Текст книги "Переливание сил"

Автор книги: Юлий Крелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Юлий Крелин
Переливание сил
(из жизни хирургов)

ПОЧЕМУ Я СТАЛ ВРАЧОМ?

Банальный вопрос, над которым я никогда не задумывался. Почему я стал врачом? Но так, без выдумки. Без громких фраз. Мой отец – врач. Помню, он не приходил домой сутками. Звонил ночью в больницу. Иногда ночью уезжал в больницу. Когда кто-нибудь из знакомых болел, папа сразу же становился самым главным. Сразу же обращались к нему. А он осматривал, выстукивал, ощупывал, молчал и изрекал. Я слышал разговоры отца по телефону. Это была сплошь какая-то терминологическая абракадабра: аппендэктомия, кивательная мышца, лимфогранулематоз, митральная комиссуротомия, синдром Броун – Секкара, сирингомиэлия и тому подобное. Какой-то каскад нечеловеческой речи. Шаманские заклинания. Я гордился папой.

Но с другой стороны – приходили его товарищи, врачи. Они говорили с ним о своих делах:

«Работа тяжелая. Покоя нет. Нет времени почитать даже свои журналы врачебные. Про другие книги и говорить не приходится. Никто об этом не думает, никто этого не учитывает. Платят мало. За адову работу. Надо еще где-то подрабатывать. Подрабатывать дежурствами. Потом три дня в себя прийти не можешь! Больные жалуются. На каждую жалобу надо обязательно «реагировать». Исходят при этом из принципа: «больной всегда прав...»

Таких разговоров было много. И все они кончались одним: «Не дай бог дети наши по нашему пути пойдут».

Роптавшие и брюзжавшие, оказалось, не врали. Но у большинства из этих сетующих дети все-таки становились врачами.

А потом я работал электромонтером в больнице и уже сам видел работу медиков.

Вправляли вывих ноги, и от петли, которая была перекинута с ноги больного на шею хирурга (есть и такой способ), на шее осталась борозда. Такие борозды потом уже, во время занятий по судебной медицине, я видел на повесившихся. Только у повешенных – спереди, а у хирурга – сзади.

Я увидел больных, выздоравливающих после операции. И больных, умирающих после операции. Врачей, не отходивших от них сутками. Врачи и сестры что-то врали больным, говорили фальшиво-бодрыми голосами, что скоро они выпишутся и даже можно будет ехать на курорт.

А иногда видел родственников, кричавших на врачей, на сестер: «Убийцы! Зарезали! Бездушные!»

Видел и хорошее. Настоящую благодарность. Видел проводы больных: улыбки, цветы.

Отцовские товарищи были правы – тяжелая работа. Но я решил стать врачом. Почему? Не знаю. Странный это вопрос.

А вот хочу ли я, чтобы и дети мои были врачами? Я думаю об этом – я думаю о своей сегодняшней работе...

Вспоминаю умерших после моих операций. Их я всех помню. Помню, что я делал им и что можно было еще сделать, если можно было что-нибудь сделать. Помню, чего я не сделал.

Думаю о риске, иногда неоправданном, а человек все-таки оставался жив. А иногда и риска почти не было, а – неудача, горе.

Думаю о своих первых операциях. Думаю о первых операциях старых хирургов, операциях, на которых я уже помогал – учился.

Вспоминаю радость и горе. Только горе, обида почему-то помнятся лучше. А радостей и удач в работе намного больше.

Вспоминаю некоторые обиды на больных. Думаю о том, как сами мы болеем. Как ведем себя. Мы еще хуже. Мы всё понимаем. Ну и что? Правильные выводы делаем? Нет. Я думаю... вспоминаю... размышляю... Если дети мои тоже захотят стать врачами, ох и трудно им придется! Но я —«за»!

1963 г.

ПАЛЕЦ

– Хм... Вы хирург? А хотите, я покажу, как можно палец оторвать? – Она складывает как-то обе руки и затем... раз! Резко разводит их в стороны.

Великолепно! Полное впечатление, что оторвала указательный палец.

Я встречался с самыми различными реакциями на сообщение о моей специальности: «А, из врачей только хирурги что-то понимают...» – Эта нелепость, очень популярна в немедицинском мире, особенно она удобна, естественно, когда знакомят с хирургом.

«А вы знаете, у меня сейчас троюродная тетка отчима жены как раз лежит...» – наиболее распространенный тип реакции.

«Как хорошо! Знаете, у меня последнее время...» – Но это чаще говорят минут через десять после знакомства.

А иногда никакой реакции.

Но эта реакция удивила меня. Она великолепна. И реакция и женщина. Молодая, сильная, здоровая. Сейчас скажет: «Пришей палец, а то убью!» У меня так было.

Студентом уже пятого курса (только перешел на пятый) я был на практике. И однажды, остался один в больнице. Хирурга куда-то вызвали.

И только я почувствовал себя хозяином и большим человеком, хирургом самостоятельным, – едет «Скорая помощь». (Черт возьми, а я еще не успел ни обход сделать, ни распорядиться где-нибудь. Когда еще доведется... И вот уже возмездие. Что́ везут-то, боже мой! Что делать буду?!)

Машина неслась от деревни напрямик, не по дороге. (Не разбирая пути мчится. Наверно, что-нибудь ужасное. И никого. Хоть бы кто из ребят!)

Сестра с удивлением уставилась на меня, когда увидела, как я выскочил на крыльцо и помчался к студенческому общежитию – может, кого позову, помогут. По дороге я понял, что не добегу. Машина будет раньше. (А может быть, понадобится что-то сделать в ту же секунду, как привезут.) Я кинулся назад к больнице.

Поскольку инфаркт я уже проходил, мне стало совершенно ясно – сейчас он у меня наступит. Машина приближалась.

В отчаянии я выпрямился и принял достойный вид. Мне казалось, что уверенный вид. (Надо закурить. Черт побери! Никак не попаду в карман. Я совсем сошел с ума. Надо взять себя в руки.)

Скатился с крыльца к машине. Чему быть, того не миновать. Быстрей бы хоть увидеть в окошко машины!

Наш хирург Георгий Петрович рассказывал, как в прошлом году он был вызван на стройку, где произошел несчастный случай, а в больницу привезли больного с ущемленной грыжей. Тоже студент оставался. Правда, не один. Их было двое. В два раза легче. Грыжа уже шесть часов как ущемилась. Самое время такое, что сейчас еще, может быть, кишка хорошая, а вот-вот и омертвеет. Тогда кусок кишки отрезать надо. Тогда вообще все тяжелее и будущее больного сомнительно. А когда Георгий Петрович вернется – неизвестно. Короче, если ждать – считай, что кишка пропала.

Ребята решились. Сделали операцию. Кишку спасли, а как зашить, чтобы и грыжу ликвидировать, забыли. И так вспоминали и эдак. Что в книге написано – помнят, а как это на человеке сделать – не знают. Не получается. Зашили просто, как обыкновенную рану. Человека спасли. Кишку спасли. А грыжу оставили.

   – Правильно сделали, ребята, – сказал Георгий Петрович. – Человека спасли, а грыжу всегда можно ликвидировать. (Вот бы мне так же выйти из положения. Ну что стоит им грыжу привезти! Да нет, машина-то неслась как оглашенная.)

В машине рядом с фельдшером сидит здоровая молодая женщина. Лет так двадцати – двадцати трех. Про таких пишут: кровь с молоком. (Рука только перевязана. Слава богу. Значит, все в порядке. А вдруг артерия? Или сухожилие? Что делать буду? Ерунда! Артерию перевяжу. А если сухожилие – зашью рану, и все. Это для жизни неопасно. Подожду Георгия Петровича.)

– Что случилось? Что привезли?

– Да с торфоразработок. Девицу рельсом по пальцу стукнуло.

– Как – рельсом?

– Да так. Подняла да стукнула по пальцу.

Опять ничего не понимаю. Как она рельс-то подняла? Силища-то какая! Да, она здорова! Ладно, потом уточню.

– А чего ж вы неслись так через поле?

– Да просто так. Скучно стало. (Вот черт проклятый! Хулиган. Напугал до смерти.)

– Ну, милая, что у вас случилось?

– Палец отшибла здорово. Ужас как болит. И крови много.

– Крови – это неважно. По вашим щекам не скажешь, что много было крови. (Кажется, я слишком успокоился.)

– Вы шутник, доктор.

– Хы-хы... Ничего, сейчас посмотрим. Возьмите ее в перевязочную.

Руки я мыл тщательно-тщательно. Наверное, надеялся, что дотяну до Георгия Петровича.

Чем чище становились у меня руки, тем больше прибавлялось важности. (Как же она рельс-то подняла? Ух и здорова! Да и на вид сильна. С торфоразработок. Что и говорить!)

– Так. Развяжите ей руку. (Э, я, кажется, рано обрадовался. Палец болтается, что называется, на честном слове. Здесь ничего нельзя сделать. Перерезать это, честное слово, – и все. Палец не спасти.)

– Да-а. Большой палец. Самый рабочий палец. Без него трудно будет. Рельс не поднимешь.

– Что?! Ты что, доктор? Отрежешь палец – убью! Право слово, убью! Шей как хочешь, но шей. Отрезать не дам. А обманешь – убью!

Смотрит зло. Если бы заплакала, тогда можно и не поверить, что убьет. А то ни слезинки. Рука левая.

Рельс поднимала другой рукой.

– А вы не левша?

– Что ты мне зубы заговариваешь, доктор? Убью, если отрежешь!

– Что заладила: убью, убью. Как я его пришью-то?!

– Как хочешь, но пришей... Убью, доктор! (Кажется, вот-вот заревет, а не ревет. И впрямь убьет!)

– Больно ведь. Шей быстрей, доктор.

– Да ведь пришью – гангрена будет. На всю руку перейдет.

– Какая гангрена?! Не перейдет. Ведь палец только. Шей, доктор, быстрей. Право слово – плохо будет.

Вот попался! А? Рельсом ушибла. Хм. Ладно, начнем шить.

Я долго возился с этим пальцем. Осколочки кости удалял. Кровотечение останавливал. Обрывки мертвых тканей отрезал. Шил чего-то.

А Георгия Петровича все нет и нет.

Наконец я сопоставил костные отломки и зашил рану.

Палец сшит. Положил гипсовую повязку.

Что будет?!

Хорошо, что я не стал ждать Георгия Петровича – он приехал только под утро. Я докладываю: так, мол, и так. Палец такой... Говорит – убью... Ну, я и сшил.

– Ты что?.. Ведь гангрена будет. Да еще небось часто швы накладывал?

– Нет, Георгий Петрович, редко. Она рельсом палец перешибла.

– А, так мне про нее говорили по дороге сюда. Рельс сорвался с платформы и самым кончиком задел ее по пальцу. Вообще-то она счастливая. Представляешь, по голове бы попало?

– Как это с платформы упал рельс? Она его подняла и попала по другой руке.

– Ты что, совсем ошалел или пьяный? Как она поднимет? Да еще одной рукой. Что она – Гаргантюа, Бадэбек, что ли?!

– Да, Георгий Петрович, я просто не подумал. Можно идти?

– Куда идти?! Ты все-таки сегодня странно себя ведешь. Надо же пойти ее посмотреть. Очень внимательно сейчас за ней следить надо, раз ты пошел на такой риск. Может начаться гангрена. Пошли, пошли. Куда тебе торопиться? У тебя что, намечена какая-нибудь эскапада?

Да ну, какая эскапада! До этого ли?! Пойдемте быстрей в перевязочную.

Я замялся сам и замял постороннюю тему.

А палец все-таки прижился.

...Покажет мне, как палец отрывает! «Хм... Вы хирург?» Вот отшибла бы палец рельсом, тогда бы я посмотрел, как она хмыкнула бы!

1964 г.

ГОДНАЯ КРОВЬ

Первый раз я увидел его в комнате общежития, когда вошел познакомиться со всеми ребятами, которые будут со мной на практике. Один занимался налаживанием магнитофона.

Двое играли в карты.

Один читал газету.

Еще один смотрел в окно, курил сигарету и пускал колечки дыма в форточку.

Он же стоял около своей кровати, в руках у него были здоровые гантели. Он занимался гимнастикой.

– Вы чего в неурочный час?

– А у него всякий час урочный для гимнастики, – отозвался в окно смотрящий.

Дружно засмеялись игравшие в карты.

Он продолжал приседать и что-то выделывать с гантелями и со всем телом.

– А сколько весят гантели?

– Двенадцать кэгэ каждая, – без всякого уважения буркнул из-за газеты еще один житель комнаты.

– Не тяжело?

– Нормально.

– Больно тяжелые гантели-то.

– Годятся.

– Сколько же раз в день вам удается заниматься этими манипуляциями?

– Раз пять.

– И столько же раз спать, – опять буркнул читающий абориген комнаты.

Больше я не спрашивал, так как понял, что своими вопросами сбиваю ему ритм дыхания.

Вскоре гантельщик закончил свои процедуры, принял порцию витаминов, во множестве разбросанных на тумбочке, и сказал:

– Нормально.

Мы пошли обедать. Солнце жарило со страшной силой, и я не преминул высказать свое неудовольствие:

– «Эх, лето красное, любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи».

–Зря вы. Здесь и пыли нет, да комаров и мух тоже немного. Нормально.

Попробовав суп, он утвердил:

– Годится рубон.

В конце же обеда, выпив стакан молока, сказал:

– Скисает. Конечно, студент голодный, ему что ни поставь, все съест.

Ребята накинулись:

– Да уж ты голодный! С чего-то ты голодный, парень? Жрешь не меньше. А кислое – не пил бы!

– Ну ладно, ладно. Все нормально.

Ребятам неудобно перед женщиной, которая подает еду.

Здесь же, в столовой, в коридоре, двое пожилых людей ругают моих ребят. Может быть. это ответ на всхлип о голодном студенте?

– … Иду, а навстречу молодых пара. И без всякого он ей лапы свои на плечи, и идут, обнявшись. Где ж видано такое! А на груди, конечно, значок – комсомольцы. Срамота! Нынешние эти...

Один из студентов прошипел:

– Что, в комсомоле новый способ размножения придумали? Почкованием?

Гантельщик густо, отрывисто захохотал, как заквакал. Острота оказалась по душе.

Мы вышли. В коридоре стояли пожилые люди, на шее у одного из них я увидел цепочку с нательным крестом. Это дало мне право сказать:

– «Не говори: «Отчего это прежние дни были лучше нынешних?» Потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом».

– Что?! – обиженно спросил один из них.

Я ответил:

– Библия.

Не поверили, наверное.

Все это я вспоминаю сейчас, когда в операционной идет обычная борьба за жизнь. Ситуация довольно тривиальная. Тяжелая поездная травма. Молодая женщина. Шок. Переломы ребер, ног и разрывы органов в животе. Операция закончена. Выводят из шока. Не хватает крови.

Я смотрю, кто из ребят как помогает, как принимает участие, как волнуется.

Когда я узнал, что привезли такую тяжелую больную, побежал к ребятам в общежитие – погнать их в больницу.

Один читал журнал.

Один молча курил.

Двое в зале играли в бадминтон.

Один тихо, бессловесно бренчал на гитаре.

А он спал. В руках он держал «Клинические лекции по терапии». На стуле рядом – «Клиническое толкование лабораторных исследований». На тумбочке – «Клинические очерки по фармакологии».

Ребята встрепенулись: кто стал собираться, а кто подхватился сразу и побежал.

А он спал.

Я разбудил:

– Вставай. В больницу привезли тяжелую травму. Беги в операционную.

– Я после дежурства.

– Ну и что!? Один ты, что ли? Подумаешь, дежурство! Что ж, приходить утром и спать?

– Я всю ночь не спал.

– А как мы, врачи, после дежурства? Ведь не домой идем, а остаемся работать.

Я, конечно, совершил ошибку. Надо было повернуться и пойти, а не разводить дискуссии. Не давать повод разглагольствованиям.

– Пока есть возможность – надо спать. А будем работать – будет видно. – Встал с кровати, проглотил витамины и взялся за гантели.

Я повернулся, вышел из комнаты и пошел в больницу.

Смотрю, он выскочил из школы, обогнал меня, взглянул на бегу и устремился в сторону больницы.

И не надо было вступать с ним в пререкания. Ишь как побежал!

В операционной я гость. Я просто смотрю. Работают свои, местные врачи. Если будет нужда во мне – скажут.

Ребята предлагают поднимать давление различными известными им препаратами. Не хватает теоретической логики. С точки зрения практики – правы: шок, низкое давление. Надо его поднять. Значит, нужно использовать соответствующие препараты.

А нет, чтоб подумать, что шок с кровопотерей, что мало гемоглобина, что кислород поэтому некому разносить по всему телу. Значит, лучше перелить кровь и добавить гемоглобин, а препараты – это подспорье только должно быть.

Мы в институте часто идем на поводу у студентов. Они все просят – практику, практику. Вот и таскаем их на перевязки, да учим делать уколы, да показываем, как кровь переливают. Подумаешь! Это и без врачей можно делать. А лучше бы во время занятий теорией больше занимались да к книгам приучали бы. А практику пусть сами постигают, а после или по ходу пусть спрашивают – кому интересно. Да и на практике пусть сами хватают больше. Что, кстати, они и делают. Пусть они сами будут заинтересованы в практике. А то – адреналин, норадреналин, кортизон, поливенол. Их вон сколько придумали! Препараты применить можно, да кровь нужней. Читали бы больше... Толстого, например. Как Кутузов при Бородине. Как идет естественно – так и помогай. А то они как научено, так и делают, а обстоятельства-то другие. Не бороться с природой, а использовать то, что создает естество. Не химические препараты, а естественную кровь. Наберут так практики побольше – соблазнительно это– узнают все, «к а к» делать, – уже специалисты. И лишь чуть-чуть, «когда как» делать.

Вот так, как-то нелепо, я размышлял, почти полностью отключившись от реальной обстановки, пока меня не вернуло к жизни тревожное: опять давление падает!

– Переливайте кровь.

– Последняя ампула кончается.

– А где ж кровь? Заказывали ведь?!

– Говорят, самолет вылетел. Или сейчас должен вылететь.

– А-а, нечистая сила! К тому же и группа крови редкая.

Гантельщик сидит на свободном операционном столе и смотрит. Лицо немного испуганное. Глаза – кругляшки. За его спиной, облокотившись на стол, стоит другой студент и слушает, что говорит ему этот. А этот, гантельщик несчастный, говорит очень обидные для меня вещи. И мне просто плакать хочется.

– Не-е, хирургом не пойду. Вот такие-то штуковины! Да это ведь каждый день может быть. Да еще дежурства.

А я-то раньше считал, что в этом и есть основная привлекательность хирургии для несмышленышей. Идиот я!

Второй студент посылает его к черту, и мне становится чуть легче. Но тот не унимается:

– С такими дежурствами и порубать не успевать будешь... – И дальше мечтательно: – Не-е. Я пойду в терапевты, или в невропатологи, или еще лучше – психиатры. Там нормально. Это годится.

Я отвернулся. Я вынужден делать вид, что не слышу. Что я могу ему сказать?! Да еще сейчас! Что и у этих врачей своих горестей и забот хватает. У нас иногда не успеваешь поесть, а у них иногда кусок поперек горла встать может. У нас могут не дать спать – а они и сами не уснут. А для психиатра у гантельщика слишком много заботы о себе, о теле своем и слишком маленький запас слов. И впрямь, шел бы он лучше своими гантелями заниматься. И впрямь, на черта я его сюда притащил?!

Второй студент – тот, что в окно смотрел, – вдруг взрывается:

– Чем глупости-то говорить, дал бы кровь свою! Ведь знаю, что у тебя такая же группа. И резус-отрицательная. А больше наверняка ни у кого нет. Женщина-то погибает.

– Да я после дежурства.

– Ну и что! Дашь и пойдешь спать. Дашь – тебе донорский рубон, и спать, и завтра не работать – спать. (А я думаю: «Неужели он, дав свою кровь, сможет уйти, не дождавшись результатов?») Договорились, да? – И сразу к врачам: – А вот у нашего товарища такая же кровь. Может, перельем, а? Он готов.

Его уложили на тот стол, который только что был его сидением, подкатили его к столу больной. Составили два стола. На одном лежит спаситель, на другом...

Да! После переливания уже точно: на другом лежит спасенная. Не хватало именно этой капли крови. Потом-то уже привезли. А вот этой капли как раз и не хватало. Она-то и стала самой главной каплей. Его кровь и оказалась самой главной каплей. Она-то более всего и пригодилась. Она-то и спасла.

Ну а почему же его кровь не будет годиться? Почему бы не спасти?

Здоровый. Занимается гимнастикой. Поддерживает в себе достаточный уровень витаминов. Это все нормально. Все у него нормально.

1965 г.

«КАК ЖАЛКО, ЧТО У МЕНЯ НЕТ ГРЫЖИ!»

Как жалко, что у меня нет грыжи! Ну что, подойдет к ним молодой парень, длинный, худой, с еще юношески дефектной фигурой, как говорят портные и продавцы магазинов «Одежда», и они, естественно, должны будут подумать: «И вот этот будет оперировать нашего папу!» А так хоть какой-нибудь признак респектабельности будет. Ну хоть что-нибудь мне для солидности! Сейчас выйду к этим прекрасным двум девочкам, девушкам, и скажу:

«Здравствуйте. Я дежурный хирург. Я сейчас принимал вашего отца».

«Здравствуйте, доктор. Ну скажите, что у папы? Что делать будем?»

И я вынужден буду сказать им: «У вашего папы ущемленная грыжа. Его надо срочно оперировать».

«Что вы говорите! Неужели это необходимо?! Может, можно подождать?»

Они с сомнением будут смотреть на меня, оценивать мой внешний вид, мою юность. Юность почему-то вызывает недоверие, считается, что в юности все радикальны, и, наверное, они усомнятся в предложенной мной необходимости. Они ж ведь и сами молодые, прекрасные две девушки, похоже, что моего возраста. Во всяком случае, мне так показалось, когда я в приемном покое принимал его, а они сидели в ожидательной комнате.

И я должен прийти к этим девочкам...

«Нет. Ждать нельзя. И без того много времени прошло. Вы и так слишком долго дома ждали. Он уже на грани большой опасности».

А они, наверное, подумают, что надо бы спросить у кого-нибудь посолиднее, а не у этого мальчишки, у меня то есть.

Никакой во мне солидности. Я ж не могу им сказать, что я и есть сегодня ночью ответственный хирург, старший в ночи.

Ах какие обе девочки красивые! А мне явно не хватает солидности, респектабельности, уверенности... Вот! Может, мне не хватает уверенности? Вот главное: наверное, нет уверенности. А отчего? От недостатка знаний, опыта? Знать – знаю. Нет навыка разговаривать с родственниками. Нет навыка разговаривать с хорошенькими девушками. Вот если бы они лежали больные и их надо было оперировать, я и не заметил бы, что они хорошенькие. Больные и больные. А тут... Что ж мне с ними говорить-то, о чем?.. О чем – ясно, но как! Они мне не должны поверить.

«Может быть... Вы на нас только не обижайтесь, но, может быть, с кем-нибудь еще посоветоваться? Вы не подумайте, что мы не доверяем, но папа наш... Это все неожиданно... Мы так волнуемся».

А я им отвечу вполне солидно:

«Конечно, это ваше право, и совершенно естественно, что вы волнуетесь, и конечно же я нисколько не возражаю, но у нас нет времени, нельзя терять ни минуты, прошло уже больше шести часов, и не исключено, что придется теперь еще из-за этого делать и резекцию ущемленной кишки».

И тут мне надо будет сказать обязательно, что я не один принимаю решение. Нельзя им говорить, что я главный этой ночью. Это я им после операции, а сейчас я им вот что скажу:

«Видите ли, каждый случай, требующий нашего активного вмешательства, то есть операции, мы решаем коллегиально. И я, и еще один хирург, дежурный сегодня. Мы оба посмотрели, и оба решили, у обоих нет и тени сомнения. А два хирурга, думающие одинаково об одном и том же, – это уже много. У нас нет времени ждать и консультировать. У вашего папы нет времени».

Конечно, мне бы хоть какая-нибудь болезнь для солидности. Скажем, гипертония – я уже буду значительно увереннее, весомее, солиднее.

А когда я сошлюсь на второго хирурга, они с легкой совестью скажут мне:

«Да, да. Конечно, конечно, доктор. Вы делайте, как надо. Мы понимаем. Что делать? Но вы и нас поймите – это ж наш отец».

И я им скажу – я выше их, я сверху глядеть на них буду, – я по возможности солиднее им скажу:

«Да. Его готовят сейчас к операции, и я тоже сейчас иду мыться и буду оперировать».

Тут надо будет им ввернуть, что такая операция для нас не редкость и я уже таких операций сделал много. Это я им обязательно вверну как-нибудь.

А теперь они обязательно спросят:

«А кто будет его оперировать?»

И я отвечу, улыбнувшись:

«Всей бригадой навалимся. И я, и второй дежурный. Оба будем оперировать».

Девочки эти, нежные, интеллигентные, они наверняка будут говорить так:

«Спасибо, доктор, а можно нам подождать здесь до конца? Нам ведь скажут, как она пройдет?»

«Ну, во-первых, спасибо не надо говорить заранее: мы, хирурги, народ суеверный, как летчики, шахтеры, моряки. Спасибо скажете потом. А подождать, конечно, можно. После операции я сам спущусь к вам и все расскажу».

А после операции они, наверное, попросят разрешить кому-нибудь посидеть а отцом. Но я им на это согласия не дам:

«Нет, нет. Сегодня этого делать не надо, ни к чему, а вот завтра утром придете ко мне, и я вас пропущу».

А утром я попрошу шефа разрешить мне пропустить кого-нибудь из этих девочек. Шеф мне, конечно, скажет:

«Больно умный. Пусть придут ко мне, попросят, и тогда я разрешу, наверное. Должен быть порядок, и хозяином порядка должен быть шеф, а не юные умники. Ты дежуришь ответственным дежурным не потому, что ты умный, а потому, что исполнительный. Помни это».

Но я его уговорю и сам им разрешу пройти к отцу.

Я посмотрел на себя в зеркало.

Вот сейчас войду к ним высокий, стройный и голубоглазый. Ну и пусть еще не солидный. Зато умный, а шеф пусть думает, что исполнительный.

Я открыл дверь и прошел в посетительскую. На скамейке сидят две девушки. Я подошел к ним.

– Вашего отца надо оперировать.

– А что с ним?

– У него ущемление грыжи.

– Вы доктор его?

– Да, я дежурный хирург.

– Ну что ж, мы так и думали. А когда нам можно будет узнать, как его дела?

– Завтра утром придете, и мы вам все расскажем.

– Мы обе завтра утром заняты, а придет мама, ей можно будет пройти к отцу?

– Я думаю, что заведующий пропустят. Обратитесь утром к нему.

– А у кого она узнает про операцию?

– Спросит, в какую его положили палату, и узнает у палатного врача.

– Спасибо, доктор. С ним можно будет попрощаться нам?

– Только быстро. Нам уже надо его на операцию брать.

Я пошел в отделение, на операцию. Надо побыстрее его соперировать, и, может, успеем еще отдохнуть, хоть немного. Устали мы сегодня здорово. Скоро уже и ночи конец.

1974 г.