Текст книги "От Ханаана до Карфагена"

Автор книги: Юлий Циркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Во-вторых, эта территория, хотя, по-видимому, и пострадала, в целом избежала не только этнической, по и политической катастрофы. Основные города Финикии продолжали существовать. Обычно говорят о разрушении Сидона филистимлянами из Аскалона, но в кратком сообщении Юстина собственно о разрушении ничего не говорится. Если оно и произошло (что вполне возможно, ибо иначе зачем было по крайней мере части сидонян покидать свой город), то вскоре Сидон был восстановлен и позже останется одним из важнейших городов Финикии. В этих городах сохранялась старая экономическая, политическая и культурная жизнь, хотя развивалась она уже в новых условиях.

В-третьих, вскоре после отражения нападения «народов моря» Египет вступил в полосу глубокого упадка. Страна практически распалась на две части – северную, столицей которой был Танис в Дельте, и южную, в которой правили жрецы Амона в Фивах. Ни о каком политическом влиянии вне собственно долины Нила не могло быть и речи. В результате финикийские города стали полностью независимыми, хотя уважение к культуре и традициям Египта еще осталось.

В-четвертых, упадок коснулся не только Египта. В упадок пришла Ассирия, одно время претендовавшая на значительную политическую роль в Передней Азии. Касситская Вавилония и Элам терзали друг друга взаимными нападениями и не могли претендовать на господство во всем регионе. Еще важнее оказалась гибель великого Хеттского царства и микенских государств Греции. В условиях крушения или упадка ранее крупных держав начался подъем более мелких государств, как новых, возникающих преимущественно на племенной основе (арамеи в Сирии и евреи в Палестине), так и старых городов-государств Финикии. Политическая карта Передней Азии усложнилась. И финикийские города заняли на ней видное место.

В-пятых, гибель микенских государств надолго выбила греков из международной морской торговли. Можно спорить, существовала ли микенская талассократия (т. е. господство микенцев на море), но то, что микенская морская торговля была чрезвычайно активна, в этом нет сомнений. Теперь у финикийских морских торговцев исчезли весьма влиятельные греческие конкуренты. Не менее важное значение имело уничтожение Угарита. После крушения этого очень важного торгового центра главными представителями Востока в средиземноморской торговле становятся финикийцы (а если быть точнее, тирийцы).

Все это стало основой для расцвета Финикии в конце II – начале I тысячелетия до н. э.

Глава 5
Финикия в конце II тысячелетия до н. э

Крушение египетской мощи окончательно освободило финикийские города от подчинения Египту. Еще сравнительно недавно любой финикийский правитель униженно именовал себя слугой фараона и умолял его о помощи, приблизительно около 1066 г. до н. э. (Коростовцев, 1960, 35) библский царь Чекер-Баал гордо говорит египетскому посланцу Ун-Амуну: «Разве я твой раб? Разве я также раб пославшего тебя?» (Ун-Амун, 2, 12–13). Это освобождение происходило достаточно давно. Тот же Чекер-Баал утверждает, что уже при его отце отношения с Египтом строились на основе равноправия (Ун-Амун, 2, 12). Более того, библский царь говорит о посланцах фараона, которые семнадцать лет держались в заключении в Библе и там умерли (Ун-Амун, 2, 51–52). Совершенно неизвестны причины этого заключения, но сам его факт ясно свидетельствует о полном пренебрежении библского правителя к египетскому фараону и его представителям. Этого фараона именуют Хаэмуасом. Хаэмуас – одно из имен либо Рамсеса IX, либо Рамсеса XI (Коростовцев, 1960, 57). Может быть, речь идет о Рамсесе XI, хотя египетская власть в Сирии и Палестине, вероятно, уже не существовала после Рамсеса VI (Helck, 1962, 249; Cerny, 1975, 615), но Рамсес IX был еще относительно сильным государем. Он успешно воевал с ливийцами, поддерживал отношения с палестинским городом Гезером (Перепелкин, 1988, 561; Нelck, 1962, 249), и Египет при нем еще сохранял свое единство. При Рамсесе XI положение радикально изменилось. Юг полностью отпал, а его фактический правитель Херихор, может быть, еще при жизни самого Рамсеса, принял царский титул. То, что Рамсес XI правил (точнее, номинально царствовал) не менее 27 лет, т. е. много дольше, чем его предшественники (Перепелкин, 1988, 570), в условиях резкого упадка центральной власти можно объяснить только незначительностью этой фигуры. С таким безвластным фараоном уже можно было не считаться, но это не означает, что связи между Египтом и Финикией были прерваны. Они оставались достаточно оживленными. Нибл поддерживал тесные торговые контакты (состоял в «товариществе») с правителем Северного Египта Несубанебдедом. В египетском тексте «Путешествия Ун-Амуна в Библ» (1, 59) употреблено семитское слово «хубур», это дает возможность думать, что такая форма объединения сил и средств для совместных предприятий (преимущественно, видимо, торговых) была финикийским изобретением. Можно предположить, что, не имея сил для самостоятельных подобных предприятий, финикийские правители и отдельные крупные предприниматели составляли такие «товарищества» с иностранцами. То, что партнером библского царя выступает танисский правитель, говорит о равенстве обоих партнеров и о том, что в данном случае это «товарищество» было межгосударственным. Последнее, однако, было не единственной формой такого объединения. Далее (1, 59-2, 2) упоминается о существовании такого же «хубура» между сидонскими кораблями и неким Уректером. Контекст не оставляет сомнения в том, что последний, как и Несубанебдед, обитал в Египте, скорее всего в том же Тайнее. Кем был этот Уректер, в повествовании о злоключениях Ун-Амуна не уточняется. Ясно, что он был не-египтянином, вероятнее всего, купцом или даже главой целого торгового дома (Helck, 1962, 372, 462). Когда библский царь говорит о пятидесяти сидонских кораблях, находившихся в «товариществе» с Уректером, он умалчивает об их статусе. Так что совершенно не исключено, что эти суда принадлежали не сидонскому царю, а сидонским купцам.

В тексте «Путешествия Ун-Амуна» только мельком упоминается Тир (1, 28). Это не означает, что Тир в то время, т. е. в первой половине XI в. до н. э., был незначительным городом. Само упоминание Тира свидетельствует о его значении как промежуточной стоянки на пути из Египта в Библ. Но еще важнее другое. Содержанием «Путешествия Ун-Амуна в Библ» был рассказ о поездке египетского посланца за лесом именно в Библ. Следовательно, Библ еще оставался главным пунктом связи между Египтом и финикийским побережьем, как это было и в течение предыдущего тысячелетия. Тир же в этом отношении интересовал египтян гораздо меньше. Уже отмечалось, что направлением его интересов было, скорее, западное. И здесь возникает вопрос, насколько эти интересы могли быть удовлетворены в конкретной обстановке XII–XI вв. до н. э.

В годы и десятилетия, предшествующие гибели государств Микенской Греции, флот этих государств являлся значительной силой. Разрушение Микен и ряда других городов Эллады нанесло греческому флоту и их морской торговле сильнейший удар. Греция надолго перестала играть активную роль в мореплавании и торговле. Сохранившиеся греческие города, как например, Афины, оказываются в изоляции от внешнего мира (Ленцман, 1963, 202–208). Уже говорилось, что гибель Угарита принесла выгоду финикийцам, особенно тирийцам, освободившимся от угаритской конкуренции, но в результате на побережье к югу от Финикии появились новые народы – филистимляне и чекеры.

Центрами поселившихся в Палестине филистимлян были пять городов, образовавших союз – Пятиградье. Три из них – Газа, Аскалон и Ашдод – находились на побережье, но гавани их были довольно посредственными (Vaux, 1969, 491) – Библейские рассказы о борьбе израильтян с филистимлянами рисуют последних народом, заинтересованным, скорее, в земле, чем в море. Конечно, это может быть аберрацией, вызванной характером источника: филистимляне были соперниками евреев в борьбе за господство над территорией Палестины, а не над морем, поэтому морские интересы филистимлян авторов Библии не интересовали. С другой стороны, исследование показывает, что именно филистимляне ввели на Ближнем Востоке тот вид кораблей, который позже будет заимствован финикийцами и станет одним чз составных частей финикийского флота – так называемых коней (Raban, Stieglitz, 1991, З6). Поэтому полностью отвергать филистимлян как кораблестроителей едва ли стоит. В то же время едва ли надо полагать, что до нанесения филистимлянам жестокого удара Давидом в X в. до н. э. Тир не мог быть процветающим морским центром (ср… Mazar, 1986, 75). Нам просто об этом ничего не известно. Косвенные данные говорят, что напали аскалониты на Сидон по суше, а не по морю. Ун-Амун о филистимлянах вообще не упоминает. В тексте его рассказа в данном месте нет никакой лакуны, и из него ясно, что первую остановку египетский посланец сделал в чекерском Доре (1, 8–9).

Кроме города Дора, Ун-Амун называет и одиннадцать чекерских кораблей, которые прибыли в гавань Библа, чтобы уничтожить отправляемые оттуда в Египет корабли с лесом (2, 62–64, 72). Отсюда порой делается вывод, что речь идет якобы о чекерских пиратах, которые вместе с филистимскими господствовали на море у восточного побережья Средиземного моря и препятствовали мореплаванию (например, Aubet, 1994, 36). В начале своего пути Ун-Амун посетил Дор, не встретив никакого препятствия. Более того, дорский правитель поставил ему хлеб, вино и мясо (1, 9—10), что явно облегчило дальнейшее путешествие. Когда же один из членов команды Ун-Амуна обокрал его, правитель Дора предпринял меры для отыскания вора и совершенно логично и законно отказался возместить убыток, ибо виновником был не его подданный (1, 10–26). После прибытия чекеров в Библ они обосновывали свое требование уничтожить корабли Ун-Амуна тем, что на них отправляются в Египет их враги (2, 72). Видимо, за более чем год, который Ун-Амун провел в Библе (2, 65–67), возникла какая-то враждебность между чекерами и египтянами, поэтому последние стали восприниматься как враги[5]5
  То, что речь идет именно о судах с врагами, доказано филологическим комментарием М. А. Коростовцева, сделанным им с учетом предшествующих работ (Ростовцев, 1960, 84).


[Закрыть]. Но даже если чекеры действительно являлись пиратами, то они все равно не могли полностью закрыть все иноземное судоходство по Средиземному морю. Приведенные выше сведения о кораблях Библа и Сидона, находившихся в «товариществе» с египтянами, свидетельствуют о сравнительно интенсивном мореплавании между финикийским побережьем и Египтом. По-видимому, чекеры обладали значительной морской силой, ибо едва ли их флот ограничивался теми одиннадцатью кораблями, которые прибыли в Библ за Ун-Амуном, но даже при такой ситуации они не смогли помешать Ун-Амуну добраться до Кипра (2, 74–75).

Доказательством существования активного мореплавания и в это сложное время является находка следов кораблекрушения у мыса Гелидония на южном берегу Малой Азии. Корабль, затонувший около 1200 г. до н. э., перевозил груз различных медных и бронзовых предметов, в том числе четыре крупных медных слитка в форме бычьей шкуры, которые раньше считали своеобразной формой денег. Сейчас установлено, что все эти предметы, включая слитки, предназначались для дальнейшей переплавки. Большинство этих вещей происходило с Кипра, а слитки даже имели знаки кипро-минойского письма, но сам корабль кипрским не был. Вещи, найденные в кабине экипажа, недвусмысленно указывают на сиро-финикийское происхождение судна и его команды. Учитывая, что Внутренняя Сирия в это время была практически отрезана от моря, можно смело говорить о финикийском корабле и его экипаже (Bass, 1966, 140–142; Rachet, 1983, 367–368). Финикийские торговцы взяли, по-видимому, груз на Кипре и направились с ним в Эгейский бассейн или даже дальше. Были ли они тирийцами, сказать на основании находки невозможно. Но, учитывая западное направление именно тирских торговых кораблей, где Кипр был необходимым промежуточным пунктом, это можно предполагать с большой долей вероятности.

Таким образом, нет никаких сомнений для предположения о сохранении Тиром своих интересов в мореплавании и морской торговле в западном направлении.

На рубеже XII–XI вв. до н. э. неожиданно для финикийцев возникла новая опасность. После некоторого времени упадка снова подняла голову Ассирия, и ее царь Тиглат-Паласар I (1115–1077 гг. до н. э.) предпринял ряд то ли грабительских, то ли завоевательных походов (Дьяконов и др., 1988, 105–109). Во время одного из них ассирийский царь завоевал страну Амурру (данное царство уже не существовало, так, вероятно, называлась западная часть Сирии, прилегающая к Ливану) и, перейдя через Ливан, вторгся в Финикию. Библ, Арвад и Сидон заплатили ему дань. При этом о боях с финикийцами ассирийский царь не сообщает: по-видимому, цари этих городов, испуганные ассирийским нашествием, предпочли «добровольной» выплатой дани откупиться от нашествия. Тиглат-Паласар вступил в Арвад и по морю (видимо, на арвадском корабле) дошел до Цумура, по пути убив дельфина или нарвала (ANET, 275). Характерно, что Тир в сообщении о победах Тиглат-Паласара I не упоминается. Едва ли это надо интерпретировать как отсутствие самостоятельности этого города (ср.: Mazar, 1986, 66). Вероятнее, что по каким-то причинам ассирийский царь не двинулся на юг дальше Сидона.

В рассказе о подвигах ассирийского царя говорится о его морском путешествии из Арвада в Цумур. Следовательно, Цумур тоже входил в территорию, подчиненную Тиглат-Паласару I. В то же время не говорится о дани этого города. Видимо, Цумур, игравший большую роль в предшествующее время, в конце ХII в. до н. э. уже прежнего значения не имел и, возможно, даже не был самостоятельным. Страбон (XVI, 2, 12) говорит, что область этого города разделили между собой жители Арвада. Связь Цумура с Арвадом вытекает и из рассказа о победах Тиглат-Паласара I. Можно думать, что в период бурных событий, связанных с отступлением Египта и гибелью царства Амурру, Цумур был захвачен Арвадом и включен в его владения (ср.: Helck, 1962, 314).

Однако это ассирийское вторжение осталось единичным эпизодом (Branden, 1975, 149). Сам Тиглат-Паласар I даже не пытался закрепиться на заевфратских землях, а вскоре после его смерти Ассирия вновь вступила в полосу глубокого упадка (Дьяконов и др., 1988, 109–110). Так что это нашествие не оставило глубокого следа в финикийской истории, и финикийские города после него оставались независимыми.

Глава 6
Первый этап финикийской колонизации

События, происходившие вокруг Финикии, оказали на нее значительное влияние. Очень важным стало вытеснение ханаанеев из Внутренней Сирии и Палестины. Уже говорилось, что многие из них переселялись на побережье, где еще оставались независимыми ханаанские, т. е. финикийские, города. Если говорить о Палестине, то, как уже отмечалось, наиболее жестоким было отношение к ханаанеям в первое время еврейского завоевания страны. В Библии имеются указания на столкновения евреев и непосредственно с финикийцами, которых они в отличие от родственных им ханаанеев именуют сидонянами (Mazar, 1996, 66–67). Так, намек на такие столкновения содержится в Книге Судей (X, 12), где сидоняне перечисляются вместе с другими врагами Израиля. В Книге Иисуса Навина (XI, 8) говорится о преследовании врагов вплоть до Сидона Великого. Этот город упоминает ассирийский царь Синахерриб среди городов царя Лули (Элулая) (ANET, 287). Следовательно, речь идет о собственно Финикии. Едва ли отношения между ханаанеями и вторгнувшимися в Сирию арамеями были более «мягкими», особенно на начальном этапе арамейского завоевания Сирии. В результате, как уже говорилось, в Финикии, по-видимому, сконцентрировалось довольно значительное население, что, в свою очередь, не могло не создать в стране демографическое напряжение. Может быть, как некоторый ответ на такую ситуацию (Wagner, 1991, 411–416) стало распространение жертвоприношения mlk (молк).

Единственным радикальным средством «снятия» демографического напряжения было переселение части «излишнего» населения. Юстин (XVIII, 4, 2) упоминает о решении тирийцев (реально тирского правительства) основать Утику в Африке из-за обилия в Тире жителей и необходимости высылки молодежи, т. е. наиболее активных и беспокойных элементов населения. О попытке уменьшить количество населения как об одной из причин финикийской колонизации говорит Саллюстий (lug. 19, 1). Однако с делать это в непосредственной близости от самой Финикии было невозможно. Палестина являлась ареной ожесточенной борьбы различных народов, а в Сирии все более укреплялись арамеи. Не закончившиеся еще перемещения народов к северу от Финикии не давали возможности обосноваться и в этом регионе. Оставался один путь – на запад, через море. А в этом направлении, как говорилось выше, действовал именно Тир, поэтому он и стал, по существу, единственной метрополией финикийских колонистов.

Непосредственным толчком к началу колонизации мог стать страх перед ассирийцами, что не надо переоценивать, но и не следует этим пренебрегать. Именно в конце XII в. до н. э., как мы уже видели, Тиглат-Паласар I совершил свой поход в Финикию. Тир не стал данником ассирийского царя, и связь этого феномена с первым этапом колонизации может быть не случайной.

Сама проблема существования этого этапа очень спорна. Большинство специалистов решительно отвергают его наличие и считают, что финикийская колонизация не началась ранее IX в. до н. э., соглашаясь в лучшем случае видеть в сведениях о финикийском присутствии за морем указания на предколонизацию (Muhly, 1985, 179–180; Moscati, 1989, 43 и др.). Но есть ученые, стоящие на традиционной точке зрения и принимающие «высокую хронологию» финикийской колонизации (Шифман, 1963, 6–37; Katzenstein, 1973, 75; Negbi, 1985, 222; Stieglitz, 1990, 11; Huss, 1990, 5). Такая спорность самого вопроса заставляет сначала рассмотреть имеющиеся сведения об этом этапе финикийской колонизации.

Фукидид (I, 8) упоминает вместе финикийцев и карийцев в качестве пиратов, обосновавшихся на островах Эгейского моря. Но несколько дальше историк говорит уже только о карийцах, в том числе об их изгнании с этих островов критским царем Ми-носом. О карийском пребывании на островах, подчинении Миносу и их последующем изгнании говорит и критская легенда, Сохраненная Геродотом (I, 171), и воспоминания о карийском господстве на море, которые дошли до раннехристианской хронографии (Kammenhuber, 1979, 119; ср.: Thomson, I960, 130–137). Можно спорить о существовании или интерпретации исторической основы в этих сказаниях, но ясно, что сообщение об изгнании с островов относится только к карийцам, но не к финикийцам. Из сообщения Фукидида не вытекает и одновременность их пребывания на островах, а только констатация самого факта о пребывании тех и других до прихода туда эллинов.

Геродот (II, 44; VI, 47) и Павсаний (II, 25, 12) говорят об основании финикийцами храма Геракла, т. е. Мелькарта (Berchem, 1967, 88—107; Berquist, 1973, 35; Gras, RouIIIard, Teixidor, 1989, 49–50), на Фасосе и о разработке ими золотых рудников между Энирой и Кинирой. Эти названия, по крайней мере последнее, считаются семитскими (Salviat, 1962, 108–109, п. 7; Berchem, 1967, 10, п. 2). Предполагается, что финикийцы добрались до Фасоса через Кос, Эритры и Лемнос (Berchem, 1967, 107–108). Это предположение подтверждается характером и направлением торговых связей доэллинского Фасоса, особенно с Лемносом, который был, по Гомеру (II. XXIII, 745), местом финикийского торжества (Graham, 1978, 90–91). Путь к Фасосу проходил через Родос, где, по Диодору (V, 58, 2), существовали финикийские поселения, основание которых он приписывает Кадму. Родосские историки называют главой финикийцев на этом острове Фаланта (Ath. VIII, З60). Судя по рассказу Афинея, финикийцы заняли город Ялис на севере острова, где до этого времени существовало микенское поселение (Meyer, 1979, 1304).

На юге Эгеиды финикийцы, по словам Стефана Византийского (та. Μηλος), создали на острове Мелосе одноименный город. Геродот (IV, 147; I, 105) приписывает финикийцам обоснование на острове Фере и постройку святилища на острове Кифере. Павсаний (III, 23, 1) утверждает, что киферское святилище Афродиты было самым древним в Греции и что богиня там представлена вооруженной. Это мало соответствует эллинской богине любви, но зато именно вооруженной представлена финикийская Астарта, с которой обычно отождествляется греческая Афродита на монетах финикийского города Сек-(и в Испании (Garcia у Bellido, 1967, 13). Еще Ф. К. Мовере отмечал, что Родос, Фера, Мелос и Кифера лежат на пути к западу (Movers, 1850, 256).

Фукидид (VI, 2, 6) говорит, что до прибытия греков на Сицилию на ее мысах и ближайших островках обосновались финикийцы. Лингвисты считают семитскими такие сицилийские топонимы, как Тапс, Пахин, Тамариций, Макара, Мазарес (Шифман, 1963, 27–29; Philipp, 1932, 2092; Ziegler, 1923, 2489; Ziegler, 1934, 1281; Berard, 1953, 69–70, 73). Все они расположены на восточном и южном берегах Сицилии, а не на западном, где позже сконцентрировались финикийцы. На самой Сицилии, как будто найдены некоторые следы финикийского присутствия в восточной и южной частях острова (Tusa, 1982, 97).

После Сицилии финикийцы достигли Испанию и Африку. С этим Страбон (I, 2, 3; III, 2, 14), Диодор (V, 20, 35) и Веллей Патеркул (I, 2, 3–4) связывают основание там финикийских поселений. Испания и противолежащий берег Африки были самыми западными регионами финикийской колонизации. Главным центром здесь был Гадес, который, по Страбону (III, 5, 5), был основан после двух неудачных попыток. Возможно, это объясняется сопротивлением местного населения, на что намекает и само название колонии – Гадир, т. е. «укрепление», «защищенное, огороженное место». Может быть, в промежутке между двумя попытками основания Гадеса финикийцы обосновались в Ликсе на африканском берегу (Шифман, 1963, 23–25; Schulten, 1950, 34–35). Во всяком случае, Плиний (XIX, 53) говорит, что ликститское святилище Мелькарта (Плиний его называет Геркулесом) было старше гадитанского. По Патеркулу, через несколько лет после Гадеса финикийцы основали Утику в центре североафриканского побережья.

Итак, намечаются два пути финикийской колониальной экспансии: один – от Родоса вдоль западного побережья Малой Азии до Фасоса; другой – от того же Родоса вдоль южного края Эгейского архипелага до Сицилии, Африки и Испании. Один путь упирался в золотоносный Фасос, другой – в богатую серебром Испанию. Когда же возникли эти пути?

Геродот (IV, 147), опираясь на местное предание, сообщает, что финикийцы прибыли на Феру за восемь поколений до лаконцев. Продолжительность поколения у Геродота колеблется от 30 до 40 лет, но в целом три поколения составляют сто лет (Лурье, 1947, 112; Haw, Wells, 1954, 439; Ball, 1979, 281). Следовательно, финикийцы прибыли на Феру приблизительно на 240 или 320 лет ранее лаконцев. Последние же, как кажется, переселились на Феру в самом начале VIII в. до н. э. (Jeffrey, 1976, 185). Поэтому прибытие финикийцев на Феру надо отнести к первой половине XI или концу XII в. до н. э. С. Маринатос приписывает лаконское завоевание Феры ко времени не ранее 700 г. до н. э., но и он датирует прибытие зуда финикийцев концом микенской или началом протогеометрической эпохи (Marinatos, 1973, 200).

Фукидид (VI, 112) вкладывает в уста мелосцев утверждение, что их община существует уже семьсот лег. Известно, что Фукидид сам сочинял речи в своем произведении, но так, как они могли бы быть произнесены в действительности (Соболевский, 1955, 96–07). Поэтому и в данном случае можно думать, что историк довольно верно передал смысл речи мелосцев. Поскольку эта речь была произнесена в 416 г. до н. э., то основание своей общины жители Мелоса относили к 1116 г. до н. э. Разумеется, само число 700 – круглое, и его нельзя принимать буквально. К тому же это число часто употреблялось просто в значении «много». И все же отбрасывать его полностью нельзя. Не уточняя дату основания мелосского поселения, можно просто отнести это событие к концу XII в. до н. э. И Геродот (VIII, 48), и Фукидид (V, 84, 2), и Ксенофонт (Hell. II, 2, 2, 3) утверждают, что Мелос был спартанской колонией. Спартанцы едва ли могли вывести на этот остров колонию в конце XII в. до н. э. Так что столь высокая дата могла относиться только к первому созданию общины. Учитывая приведенное выше сообщение Стефана Византийского, эта первоначальная община была финикийской.

Датировку финикийских опорных пунктов к западу от Эгеиды дают Мела (III, 46) и Веллей Патеркул (1, 2, 3). Мела утверждает, что гадитанский храм существует со времени Троянской войны. По словам Патеркула, Гадес был основан на восьмидесятом году после падения Трои тирским флотом, который тогда был сильнейшим в мире. В соответствии с традиционной хронологией это дает 1105 г. до н. э. Оба автора связывают время основания Гадеса и его храма с Троянской войной, что может вызывать некоторые сомнения. К этому мы вернемся позже, а пока надо отметить, что эти даты подтверждаются другими источниками, дающими сведения, даты которых не зависят от времени Троянской войны.

Патеркул (I, 2, 4) отмечает, что Утика была основана немного позже Гадеса. В то же время Плиний (XVI, 216) пишет, что храм в Утике, построенный вместе с городом, существует 1178 лет. «Естественная история» была завершена Плинием в 77 г. н. э. Но ясно, что весь этот труд не мог быть написан, а тем более материал для него собран в течение короткого времени. Поэтому отсчитывать время надо не с 77 г., а с более раннего. Но в любом случае слова римского энциклопедиста указывают на конец XII в. до н. э. Псевдо-Аристотель (de mir. ausc. 134), цитируя какие-то «Финикийские истории», говорит, что Утика была построена за 287 лет до Карфагена. В зависимости от того, какую точную дату основания Карфагена мы примем (а их существуют три), мы получаем основание Утики в 1112, 1110 или 1104 г. до н. э., что соответствует датам Патеркула и Плиния.

Таким образом, все дошедшие до нас хронологические указания, в том числе не зависимые друг от друга и не связанные с мифологией, дают близкие даты, укладывающиеся в последнюю четверть XII и, может быть, первую четверть XI в. до н. э.

Все известия об этом первом этапе финикийской колонизации можно разделить на две группы. Первая включает сведения, связанные с храмами и оракулами. К сообщениям относительно храмов Фасоса, Киферы, Ликса и Утики надо прибавить рассказ Страбона (III, 5, 5) об основании Гадеса в соответствии с оракулом Геракла – Мелькарта. Храмы владели обширными сведениями о происхождении и истории святилищ. Можно в связи с этим вспомнить довольно точную датировку тирскими жрецами основания их храма и города, что подтверждается и археологическими данными. Все это позволяет отнестись с большим доверием к храмовой традиции.

Мела, говоря о Гадесе, датирует основание не города, а именно храма. Он родился в Тингентере недалеко от Гадеса. В это время гадитанский храм был очень известен и посещался многими римлянами, так что связанные с ним рассказы вполне могли дойти до будущего географа еще в детстве. Правда, нельзя исключить, что эти первые испанские впечатления могли быть позже дополнены информацией и из других источников.

Одним из источников III книги Страбона считается Посейдоний (Bunnens, 1979, 193). Кроме того, сам Страбон именно в рассказе о Гадесе упоминает Артемидора. Оба эти автора, как подчеркивает Страбон (например, III, 1, 4–5), сами бывали в Испании, в том числе в Гадесе и его районе. При описании гадитанского Гераклейона Страбон (III, 5, 7) цитирует Полибия. Ясно, что из произведений этих писателей Страбон черпал свои сведения об основании Гадеса. Подробности об оракуле бога, повелевшего основать город, и о трехкратных попытках сделать это явно восходят к рассказам самих гадитан, а настойчивая связь с оракулом Мелькарта позволяет считать этих гадитан жрецами храма этого бога.

Плиний, говоря о храме Утики, упоминает наличие в нем балок из нумидийского кедра, сохранявшихся со времени постройки храма, одновременного с основанием города. В западносемитских религиях остатки первоначального строения играют большую роль. Достаточно вспомнить роль Стены Плача в современном иудаизме. И в гадитанском храме деревянные балки не сменялись со времени его создания (Sil. It. III, 17–20). Поэтому нет сомнения в том, что рассказ Плиния в конечном итоге восходит к традиции храма в Утике. Говоря об основании храма в Ликсе, Плиний использует выражение «ut ferunt». Он не уточняет, кто «ferunt». Но то, что речь в данном случае идет именно о храме, а не о городе, позволяет считать источником плиниевского знания жрецов этого храма.

Вторая группа источников о первом этапе финикийской колонизации – сообщения, в которых храм или не упоминается, или упоминается как нечто всем известное. О храме молчат мелосцы. Ради торговли, как говорит Фукидид (VI, 2, 6), финикийцы обосновались на Сицилии и окрестных островках. Диодор (V, 20, 1–2) пишет, что финикийцы, надеясь приобрести большие богатства, направились к Океану и основали на границе Европы Гадес, где находится знаменитый храм Геракла. Веллей Патеркул, говоря об основании Гадеса и Утики, умалчивает о храме, но зато упоминает тирский флот, при этом он датирует основание города примерно на восемьдесят лет позже, чем Мела постройку храма. Псевдо-Аристотель тоже говорит о городе, а не храме. Цитируя какие-то «Финикийские истории», он определяет время основания Утики, исходя из времени основания Карфагена. Следовательно, можно считать, что эти «истории» были произведением карфагенских авторов; возможно, что речь шла об одной из «Пунических историй», упоминаемых Сервием (ad Aen. I, 343; 378). Известно, что в Карфагене существовала обширная литература, хранившаяся в библиотеках, которые после разрушения города были переданы нумидийским царям (Plin. XVIII, 22). От одного из этих царей Саллюстий узнал о ранней истории Африки и истории финикийской колонизации, включенной в мифическую предысторию.

Довольно трудно установить источники Веллея Патеркула. Одним из них был, возможно, Непот (Albrecht, 1992, 843; ср.: р. 383). С другой стороны, Непот несомненно был знаком с произведениями Сосила и Силена, спутников Ганнибала (Nep. Han. 13). У этих авторов Патеркул и мог почерпнуть финикийскую традицию. Последнее предположение подтверждается следующим соображением. Страбон (XVI, 2, 22) говорит, что поэты больше трубят о Сидоне, а Гомер и вовсе молчит о Тире, в то время как колонии, выведенные финикийцами в Ливию и Иберию и по ту сторону Столпов, больше прославляют Тир. Колония по ту сторону Столпов – это, несомненно, Гадес. Трудно сказать, какие города подразумеваются под колониями в Иберии и Ливии, но среди них вполне могла быть Утика (как и Карфаген). Прославление Тира и его морской мощи ясно чувствуется в словах Патеркула.