Текст книги "От Ханаана до Карфагена"

Автор книги: Юлий Циркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Финикийцы сосредоточились в западной части Сицилии, населенной элимами. Если буквально следовать Фукидиду, к этому времени уже существовал союз между финикийцами и элимами (Ильинская, 1987, 41). Учитывая довольно долгое пребывание финикийцев в Сицилии и их заинтересованность в мирных отношениях с туземцами, занимавшими важное стратегическое положение на пути далее к западу к Испании, к северо-западу к Сардинии и к юго-западу к Африке, в этом нет ничего невероятного. Думается, что в условиях греческого натиска с востока без союзных или, во всяком случае, мирных отношений с элимами финикийцы вообще не могли бы обосноваться в этой части острова. Элимы были довольно развитым народом, у них уже существовало по крайней мере два города, а может быть, и больше. В этих городах довольно явственно ощущается финикийское влияние, и все немногое, что известно об отношениях между элимами и сицилийскими финикийцами, показывает, что эти отношения были мирными и, может быть, даже дружественными (Tusa, 1985, 324–337; Baurain, Bonnet, 181). Другой причиной обоснования на западе Сицилии Фукидид называет близость к Карфагену. Думается, что в данном случае сам Фукидид или Антиох допустили определенный анахронизм, ибо в конце VIII в. до н. э. Карфаген, хотя уже и существовал, едва ли был столь значительным центром, чтобы определить выбор места сицилийскими финикийцами, но удобная связь с другими финикийскими колониями, в том числе африканскими, конечно, могла играть некоторую роль (ср.: Berard, 1957, 249).

Фукидид говорит, что финикийцы стали жить в Мотии, Солунте и Панорме, поселившись вместе – ξυνοικισαντες. Это, однако, не означает, что до этого они не имели собственных поселений, а жили рассеянно среди туземцев, занимаясь там ремеслом и торговлей (Ильинская, 1987, 41, 48). Позже в Испании в условиях экономического и, может быть, политического кризиса финикийцы, жившие на средиземноморском побережье, покинули большинство своих прежних небольших поселений и сселились в три более значительных города – Малаку, Секси и Абдеру. Если иметь в виду существование отмеченных ранее семитских топонимов на востоке и юге Сицилии, можно предположить, что там существовали именно финикийские поселения.

Фукидид говорит, что финикийцы поселились на западе Сицилии, когда на остров прибыло много греков (πολλοι). И ионийская, и дорийская колонизация Сицилии была во многом вызвана аграрным перенаселением (Фролов, 1988, 170–171, 181), так что уже сразу эллинов на острове должно было быть относительно много, и количество их сравнительно быстро увеличивалось. Едва ли промежуток между первым появлением греков на восточном побережье Сицилии и отступлением финикийцев в ее западную часть был длительным.

Исследование хронологии греческой колонизации в Сицилии показывает, что первая греческая колония на этом острове – Наксос – основана в 724/3 г. до н. э., а в следующем году возникли Сиракузы, и далее колонии появляются в начале 20-х годах VIII в. до н. э. (Compernolle, 1960, 419, 429) – Вероятнее всего, именно этим временем надо датировать основание финикийских городов на западе острова. Самые ранние раскопанные могилы Мотии датируются концом VIII или самым началом VII в. до н. э. (Tusa, 1976, 596; Tusa, 1982, 103; Les Pheniciens, 1997, 238). Основание же города, естественно, относится к несколько более раннему времени. Мотия была расположена на небольшом островке площадью около 45 га, менее чем в одном километре от западного побережья Сицилии. Возможно, что сначала финикийцы заселили не весь островок, так как в его северной части располагался некрополь, а финикийцы обычно устраивали его вне города. Только позже, когда в первой половине VI в. до н. э. город был окружен стеной, перерезавшей старый некрополь, был устроен новый, уже на противоположном берегу Сицилии, в Бирджи. На юге острова находился порт Мотии, действительно позволявший установить удобную связь с Северной Африкой. Месторасположение Мотии полностью соответствует описанию тех мест Сицилии, где финикийцы создавали свои колонии или фактории (Thuc. VI, 2, 6).

Этому описанию соответствовало и месторасположение Солунта. Долгое время точное место было неизвестно, ибо этот город был разрушен сиракузским тираном Дионисием и позже восстановлен на другом месте. Новый Солунт находился на высоком мысе, хорошо защищаемом и дававшим возможность установить контакты прежде всего с Сардинией, где тоже обосновались финикийцы. Старый Солунт, вероятнее всего, находился поблизости от своего преемника (Les Pheniciens, 1997, 240–242), и действительно он был недавно найден на высоком мысе, выделяющемся в море (De Vido, 1998), следовательно, соответствовал условиям для поселения сицилийских финикийцев.

Местоположение третьего города, упомянутого Фукидидом, этим условиям не отвечает. Он располагался в глубине небольшого залива, обладал плодородными окрестностями и имел, по словам Диодора (XXII, 10, 4), самую прекрасную гавань во всей Сицилии. Такое несколько необычное для других финикийских поселений Сицилии положение позволяет предположить, что Панорм был основан позже двух других городов (Berard, 1957, 250–251), но в любом случае его основание было не позже середины VII в. до н. э. или много раньше (G. Charles-Picard, 1980, 15; Tusa, 1982, 99). Залив, по обеим сторонам которого были расположены Панорм и Солунт, открывал путь и в Италию, и в Сардинию. Таким образом, все три финикийских города Западной Сицилии были удобно связаны с другими территориями, где разворачивалась финикийская колонизация.

Неизвестно, сопровождалась ли концентрация финикийцев на западе Сицилии притоком новых колонистов. Правда, в Мотии в середине VII в. до н. э. происходят значительные изменения: строятся святилища, возникает ремесленный квартал, может быть, несколько позже создается тофет (Aubet, 1994, 204–205), но связано ли все это с прибытием новых иммигрантов или развитием самого города, в том числе естественным ростом населения, мы определенно не знаем.

Если в Сицилии можно говорить об изменении или, пожалуй, даже о сокращении сферы финикийской колонизации, то многие другие территории центра и запада Средиземноморья стали новыми районами колониальной экспансии финикийцев по сравнению с первым этапом. В первую очередь речь идет о небольших, но очень важных островах между Сицилией и Африкой. Обладание ими определяло господство в западносредиземноморских водах. Наиболее значительный из них – Мелита (совр. Мальта). Диодор (V, 12, 3–4) пишет, что это был богатый остров, имевший хороший порт и славившийся своими ремесленниками, особенно ткачами. На этом острове и находилась колония финикийцев, которые использовали его для ведения торговли вплоть до океана. Затем историк говорит о соседнем острове Гавлосе (нынешний Годзо), также имевшем хорошую гавань, на котором тоже была финикийская колония. Раскопки на Мелите показали, что местный вариант финикийской культуры имеет мало сходства как с сицилийским, так и с африканским вариантами: Финикийцы, поселившиеся на этом острове, скорее поддерживали связи с греками из Восточной Сицилии, чем с соотечественниками из Западной (Воnnаnо, 1988, 425). Зато обнаружены ясные черты сходства финикийского материала Мелиты с находимым на крайнем западе финикийского мира – в Испании и западной части Северной Африки, с одной стороны, и Кипром, Финикией и Палестиной – с другой (Ciasca, 1978, 74–75; Ciasca, 1982, 141–148; Acquaro, 1987, 126–127; Aubet, 1994, 206). Это подтверждает слова Диодора о роли Мелиты в торговле между востоком и крайним западом Средиземноморья. Мелита в первую очередь играла роль промежуточной базы в восточно-западных контактах (Воnnаnо, 1988, 421–422; Les Pheniciens, 1997, 256).

Однако пока самые древние следы финикийского присутствия находятся не на побережье, а во внутренней, наиболее высокой части острова: там самые ранние могилы датируются второй половиной VIII в. до н. э. (Aubet, 1994, 206; Said-Zamit, 1997, 165, 176), а для следующего века можно говорить уже о достаточно стабильном поселении финикийцев (Ciasca, 1982, 139–140). Второй район обоснования финикийцев на Мелите – окрестности залива Марсакслокк на юго-западном берегу острова. Там существовало знаменитое святилище Астарты, восходящее к VIII–VII ив. до н. э. (Parrot, Chehab, Moscati, 1975, 197). Может быть, как в Китии, именно этот храм был центром объединения местных финикийцев. Как и храм в Китии, он не был создан финикийцами на пустом месте. Задолго до прибытия тирийцев здесь существовало значительное местное святилище, посвященное, по-видимому, богине плодородия, которая была воспринята финикийцами как местная разновидность Астарты. Финикийцы обосновались здесь не позже конца VIII в. до н. э. (Moscati, 1992, 86). Их колонизацию на Мелите отличает одна очень важная черта: финикийцы селились в уже существующих туземных поселках или, по крайней мере, в зонах, сравнительно плотно населенных туземцами (Ciasca, 1982, НОНІ, 149–150).

Другим новым районом финикийской колонизации явилась Сардиния. Стратегическое положение этого острова было очень важным. Он открывал путь к Средней Италии, Корсике и Галлии, с одной стороны, и к Испании через Балеарские острова – с другой. Сама Сардиния была богата серебром, свинцом, медью, железом (Guido, 1963, 151–155; Ridgway, 1980, 59–81), славилась и своим плодородием (Polyb. I, 79). Традиция отмечает древние связи этого острова с Африкой и Испанией (Кац, 1972, 93–108). По Павсанию (X, 17, 5), иберы под предводительством Норака основали на юге Сардинии город Нору. Солин (IV, 1) связывает Норака с Тартессом, расположенным в Испании. Видимо, в этом предании отразились древние связи Сардинии с Испанией, что подтверждено археологическими данными (Pallottino, 1952, 147).

Едва ли случайно, что именно в Норе была найдена самая древняя финикийская надпись Западного Средиземноморья (CIS 1, 144). Хотя она была найдена еще в 1773 г., ее чтение и интерпретация до сих пор вызывают бурные споры (Pekham, 1972, 459; Bunnens, 1979, 30–41; Gibson, 1982; Negbi, 1992; Aubet, 1994, 183–185; Frendo, 1996, 8–11). Вероятнее всего, датируется она IX в. до н. э. (Bunnens, 1979, 40). По недавней интерпретации, речь в ней идет о неудачной экспедиции в Таршиш (т. е. Испанию) некоего Шабона, который там погиб, а его сын Милкйатон увел корабли в Сардинию и в благодарность за спасение, вероятно, и поставил эту надпись (Frendo, 1996, 9) – Тщательный лингвистический анализ, проведенный исследователем, и оценка общей исторической обстановки, как и учет традиции о связи Норы с Испанией, делают эту интерпретацию наиболее достоверной, хотя и не снимают все вопросы, связанные с толкованием надписи. Приблизительно к тому же времени относятся несколько мелких фрагментов финикийских надписей из той же Норы и из Босы (Negbi, 1992, 610–611). Все эти надписи и их остатки относятся ко времени, предшествующему собственно финикийской колонизации Сардинии. Возможно, в это время остров интересовал финикийцев не сам по себе, а как промежуточный пункт по пути в Испанию. Положение изменилось в VIII в. до н. э.

В первой половине VIII в. до н. э. район Тирренского моря привлекает внимание греков. Первую колонию здесь основали эвбейцы из Халкиды и Эретрии на острове Питекуссе (Strabo V, 4, 9). Точная дата создания этой самой древней греческой колонии на Западе неизвестна, но ее можно отнести ко второй четверти VIII в. до н. э. (Berard, 1957, 52; Dominguez Monedero, 1987, 34–35). И хотя уже в том же VIII в. до н. э. остров был покинут, и греки, перебравшись на материк, основали Киму (Кумы), в первой половине и середине столетия эта эвбейская колония играла в Тирренском море значительную роль. И уже в самых древних слоях этой колонии найдено значительное количество восточного материала, что позволяет говорить не только о контактах колонистов с финикийским миром, но и, видимо, о поселении финикийцев в самой колонии (Buchner, Ridgway, 1983, 9; Dominguez Monedero, 1987, 52–60; Moscati, 1989, 57–58; Botto, 1995, 46) Таким образом, можно говорить, что в отличие от происходившего в Сицилии здесь явно наблюдается самое тесное сотрудничество греков и финикийцев. Возможно, что греки и финикийцы вместе пытались обосноваться и в Средней Италии (Botto, 1994, 45–49). Однако, хотя сотрудничество с эллинами доставляло финикийцам определенные выгоды, они стремились к занятию самостоятельной ниши в этом регионе, каковой стала Сардиния.

Может быть, можно говорить об установлении определенных зон влияния в Тирренском регионе. В эллинскую зону входила его юго-восточная часть, включающая побережье Южной Италии. Северо-восточная стала зоной интересов этрусков, у которых в это время или несколько позже (но не позже начала VII в. до н. э.) происходило становление собственно этрусского общества (Pallottino, 1963, 128). Юго-западная часть региона с Сардинией вошла в финикийскую зону. Возможно, определенным знаком такого разграничения зон явилось основание греками Кимы. По Страбону (V, 4, 4), этот город был создан халкидянами и кимейцами (то ли из Эолиды, то ли с той же Эвбеи) и являлся самым древним (πρεοβυτατη) из всех италийских и сицилийских греческих колоний. Основание Кимы было, вероятнее всего, связано с прибытием нового притока колонистов из метрополии (Dominguez Monedero, 1987, 71), хотя несколько позже и жители Питекуссы были вынуждены покинуть свой остров и переселиться в Киму (Strabo V, 4, 9). Основание Кимы, несомненно, усилило эллинское влияние в регионе и могло способствовать разграничению сфер влияния. Точная дата создания этой колонии неизвестна, но, исходя из указания Страбона, ее надо считать предшествующей основанию Наксоса и других колоний в Сицилии, т. е. до 30-х годов VIII в. до н. э. (Berard, 1957, 51–52). Раскопки в Киме и окрестностях еще не дали возможность уточнить время основания греческого города, но догреческие могилы, обнаруженные в этом районе, приблизительно указывают на период до середины VIII в. до н. э (Dominguez Monedero, 1987, 77). Поэтому можно думать, что греческая Кима возникла около этого времени. Если это так, то основание Кимы примерно совпадает с основанием Сульха в Сардинии, с чего начинается, собственно, финикийская колонизация на этом острове. Вполне возможно, что такое совпадение не случайно и отражает предположенное выше разделение сфер влияния. Надо, однако, подчеркнуть, что границы между зонами не были четко определены и замкнуты, а были открыты для взаимодействий. В то же время «прозрачность» этих достаточно условных границ не мешала их тщательному соблюдению. Финикийцы так и не смогли обосноваться на Апеннинском полуострове, а греки прочно утвердиться на Сардинии. Когда же этруски основали в Кампании свои колонии, особенно сравнительно близкие к Киме Капую и Нолу, это, по-видимому, положило конец их дружеским отношениям (Залесский, 1965, с. 100; ср.: Немировский, 1983, 150).

В настоящее время самой ранней финикийской колонией в Сардинии надо считать Сульх (Сульцис). Он был основан приблизительно в середине VIII в. до н. э. на юго-западном побережье Сардинии на небольшом островке у самого сардинского берега (Moscati, 1989, 132; Moscati, 1992, 86; Bernardini, 1993, 37; Aubet, 1994, 208; Les Pheniciens, 1997, 266). Несколько позже, но до конца VIII в. до н. э. финикийцы основали Витию к юго-востоку от Сульха и Таррос на западном побережье Сардинии (Aubet, 1994, 212–213; Les Pheniciens, 1997, 271). Судя по нынешнему состоянию археологических исследований, к следующему веку относится создание колоний на южном побережье острова. Это Нора, которую финикийцы уже достаточно хорошо знали, и ряд небольших поселений в районе современного залива Кальяри, чьи финикийские названия пока не известны (Aubet, 1994, 212; Les Pheniciens, 1997, 264–265). Финикийские поселения Сардинии располагались или на небольших островках у самого берега, или на высоких мысах, выдающихся в море, или недалеко от солончаковых болот (Les Pheniciens, 1997, 260). Они обладали хорошими портами, иногда двумя, все это соответствует описанной Фукидидом практике обоснования финикийцев в Сицилии.

На крайнем западе Средиземноморья происходит резкое расширение сферы финикийской колонизации в Испании. Еще в рамках первого этапа колонизации тирийцы основали Гадес у самого юго-западного побережья Пиренейского полуострова. В те времена разница в социальном, экономическом, политическом и культурном развитии финикийцев и местного населения Южной Испании была столь велика, что говорить о каком-либо финикийском влиянии на туземцев не приходится. Это, однако, не мешало финикийцам извлекать значительную прибыль из торговли с местным населением. Главным продуктом Испании, как выше говорилось, было серебро. Серебро Таршиша, т. е. Южной Испании, славилось на Востоке еще во времена царя Соломона (I Reg. 10, 22) и много позже, как можно заключить из древнееврейской надписи на черепке, вероятно, VII в. до н. э. (Bordreuil, Israel, Pardae, 1996., 50–60), еще позже из инвективы Иеремии против идола, покрытого серебром Таршиша и золотом Уфаса (Jer., 10, 9). В начале IX в. до н. э. на юге Пиренейского полуострова происходят изменения, которые выделяют этот район из общего комплекса культур Испании (Martin Ruiz, 1995, 210–215). Вероятно, к концу этого века или в начале следующего здесь складывается Тартессийская держава, первое государственное образование в Европе вне Греции и Италии. И уже период создания этого образования потребовал от финикийцев усиления своего присутствия в Испании. Образование Тартессийской державы еще более способствовало укреплению связей финикийцев с Южной Испанией.

Начало второго этапа финикийской колонизации в Испании относится, возможно, уже ко второй половине IX в. до н. 3.(Aubet, 1994, 321–323; Torres Ortiz, 1998, 53–54, 57), т. е. ко времени финикийской талассократии, о которой уже говорилось. Но если эта датировка пока еще в значительной степени гипотетична, то появление первых финикийских поселений на южном побережье Пиренейского полуострова в первой половине VIII в. до н. э. несомненно (Maass-Lindemann, 1995, 245). Эти поселения располагаются на средиземноморском побережье, начиная приблизительно от района Геракловых Столпов и немного западнее их. Здесь возникает целая сеть финикийских поселений, которые в особенности концентрируются между современными реками Гвадалорсе и Гранде (Martin Ruiz, 1995, 60–98).

Археологические исследования последних тридцати лет постоянно дают сведения о новых финикийских поселениях и некрополях на средиземноморском побережье Испании. Это подтверждает слова Аниена (Or. Маг. 439–440) о многочисленном финикийском населении этого региона и многих городах, которые здесь находились. Древние названия большинства из них мы пока не знаем, но сказать кое-что о них уже можно. Эти поселения лежали обычно на мысах или иногда на островках в устьях рек, впадающих в море, на невысоких, но хорошо защищенных холмах недалеко от этих устий. Некрополь поселения обычно располагался на противоположном берегу реки. Места были выбраны с таким расчетом, чтобы оттуда можно было торговать с местным населением, поднимаясь по долинам (часто довольно узким) рек, и откуда хорошо было видно море. Располагались поселения довольно плотно: известные ныне находятся друг от друга на расстоянии от 800 м до 4 км (Niemeyer, 1972, 5–44; Niemeyer, 1989, 22–23; Niemeyer, 1995, 67–88; Schubart, 1982, 207–223; Schubart, 1986, 71–99; Blazquez, 1983a, 299–324; Ruiz Mata, 1989, 84–87; Aubet, 1994, 262–278; Martin Ruiz, 1995, 47–98; Les Pheniciens, 1997, 283–297). Нахождение поселений на таком близком расстоянии нельзя объяснить нуждами каботажного плавания. Вероятнее, целью создания этих поселений было не обеспечение пути к уже существующему Гадесу, а эксплуатация местных ресурсов (Wagner, 1988, 424–428; Aubet, 1994, 266).

Все же первоначально эти поселения, вероятно, были лишь якорными стоянками, небольшими факториями, опираясь на которые финикийцы вступали в контакт с местным населением. Перелом произошел, видимо, около 700 г. до н. э., когда в некоторых поселениях, как например, в Тосканос, происходит некоторая перепланировка, создаются склады и сами поселения, которые, несмотря на свои скромные размеры, становятся подлинными городами с соответствующей урбанистикой, разнообразным хозяйством, в котором, судя по находкам мастерских, значительную роль играет ремесло, в том числе керамическое и металлообрабатывающее. Здесь впервые на испанской почве отмечено использование железа (Aubet, 1994, 269; Martin Ruiz, 1995, 221–228). Несомненно, здесь существовало земледелие и скотоводство, так что эти колонии были достаточно развиты и могли, вероятно, в случае необходимости самообеспечиваться (Bunnens, 1986, 190–191; Wagner, 1988, 428).

Не сумев, по-видимому, обосноваться к западу от Столпов (но сохраняя Гадес), финикийцы попытались создать плацдарм на западном побережье Пиренейского полуострова, где ими было основано поселение Абуль (Aubet, 1994, 254). Время создания этого поселения неизвестно, но едва ли оно относится к первому этапу финикийской колонизации.

Финикийцы обосновываются также на северо-западе Африки, как на средиземноморском, так и на атлантическом ее побережье. Южнее Ликса, у залива, носящего красноречивое греческое название Эмпорик («Торговый»), они создали несколько торговых поселений (Strabo, XVII, 3, 2). Самой южной точкой в районе, где появились финикийцы, пока можно считать остров Могадор у побережья современного Марокко; на этом острове обнаружены остатки несомненной финикийской фактории (Jodin, 1966, passim; Aubet, 1994, 258–260; Les Pheniciens, 1997, 214). Раскопки показали, что финикийцы обосновались на Могадоре не позже VII в. до н. э. (Jodin, 1966, passim; Parrot, Chehab, Moscati, 1975, 153). Они появляются и на африканском материке. Здесь еще со времени первого этапа существовало если не подлинное финикийское поселение, то святилище в Ликсе. Уже в VII в. до н. э. можно говорить о подлинной колонии, расположенной на холме в устье реки с весьма плодородной долиной рядом с туземным поселением, и Лике в это время становится важнейшим финикийским центром Северо-Западной Африки (Aubet, 1994, 256–258; Les Pheniciens, 1997, 214–215). В районе Тингиса первые следы финикийского присутствия относятся к еще более раннему времени – к VIII в. до н. э. (Huss, 1990, 12).

Центральная часть Северной Африки была объектом финикийского внимания уже в конце II тысячелетия до н. э., когда там была основана Утика. На втором этапе колонизации этот район становится зоной интенсивной финикийской экспансии. Уже Итобаал, как говорилось выше, основал здесь город Аузу, точное место которого пока неизвестно (Huss, 1990, 13; Aubet, 1994, 147). Саллюстий (lug. 19, 1) пишет об основании финикийцами Гиппона, Хадрумета, Лептиса и других городов, которых не называет. Солин (XXVII, 9) уточняет, что Хадрумет был колонией тирийцев. Плиний Старший (V, 76) говорит о Лептисе, что тот, как и Утика, Гадес и Карфаген, был основан тирийцами. Слова римского энциклопедиста подтверждает лептийская надпись, о которой говорилось в начале главы. Страбон (XVII, 3, 18) упоминает Неаполь, называемый Лептисом, и, естественно, возникает предположение, что, кроме Лептиса, город носил еще одно имя, которое греки воспринимали как Неаполь (Новый город), что может быть только переводом финикийского Картхадашт. Однако Плиний (V, 76), подробно перечисляя города африканского побережья, отличает Неаполь от Лептиса, помещая между ними Трафру и Абротон. Вероятно, Страбон или его источник все же ошибся, соединив вместе два города. Возможно, что Неаполь-Картхадашт тоже был основан финикийцами. В этом районе Африки было два Гиппона – Гиппон Акра (или Гиппон Диаррит) и Гиппон Царский (Solin. XXVII, 5). Однако в довольно подробном перипле Псевдо-Скилака IV в. до н. э. Гиппон Царский не упоминается (Ps.-Scyll. 111). Поэтому возможно, что в IV в. до н. э. этого города еще не существовало (Шифман, 196З, 37), и, следовательно, тирской колонией можно считать только Гиппон Акру. В этом же районе располагалась и Сабрата, тоже основанная тирийцами (Sil. It. III, 256). По Саллюстию, на африканском побережье существовали и другие финикийские города. Археологи находят следы многих из них, но часто нельзя установить, были ли они созданы финикийцами из метрополии или уже карфагенянами (Parrot, Chehab, Moscati, 1975, 151–153; Les Pheniciens, 1997, 202–203, 212–230).

В этом районе Африки был основан и Карфаген. О его основании существует много рассказов. Суммируя их и отделяя по возможности чисто легендарные подробности от вполне правдоподобных и явно исторических, можно говорить, что в ходе внутренней борьбы в Тире группировка, возглавляемая жрецом Мелькарта Ахербом или Закарбаалом, потерпела поражение, и сам он был убит. Жена убитого – сестра царя Пигмалиона (Пумийатона) Элисса – со своими сторонниками, которых римский автор называет «сенаторами» (lust. XVIII, 5, 15), бежала из Тира на Кипр, а оттуда в Африку. На Кипре к ней присоединилась еще группа последователей, в том числе жрец божества, которого античные авторы называют либо Юпитером (lust. XVIII, 5, 2), либо Юноной (Serv. Ad Aen. I, 143). В Африке беглецы и основали Новый город – Картхадашт (Carthago, Карфаген). Элисса стала царицей Карфагена. Позже, чтобы не стать женой местного царька Гиарба, она покончила с собой, явно не оставив наследников, так что на этом карфагенская монархия закончила свое существование, и Карфаген превратился в республику.

Видимо, некоторые спутники Элиссы известны. Один из них Витий, которого Сервий со ссылкой на Ливия (Ad Aen. I, 738) называет командиром пунического флота, а несколько дальше (1, 740) помещает среди «принцепсов» Нового города. То, что в Сардинии имелся финикийский город Вития, и то, что во время последней войны между Карфагеном и Римом один из нумидийских предводителей (а нумидийцы, как известно, испытывали сильное карфагенское влияние) тоже именовался Битием (Арр. Lib. 111, 114, 120), позволяет с доверием отнестись к этому сообщению. Другим спутником Элиссы был, по-видимому, некий Мицри. Его потомок Баалей оставил надпись (CIS 3778), в которой перечислял 16 поколений своих предков, что позволяет отнести первого из них к последней четверти IX в. до н. э. (Cintas, 1970, 467–469). Был ли Мицри знатным человеком, неизвестно, но среди его потомков были люди, занимавшие в Карфагене высокие посты. Если верить Силию Италику (1, 72–74; IV, 745–748), знаменитая семья Баркидов, к которой принадлежал Ганнибал, возводила себя к тем, кто бежал вместе с царицей, и даже к ее родственникам. Сохранение имен основателей Карфагена неудивительно. В карфагенских аристократических родах сохранялись, по-видимому, предания и традиции, а принадлежность предков к спутникам Элиссы должна была особенно цениться потомками.

Таким образом, побежденная в междоусобной борьбе жреческо-аристократическая группировка была вынуждена бежать из Тира и, пристав к африканскому берегу, основала Карфаген (Шифман, 1963, 44; Aubet, 1994, 189–193).

Традиция передает две основные даты основания Карфагена – 814/13 или несколько позже и 825–823 гг. до н. э. В науке обычно принимается первая дата, восходящая к Тимею (Gsell, 1913, 398–401; Cintas, 1970, 239–240; Bunnens, 1979, 304; Aubet, 1994, 191; Les Pheniciens, 1997, 203). Однако эта дата не выдерживает сравнения с хронологией, опирающейся на данные ассирийских анналов. Если бегство Элиссы произошло на седьмом году царствования в Тире Пигмалиона, как сообщает Менандр, использовавший данные тирской хроники (Ios. Contra Ар. I, 18), то это могло произойти не в 814, а только в 825 г. до н. э., ибо в противном случае дед Пигмалиона Балеазор не мог бы платить дань Салманасару III в 841 г. до н. э., как об этом сообщают анналы ассирийского царя (Гельцер, 1962, 218). Согласно Помпею Трогу (lust. XVIII, 6, 9), использовавшему местную традицию (Шифман, 1963, 41), Карфаген был основан на 72 года раньше Рима. Традиция передала различные даты основания Рима – 753, 752 или 751 г. до н. э. (Бикерман, 1975, 72). Мы, к сожалению, не знаем, какую дату принимал Помпей Трог, но в любом случае он относил создание Карфагена к 825, 824 или 823 г. до н. э. Последняя дата совпадает с той, которую сообщали Солин (XXVII, 10) и Сервий (Ad Aen. I, 12). Возможно, что Элисса бежала из Тира в 825 г. до н. э., а прибыла в Африку в 823, и этот год стал годом основания Карфагена.

Сказанное не позволяет, однако, просто отбросить тимеевскую датировку. Тимей происходил из греческой Сицилии, находившейся в постоянных контактах с карфагенянами, и, несомненно, знал карфагенскую традицию. Вероятно, в карфагенской историографии существовало направление, относившее основание города к 814/13 г. до н. э. Вспомним, что и в Тире имелась традиция, принимающая довольно позднюю дату его основания, что было, возможно, как уже говорилось, связано с прибытием в Тир сидонских новопришельцев. Вероятно, и для Карфагена можно говорить о прибытии новой группы поселенцев приблизительно через 10 лет после возникновения города. Не исключены и другие варианты объяснения. Наиболее правдоподобным представляется мнение (устно высказанное И. Ш. Шифманом), что в 814 г. до н. э. или немногим позже могло произойти создание Карфагенской республики после самоубийства царицы.

Второй этап финикийской (точнее, тирской) колонизации завершается приблизительно в середине VII в. до н. э., и с середины этого столетия начинается автономное развитие колоний, что хорошо видно на керамическом материале (Bartolini, Moscati, 1995, 41–42, 44). Это не означает разрыв с метрополией ни в политическом, ни в экономическом плане, но свидетельствует об исчерпанности колониального потока.

Каков же был характер финикийской колонизации на ее втором этапе? В письменной традиции финикийцы выступают в первую очередь как торговцы. Диодор (V, 20, 1) прямо говорит, что финикийцы, плававшие ради торговли, создали ряд колоний в Африке и Европе. Само расположение этих колоний подтверждает слова сицилийского историка. Финикийские поселения, как правило, располагались либо на выдающихся мысах, либо на небольших островках, либо в устьях рек, имели удобные гавани (иногда даже две, как и в самом Тире). Эти особенности финикийского расселения подчеркивает для Сицилии Фукидид, но они отмечаются и во многих других местах (Gras, RouIIIard, Teixidor, 1989, 58–61; Moscati, 1992, 103–105). Уже говорилось, что именно торговое значение тирских колоний, доставляющих западные товары на Восток, явилось причиной сравнительно мягкого обращения ассирийских царей с Тиром даже тогда, когда он проявлял явную нелояльность.