Текст книги "Пепел и роса (СИ)"
Автор книги: Юлия Алева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
14
На обратном пути мне взгрустнулось и захотелось праздника. Город лениво переживал июльский зной, знать скрывалась на дачах, курортах и в именьях, и лишь совершенно маргинальные личности вроде меня шастали по магазинам. Хотелось радости, позитива, приключений… нет, про приключения можно вычеркнуть, я их тут уже на три жизни наелась.
Мне удалось по случаю прикупить корсет более яркой окраски. Судя по косому взгляду продавца, это не пристало даме из хорошей семьи, но если бы кто знал, до чего надоела эта монохромность в белье. Зато чулки с вышивкой не считались пошлостью, а еще появились чудные летние и осенние шляпки с флоральными мотивами, поэтому удалось оторваться аж на две сотни рублей. И когда Фрол еще денег пришлет? Несмотря на шестизначный баланс на счете было неприятно, что средства утекали куда быстрее, чем притекали обратно. То бы еще этакое придумать, чтобы денег заработать быстро и законно? Мои таланты в карточных играх не позволят поправить финансовое положение в случае чего, а потенциальные женихи сплошь бессребреники.
Вот к слову о них… Он стоял в элегантном серо-голубом костюме, с новой тростью и этой своей полуулыбочкой на перекрестке, так что обойти или сделать вид, что не заметила – не получалось. Да и секундная заминка, покуда я вспоминала как правильно дышать, вряд ли укрылась от него. Не краснеть уже поздно, так и пришлось гордо, задрав носик к небу, отмерять брусчатку Невского проспекта.
– Доброго дня, Ксения Александровна! – ишь ты, даже котелок приподнял.
– И Вам всего наилучшего, Федор Андреевич!
– Могу ли я помочь Вам? – и ловко подхватил мои свертки.
Что остается делать? Скандалить на улице непристойно, так мы и направились в сторону дома с трилистниками. Долгая получится прогулочка.
– Как здоровье Вашего сиятельства?
– Превосх…Вашими молитвами! – я неловко соскользнула с камушка и подвернула ту самую многострадальную ногу. Не растянулась по мостовой только быстрой реакцией Фохта. Поймал меня, прижав к себе, обдал запахом одеколона, легкого мускуса и и чего-то еще, что присуще только ему. Если прикрыть глаза, то словно снова июнь, ночь, моя спальня. Я замерла и только выдохнула, когда меня поставили на пол. Ступать на ногу было невозможно, так и пришлось брать извозчика.
Ехали мы в напряженном молчании. Я, само собой, знала, что во всем права, а он – редиска. Хотя книженция «Жизнь в свете, дома и при дворе», прикупленная перед первыми визитами к московскому губернатору, но прочитанная только недавно, прозрачно намекает, что это я превратилась в женщину, утратившую социальное положение, а он-то ведет себя вполне пристойно.
Мой спутник легко выпорхнул из коляски, помог мне выйти, провел внутрь дома, занес покупки и замер.
– Изволите выпить чаю? – процедила я.
– С удовольствием. – он просиял на все 64 зуба и передал трость и котелок Мефодию.
– Устя, проводи Федора Андреевича в кабинет, а Демьян пусть донесет меня до спальни.
Демьян тащил меня бережнее, чем хрустальный сервиз. Я же любовалась его красотой и в который раз радовалась, что могу это делать просто так. Устя, вскоре прибежавшая ко мне, помогла перебинтовать щиколотку, переодеться в домашнее платье, персиковое, с глубоким декольте, и спуститься вниз. Удачно совпало, что кабинет ближе, чем гостиная, так как наш сомнительный статус знакомства официально позволял лишь деловые встречи. Раз уж служба не дозволяет близость, пойдем официальной тропой.
Нам подали чай, и Устя лишь покосилась на нового гостя. Засилье мужчин в доме прислугой не осуждалось, но рады там были только графу. Всех прочих небезосновательно считали потенциальной угрозой нашему мирку, и этот франт явно не был исключением.
– Я не увидел Ваш портрет. – невинно осведомился гость между глотками чая. – Очень хотелось бы оценить шедевр.
– Я приказала его перевесить. – пришлось признаться мне.
– А что так? – невинно осведомился гость.
– Свет лучше.
– Ну да, Вы совершенно правы. – он церемонно отставил чашку. – Как Ваша нога?
– Уже лучше. – соврала я. Щиколотка заметно опухла, и пусть перелома или вывиха я не нащупала, зрелище не радовало.
– Позволите? – он одним змеиным движением перетек к моей ноге, залез ладонями под юбки мои многочисленные, на что-то там нажал и боль отпустила. Пальцы чуть задержались, чтобы скользнуть от щиколотки к кончикам пальцев, но не более того.
– Спасибо. – на этот раз я обошлась без светской холодности.
– Всегда рад помочь. – он смотрел мне в глаза снизу вверх.
Помолчала, созерцая эти невозможные серые глаза. Причем настолько однородно-стальные, что даже прожилок иного оттенка не было. И вполне возможно было повторить прошлую ночь, что скрывать, одно движения пальцем ноги хватило бы сейчас, но ради чего? Ради повторных причитаний, что люблю, но не могу? А я – люблю ли?
Неужели все эти условности настолько въелись им под кожу, что мешают искреннему влечению, которое он, вне всякого сомнения, испытывает сейчас ко мне? Если сейчас прикоснуться к его губам, мы и до спальни не дотянем. Я же изучила его тело от и до. Даже с закрытыми глазами помню все. Вот жилка на шее идеально совпадающая с изгибом моего языка, и он обожает, когда я вновь проверяю это. Заостренная мочка уха, чуть солоноватая от пота после занятия любовью. И точно знаю, что под прохладной сейчас кожей появится лихорадочное дыхание, если проложить тропинку из поцелуев от одного соска к другому.
Подобные фантазии вряд ли не нашли отражения на моем лице, так как мой vis-a-vis тоже утерял ровное дыхание, а глаза чуть помутнели. Мои пальцы чуть дернулись в порыве дотронуться до него, но страх новой боли от «Мы не можем больше видеться» вернул ладони на место. А он все заметил. Чуткий мужчина, особенно где не надо.
– Вы обижены на меня? – тихо проговорил Фохт.
Наверняка, Мудрые Женщины, коих цельные стада ходят вокруг, но чьи сакральные знания сокрыты от меня навечно, знают сразу полторы дюжины текстов, после озвучивания которых любой мужчина принесет им руку, сердце и банковский счет в подобной ситуации, но мне неведомо, как правильно поступать. До сих пор ни одного правильного поступка с этим человеком в девятнадцатом веке я не совершила. Так что вряд ли стоит начинать.
– Нет, с чего мне? – с неожиданной горечью произнес мой голос. – Вы так все хорошо объяснили… На правду обижаются только дураки.
Он опустил взгляд и даже ладонь со ступни убрал. Резко, поэтому ощущение пустоты под ногой стало неожиданно резким. А я даже не обратила внимание, что до сих пор касалась его. Как-то захолодало в июньскую жару.
– Мне лучше уйти? – избыточно вежливо, словно о фруктах беседуем.
– Воля Ваша, Федор Андреевич. – а тут у меня много эмоций вырвалось. Больше, чем я сама себе позволяла испытывать. Больше, чем показывала. Оказывается, не так уж у нас все просто было, не простая интрижка.
Ну пожалуйста, умоляю тебя, обернись. Вот просто обними и скажи, что все остальное ерунда и у нас все будет хорошо. Как угодно, тайно или явно, но будет. Пожалуйста, Федя…
Но это человек из другого теста, он медленно встает, не глядя на меня – и не отворачивается, и взгляд не поймаешь, разворачивается и уходит, чеканя шаги.
И было так горько созерцать его спину. Я второй раз плакала после его ухода. И если в первый верила, что все сделала правильно, то сейчас такой опоры у меня уже не было. И пусть я заслуживаю чего-то большего, чем эпизодические свидания под покровом ночи, но больно-то как, Господи.
* * *
Снимать швы с Тюхтяева я решилась на восьмой день. Особой информации о сроках у меня не было, вообще этот раздел Люська, видимо, сдавала без особой помпы, поэтому сначала пришлось убедиться, что все затянулось, перекреститься, и осторожно разрезать и выщипать все нитки. Я с утра собиралась как на казнь, пытаясь хоть как-то отложить пугающее. И придя в усадьбу, завела долгий беспредметный разговор с графом, потом попросила Сусаннну переделать мне прическу, но так и пришлось встать лицом к лицу с белоснежной деверью.
– Здравствуйте, Михаил Борисович! – чуть подрагивающим голосом начала. Не очень удачно.
– Вашими молитвами. – он все никак не мог решить ложиться или стоять.
Все же лег. Я подняла сорочку и буквально одним глазом поглядывая на ранение начала разрезать нити. Получилось быстрее, чем хотелось. Пинцетом начала вытягивать узелки и неожиданно дело пошло еще быстрее.
Вопреки ночным кошмарам, мучавшим меня накануне, вся конструкция не развалилась и не рухнула к вышитым туфлям петельками кишечника и умирающим в муках пациентом, так что первый опыт в настоящей медицине прошел вполне успешно. Мой восторг оказался еще больше, чем у пациента, особенно после того, как я призналась, что это мой дебют в хирургии.
– То есть как это – дебют? – господин Тюхтяев за ширмой одевался, но по такому случаю прервал этот непростой процесс.
– Ни разу раньше не зашивала мышцы и кожу. – не стоит сейчас делиться гинекологическими экзерсисами. – Зато получилось же! Вот что значит удача.
За ширмой неопределенно хрюкнули и в дальнейшем смотрели на меня с большой опаской.
* * *
– Ну что, жив? – весело поинтересовался граф.
Он в эти дни блистал жизнелюбием по неясным мне соображениям.
– Да, на этот раз выкрутился. – согласился Тюхтяев.
– А ведь говорил я тебе…
Что там такое говорил Николай Владимирович, мы не узнали, ибо на пороге усадьбы появился гость.
– О, это ко мне. – оживился пациент. – Имею честь рекомендовать вам доктора медицины Павла Георгиевича Сутягина.
Мы с графом уставились на пришельца. Доктор Сутягин, невзирая на малозвучную фамилию, оказался весьма приятным человеком чеховского типа. О своем сходстве с живым пока еще классиком он знал, и всячески его подчеркивал, чем вызывал во мне нездоровое желание подшучивать.
– Его Высокопревосходительство граф Николай Владимирович Татищев.
– Очень рад знакомству. – поклонился гость.
– Вот, дорогой мой, наш ангел, ее Сиятельство графиня Татищева.
– Дорогая Ксения Александровна, я очень рад с Вами познакомиться.
– Ксения Александровна, господин Сутягин будет очень рад обсудить с Вами Ваши находки в области фармацевтики. – сияющий Тюхтяев раздражал.
Ну вот это-то зачем?
* * *
Для начала наше знакомство омрачилось тем, что господин Сутягин заинтересовался лечением моего пациента. Михаил Борисович с радостью продемонстрировал свое пузико, после чего я услышала реплики о том, что рана, по-видимому была поверхностной, и посему вообще не требовала хирургического вмешательства. Я взъелась и по памяти набросала на листке схему с указанием слоев тканей. Павел Георгиевич лишь снисходительно улыбнулся, небрежно упомянув о женской впечатлительности и склонности к преувеличениям. Совершенно непристойную перепалку погасил сам Тюхтяев, предложив изучить зеленку. И тут оно понеслось.
Доктор Сутягин не планировал слезать с меня живой. Его очень интересовало все, а я высказывалась крайне меркантильно. Из полезного и простого я слила ему аспирин и зеленку. Результаты медика воодушевили, и я начала любоваться им у себя ежедневно.
Для видимости пришлось в одной из пустующих комнат оборудовать потемкинскую лабораторию и даже начать вести журнал лабораторных исследований. Мне так везло на уникальные догадки, кто бы знал! После очередного совпадения Сутягин начал коситься в мою сторону и вскоре я застала его за сущим мистицизмом – паразит приволок в мой дом серебро и упросил дать сделать анализ крови.
Терпение мое лопнуло.
«Мой дорогой Михаилъ Борисовичъ! Очень прошу урезонить Вашего пріятеля, пока я не воспользовалась Вами же подареннымъ прессъ-папье. Судя по всему, скоро онъ отречется отъ современной науки и начнетъ примѣнять «Молотъ вѣдьмъ». Причемъ начнетъ съ меня, а я еще такъ молода и совсѣмъ не повидала міръ. Ваша добрая подруга Ксенія Татищева».
– Николай Владимирович, сделайте с этим безумным ученым что-нибудь. Я понимаю, что мои задумки надо было проверить, но он же потерял всякие границы приличий. Вчера спросил, не было ли у меня в роду ведьм, и представьте – проверял, отражаюсь ли я в зеркале.
Граф громко смеялся.
– Ну, papa, с этим надо что-то делать. И вообще, я бы взяла с этого человека расписку о неразглашении. И пусть кровью распишется. – злобно шипела я.
Вряд ли кто веселил графа в эти дни так как я.
* * *
Вечером Тюхтяев заявился вместе с доктором, попросил разрешения поработать над бумагами (словно в министерстве внутренних дел кабинеты закончились, но я не докапывалась, увлеченная конфликтом, а Сутягин вообще опасался с ним ссориться) и будто бы растворился в нашей лаборатории. То есть мы с Сутягиным привычно препираемся, а его можно рассмотреть, только если знать, куда усадил. Удивительная способность, я так не умею.
Часа полтора статский советник наблюдал за нашими изысканиями, покачал головой и увел гостя с собой.
Сутягин вернулся через пару дней какой-то огорошенный, и вел себя намного тише. Будучи подпоенным, рассказал, что провел незабываемую экскурсию по тайной тюрьме Его Величества и как-то не жаждет повторения. Подписал подготовленные стряпчим бумаги, и мы перешли к самому важному разделу – антибиотикам.
Для этого пришлось выгородить ему чулан в гостевом флигеле Усадьбы, оборудовать (хорошо, хоть за счет графа, на этот раз) нормальную лабораторию с вытяжкой и прочими прелестями быта и запустить туда на полный рабочий день. Даже прислуга графа уже привыкла к нему и по-своему жалела малахольного. В моих планах было к русско-японской войне успеть довести до промышленных масштабов производство простейших антибиотиков и шовного материала.
С доктором было откровенно скучно – вот Люська бы тут нашла себя, а я тосковала. Фармацевтика меня лично не увлекала как домашнее волшебство. Шкурный интерес в наличии хороших лекарств и нормальном заработке с них был, но вот часами и днями любоваться на процесс – не для меня. Поэтому я периодически направляла поток мыслей ученого, а он уже сам там что-то дорабатывал. От прямого и постоянного контакта я отбрехалась правилами приличия, а окружающие оказались слишком тактичными, чтобы не намекать, что эти приличия уже были нарушены нашими первыми неделями знакомства.
Август оказался самым суматошным, и я лишь на пару дней успела вырваться в Вичугу на могилу мужа. Раньше мне хотелось провести лето с Лазоркой в поместье, но теперь…
В середине августа Сутягин повторил мой пенициллин и был неимоверно счастлив. А я… Я уехала. Не очень вежливо получилось.
15
Как оказалось, про фармацевтическую фабрику я чуток припоздала – в Москве уже несколько лет работала фабрика Келера, которая и могла стать нашим первейшим конкурентом. Сильная сторона, которую я планировала эксплуатировать по полной – мои наработки в уже проверенных за столетие сферах, поэтому хотелось создать более прогрессивную лабораторию, но на нее требовались деньги, которых и у графа не было.
Опыты с пенициллином и потенциальные варианты его применения сдвинули скептицизм графа с мертвой точки и где-то в недрах государства нашлись источники финансирования покупки патента. За жалкие десять тысяч рублей мы с доктором продали права на Бактериофаг Российской Империи. Деньги поделили на три неравные части: половину мне, а половину распотрошили граф, как спонсор лаборатории и Сутягин, как раб микроскопа.
Вторым направлением нашей работы стал лучистый гриб и продукты его жизнедеятельности. Вот уже весь флигель усадьбы заполнился оборудованием, а в помощники доктору были наняты двое выпускников медуниверситета. Насчет них меня терзали смутные сомнения, но Тюхтяев свято верил в убедительную силу подземелий. На всякий случай сама я перестала ходить во флигель и теперь лишь встречалась с доктором у себя, где передавала свои наработки. Он удивлялся подобной паранойе, но граф поддерживал мое инкогнито, на том и порешили.
Дабы не особо увязать в дебрях антибиотиков, которые при примитивных технологиях получались не такими действенными, как мне бы того хотелось, начали штамповать всякое.
Начали с активированного угля – когда я рассказала графу об идее противогаза, он так воодушевился! Оказалось, что первые эксперименты с боевыми отравляющими веществами провели отнюдь не немцы на речке Ипр, а чопорные англо-саксы в Крымскую войну. Еще дед Петеньки в ту войну был серьезно травмирован подобным снарядом – вместе с адмиралом Корниловым поучаствовал в разборке «вонючей бомбы» и так и не оправился до самой смерти, утеряв голос, часть легких и слизистые на глазах и горле.
Какие, однако, пробелы обнаружились в моем образовании. То, что мы сляпали буквально на коленке, не очень было похоже на хороший респиратор, но вполне защищало от хлора и синильной кислоты. Хотя и знакомые графа из военного ведомства сомневались, в том, что найдется чудовище, способное применять оружие столь ужасающее, мы запатентовали это изобретение на его имя, а он выкупил у меня право претензии в обмен на 35 % от продажной стоимости. Потом граф подумал-подумал и решился на весьма отчаянный эксперимент.
Сначала попросил сделать дюжину противогазов. Как я догадалась к ним докинуть перчатки – не знаю, но после того дня насчет Николая Владимировича сделала далеко идущие и самые неприязненные выводы.
Мы выехали из города в крытой коляске. Стараясь не привлекать к себе внимания, я надела мешковатый мужской костюм, став похожей на ассистента Сутягина. Граф поджал губы, но смолчал. Тюхтяев правил сам – не хотели лишних свидетелей. И тут бы мне опомниться, повернуть назад – но куда там. Народ еще не начал стягиваться с дач, приезд графини и детей из Крыма ожидали не ранее сентября, и наша маленькая банда незамеченной отправилась на берег Финского залива. Тюхтяев был не очень доволен моим участием, но причин не озвучивал.
На каменистой косе нас троих уже поджидал один из студентов, который привел туда корову, козу, расставил вокруг скотинки шезлонги и поставил непонятный предмет посередине. Ну не может же он… Я еще раз посмотрела на одержимый блеск в глазах графа и поняла – может. Этот – может. За отца он готов расплатиться как угодно.
– Николай Владимирович, Вы уверены, что это хорошая идея? – осторожно, как и надо с психами, уточнила я.
– Все превосходно. Я уже твой протогас испытывал.
– Противогаз… – обреченно поправила я и забилась в угол кареты.
Вскоре к нам подъехал еще один экипаж с тремя мужчинами в гражданском платье, но с явно военной выправкой. Граф заранее предупредил их о грядущем, поэтому они без слов позволили застегнуть на себе противогазы, даже перчатки натянули и я вспомнила, что и шеи бы надо замотать. Тут получилось так себе, только носовыми платками.
Шезлонги все же получилось отодвинуть от скота, хотя Николай Владимирович в запале предложил использовать бочонок с хлором вместо камина. А потом все произошло так, как должно было. Пустили хлор, заметались в предсмертных судорогах животные и сменился ветер. Студент-идиот не понимал, чем нам это грозит, а я успела только ударить поводьями по лошадиным спинам. У Тюхтяева это как-то элегантнее выходило, а я первый раз в автошколе лучше ехала. Группа смертников скрылась вдали. Пока я возилась со своими лошадками, военный кучер не успел понять, что происходит. Мои крики оказались заглушены противогазом, да и не особенно я в эту секунду о посторонних думала, если честно.
Так быстро все это… когда удалось чуть притормозить – в полукилометре от места стоянки, было видно, как лошади еще били копытами, а кучер уже лежит рядом. И я не видела, но точно знала, что на его посиневшем лице вывалился язык. Мутило, но блевать в противогазе…
Самое дикое, что сидящие ко мне спиной Их Высокопревосходительства даже не подозревали о том, что случилось за их спинами.
Я стянула противогаз, засунула его в сумку в возке, упаковала волосы под картуз, попрощалась с завтраком, потом умылась горьковатой водой и отсчитав примерно двадцать минут медленным шагом направила лошадей обратно. Остановилась подальше, сгорбившись на облучке. Граф все же отличается атипичным везением – ветер снова изменился и дул теперь в сторону залива. Надеюсь, что там нет припоздавших рыбаков. Да и с увеличением расстояния концентрация газа может уменьшиться до дискомфортных величин, верно же?
Первым снял противогаз Тюхтяев – жарко ему стало, видите ли. Оглянулся, на мгновение замер, коснулся ладонью графа, указал ему на источник проблем и бочком-бочком двинулся ко мне.
– Вы зачем разделись? – рассерженно прошипел он.
– Как ветер сменился, стало незачем. – медленно выдавила я.
– А эти? – он кивнул в сторону трех тел.
– Не успела предупредить – лошади понесли. – коротко я изложила события последних минут.
– Вы бы, Ксения Александровна, спрятались куда… – он осмотрелся и открыл сундук, в котором мы привезли противогазы и другой багаж. Пришлось втискиваться в тесный ящик и слушать голоса.
– … преступление… – незнакомец?1
– … непредвиденный фактор… – это уже студент.
– … чудовищная сила… – незнакомец?2.
– … это открывает такие возможности… спасение солдат на поле боя… стратегическое превосходство… – граф.
– … убрать все… – незнакомец?3.
– … сжечь… – Тюхтяев.
– … вместе как-нибудь… – граф.
Двое военных остались там, чтобы вместе со студентом уничтожить улики, а самый высокопоставленный составил компанию графу. Ехали преимущественно в молчании. Дорога мне показалась куда дольше, чем утренняя.
– … Дорогой граф, это была очень доходчивая… презентация… И я, конечно, рассмотрю Ваше предложение… Но мы все могли погибнуть!
– Нет! В этом-то и вся штука. – с энтузиазмом сектанта вещал родственник. – Защита от неминуемой гибели таким малым средством.
– Воля Ваша, Николай Владимирович, но не шути так более. – и сошел с повозки.
Цоканье копыт, поворот, подъем, медленный спуск – это очередной мост был.
– Где наша барышня? – произнес граф, все еще находясь в эйфории. Он вообще, в своем уме?
– В сундуке лежит. – ответил кучер.
– Как лежит?
– Живая, я ее спрятал от греха.
– Вот это верно… – успокоился родственник и мы до Усадьбы не виделись. Там повозку загнали на задний двор и только тогда я была освобождена.
– Ну ты видела?! – восхищенно повторял граф. Может при легком отравлении возникает такая реакция?
– Я все видела. Это было сочетание слабоумия и отваги. И просто чудо, что совершенно непроверенный эксперимент стоил жизни только одному человеку. – психанула я и опрометью кинулась за ворота. – Вы – взрослый, мудрый человек, а такое учудили!
Добежала до своего переулка быстрее, чем на Лазорке, влетела в дом, прямо в парадной сорвала костюм, свернула его тючком и приказала оцепеневшему Мефодию взять его каминными щипцами и сжечь немедленно в лабораторной печи. Хороша же я была полуголая, нервно отдающая распоряжения между прыжками на лестнице.
В душе я оттирала себя до ссадин. Почему все получается настолько кривобоко? За каждый шаг вперед кто-то платит собственной жизнью, даже там, где без жертв можно было бы обойтись.
Тем же вечером мы с Устей отбыли в Вичугу. На вокзале почти столкнулась с Тюхтяевым, но поезд уже трогался, а статский советник еще разглядывал платформу, так что не свиделись.
За прошедший год усыпальница стала еще более строгой – по-видимому сменили садовника и теперь всюду английские газоны. Словно и не было никогда Петеньки с его искристым взглядом и кроткой улыбкой. Вот странно получилось – он, местный, исчез, как не бывало. Я – пришелица, устроилась так, словно жила тут вечно. Бестолковый обмен.
– Петенька, отец твой совсем с катушек съехал… – я сидела прямо на могиле, не заботясь о сохранности платья и игнорируя мелкий дождик. – Он угробил человека и несколько животных, даже не обращая на это внимания. А я только к нему привязываться начала. Ты был прав, он очень жесткий. Дома бардак. В жизни – тоже… Лучше бы ты не умирал.
Свежая мысль, ничего не скажешь.
