Текст книги "Упавшие как-то раз (СИ)"
Автор книги: Юлия Власова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Глава 5. Теткино нашествие
Наш урок астрономии закончился, когда я пожаловалась, что у меня затекла шея.
– Замучил я тебя совсем, – сказал Арчи. – Но мне в сей предмет углубляться-то особо и не стоит. Сам запутаюсь и тебя запутаю. Если что, по части астрономии знатоком считается мой давний приятель Лео, или Лёва. Заинтересуешься космическими телами – прямо к нему и беги. Просветит лучше всякой энциклопедии.
– Сколько ему лет? Он, наверное, стар и мудр, как сказочный маг.
– Почему ты решила? Нет, до старой плесени ему далеко! Чтобы увлекаться науками, совсем необязательно быть убеленным сединою. Эх, видела бы ты, как он хорош! Придворные дамы млеют от одного его жеста или ласкового слова. Впрочем, скоро ты сама убедишься. Через три дня, в день Светлого ума, состоится королевский бал, и тебе надо непременно показаться Юлию. Без его покровительства новичкам здесь приходится туго. Пока он не подпишет соответствующий указ, никто тебе даже руку помощи не протянет, лишним куском не поделится. Везде ты будешь изгоем.
– Это вроде как регистрация?
– Можно и так сказать. Но у нас всё проходит в торжественной обстановке…
– Под звуки фанфар, – мечтательно подхватила я.
– Не совсем. Но музыкальное сопровождение имеется.
– Ох, жду не дождусь!
Арчи пообещал, что не поскупится и подберет для меня платье из самой дорогой ткани. Да и Пуаро от обновки не отвертится. Ему тоже следует предстать перед королем.
– А если Эсфирь его не отпустит? – с тревогой спросила я. – Вдруг она продержит его под замком до скончания века? В качестве расплаты за твои прегрешения?
– Тем хуже для нее. Тебе, видно, невдомек, на что способен этот малыш в порыве отчаяния. Он не из тех, кто променяет свободу на собачий сухарик, уж поверь мне. При надобности и дыру в стене прогрызет. Но вот если Эсфирь приглянулась ему более, нежели прежняя хозяйка, на его возвращение можешь не рассчитывать.
Ничего себе новости! Выходит, мелкий шкодник теперь волен выбирать хозяев?! Я сжала кулаки: не бывать тому! Если уж он намерен пакостить всю свою оставшуюся жизнь, пусть пакостит мне, а не какой-то там Эсфири!
– Вижу, боевой дух у тебя в крови, – усмехнулся Арчи. – Но не волнуйся, мы отвоюем твоего дружка при любом раскладе. В моем арсенале полно сосисок и копченой колбасы.
Его заявление прозвучало столь ободряюще, что спустя некоторое время опасения за Пуаро начисто выветрились у меня из головы. Прилегши на диване после сытного завтрака, я погрузилась в сладкую дрему, и мысли мои невольно обратились к Рифату. Отчего о нем запрещено думать? Неужто он и чародей, живущий за твердыней Арнора, одно и то же лицо?
Проснулась я оттого, что Арчи тряс меня за плечо.
– Поднимайся, соня. Поедем за твоим воздухолетом. Я обо всём договорился с извозчиком, даже телегу раздобыл!
– Куда? Зачем? – не поняла я.
– Перевезем летательный аппарат ко мне во двор. Не дело, чтобы он где попало стоял.
Надо же, какой хозяйственный! А я и запамятовала совсем! Столько всего за последние дни приключилось – забот, как говорится, выше крыши, где уж тут о воздушном шаре думать! Молодец всё-таки Арчи.
– Знаешь, – сказала я ему, забравшись на козлы, – никак не могу определиться: джентльмен ты или не джентльмен.
– Вот как? – развеселился тот. – Мне, право, неловко. Ты уж изволь решить поскорее, да желательно в мою пользу. Негоже Арчи Стайлу болтаться между небом и землей. Или небо, или земля – одно из двух.
– Но чаши весов колеблются исключительно по твоей вине. Сегодня ты мил и обходителен, а назавтра оборачиваешься разъяренным громовержцем. Пора бы уже найти золотую середину.
– Давай для начала отыщем твою плетеную гондолу, – сказал он, хитро-пристально взглянув на меня и тронув лошадей. Серый дорожный костюм да круглая фетровая шляпа с прямою тульей и полями были ему очень к лицу. Я же для сего небольшого путешествия выбрала длинную бордовую юбку из несминаемой ткани и сходного покроя жакет, а голову повязала крепдешиновым платком.
Выехать из города оказалось не так-то легко. Лавочники и торгаши, к которым я отнюдь уважения не питала, очевидно, возомнили, что проезжая часть создана специально для того, чтобы им было где развернуться. Нетерпеливо дергая за поводья, Арчи бранился похуже местной челяди. Опрокинул на полном ходу несколько бочек с живой рыбой, чуть не сшиб бакалейщика, который еле успел сгрести в охапку свои товары. Ух, и крику было! Народ расступался, вдогонку нам неслись оскорбления, кто-то даже бросил камень. Обычное дело!
Оставив мост позади, мы двинулись незнакомым мне объездным путем. Сначала дорога вела через старинный парк Сандару с огромными, кряжистыми дубами, скромным орешником, разлапистыми елями и еще какими-то невиданными деревьями толщиною в три, а то и в четыре обхвата, кроны которых терялись в недоступной взору вышине.
– А теперь, внимание: Звездная поляна! – торжественно объявил Арчи. – Вот он, Вековечный Клен!
Разница между Кленом и парковыми старожилами была видна невооруженным глазом. В то время как рядовые представители растительного царства растеряли практически всё свое золотое убранство, Клен стоял целехонек, стоял – и шелестел листвою-бахромой, словно бы в насмешку. Казалось, что сквозь крону его просвечивает солнце, а трава вокруг могучего бороздчатого ствола по-весеннему зелена и полносочна. Не иначе обман зрения!
– Ступай, рассмотри его хорошенько, – предложил Арчи. – Бьюсь об заклад, листья у него без единого изъяна. Им, как утверждает Дора, присуща идеальная симметрия.
Я мотнула головой. Некогда мне сейчас под Кленами расхаживать.
Арчи хлестнул вожжами, и кони ускорили бег. Парк исчез за поворотом – теперь мы ехали по голой равнине с попадающимися тут и там холмиками дикой растительности. Покачивались на ветру бурые стебли каких-то трав с высохшими соцветиями, скрипела-скрежетала под колесами дорожная насыпь. Мне стало зябко и неуютно. Тщетно высматривала я вдали твердыню Арнора – тракт Озгельд, которым мы прибыли в город после моей вынужденной посадки, лежал за полосой густого леса.
– Сколько еще до пункта назначения? – спросила я, поплотнее замотав шарф.
– Парланга два, – безучастно откликнулся Арчи. Редко нападала на него хандра, но уж если нападет – суши весла. Из него в таком состоянии ни словечка не вытянешь, будет сидеть, хмурить брови да размышлять о чем-то непостижимом. Вот и сейчас, похоже, взяла свое осенняя тоска.
– Что гнетет вас, сударь? – Я легонько толкнула его в бок, даже не думая прятать улыбку. – Поделитесь, а?
– В такие угрюмые, серые дни, – вздохнул мой спутник, – я волей-неволей задаюсь вопросом о смысле бытия. Какую жизнь мы ведем? Что руководит нами? Лень, жажда примитивных впечатлений. Порой мне кажется, что я давно утратил внутренний стержень. Кто-то терпит лишения, каждый лимн бережет, а некоторые, как мы с тобой, бросают деньги на ветер, проводят часы в праздности и мелочных заботах, тратят время на пустые забавы, от которых на сердце оседает горечь. Приелось, всё приелось. Хочется смены декораций, но и здесь уже заранее знаешь – ничего не изменится, если не изменишься ты. Я хотел бы посвятить жизнь чему-то возвышенному, недосягаемому; тянуться к тому, кто лучше и совершеннее меня. Но знаешь, кого я себе напоминаю? Путника, который угодил в болото, завяз в нем по самую шею, но все еще ищет, за что бы ухватиться, безнадежный в своей надежде. Молю тебя, Жюли, не погрязай, как я, в бесплодной рутине. Избегай привязанности к вещам, да и к людям, пожалуй, тоже. Мало сыщется среди нас достойных. Гораздо больше тех, кто, уподобляясь неразумным тварям, роется в мусоре дорогих украшений, роскошных нарядов и вкусной пищи. Тех, кто в погоне за прибылью, мнимыми удовольствиями и зыбким, сомнительным счастьем утрачивает истинного себя. О, как бы хотел я сделаться отшельником! Но о чем я говорю! Эта трясина всё глубже и глубже затягивает меня с каждым прожитым днем.
Его прочувствованный, пламенный монолог отрезвил меня. Не помню, чтобы когда-нибудь прежде проникалась к собеседнику столь искренним сочувствием.
– Обычно ты легкомыслен, а теперь на себя не похож, – сказала я. – Даже не пойму, какой из двоих Арчи Стайлов привлекательней. Арчи-Философ или Арчи-Повеса…
Он удивленно взглянул на меня.
– Ты впадаешь в крайности, – продолжала я. – Небо над Философом уж слишком затянуто тучами, а Повесе не хватает рассудительности, и его постоянно изводит знойный самум светской суеты. Пускай Философ чуть воспрянет духом, а Повеса укроется в прохладной пещере и наберется ума-разума. Пусть оба избавятся от гибельной сосредоточенности на себе и оглянутся вокруг. Мы не в силах исправить существующие порядки, зато нам вполне по силам преобразиться самим.
– В этом гнетущем мороке ты как ясное солнышко, – сказал Арчи, погладив меня по плечу. – А вот мы и на месте! Приехали!
Натянув вожжи, он спрыгнул на землю и побежал вперед, привязывать лошадей. Я осторожно слезла с козел. По левую руку от меня высился облинялый, поблекший лесок, а прямо по курсу вилась тропинка, по которой в наш первый, злосчастный день в Мериламии мы с Пуаро вышли на тракт. Я двинулась вперед – шаг, другой… Даже если вернусь на поляну, где мы приземлились, родина моя не расстелится передо мной, не ляжет просторами лугов да горными грядами. Она будет по-прежнему далека и недоступна. Эта поляна – всего лишь точка отсчета, веха, за которой растворились грани прошлого мира…
– Ишь, сколько прыти! Куда без меня намылилась? Заблудиться не боишься? – догнав меня, с одышкой спросил Арчи.
– Здесь мне памятны каждый кустик и каждая кочка – попробуй, заблудись! – безрадостно отвечала я.
Зябко было в пальто, налетал холодный, порывистый ветер, сыпалась долу листва. Думала, закоченею.
– Кажется, и я начинаю припоминать, – сказал мой спутник. – Вон из-за той ширмы (теперь за ней уж и не спрячешься) я за вами наблюдал. А потом давай раскланиваться. Ну, сущий клоун!
– А вон за теми деревьями должна стоять гондола. Да, именно там. Мы ее сухими ветками замаскировали.
– Не больно-то качественная маскировка, – поцокал языком Арчи. – Любой бродяга счел бы твою «колыбельку» подарком небес и утащил бы ее к своей старой берлоге.
Он обежал купу означенных деревец, явился, запыхавшись, и состроил скорбную гримасу.
– Да, так и есть. Не видать вам воздухолета, как собственных ушей. Сгинуть-то он не сгинул, но вот на благо кому-то послужил, и свидетельством тому обширный участок примятой травы.
– Придется заново плести, – расстроилась я.
– Никуда не денешься, – согласился Арчи. – Лозы для тебя достанем, с этим никаких проблем. Но вот что касается ткани, из которой шьется летающий пузырь, или как там его…
– Купол.
– Ага, купол. В общем, сложновато будет ее раздобыть. Единственно, подсказку могут дать братья Маден, то бишь Риваль и Ранэль, с которыми мне так и не удалось встретиться. Ох уж эта Эсфирь со своей мнительностью! – Он топнул ногой. – Но мы что-нибудь придумаем. По крайней мере, на праздничном балу они будут непременно.
На обратном пути мы немного задержались в парке, где Арчи увидал Доходягу-птичника. Сим незамысловатым прозвищем любитель пернатой живности был обязан своей кривой клюке, трясущимся из-за старческой немочи рукам да, по мнению некоторых, потешной шепелявостью ввиду недостатка практически всех зубов. Ничего забавного я в этом изъяне не находила.
– Добрый день, добрый день, – снял шляпу Арчи. – Как поживает ваша сладкоголосая компания?
– Весьма недур-рно поживаем, – ответил за Доходягу внушительных размеров попугай, восседавший у него на плече. У ног старика, в выцветшей траве, прыгали и порхали разномастные пташки.
– Рад видеть вас в благостном настроении, – прошамкал птичник. – Давненько вы в хижину мою не захаживали. Гляжу, у вас наконец появилась подруга? – Он расплылся в щербатой улыбке и то ли подмигнул мне, то ли просто глаз у него задергался. – Вечно вы один да один. Не пристало молодым людям коротать досуг в одиночестве.
– Не подруга, а гостья. Временная гостья, – смущенно поправил Арчи. – Но давайте лучше о вас. Не попадались ли вам еще говорящие птицы? Кроме попугая да смышленой канарейки?
Я раскрыла было рот, чтобы спросить, о чем вообще речь, что за птицы такие диковинные, но Доходяга меня опередил.
– Мельчают, мельчают братья наши меньшие, – протянул он, с кряхтением опершись на клюку. – Считанные теперь в разговор вступают, да и то, в основном, дикие. А городские, хотя и с людьми живут, отчего-то говорить разучились. Не по нутру им, видно, пустозвонство нынешней беспечной молодежи. Вот они и умолкают. А наскучит кому-нибудь щебетание пташки – и он приносит ее ко мне, несчастную, в клетке. Я ее выпускаю. Полетает она на воле, порадуется свежему ветерку, а потом стучится клювиком в окно – мол, впускай, старик. Так они все под моей крышей и живут, а бывает, что и птенчиков заводят. Они у меня грамоте учатся наново, и речь у них день ото дня всё лучше, однако редкий пернатый решится заговорить с человеком. Ко мне-то они привыкли, и дивные мы порой ведем беседы, а на других смотрят с подозрением. Только Цедрус мой, попугай, везде встрять норовит.
– Арр-арр, пр-равду молвит стар-рик, – подал голос тот.
– А звери? – не удержалась от любопытства я. – Они что, такие же разборчивые?
– И звери, да-да, звери тоже, – закивал птичник, и на его морщинистом, точно спелый плод айвы, безбородом лице застыло выражение задумчивости. Сдвинулись к переносице седые кустистые брови, сложился в тонкую линию подрагивающий рот. – Но у этих сложная иерархия. У волков, например, почем зря языком не чешут. Говорит лишь вожак стаи, да и то по делу. А рыси – недавно забегала на огонек одна пятнистая – слушают старших своих собратьев, маменек и кумушек. Малышня воды не льет.
– Рыси? – переспросила я, похолодев, точно мне в затылок уже вперился неподвижный взгляд хищных, с белой каймою глаз; точно прошелся кто-то по земле большими, мягкими лапами и затаился в зарослях, за моею спиной.
Старик гнусно захихикал.
– А барышня ваша бела, как мел, хотя, сдается мне, рысей она никогда доселе не видывала.
Тоже мне, выискался ясновидец! Я исподволь дернула Арчи за рукав.
– Что, не понравился тебе Доходяга? – со снисходительной улыбкой обратился он ко мне, когда мы снова покатили по дорожке в нашем скрипучем «экипаже».
– Еще как не понравился, – буркнула я. – С такими знакомство заведешь – бед не оберешься.
Чудаков я всегда предпочитала обходить за версту.
Пообедали мы в кафе на окраине города. Угощал, разумеется, Арчи, а когда такой, как он, раскошеливается, то можно и не экономить. Первое блюдо обошлось ему недешево. [3] Потом подошла очередь расплачиваться за второе, и надо было видеть, с какой неохотой он вынимал из бумажника кровные (а может, и не кровные) деньги. Когда же я, издевательски хлопнув его по спине, заказала напоследок гору десертов, его чуть кондрашка не хватил. Официанты могли бы подтвердить – пот с него шел градом, костяшки пальцев побелели, а из глаз, еще чуть-чуть, и посыпались бы искры.
Однако прежде, чем улетучился его дружелюбный настрой, он успел под сурдинку поведать мне о людях неблагонадежных да местах, куда желательно не попадать.
«Далее второй излучины реки Сильмарин в город лучше не заходи. Там рынок, – объяснил он. – А рядом с рынком ошиваются субъекты, мягко говоря, небезопасные. Оберут как липку. Так что глядеть надо в оба и ворон не считать. Особливо берегись гадалки Фейги и ее приятельницы Авии. У них профессия людей облапошивать».
Иначе он заговорил, когда, по моей милости, опустел его кошелек. Вернее, не заговорил. Надулся, как мышь на крупу, руки на груди скрестил – и буровит меня взглядом. Я ему сказала, что он похож на сердитого хомяка. А он сказал, что такую, как я, ни один плутократ не прокормит, на что в довольно резкой форме последовал ответ, за который мне в дальнейшем ни разу не пришлось краснеть.
– Сдались мне холеные буржуи! Сама себя прокормлю!
Встала из-за столика – и была такова. Преодолев расстояние в парланг пешим ходом, проникла в дом по пожарной лестнице. Хваленый взвод слуг даже бровью не повел. Им бы охранять все входы-выходы, а они сидят, в карты режутся да пиво хлещут. Образцовые, ни убавить ни прибавить.
Больше Арчи за меня и цента ни уплатит, уж я о том позабочусь. Надо предстать перед королем – предстану. Хоть в обносках, хоть в нижнем белье! (С нижним бельем я, правда, немного погорячилась). Если другого способа регистрации нет, будем следовать предписанию. И работу себе найду, не маленькая. И крышу над головой какую-никакую сооружу.
Не мудрствуя лукаво, я принялась собираться. У Арчи после обеда была назначена какая-то неотложная встреча в центре города, поэтому из кафе он сразу же поскакал туда. Так что часок-другой меня никто не побеспокоит. Никто не будет стучаться в запертую дверь с просьбами передумать, увещеваниями да умасливаниями. Эх, хорошо!
За период пребывания в гостях у меня скопилось немного личных вещей: теплое прогулочное платье, пара туфель и модная шляпка с лентой. «Погрузив» весь вышеназванный скарб в потертый кожаный чемоданчик и условившись со своей совестью, что чемоданчик будет возвращен хозяину в целости и сохранности, я уже собралась шагнуть навстречу суровой судьбе, как вдруг эта судьба собственнолично ворвалась в мою комнату.
Сей непредвиденный эпизод явился для меня приблизительно тем же, чем для велосипедиста – прокол шины перед финишной чертой. И притормозить меня заставил не кто иной, как тетка Арчи. Та самая тетка, чей портрет стоял в рамочке на каминной полке и чьи платья я носила. Ведь именно ей я когда-то подумывала отослать коробку конфет. Однако после оскорбления, сорвавшегося с ее уст, у меня с уст тоже кое-что сорвалось. И возможность сойтись с ней на короткую ногу отсечена была раз и навсегда. Вот как это произошло.
Раскрасневшаяся и взъерошенная, она возникла передо мной мечущей молнии фурией и с места в карьер спросила:
– Так вот, каких потаскух приводит в дом мой племянничек?! Ты ведь одна из них, не так ли?
– Ничего подобного, – обиделась я. – И вообще, я уже ухожу.
– А ну стоять! – прикрикнула на меня дамочка и схватила за руку. Схватила точно железной клешней – не отпускает. – Сначала проведем инспекцию. Какие из моих вещей надевала, что ела, что пила. Сперва подсчитаем урон, выпишем штраф, а там и топай на все четыре стороны.
«Штраф», «урон» – откуда она только слова такие знает?! Сущий жандарм в юбке! Я попыталась вырваться, но куда там! Несмотря на внешнее со мной сходство, она была гораздо сильнее меня.
– Нет, милочка, коль попалась, так не дергайся, – процедила она. – Вот дождемся твоего дружка, а там и порешим, какой доли состояния его лишить.
Мне, понятное дело, такая перспектива совсем не улыбалась.
– Больно уж вы ревнивы для тетки, – брякнула я. – Вы ведь его тетка?
Та злобно зыркнула на меня и еще крепче сдавила запястье.
– Не тебе, стерве, с культурными людьми разговаривать! – рявкнула она.
Тогда я, что было мочи, ударила ее свободной рукой и, добыв себе свободу таким вот нехитрым способом, отскочила к окну, от греха подальше.
– Это надо еще поглядеть, кто из нас двоих культурный, а кто стерва! – крикнула я, запустив в нее диванным валиком. Она тоже в меня чем-то запустила. Если быть точнее, чемоданчиком с вещами, позабытым у дверей.
– Мерси, премного благодарна! – С такими словами я подобрала юбки и, швырнув чемоданчик в окно, перекинула ногу через подоконник. – Оревуар! Всего хорошего!
У тетки челюсть отвисла, глаза по пятаку. Но мы не брезгуем никакими путями отступления, даже такими экзотическими, как ржавая водосточная труба.
Спускаться по водостоку в платье – тот еще экстрим. Я изодрала ладони в кровь, здорово испачкалась и порвала юбку в двух местах. Но зализывать раны было некогда.
[3] Счет в кафе и ресторанах Мериламии предъявлялся обыкновенно после каждого отдельного блюда.
Глава 6. Тайны Вековечного Клена
Я опрометью припустила через сад. Его лютейшество холод подстегивал нещадно и пробирал до костей, хотя заморозки еще не наступили.
По дороге прытко сновали омнибусы, стучали-гремели колеса экипажей. Мимо меня, по-деловому размахивая тростью, проскочил какой-то очень занятой джентльмен во фраке и цилиндре. За ним с воинственным видом семенила дамочка, крича что-то про отцовский долг. На меня, замарашку, они даже не обратили внимания.
Очередной порыв северного ветра заставил меня серьезно задуматься о дальнейшей моей участи. Куда податься? Где голову приклонить? Этот насущный вопрос встал передо мною со всей своей неотвратимостью. Через два или три часа стемнеет, жители разойдутся по домам, усядутся у теплых очагов… Может, попроситься к кому-нибудь на ночлег? Ага, как же, примут меня с распростертыми объятиями!
Я подумала о Пуаро. Ему-то, небось, у Эсфири ни холодно, ни голодно. По косточке каждый день, уж как пить дать, перепадает. Вот к тебе-то я, дружок, и наведаюсь.
Перейти дорогу в неположенном месте – это по-нашему. Натянулись поводья, беспокойно заржали кони, разразились руганью извозчики, и меня еще долго честили, после того как две груженые овощами телеги чудом избежали столкновения.
Я твердо намерилась провести грядущую ночь у Эсфири – хоть в прихожей, хоть на чердаке. Если спросит про Арчи, скажу, что с ним всё кончено. Если не поможет она, обращусь к Доре. Но это на крайний случай. А пока я довольно бодрым шагом направлялась к оперному театру, и какой-то голосок внутри нашептывал, что все невзгоды теперь позади. Вновь та самая дверь, знакомое бренчание колокольчика. Я поежилась, угрюмо глянув на небо. Мутно-серые, без просветов, тучи, голые ветки – и больше ничего. Странно, что не идут открывать. Я позвонила снова. И снова. Глухо как в танке. Вдруг послышался неясный шум – как будто кто-то скребется совсем рядом. Чтобы понять, откуда исходит звук, понадобилось всего лишь перегнуться через перила крыльца. В надземной части фундамента, где у моих соотечественников обыкновенно проложены канализационные трубы, ходила ходуном плохо приколоченная деревянная затворка. Таких затворок было по всему периметру штук, наверное, восемь. Ими закрывали ходы, ведущие в подвал.
«Наверняка большущая крыса, – с отвращением подумала я. – Никакого спасу от них нет». Связываться с крысами охоты у меня не было, но, поскольку дверь отпирать не торопились, я спустилась с крыльца и присела на корточки возле затворки.
– Мраки-мраки-мраки, – услышала я. – Кругом сплошные мраки, пауки, пылюка. И всюду двери с высокими ручками.
Прямо какая-то крыса-аристократка. Почему только у этой крысы такой знакомый голос? И тут на меня снизошло озарение: Пуаро!
– Пуаро! – позвала я.
– Ты вовремя, – глухо ответили из подвала. – Она посадила меня под домашний арест. За шпионаж.
Я изо всех сил рванула доску-дюймовку на себя. Та поддалась, гвозди отскочили, а я повалилась на жухлую траву.
– Фу-уф, наконец-то! Свобода! – прохрипел пес, выпрыгнув из темной дыры. Грязный, лохматый, как будто им, точно какой-нибудь тряпкой, несколько недель без перерыва драили полы. Он старательно отряхнулся, чихнул и живёхонько забрался ко мне на руки. Мы с ним были под стать друг дружке: оба изрядно потрепанные и уставшие. В общем, родственные души.
– А ты чего? – спросил он. – Почему в таком виде?
– Я ушла от Арчи.
– Как так ушла?
– Насовсем ушла. С концами. Сначала явился Теневой сенешаль и потребовал моего выселения. Потом явилась его тетка, дать мне пинка.
– Тетка сенешаля?
– Да нет же, тетка Арчи! – стуча зубами от холода, проговорила я. – Они у меня уже в печенках сидят, что один, что вторая. Но если ты думаешь, что я буду тут с тобой лясы до посинения точить, то глубоко заблуждаешься. Почему дверь-то на запоре? Битый час жду.
– Эсфири нет дома, – сообщил Пуаро. – Она еще утром пропала. Хочешь обогреться – можно пойти в ближайший трактир. У меня в нагрудничке есть пара монет.
– Да и хозяйка твоя не без гроша, – обрадовалась я. Надев поверх рваного платья запасное и причесав шерстку Пуаро обнаруженным в чемодане гребнем с пообломанными зубьями, я поняла, что не всё еще потеряно. Однажды жизнь наладится, войдет в широкую колею – и будем мы как два сыра в масле. Полоса неудач обязательно сменится полосой процветания и достатка.
Третьесортной забегаловки, на какую рассчитывал Пуаро, поблизости не оказалось. В вылизанном квартале для сановитых особ и заведения будут соответственными. Поэтому мы очень правильно сделали, что привели себя в порядок, прежде чем заявиться в кафе «Монокль». Кафе это больше походило на пятизвездочный ресторан, и сбережений нам хватило всего-то на салат из морковки со специями да тощую куриную косточку, которую Пуаро долго выискивал в меню. За столиком по соседству расположилась необычная компания: женщина в шляпе, поля которой почти совершенно скрывали лицо, и откормленный кролик бандитской наружности, при том что одет он был по последней моде. Между средним и указательным пальцами дама держала наполовину выкуренную сигару и тихо переговаривалась со своим жуликоватым приятелем. Еще один столик занимали бобры, и я вполне отчетливо слышала их разговор. Они совещались о том, где на реке Сильмарин построить запруду. Наверное, старейшины. Мелкота ведь, по словам Доходяги, должна помалкивать.
– А теперь что делать будем? – спросил Пуаро, управившись с костью. – Если не к Арчи и не к Эсфири, то куда?
– К Доре, в лабораторию, – уверенно сказала я. – У нее добрая душа, и в ночлеге она не откажет.
На извозчика денег наскрести не удалось. Я на всякий случай приподняла и потрясла Пуаро. Тот с негодованием заметил, что он, вообще-то, не свинья-копилка и что, по здешним законам, меня следует судить за неуважительное отношение к согражданам.
– Ты пока что не гражданин, – сухо сказала я, опуская его на тротуар. – А у нас, между прочим, серьезная проблема. Как за экипаж платить будем?
– Давай сперва сядем, сделаем вид, что отсчитываем денежки, а когда прибудем на место, попросим в долг у Доры.
– Хорошая идея! – обрадовалась я. – Голова ты, Пуаро. Го-ло-ва!
На город надвигались сумерки. Солнце вынырнуло из-за плотной пелены облаков только на закате и пламенело теперь, зажатое между фронтоном оперного театра и сизым монолитом туч. Кружили над крышами черные, похожие на ворон птицы. Бесприютное, тягучее, как мазут, чувство одиночества пиявкой сосало внутри. В моей памяти, точно тающие льдины, возникли смутные картины прошлого: воткнутые в небесную синь шпили какого-то собора, изнемогающие от летнего зноя туристы с фотоаппаратами, залитые фонарным светом безмятежные улочки… Какие бы тяготы ни сопутствовали мне в прежних моих странствиях, я всегда ощущала чью-то незримую поддержку. Целый земной шар представлялся мне домом, где тебя согреют, приласкают и не дадут в обиду. Здесь же всё почему-то казалось чужим, обманным, бутафорским.
– Не раскисай, – сказал мне Пуаро, когда мы забрались в фаэтон. – Скоро кончатся наши скитания. Мой нюх сыщика говорит мне, что самое большее через час мы будем в тепле и уюте.
Извозчик лениво погонял лошадей да что-то напевал себе под нос, время от времени покрикивая в сторону громким басом и грозя кулаком кому-то невидимому. Пьяный в стельку.
– Да, час от часу не легче, – вздохнула я. – Посмотри, с кем мы связались! Это же сущий пропойца.
– Он свое дело знает, – убежденно отозвался Пуаро. – Ты вспомни наших французов-лихачей. Ведь половина же по трассе в нетрезвом виде гоняет. Особенно в праздники.
– Но до праздника еще… – я помедлила, – два дня. Всего-то два дня! Эх, не видать мне нового платья, как своих ушей.
– Не о платьях сейчас нужно думать, а о том, как бы так исхитриться, чтобы нас на полпути не высадили, – прошипел Пуаро.
Скоро извозчик перестал мурлыкать свои песенки. Он то и дело оборачивался и зловеще шевелил усами в свете фонарей. То есть, если бы не фонари, нам от этих усов не было бы ни жарко ни холодно. А так даже Пуаро заволновался.
– Вишь, какие усищи отрастил, – говорит. – Такими только людей пугать.
Мы изо всех сил старались изображать из себя богачей-оригиналов, но, должно быть, выходило у нас не очень убедительно. Свернув на проселочную дорогу, возница зажег керосиновую лампу и осветил наши физиономии: что у одной, что у второго – доверия не внушающие. Пуаро мне потом так и сказал: «Никто с тобой сотрудничать не станет. У тебя на лбу написано, что ты личность сомнительная».
– Платить будем? – заплетающимся языком пробасил усатый. – Я вас забесплатно катать, что ли, нанимался?
– У нас тут мелочь, мелочи много. Нарочно вам на выпивку собираем, – нашелся Пуаро. – Кто станет в кабак с невиями соваться! Для вас лимны в самый раз.
Извозчик покивал-покивал, пропыхтел одобрительно – и давай стегать лошадей. Однако, выехав из парка Сандару, вновь заартачился. Или раскошеливайтесь, или катитесь колбаской.
– Мне таких, как вы, возить не впервой, – прогудел он, приблизив качающийся светильник к самому моему носу. – Если пассажир не чешется, значит, гол как сокол. Зачем зря лошадок гонять? Лошадкам тоже отдохнуть надо. Им в стойло пора. А вы давайте, кыш отсюда! – гаркнул он, дыша на меня перегаром. Пуаро зарычал.
Некоторые, когда выпьют, становятся мирными, как овечки. А иным дай только побуянить. Наш извозчик был из числа последних. Поэтому я решила судьбу не испытывать и сойти на пустынной дороге. На пустынной, мрачной, унылой дороге…
Видать, суждено нам бродить неприкаянными. Коляска благополучно скрылась с глаз долой, затихли вдали удары конских копыт. Гнетущее безмолвие окружило нас темным, непроницаемым коконом.
– Хнычешь? – удивленно спросил Пуаро. – Нервишки сдали? Если еще не сдали, то посмотри во-он туда. По-моему, за холмом кто-то включил неоновую подсветку.
– У них же нет электричества, – прохлюпала носом я.
– Ну, вот и я говорю, странное дело. Такая загадка только великому сыщику по зубам!
У меня не было желания иронизировать, тем более что «великий сыщик» уже давно привык к моим язвительным насмешкам по поводу его выдающихся дедуктивных способностей.
Мы решили, раз уж нам ничего не светит, пойти да глянуть, что там за невидаль. Когда спустились в ложбинку между лугом и обочиной, нас окутало облако густых травяных запахов. Я промочила ноги в какой-то застоявшейся лужице, послав сгоряча и лужицу, и луг по известному адресу.
– Напрасно ты это, напрасно, – сказал Пуаро, одолев крутой подъем. – Если б ты видела то, что вижу я, живо взяла бы свои слова назад.
А видел он не что иное, как светящееся дерево. На меня эта иллюминация произвела столь ошеломляющее действие, что я попросту онемела. По стволу раскидистого гиганта, переливаясь, точно волны тончайшего шелка, текло мягкое голубое сияние. Мне даже показалось, будто звезды спустились с небес, и спустились нарочно затем, чтобы одеть ветвистого великана в блестящую мантию.
