как же чудовищно я устала! Выгорела дотла.
Два дня прошло без него. Два чудовищных в своей пустоте и бессмысленности дня. Зря я думала, что если я избавлюсь от следов его присутствия – от его чашки на полке, одежды, от запаха его любимого геля для душа и парфюма – мне станет легче. Не стало. Ни тогда, когда за ним с вещами только закрылась дверь, ни сейчас по прошествии времени.
Я вообще не понимаю, почему до сих пор жива. Боль внутри кажется совершенно несовместимой с жизнью. Словно кто-то вырезал у меня сердце, оставив на его месте бездонную чёрную дыру.
Минут через тридцать поставленный Ками укол все-таки сбивает жар. Моя девочка погружается в глубокий сон. Комната наполняется ее тихим сопением.
Весь день потом ее температура скачет. Лишь под вечер, когда жар в очередной раз спадает под напором лекарств, я позволяю себе отойти, чтобы заварить чай и, быть может, впихнуть в себя хоть что-нибудь из еды, потому что уже и забыла, когда в последний раз ела. Сажусь на край дивана, сжимая в ладонях кружку, и только собираюсь сделать первый глоток, как в дверь звонят.
Сердце подскакивает к горлу. Я никого не жду. А звонки в такой поздний час обычно не сулят ничего хорошего. Меня охватывает трусливое желание проигнорировать происходящее. Но звонок повторяется вновь, Ками вздрагивает. И я торопливо бегу к двери, не желая, чтобы ее разбудили.
Так спешу, что даже в глазок посмотреть забываю. А зря! На пороге стоит Адам.
Он осунулся. Как будто похудел даже. Мое глупое сердце обрывается и летит в тартарары.
– Мы можем поговорить? – спрашивает он без прелюдий.
Я молчу. Просто тупо не нахожу слов. Да-да, я не нахожу их, потому что не понимаю – разве мы еще не все сказали?! Почему бы ему теперь просто не оставить меня в покое? Это же так тяжело… Так невыносимо тяжело его видеть, вновь и вновь цепляясь за то, что уже, понятно, никогда с нами не случится.
– О чем нам разговаривать? Разве мы не все выяснили?
– Кажется, нет. Я же пообещал, что наши отношения не отразятся на твоей работе в компании. Ты мне не веришь?
В его темных маслянистых глазах мелькает что-то очень уязвимое. Его как будто даже обижает тот факт, что я могла сомневаться…
– Верю, – говорю я, откашлявшись.
– Тогда зачем эта история с больничным? Из-за отпусков и так работать некому…
Сглатываю огромный болезненный ком, распирающий горло. Не могу понять – это просто предлог, да? Вряд ли бы он так на меня смотрел, если бы переживал лишь о работе. Вряд ли бы ехал к любому другому подчиненному, чтобы выяснить что да как. Даже если бы в офисе совсем не осталось юристов.
«Так… Может быть, он тоже скучает?» – робко замечает тоненький голос внутри.
«И что?!» – кричит душа.
Я опираюсь плечом о косяк. Усмехаюсь. А когда Адам отводит взгляд, отталкиваюсь от опоры, бросая на ходу:
– Не всё в этой жизни вертится вокруг тебя, Адам. У Ками температура под сорок. Пойдем, убедишься.
Комната Ками первая по коридору. Толкаю дверь. На тумбочке – гора лекарств. Да и в воздухе ощутимо пахнет больницей.
– Как видишь, мой больничный вполне реальный. Ками болеет. И, как ты понимаешь, из-за того, что родители вычеркнули нас из жизни, мне больше не с кем ее оставить.
Скулы Байсарова трогательно темнеют, словно ему самому за себя стыдно.
– Что-нибудь серьезное? – в конце концов, говорит он и, обеспокоенно глядя на мою дочь, подходит ближе. Мне это не нравится. Потому что его неравнодушие к Ками бьет в самое уязвимое место.
– Обычный вирус. Ничего критичного.
– Раньше она не болела. Я… беспокоюсь.
– Мой испытательный срок вот-вот закончится. Я пойму, если вы решите не брать меня на постоянку.
– Я же сказал, что возьмем!
– Раньше ты вряд ли понимал, как неожиданно я могу выпасть из рабочего процесса, – устало пожимаю плечами я. – Как бы умело я ни маневрировала между работой и личным, в такие моменты я всегда буду выбирать дочь.
– Иного и быть не может. Я просто не знал, что все настолько серьезно.
– Теперь знаешь, – устало замечаю я.
Адам кивает. Переступает с ноги на ногу, прекрасно понимая, что повода оставаться у него нет. Но и не находя в себе сил уйти из дома, где мы были так счастливы.
– Выглядишь усталой, – в конце концов, замечает он.
– Неудивительно. Я мало спала.
Заставляю себя поднять взгляд. И посмотреть на него прямо. Намек на то, что я только и жду, чтобы он ушел – слишком прозрачный, чтобы его не понять. Как бы нас не тянуло друг к другу. Как бы не искрило пространство, в котором мы вновь оказались вместе. Как бы не болело внутри от мысли об одиночестве.
– Уходи, Адам. – Я первая не выдерживаю напряжения. – Я выйду на работу, как только Камила поправится.
Может, я бы добавила еще что-то. Вполне вероятно, что-то язвительное. Необъяснимо мне становилось легче, когда я причиняла боль кому-то еще… Но тут мое внимание привлекает Ками. Я оборачиваюсь и, вдруг осознав, что происходит что-то неправильное, подлетаю к ее кровати. Хватаю дочь на руки, не понимая, что делать дальше. В отчаянии оборачиваюсь к Адаму, а тот уже достаёт телефон – и у меня нет вопросов к тому, зачем он это делает.
– Это судороги. Подержи её голову, я вызову врача.
Я сдерживаюсь из последних сил, отчаянно пытаюсь припомнить порядок действий в подобного рода случаях. Эти пять минут – самые страшные в моей жизни. Мы сидим вдвоём на полу у её кровати, обнявшись. Камила то замирает, то всхлипывает, и я прижимаю её к груди, чувствуя, как у меня самой трясутся руки. К счастью, все проходит так же внезапно, как начинается.
Когда врач приезжает, Ками уже опять спит. Её осматривают. Делают ещё один укол. Оставляют рекомендации. И уходят. Опасаясь оставить дочку одну, я даже не выхожу проводить доктора. Делает это Адам. Слышу, как щелкает замок. Напрягаюсь на миг в попытке понять – ушел ли он вместе с бригадой скорой, как тут слышу шаги.
Одолевающие меня в тот момент эмоции порядком сбивают с толку. В них столько всего! В первую очередь я, наверное, рада, что не осталась одна. Это потом я возьму себя в руки, верну себе самообладание, словом, стану вновь сильной и независимой, да, а пока…
– Возьмешь ее? Я сменю постельное – оно все мокрое.
– Я сама справлюсь, – хмурюсь, тем не менее подхватывая дочь с кровати, как Адам и просил. Он ловко снимает наволочку, не сводя с меня тяжелого взгляда:
– Знаю.
Ну и что делать? Дальше с ним спорить? Глупо. Тем более что на это совершенно нет сил. Покачивая Ками на руках, я едва заставляю себя держать глаза открытыми.
– Я перестелил. Можете ложиться.
– Нет, я так усну…
– Поверь, тебе это совершенно не помешает.
Адам проходится по моему лицу полным беспокойства взглядом. Зря он так… Чертовски зря. Это сейчас у меня нет сил, чтобы все как-то осмыслить, а когда Ками поправится, я же… буду страдать этой фигней снова и снова! Сначала предаваясь несбыточным надеждам, а потом за них же себя сжирая. Потому что нельзя быть такой дурой!
– Нет. Вдруг ей снова станет плохо?
– Я буду рядом.
– Ни в коем случае.
– Почему?
На самом деле этот спор совершенно бессмысленный, потому что я уже, блин, засыпаю. За окном моросит дождь, и хоть утро в самом разгаре, на улице серо, будто поздним вечером.
– Ты чужой. Я сама справлюсь со своими проблемами.
– Обязательно. Вот как поспишь – так и сразу.
– Адам…
– Да пойми ты! Не могу я уйти. Она мне тоже не чужая.
Он же о Ками, да? С таким отчаянием в голосе, что неровен час – я поверю.
– Ненавижу тебя, – шепчу, засыпая. – Ненавижу, понял? Лучше бы мы никогда не…
Меня вырубает на полуслове. Не знаю, договорила ли я, что хотела сказать, или нет. Впрочем, все же и так понятно! Все. Абсолютно.
Просыпаюсь я как от толчка. Резко переворачиваюсь на бок. Касаюсь губами лобика Ками. Температура опять поднялась, но пока не критично – как раз время пить лекарство.
Выбираюсь из постели и плетусь на кухню, чтобы налить воды – мелкой сказали пить больше жидкости. Кошусь на сброшенные мужские туфли и сразу за этим слышу приглушенный голос Адама:
– Значит, выкатываем им официальную претензию. Срок – сегодня до конца дня. И проверь, подписывал ли кто-то с нашей стороны эти изменения. Если да – выясни, кто дал на это отмашку. Новиков в отпуске, может, его зам не сумел правильно оценить риски? А еще я так и не дождался аналитической записки… Какого хрена, Влад? Я что, попугай – повторять по два раза?
Тайком наблюдаю за ним из погруженного в тень коридора.
– Я видел цифры! Меня интересует не факт нарушения, а кто подписал корректировку, минуя регламенты. – Он делает короткую паузу. – Где в это время была служба безопасности? Уведомлений не было. Сроки? До конца дня. Всё.
Адам сидит за столом, босой, с кружкой чая и телефоном у уха. Из одежды на нем все еще идеально наглаженные брюки, его грудь обнажена, волосы растрёпаны, но он выглядит… чёрт, он выглядит как человек, у которого всё под контролем. Даже несмотря на то, что дела он вынужден вести из кухни чужого дома.
Спокойный, точный, собранный. Не мой…
– Хорошо. Жду на почте. Не забудь поставить в копию Новикова, потому что ему это все разгребать.
Адам заканчивает разговор. Откладывает телефон. Делает глоток из чашки, а когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, вдруг замечает:
– Долго ты еще будешь прятаться?
Мои щеки обжигает волной жгучего стыда.
– Просто не хотела тебе мешать, – пожимаю плечами в расчете на то, что это выглядит более-менее естественно. – Разве не лучше это делать из офиса? – киваю на его телефон.
– Я сам решу, что лучше, – растирает глаза Байсаров. – Как Ками?
– Температура опять поднимается. Как раз шла набрать воды.
Под его пристальным взглядом делаю, что собиралась, и вздрагиваю, когда в дверь звонят.
– Это еда. У тебя пустой холодильник.
Оправдываться я не собираюсь. Не собираюсь давить на жалость, рассказывая о том, что без него мне кусок не лез в горло. Учитывая, как выглядит сам Адам, он и так понимает, как оно...
Наблюдая за тем, как деловито он расставляет тарелки, я могу думать лишь о том, что я больше не могу на него злиться. И это плохо. Очень-очень плохо, потому что теперь мне вообще не за что держаться. Он уйдет – и я утону.
– Давай, садись.
Послушно опускаюсь на стул. Берусь за приборы – так, по крайней мере, не дрожат руки. В молчании запихиваем в себя кусок за куском. Наверное, это даже вкусно. Но я не чувствую… Тарелки пустеют. Я сжимаю пальцы сильнее, так что ребристый край вилки пребольно впивается в руку:
– Спасибо большое за помощь и ужин, но сейчас тебе нужно уйти.
– Лейла… – начинает он, а я перебиваю:
– Ты знаешь, что я права.
– Не думаю.
– Да! Так только хуже, Адам… Ты не можешь не понимать, что такие встречи ставят крест на моих попытках жить дальше?! – в отчаянии всплескиваю руками. – Просто спокойно жить…
– А у тебя получается? У меня нет.
– Прошла всего пара дней с нашего расставания.
– И я умирал каждую секунду из этих шестидесяти трех часов.
– Говорят, дальше будет легче, – парирую я. – Пожалуйста, Адам, уходи. Это слишком больно.
