Текст книги "Пепел и роса (СИ)"
Автор книги: Юлия Алева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
16
Дорога домой позволила побыть наедине с собой и привести мысли в порядок. Как бы я не ужасалась, поведение графа вполне рационально и укладывается в здешнюю мораль. А война, к которой мы готовимся, потребует много крови, и если нормальный противогаз спасет хоть несколько сотен жизней, то я уже не зря сюда вернулась.
Поскольку на этот раз в Вичуге меня приняли уже с большим доверием и даже передали отчет управляющего для графа, появился повод увидеться.
* * *
Я с тяжелым сердцем въезжала на Моховую. По уму надо извиняться, но…
Приняли меня, вопреки опасениям, хорошо, словно прошлого инцидента и не случалось. Естественно, вместе пообедали. Само собой, пригласили на ближайшее суаре. По причине отсутствия Ольги, я там даже хозяйку изображала для толпы незнакомых мужчин. Слегка пококетничать, немного помузицировать, занять непринужденной беседой – о, теперь мне это куда проще, нежели весной.
Граф избегал личных разговоров, зато вытребовал моего несостоявшегося поклонника.
– Рад нашей встрече, графиня. – тот прикоснулся к руке.
– Я тоже успела соскучиться. – почти и не вру. Он всяко нормальнее графа. Да и в толпе незнакомцев хочется хотя бы одного союзника иметь.
– Как съездили? – осторожно уточнил он.
Я уже выяснила у Мефодия, что статский советник навестил мой дом пока мы с Устей добирались до вокзала, а значит, бросился догонять. Зачем? Неужто беспокоился?
– Спасибо, благополучно. Этот день я всегда стараюсь проводить там.
Он опустил взгляд. Интересно, а сам могилу жены часто навещает?
– Не сердитесь на нас за тот случай. – ну хоть у одного совесть есть.
– Михаил Борисович, я поддалась эмоциям, о чем сожалею. – эту речь я уже перед графом откатала. – Испугалась сильно за вас всех. Конечно, необходимо убеждать других в необходимости противогазов, и спасенные жизни стоят риска, но…
Он погладил меня по ладони, но более не возвращался к личным разговорам.
После вечеринки вызвался проводить меня до дома, но беседовали мы о нейтральной теме – вручении Его Величеству минерального монстра. После коронации царственная чета с чадами и домочадцами фестивалит по всей Европе, так что ждем возвращения. У порога статский советник поцеловал мою руку, дождался пока я войду и откланялся. От чая-кофе отказался. А я безо всякой задней мысли сегодня предлагала.
* * *
Но жизнь не стоит на месте, и мы все продолжали общаться. Регулярно граф приглашал меня составить ему компанию за ужином, и по странному совпадению практически каждый раз там же оказывался и его любезный друг. Я потихоньку смирялась с этим альянсом, тем более, что с таким неспешным ухаживанием так и умру в девках.
Время от времени хотелось встряхнуть статского советника и уточнить его намерения, но каждый раз я натыкалась на невозмутимую иронию во взгляде и бросала начатое. Еще и обсмеет, а мне на любовном фронте потерь в этом году за пятилетку хватило.
Но вот в середине сентября вернулась Ольга и надобность в регулярных встречах с графом отпала, зато появилось искреннее желание слышать эти его дурацкие шутки, участвовать в их с Тюхтяевым беседах, просто быть частью чего-то большего, чем собственная пустая столовая.
И теперь я не отказывалась от любого приглашения Ольги, сама вызывалась гулять с детьми, порой приглашала Ольгу к себе, и мы часами обсуждали крой одежды и, особенно, нижнего белья. Я тут нашла себе модистку, не скованную избытком консерватизма и плавно укоротила и панталоны и шемизы до непристойного, но кокетливо-очаровательного уровня. Оказалось, что и Ольга этим заинтересована, так что, надеюсь, графа эти открытия порадуют. По румянцу на щеках свекрови стало понятно, что да, принесла я хоть кому-то радость.
Тюхтяева графиня Ольга не особенно жаловала по неизвестным мне причинам, так что теперь я чаще встречалась с ее знакомыми, их сыновьями и племянниками, но дальше салонного флирта дело не заходило.
* * *
Двадцать третьего сентября граф исчез. Форменным образом провалился сквозь землю. Я заехала по очередному меркантильно-авантюрному проекту и встретила взвинченную Ольгу.
_ Добрый день, графиня. Могу ли я увидеться с Николаем Владимировичем?
– Вряд ли. – Она комкала в тонких пальцах платок.
– Он занят? – все время работает. Вообще ни разу не видела его в праздности более двух часов.
– Да. – от батиста начала отрываться ленточка кружев.
– Тогда я могу подождать. – я устроилась было на диванчике.
– Ксения, – она прошлась вокруг. – не стоит ждать.
Поймала ее за вялые холодные руки, усадила рядом.
– Что-то случилось?
– Ах, я не знаю. Он впервые так. – и губы подрагивают.
Ну что? Вычеркнул меня из списков гостей что ли? Так это точно не впервые. Только сейчас вроде как не за что.
Она склонилась к моему уху.
– Он не ночевал сегодня.
Загулял? Наш праведный столп общества пошел вразнос?
– Возможно, его задержали дела службы? – состроила я пафосную мордочку. – Его должность и влияние требуют вникать во все-все государственные дела.
– Полагаете? – она просияла. – Конечно, а то я тут… Он же собрал бумаги и выехал, только не в своем экипаже, вот я и переживала. В кабинете до сих пор беспорядок.
– Конечно-конечно. – где же у нас такие интересные женщины, которые без бумаг не принимают?
* * *
К ночи от Ольги пришла коротенькая записочка с просьбой отправить графа домой, если вдруг заедет.
С утра мы в дверях Усадьбы столкнулись с Тюхтяевым.
– Какими судьбами, Ксения Александровна? – просиял он всеми щетинками.
– Я не застала вчера Николая Владимировича, а очень хотела увидеть. Полагаю, что даже в Министерстве внутренних дел совещания не длятся трое суток.
В лице чиновника появилась озабоченность.
– Странно, я сам читал его записку, что он останется дома.
Синхронно повернулись к тяжелым резным дверям, переглянулись и статский советник пропустил меня вперед.
– Их Сиятельства сегодня не принимают. – отчеканил лакей.
– Любезный, это же я. – ошарашенно уставилась на всегда приветливого слугу.
– Не велено принимать никого.
Это что-то новенькое. Чума у них тут или эпидемия самого ядреного сифилиса?
– Хорошо, а в дамскую комнату я могу попасть? И горничную позови. – и двинулась не глядя вперед. Еще год назад не умела так, а сейчас ношу себя по волнам классового неравенства.
Сусанна опустив глаза стояла передо мной в тесной уборной.
– Милочка, у меня чулок сбился. Помоги.
Девушка удивленно бросила взгляд на идеально натянутый шелк, приняла монетку, и шепотом ответила на немой вопрос.
– Их Сиятельство не возвращался, Ее Сиятельство заперлись у себя.
Гордо проследовала мимо лакея, оперлась на локоть Тюхтяева и покинула враз переставший быть гостеприимным бело-желтый дом.
Уже становилось жутковато. Предчувствия большой беды пока не было, но и легкости на душе тоже. И страшное, холодящее чувство одиночества.
– Михаил Борисович, – я нежно уставилась в два замерзших торфяных озера. – а не прогуляться ли нам?
– Что-то произошло? – озабочено переспросил он, когда отказавшись от извозчика мы двинулись в долгий пеший путь. Пять километров вдоль набережной Фонтанки.
– Не знаю пока, Михаил Борисович. – Я покосилась на задумчиво-серое небо. – Вы не спешите?
– Всегда к Вашим услугам.
Вот интересно, это простая галантность, или все же что-то там в июне такое было? Иногда меня даже задевает эта ситуация – с графом он обсудил аж целое предложение, а со мной дальше невнятного флирта не двинулся. Я, конечно, понимаю, что здесь не приняты стремительные романы и знакомство наутро после секса – дурной тон, а уж мои отношения с Фохтом как-то на эталон вовсе не тянут, но недосказанность иногда напрягает. Может уже разочаровался в перспективах, и мы сможем просто дружить без дополнительных обременений? Мне таких отношений тут не хватает, но не спрашивать же его в лоб.
– Я бы прогулялась, покуда погода позволяет.
Не поверил, а зря – уже пора бы перестать меня недооценивать.
– Михаил Борисович, у Вас же с Его Сиятельством сложились не только профессиональные, но и по-человечески теплые отношения, я правильно понимаю? – произнесла я, когда прелести города и погоды уже обсудили. А хорошо гулять вот так – прогулочным шагом, словно родилась в этих каменных лабиринтах. Еще бы повод был безобидный.
– Да, я имею честь называть его другом. – даже с некоторой гордостью произносит.
– Тогда, возможно, Вы в курсе, куда бы он мог запропасть на три дня?
Судя по глазам – не в курсе.
– Понимаете, вариантов-то не очень много. Единственная известная мне столь затянувшаяся его поездка состоялась летом, как раз, когда Вы изволили гостить в моем доме. – смущенная улыбка. – И тогда для подобного имелись предпосылки.
Некоторое время, минут десять мы резво шагали по набережной в молчании. Мой спутник настолько увлекся размышлениями, что я едва успевала за его шагом.
– О, простите. – он словно опомнился, когда я споткнулась и чуть было не растянулась на брусчатке. – Возможно, все же стоит взять извозчика?
– Ну уж нет, остались пустяки, не более трех верст. – сквозь зубы протянула я.
И выдюжила я их на одном упрямстве и честолюбии. А ботинки что, новые купим.
– Вы что-то знаете? – он начал подбираться все ближе.
– Я очень сомневаюсь, что его охватил порыв дикой страсти к таинственной, неизвестной всем женщине, заставивший забыть о службе, доме и элементарной осторожности.
– Да, это маловероятно. – согласился он.
Лично я не уверена в кристальной семейной верности господина Татищева, но уж сделать так, чтобы все сохраняли лицо, он точно бы смог. Да и уходить с бумагами, оставив бардак в кабинете – не в его стиле. Обыскивать я не пошла только потому, что не знаю, какие бумаги он вообще мог хранить.
– Вы же работаете некоторым образом вместе. По службе появились какие-то проблемы? – начала я пытать профессионального следователя. Наивно, но попытаться нужно.
– Поклясться не могу, но мне такие неизвестны. – он осторожно обвел меня вокруг лужи.
Снова тишина и томительные размышления, несколько раз прерванные церемонными поклонами с останавливающимися экипажами, чьи пассажиры спешили выразить свое почтение и не всегда скрытое любопытство. Тюхтяев иногда представлял меня не пойми кому, я улыбалась, ловила ответные улыбки и немые вопросы – все же променады не обремененных церковными узами пар здесь повод для сплетен, а мы за час уже нарисовались, как могли. А уж учитывая, как променадом прошлись перед фасадом здания на набережной Фонтанки, 57, эти разговоры еще долго будут ему аукаться. Ну и ладно, если что, граф отмажет, а если отмазывать станет некому, то обо мне и не вспомнят. Странно, но некоторые встречи происходили куда менее чопорно, и там меня уже не представляли.
– А тот случай на Заливе? – не любила я о том вспоминать, право слово.
– Полагаю, что последствий не имел. В этом заинтересовано сразу много влиятельных лиц, так что…
Он отвлекся от своих умозаключений и посмотрел на меня куда как более пытливо, чем в любой из моментов нашего знакомства.
– Вы считаете, что ситуация Николая Владимировича имеет отношение к Вашим изысканиям? – он испытующе уставился на меня.
– Разве что по случайному совпадению. – помялась, но доверять все равно придется только ему. – Здесь есть еще одно обстоятельство.
И снова брови домиком.
– Не знаю, возможно, Их Сиятельство скрывал это от всех, включая Вас, но сейчас чрезвычайная ситуация, верно?
– Уж куда как серьезнее. – и смотрит пытливо.
Посовещалась с внутренним голосом.
– И Вы в случае чего постараетесь защитить честь графа?
– Даю слово. – всерьез обещает. Интересно все же, как у них тот разговор с графом происходил?
– Тогда нам лучше продолжить этот разговор в более уединенном месте.
Тюхтяев с изумлением посмотрел на меня и прибавил шаг. Я уже давно рассмотрела свой поворот, до него оставался почти километр, так мы преодолели это расстояние минут за десять, и практически влетели в дом с первыми каплями дождя. Рассмеялись, потому что по переулку практически бежали.
Устроила его в библиотеке. Попросила полчаса времени и бухнулась в ванну – ноги отказывались признавать наше знакомство и лишь массаж примирил их неизбежное единство с этой буйной головой.
Переоделась в домашнее, и пошла на сложный разговор. В конце концов, что мои неудобства на фоне грядущих семейных неприятностей.
Тюхтяев терпеливо ждал меня у глобуса. Если глубоко вдохнуть и не выпускать воздух из легких, то не так уж и страшно.
– В конце февраля Николай Владимирович пригласил меня развлечь своих гостей…
Я подробно пересказывала события той уже далекой ночи, давая ремарками свои впечатления и сомнения. Словно метроном, шевелились пальцы моего собеседника, отмеряя столбик непонятных значков на обрывке нот. Потом незаметно перебрался за стол, и я решила послать Устю в лавку за парой пачек бумаги – моих запасов может и не хватить этому бородатому принтеру.
Тюхтяева за работой со стороны я видела в первый раз. Он воодушевленно раскладывал листы и записочки в одному ему ведомую мозаику на столе, объединял их в группы, бормотал что-то себе под нос. Я уткнулась в скрещенные руки и даже не пыталась вмешиваться – ведь чуть-чуть сдвинь элементы – и картинка рухнет.
– Так что, Вы говорите, происходило на той вечеринке?
– В том-то и дело, что ничего особенного. Месье Луи-Огюст капризничал, но с удовольствием играл, американец брюзжал, сеньор Карло рассказывал мне об Италии и после нескольких проигрышей забросил карты.
– А господин Канкрин?
– Вообще не проявлял себя. Играл, пил, но немного.
– Кто привез Радолина?
– Граф Репин. Но они пробыли совсем недолго, мне еще показалось, что их визит был только для того, чтобы все увидели друг друга.
– Кто-то из гостей обменивался чем-то?
– Чтобы напоказ – не было такого. Я потом долго анализировала, не было ли тайного смысла в проигрышах и выигрышах, но как раз по поводу ставок господа переживали совершенно искренние эмоции, так что вряд ли…
Стемнело так, что пришлось зажечь лампы. Урчание в животе явственно намекало на ужин или его хоть какое подобие, но мой спутник был погружен в дипломатические интриги.
– Жаль, Вы сразу не рассказали все это… – проговорил он, когда я подошла поближе. Машинально прижал мою ладошку к щеке и углубился в перипетии международных отношений. Писал он с помощью шифра, который оказалось довольно таки непросто разгадать.
Пришлось подавать ужин прямо в кабинет. Думаю, если бы мне пришел в голову каприз подложить ему в жаркое живую лягушку – она бы прошла незамеченной.
К часу ночи мой гость только вошел в раж, заставив меня по пятому разу пересказать все, что происходило.
– И это все? – веки чуть покраснели, но взор цепок и пронзителен. Сюртук свисал с соседнего стула, волосы взъерошены – забавный.
– Относительно вечеринки – да. Остальное я могу считать только домыслами.
– Остальное? – он нахохлился поверх бумаг.
Я обреченно перевернула карту мира в раме с подложкой из пробкового дерева, которую приноровилась использовать в качестве доски и начала пришпиливать записки.
– 26 февраля состоялась та самая встреча. В ночь на первое марта возле дома графа был убит человек. Судя по следам вокруг трупа, он долго присматривал за Усадьбой. Возможно, это был грабитель, но не обязательно. Причем убили его так же, как и ранили потом Вас – ударом ножа. А за моим домом с 28 февраля и практически до Вашего ранения велась слежка. Вот из этого окна – показала ему на заветный пост. Но наблюдали Ваши сотрудники, так что я не думаю…
Могла бы выпустить щупальца, пройтись голышом по Невскому или вознестись живьем – удивления было бы меньше.
– А теперь Вы мне все рассказали? – сипло спросил Тюхтяев, расстегивая воротник рубашки.
– Теперь все. Вот вообще все. – за малым исключением, но оно точно к делу не относится. А с учетом одного ночного визитера будет уже два исключения, но оба Тюхтяева не касаются.
Он подошел к окну и внимательно изучил дом напротив.
– Там теперь семья живет. Милейшие люди – муж служит в Адмиралтействе, жена возится с детьми. – информировала я его из-за плеча.
Постоял, подумал, обернулся ко мне.
– Ксения Александровна, а почему Вы решили, что слежку ведут наши сотрудники? – вкрадчиво спросил он, держа меня за руки.
Интересный вопрос, верно?
– Мы подружились. Я их жалела и подкармливала. И как-то оно само выяснилось.
Говорить только правду. Но не всю. Пусть хоть каленым железом пытает – не ходил ко мне по ночам никто.
– Подружились? – да у него эти глубоко посаженые глаза скоро как у рака будут.
– Не знаю, как Вы, Михаил Борисович, а я привыкаю к людям. Мальчики день за днем сидят напротив моих окон, голодают. Естественно, мне кусок в горло не лез, когда я о этом думала. Ну и стала им к обеду немножко еды отправлять.
– Отличная тут дисциплинка! – процедил Тюхтяев. – И что?
– Ничего. Хорошие мальчики, не хочется, чтобы у них проблемы возникли.
– Не переживайте за них, Ксения Александровна. Этот вопрос я сам решу.
Ой, как я не хочу оказаться на месте этих наблюдателей.
– Но в архивах не было бумаг о наблюдении за Вами или Их Сиятельством. – он встал возле доски с восторгом открывая возможность экспансии записей на вертикальные поверхности.
– Может быть их изъяли, когда он получил назначение? – я зевнула, но попыталась это скрыть. Два часа уже. – Я прикажу постелить Вам в той комнате, где Вы гостили. Сможем продолжить утром.
– Да-да…
Уверена, что даже не услышал меня.
Утром просыпалась тяжело и долго. Усте было поручено поднять меня в шесть, но лишь к семи доползла до ванной. Ведерная кружка кофе – и могу предстать перед глазами моего гостя, но его и след простыл.
Вся доска покрыта кодами и шифрами, значит до утра просидел. Я сбегала в гостевое крыло – точно, постель разложена, но даже подушка свежа и первозданно гладка. Поглощая завтрак, я попробовала разгадать хоть что-то из написанного, но не получилось. Как я понимаю, он обозначает каждую букву сочетанием крестиков, галочек и точек. Значит нужно просто составить азбуку. Цифры, по-моему, предпочитает греческие, а их я могу посмотреть в словаре, благо накупила этого добра сверх меры.
Чаще всего в русском языке встречается буква «о», потом «е», «а». Из согласных, по-моему, «т». Но это касается современного мне алфавита, здесь насчет «е» не нужно переживать. Так что возьмем один листок, побольше, перепишем и начнем ваять. Часа через полтора я поняла, что вот это сочетание палочек и точки должно быть искомой буквой. И данное открытие мне особенно-то и не помогло.
Писал он столбиком, по-японски, значит и читать надо так же. Но как, черт возьми, прочесть эту галиматью?
Помог первый лист, на котором он поначалу конспектировал мой рассказ. Поскольку это оказалась обложка нотной тетради, я его запомнила.
Итак, двадцать шестое февраля – вот оно. Значит есть у меня буквы «о», «ф», «е», «в». Сокращает, значит. Отчеркнутое слово – и одна из букв крупная, значит имя. Кого я называла? Репин, Канкрин, Монтебелло, ди Больо, Радолин, Брекенридж, Трубецкой. И вот мы потихоньку нажили еще буковок. Да, не все, но остальное – уже вопрос времени. С компьютером было бы проще, но и так пару дней посидеть – разберусь. Бесхитростный человек, доверчивый.
* * *
Тюхтяев вернулся к обеду мрачный и неразговорчивый.
– Может быть больницы объехать? – робко предположила я.
– Нет его нигде. Ни его, ни Репина. – он в сердцах стукнул по столу. – И на что была эта скрытность?
Четвертый день. В мое время после двух суток безвестного отсутствия уже неприятные версии строят.
– Как думаете, они живы?
– Не волнуйтесь, Ваше Сиятельство. – гениальный совет.
Он обошел кабинет, издалека окинул взором схему.
– И что подсказывает Ваша интуиция, Ксения Александровна?
Ну раз уж надежда только на мои предчувствия, то дело, видать, совсем плохо.
– Наша интуиция рекомендует встряхнуть наших зоофилов.
– Кого? – он с изумлением уставился на меня.
– Поклонников той козочки.
* * *
Свидание с сеньором ди Больо назначили в приличном месте – у Кюба, за завтраком.
Мой поклонник за эти четыре месяца резко сдал, черты лица заострились, сразу стало понятно, что морщин у него больше, чем комплиментов, хотя за ними до сих пор дело не вставало.
– Графиня, я непередаваемо счастлив нашей новой встрече. – И целует лапку с едва заметной иронией.
– Я тоже очень скучала без наших бесед, дорогой маркиз.
Обсудили невероятную утрату, постигшую мировую музыкальную общественность – смерть композитора Антонио Каньони (кто это и стоит ли так сокрушаться?), дурную погоду и печальную судьбу предшественников.
– Сеньора, я в восторге от Вашей страны, но это форменное бедствие для уроженцев солнечного Юга. Здесь все так сложно, так дорого и столь строго!
– Не думаю, сеньор Карло, что так уж строго. – лукаво улыбнулась ему из-за яблока.
– Ох, сударыня, та история – пример исключительной иронии и самообладания одной юной особы. Полагаю, она стала свидетельницей недопустимого разговора.
Потупила взор.
– Я сам бы не придумал лучше на Вашем месте. И поделом мне, старому грешнику. Но прочие-то!!! Ди Бизио похоронил тут карьеру и был готов на путешествие в Калабрию или на Сардинию, но только не в Ваши туманы и снега. А Марокетти – безобиднейший коллекционер скульптур и картин. Подумать только, ему поставили в упрек именно тягу к прекрасному.
– Какие жесткосердные люди! – посетовала я.
– Луиджи Торниелли, – распалялся итальянец. – оказался куда предусмотрительнее меня. Он вцепился в Лондон и отказался перемещаться даже на одну долготу восточнее. Куртопасси, силен как бык, упокой Господь его душу, даже не доехал до Петербурга. Старик Нигра перекрестился на границе и зарекся сюда возвращаться. И вот теперь я гибну здесь!!! Один, совершенно один! В каждом посольстве по четыре-пять дипломатов, и только у нас двое, причем каждый мой помощник считает своим долгом забыть сюда дорогу после первого же отпуска!
– Ох, сеньор Карло, я так Вам сочувствую. В России люди вообще пропадают, это Вы совершенно верно заметили. – вздохнула я в ответ. – Даже мой рара уже несколько дней не выходит на связь.
– Граф? – ди Больо окончательно съежился.
– И я очень обеспокоена… – прижала обе ладошки к сердцу. – так обеспокоена! У меня никого не осталось, кроме него. Помните, я рассказывала, что maman оставила наш мир, когда я только появилась на свет, батюшка не перенес разорения, мой возлюбленный супруг покинул меня всего через считанные месяцы после свадьбы. Теперь Николай Владимирович – весь мой мир.
– Понимаю, это череда огромных утрат! – он передвинул стул, чтобы обнять меня. Я выдавила несколько слезинок и немного пошевелилась, а то сочувствие слишком акцентировалось на моем декольте и том, что четырьмя ладонями ниже.
Тюхтяев сидел в нескольких столиках от нас и прикрывал ладонью глаза. Ржал, по-моему. Официант принес еще выпивки, и я помолилась на создателей таблеточек от опьянения. Через пару бутылок итальянский посланник ориентировался уже на мое состояние, не замечая своего, а я была бодра и трезва. Веря, что с ним тоже все хорошо, он расписывал свои рыцарские подвиги юности, выдавая несколько семейных секретов, способных капитально поменять имущественные отношения в поместьях вокруг Рима и Неаполя.
– Ах, если бы мне встретить такого рыцаря, способного помочь с моим рара!
Он решился на что-то и нацарапал несколько слов на салфетке.
– Но заклинаю вас, donna, не связывайтесь с этой историей!
– Сеньор Маффеи, Вы всегда будете моим героем. – чмокнула его в темечко и упорхнула.
Ну как упорхнула – хорошо откормленным и подпоенным индюком на бреющем полете проследовала мимо Тюхтяева и спряталась в холле за колонной. Тот подхватил все же зацепленную алкоголем тушку, и вдвоем мы вернулись в домик с трилистниками.
– А я ведь приглашал Вас для участия именно в таких авантюрах. – улыбался он мне по пути. – Вы же созданы для приключений.
– Ни одна печень не выдержит такой нагрузки, Михаил Борисович. – я неловко извлекла из декольте салфетку и мы склонились над ней.
«08/18 Paese Chepetovka».
– И?
– Шепетовка? – переспросил Тюхтяев. – Так там же в августе как раз преставился Лобанов-Ростовский, Алексей Борисович.
Я все еще не понимала.
– Покойный министр иностранных дел.
Да ну на фиг! Все как-то хуже и хуже получается.
– И как же они все связаны? То есть знакомы по службе, это понятно, но дальше-то что? – недоумевала я.
– А вот это теперь может рассказать только господин граф.
– Хорошо, а где покойник жил здесь?
Тюхтяев на минутку задумался.
– Вроде бы на Большой Морской у него дом был. Удобно – на одной улице с министерством. Своей семьи Алексей Борисович не оставил, так что все перешло племянникам.
Мы добрались до моего дома, где я быстренько приняла ледяной душ и вот уже готова на любые подвиги. Он оставался в кабинете, но сквозь распахнутые двери мы могли переговариваться.
– Михаил Борисович, а господин Лобанов чем занимался? – поинтересовалась я приводя себя в относительно приличный вид.
– Дипломатией, Ксения Александровна. И весьма в этом преуспевал, осмелюсь заметить.
– И все? – быстренько просушила все еще отрастающие волосы, которые уже уверенно добрались до талии и заплела их в косу, которую уложила на затылке.
– Книги писал исторические. Эпохой Павла Петровича очень увлекался. И еще генеалогией интересовался. Ему от князя Петра Владимировича Долгорукова архив уникальный перепал. Очень уж интересные мысли о законности рождений там были.
Ой, до чего интересно.
– Князь был тот еще затейник, очень язвительный и остроумный. Накопил много информации о том, чьи жены от кого наследников рожали и посему выходили вещи прелюбопытнейшие.
– И с таким багажом своей смертью умер? – изумилась я.
– Да, а архив его выкупил агент Третьего отделения и передал Императору. Я тогда только служить начинал – очень изящная история получилась. Так все и затихло.
По-хорошему, логика увязывала профессиональную деятельность так удивительно не вовремя умершего министра и ту посиделку, но бумаги…
– Михаил Борисович, надо ехать. – постановила я и мы отправились на поиски дорогого товарища министра.
– Ксения Александровна, все же лучше Вам остаться дома. – пытался увещевать меня статский советник даже по дороге.
– Ну уж нет. – я для верности вцепилась в его ладонь. – Я в это дело его милостью влипла, так что дома отсиживаться поздно.
* * *
Зеленоватый трехэтажный дом в стиле позднего барокко приветствовал нас темными окнами. Я толкнула дубовую дверь и она неожиданно распахнулась.
– Позвольте. – он отодвинул меня в тыл и двигался с револьвером в руках. А я-то, дурочка, свой дома оставила.
– Михаил Борисович, а что, если тогда выкупили не весь архив? Что может быть в архивах того периода, что оказалось востребовано именно сейчас? Перед коронацией? Причем такого, что может заинтересовать представителей разных стран? – Мы оба шли ровно, но мой спутник после этой фразы аж споткнулся.
– Ксения Александровна, даже мысль об этом является государственным преступлением. – он с ужасом и возмущением смотрел на меня, позабыв о цели вылазки.
– Так мы с Вами и не мыслим. Просто предупреждаем возможные неурядицы. – блин, а я-то как рада такому повороту.
Весь этот познавательный разговор происходил в тишине прихожей, а вот за дверями нас встретили, да еще как. Малость побитый граф привязан к стулу, и это сразу порадовало – живой. Господин Канкрин свободен, Репин тоже связан, а заодно гуляют несколько молодчиков определенного толка. Ну вот что за?
– Николай Владимирович, неужто за тобой пришли? – Георгий Александрович определенно куражится над старшими товарищами. – Теперь-то бумаги найти сможешь?
Вот сам граф Татищев мне рад не был. И благородному, пусть и бездарно организованному порыву – тоже.
– Николай Валерианович, женщину-то отпусти. – мрачно произнес он.
– С чего бы? Ты сам ее в это дело впутал. Можно подумать, когда на те смотрины ее всем предложил, не рассчитывал, чем дело закончится. Вы же с Иваном Алексеевичем на живца решили иностранцев брать? А на рыбалке живцу обычно не везет, верно? – эта благороднорожденная сволочь потрепала меня по щеке. – Ну ничего, мы ей тоже применение найдем. Хотя на что только макаронник позарился? Ни кожи, ни рожи.
Да уж, а ты-то прямо мистер Вселенная. Одни усы – и те теперь вызывали отвращение. А уж амбиций-то!!!
– Да если б я догадывался, что это ты воду мутишь, там бы и пришиб. – подал голос Репин. Вот уж кто, невзирая на возраст, держится молодцом. Такие старики и в революцию с гордо поднятой головой на штыки пойдут.
– Бодливой корове, Иван Алексеевич, Господь рогов недодал. А Вам уже самое время о душе подумать, о Боге. Исповедника я, уж простите, организовать не могу, но покаяться можешь хоть сейчас. Куда бумаги-то спрятали?
– Нет этих бумаг в помине. Фальшивка была. – сквозь зубы процедил мой родственник.
– Фальшивка? Что второго наследника престола тайком посвятили иудейскому Богу взамен чудесного исцеления от скарлатины? С заверениями раввина и свидетелей! Лобанов вот тоже отпирался, аж до самой смерти своей. Не юли, граф, лучше вспоминай побыстрее. А то уж и короновали отродье нехристя, а так-то еще много что в мутной воде выловить можно.
Даже сомнительного происхождения подобная бумаженция дискредитировала бы престол так, что не отмылись и за пару десятилетий – незаконная коронация, огромный скандал. Чисто гипотетически в семье могло произойти все – Александр Александрович не был первым наследником, и любовь его матери всегда была сосредоточена на старшем, Николае. И будущему государю страна досталась вместе с невестой покойника, недовольством родителей и прочими обременениями. Ежели бы он в детстве сильно захворал, то могли заплатить такую цену? У меня нет своих детей, но даже до пробуждения материнского инстинкта могу поклясться, что перед лицом смерти малыша я бы обратилась хоть в католицизм, хоть в вуду. Тут, конечно, нравы другие, но матери-то прежние…
А ведь владельцу подобных бумаг удалось бы руководить отечественной политикой, признать ничтожными практически все решения и договоры, особенно международные соглашения, начиная аж с 1881 года. Так что пара пропавших графов, одна неблагополучная графиня, незадачливый сыщик и несколько безымянных трупов – копеечная цена за подобную власть.
И на политическую арену выйдут совсем другие люди. Кто там у нас остался от той ветви? Гурман, покровитель изящных искусств и сенатор Владимир Александрович (трое сыновей и дочь), блистательный московский губернатор Сергей Александрович, самый сухопутный адмирал Алексей Александрович (один сын, рожденный в непризнанном или не регистрированном браке), опальный влюбленный Павел Александрович (малолетние дочь и сын), у которого уже изъяли детей, а сам он дни считает до своего морганатического брака? Это сейчас они – просто старшие родственники императора, а случись всему всплыть – и брак Александра Александровича, и права его детей даже на фамилию – окажутся ничтожными.
