Текст книги "От Ханаана до Карфагена"

Автор книги: Юлий Циркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Во время очередного похода против арабских племен, который вопреки заверениям ассирийского царя развивался, по-видимому, не очень успешно, против ассирийцев восстали жители Акко и Ушу. Это единственное известное нам восстание финикийцев на территории ассирийский провинции. По-видимому, положение в качестве подданных ассирийского царя было еще хуже, чем положение ассирийских вассалов, и жители сравнительно недавно присоединенных к Ассирии финикийских городов желали вернуться к прежнему положению. Возможно, не обошлось без подстрекательства тирского царя (Katzenstein, 1973, 293–294). Жители Акко и Ушу отказались платить ежегодную подать и подчиняться ассирийским властям. Восстание было, по-видимому, довольно опасным, и сам Ашшурбанапал на обратном пути из Аравии со дсей своей армией обрушился на непокорных Многие были убиты, и тела их вывешены вокруг городов, многие выселены из Финикии (ANET, 300). Археологические раскопки показали, что Акко был разрушен (Lipinski, 1995, 278).

Между тем положение Ассирии становилось все сложнее. Многочисленные походы подорвали ее силы, а окрестные народы стали перенимать некоторые принципы организации ассирийской армии. Используя это, они начали контрнаступление на Ассирию. Одновременно от Ассирийской державы стали «отламываться» отдельные куски. Не была исключением и Финикия. Неизвестно, каким образом и когда Финикия вернула себе независимость. Но условия, в которых это произошло, приблизительно известны.

В начале царствования Ашшурбанапала Ассирия находилась в зените славы и могущества. Но в его же правление начался и распад державы. Правитель Саиса Псамметих объединил под своей властью Египет и освободил страну от ассирийского господства (James, 1991, 708–714). В Иудее после двухлетнего царствования был свергнут верный ассирийский вассал Амон (II Reg. 21, 23). На престоле оказался его сын Иосия, с именем которого связана и радикальная религиозная реформа, приведшая к торжеству иудейского монотеизма, и завоевательная политика, направленная на объединение под властью иерусалимского царя значительной части Палестины (Tadmor, 1981, 186–191). Если следовать буквально библейской Книге Хроник, значительная часть бывшего северного еврейского царства, т. е. Израиля, уже принадлежала иудейскому царю, когда в 622 г. до н. э. была найдена Книга Учения (II Chron. 34, 6–15). А это значит, что иудеи завладели частью ассирийских провинций, когда Ассирийское государство еще существовало. Возможно, что приблизительно в это же время от ассирийской власти освободилась и Сирия (Katzenstein, 1973, 296). И ассирийский царь ничего не мог сделать с непокорными. Последние годы правления Ашшурбанапала были временем смут и беспорядков в самой Ассирии (Oates, 1991, р. 167), которые еще больше усилились после его смерти в 627 г. до н. э. (Oates, 1965, 158), дойдя до настоящих гражданских войн, за чем и последовало падение Ассирии в 614–605 гг. до н. э.

В этих условиях финикийцы и освободились от ассирийской власти. Возможно, что именно тогда был восстановлен Сидон, вновь ставший независимым царством. Свои владения на материке восстановили Тир и Арвад. При этом граница между Тиром и Сидоном была установлена с учетом перехода Сарепты к Тиру: еще в IV в. до н. э. этот город считается тирским (Ps.-Scyl., 104).

На время, предшествующее ассирийскому завоеванию, и на период ассирийского господства приходится второй этап финикийской колонизации.

Глава 9
Второй этап финикийской колонизации

И второй этап финикийской колонизации коснулся только Тира (Moscati, 1994, 75–81). Правда, иногда в качестве колонистов упоминаются и сидонцы. Так, Саллюстий (lug. 78, 1) говорит, что Лептис был основан сидонянами. Но в греко-римской литературе часто финикийцев называют сидонянами. И позже Саллюстия Овидий (Met. II, 837–845) называет Финикию Сидонской страной, а героиню этого повествования Европу и ее подруг – тирийками. Окончательную точку в возможных спорах ставит довольно поздняя (конца II в. н. э.) надпись, в которой лептиты своей метрополией называют Тир (Rey-Coquais, 1986, 597–602). Это выдвижение Тира в качестве единственной метрополии финикийских колоний не случайно.

Уже говорилось, что приблизительно с X в. до н. э. можно говорить об окончательной победе железного века. Рост экономики этого века требовал большого количества металлов, причем не только драгоценных, но и необходимых для непосредственного производства. Экономической основой образования ближневосточных империй, в том числе первой из них, Ассирийской державы, было объединение под одной властью дополняющих друг друга хозяйственных регионов, включая источники сырья (Дьяконов и др., 1989, 9–18). Колонизация в значительной степени и «подключала» к экономике империй те источники сырья, которые находились вне досягаемости экспансионистских устремлений имперских владык (Frankenstein, 1979, 269–273). А со времени первого этапа колонизации именно Тир был главным пунктом связи Ближнего Востока с Дальним Западом. Как уже отмечалось, именно ролью Тира в этих восточно-западных контактах и объясняется сравнительно мягкая политика ассирийских царей по отношению к почти постоянно ненадежному Тиру. Но эта причина была лишь самой общей и далеко не единственной.

В IX в. до н. э. в Тире, как мы видели, обострилась социальная и политическая борьба. Саллюстий (lug. 19, 1) выделяет две причины выселения из Тира: перенаселение и внутренняя борьба, когда часть знати, «возбудив плебс и других людей, жадных к новизне», отправилась основывать новые города. Выражение res novae, использованное римским историком, означает, однако, не просто новизну, а социальный и/или политический переворот. Упомянутые автором знать и плебс соответствуют финикийским терминам «могущественные» (’drnm) и «малые» (s’rnm); и те и другие были частью гражданского коллектива (см. ниже). К «малым», по-видимому, принадлежали и тирские земледельцы, которые, по словам Курция Руфа (IV; 4, 20), с оружием в руках требовали новых земель за пределами государства. Курций Руф указывает, что непосредственной причиной выступлений земледельцев стали частые землетрясения. Иосиф Флавий (Ant. Iud. VIII, 13, 2) именно в том месте, где говорится об основании первых тирских колоний, пишет о страшной засухе в Тире. Возможно, к этому времени уменьшается количество лесов, что тоже ухудшало экологическую ситуацию в Финикии (Rollig, 1982, 25; Wagner, 1991, 413–414). По-видимому, это ухудшение экологической ситуации также послужило толчком к выступлению плебса и началу колонизационной деятельности (Moscati, 1992, 100; Aubet, 1994, 73–75). Указание же на res novae позволяет говорить, что только экологическими причинами дело не ограничилось. Видимо, в стремлении удовлетворить свои социальные и политические чаяния объединилась какая-то часть плебса и оппозиционные группы аристократов. Среди плебса явно были земледельцы (Wagner, Alvar, 1984, 61–102), но возможно также, что и какая-то часть горожан. И те и другие, не имея возможности добиться своих целей на родине, уезжали основывать новые города.

В качестве первой причины финикийской колонизации Саллюстий отмечает все же желание выселить излишки населения. Появление таких «излишков» в конце предыдущего тысячелетия объяснялось в первую очередь резким сокращением территории Финикии, населенной ханаанеями, и концентрацией по крайней мере части ханаанского населения, вытесненного из Сирии и Палестины. Эта причина в I тысячелетии до н. э. уже отсутствовала. Никакие радикальные демографические изменения в-сиро-палестинском регионе в это время не отмечены. Можно лишь говорить о массовых депортациях, проводимых ассирийцами, но это не вело к резкому изменению демографической ситуации в Финикии вообще и в Тире в частности. Рост населения в Тире прежде всего объясняется, видимо, естественными причинами. Территория же Тирского царства на материке была довольно ограничена. Вероятно, стремлением удовлетворить потребности в новых землях объясняется утверждение Тира в относительно плодородном районе около Акко и частично Нижней Галилеи (Aubet, 1994, 75–77). Но это было возможно, пока сохранялись хорошие отношения с единым еврейским царством, а после его раздела – с Израилем. Обострение этих отношений после прихода к власти Ииуя и утверждения в Израиле ортодоксальной реакции ставило на этом пути решения демографической проблемы серьезный барьер.

Такой значительный центр, как Тир, не мог не привлекать окрестное население. В поэтической части пророчества Иезекиила (27, 8–11), принадлежавшей, скорее всего, самому пророку, говорится о жителях Сидона, Арвада, Библа, служивших Тиру. Ими иногороднее население едва ли ограничивалось. В финикийских колониях отмечается наличие значительных арамейских и даже неохеттских элементов (Blazquez, 1983, 27–28; Blazquez, 1993, 41–52). Надо обратить внимание и на большое количество поселений, основанных Тиром. Как бы ни были малы первоначальные размеры таких поселений и численно невелики сами колониальные экспедиции, как бы ни велико было, наоборот, население самого Тира, включая его материковые владения, трудно представить, как хватало тирийцев на создание стольких колоний, не только на продолжение развития своего города, но и на поддержание этого развития на довольно высоком уровне. Как кажется, ответ на это недоумение содержится в истории греческой колонизации. В Элладе метрополии зачастую в действительности являлись своеобразными переселенческими центрами, куда собирались люди не только из различных поселений своего. полиса, но и из-за границы (Колобова, 1951, 160–161). Вероятнее всего, и Тир был подобен такому центру: его тесные связи с морем притягивали самых разных людей, по тем или иным причинам желавших начать новую жизнь за морем, а наличие в самом Тире оппозиционных групп аристократии давало возможность найти предводителей таких мероприятий.

В более поздний период тирской колонизации известную роль мог играть страх перед ассирийцами (Wagner, Alvar, 1989, 63–73). Но толчком к началу колонизации он, естественно, быть не мог. Такой толчок, по-видимому, был дан политическими событиями в Тире. Не случайно первые сведения о возобновлении финикийской колонизации относятся к правлению Итобаала I в Тире. Именно он, как уже говорилось, был создателем Ботриса в самой Финикии и Аузы в Африке. Этот царь, пришедший к власти в результате переворота, был заинтересован в основании новых городов, куда бы он мог отправить реальных или потенциальных противников, включая сторонников прежней династии. Вероятно, именно это и надо считать началом второго этапа финикийской колонизации.

Итак, причины возобновления финикийской колонизации были очень разнообразны: как экономические, так и социальные и политические. Начало же второго этапа относится к первой половине IX в. до н. э. Диодор (VII, 13) отмечает, что финикийцы обладали талассократией в течение 45 лет. Эта талассократия, по исчислению историка, седьмая после Троянской войны, что датирует ее второй половиной IX в. до н. э. Конечно, нельзя себе представлять, будто в это время финикийцы полностью господствовали на море. Речь, видимо, идет о ситуации морского преобладания финикийцев в Средиземноморье. Можно думать, что ритм финикийской колонизации с течением времени ускорялся, и во второй половине IX в. до н. э. финикийская колонизация стала заметным явлением в истории средиземноморского мира. Забегая вперед, отметим, что именно в это время был основан знаменитый Карфаген.

Нельзя представить себе финикийскую колонизацию как планомерное и последовательное освоение средиземноморского пространства. Финикийцы могли заходить далеко на запад, а затем возвращаться на восток. К тому же хронология колонизационной деятельности не всегда ясна. Поэтому есть смысл рассматривать районы колонизации не в хронологическом, а в географическом аспекте, продвигаясь с востока на запад. И первым районом финикийской колонизации оказывается в таком случае Кипр.

Связи сиро-финикийского побережья с Кипром уходят в далекую древность, что объясняется в первую очередь богатейшими залежами медной руды на острове. Во II тысячелетии до н. э. торговля кипрской медью играла огромную роль в Угарите (Heltzer, 1977, 203). Вторжения «народов моря» если и нарушили финикийско-кипрские связи, то ненадолго. Из Библа отплыл на Кипр (Алашию) Ун-Амун (2, 74–2, 7 5). Правда, автор этого рассказа говорит, что ветер прибил его к берегу Алашии, что как будто говорит об отсутствии регулярных контактов между Библом и Кипром. Но сама возможность плаваний из Финикии на Кипр несомненна. Находки керамики показывают существование устойчивых контактов между Кипром и Тиром уже в XI в. до н. э. (Reyes, 1994, 18). К рубежу тысячелетий могли относиться первые попытки финикийцев обосноваться на острове (Dupon-Somer, 1974, 76–77; Teixidor, 1975, 123). Но о собственно колонизации можно говорить только с IX в. до н. э., вероятнее, с его первой половины (Michaelidou-Nicolaou, 1987, 332). Первым свидетельством этого является древнейшая финикийская надпись Кипра, датируемая некоторым временем после 900 г. до н. э. (Masson, Sznycer, 1972, 14, 20; Ieixidor, 1975, 121). К сожалению, место находки этой надписи неизвестно. Первой же колонией финикийцев на Кипре был Китий в восточной части южного побережья.

Китий не был созданием финикийцев. Он существовал задолго до их прибытия. Уже в начале XIII в. до н. э. этот город являлся значительным центром медной металлургии. Позже он был покинут и вновь населен, разрушался при землетрясении и снова возрождался (Webb, р. 4–11). Это свидетельствует о значительной роли Кития, так что обоснование там финикийцев не было случайностью. К середине IX в. до п. э. финикийское поселение здесь уже существовало. Возможно, что его центром был храм Астарты, созданный финикийцами на месте более раннего, разрушенного около 1000 г. до н. э. (Karageorghis, 1982, 123). Столь значительная роль храма Астарты могла быть связана с тем, что основателем финикийского Кития был, возможно, Итобаал I, который, как об этом говорилось, до своего воцарения являлся жрецом Астарты (Karageorghis, 1982, 124; Les Pheniciens, 1997, 188). Если связь между жречеством Итобаала и ролью Астарты в Китии действительно существовала, то основание этого города относится ко времени царствования этого царя, т. е. к самому раннему периоду второго этапа колонизации, и, следовательно, Китий, как и Ботрис и Аузу, надо считать плодом деятельности Итобаала. Другим очень важным центром городской жизни был хорошо оборудованный порт, в районе которого имелись святилища Астарты и Мелькарта – главного бога Тира (Karageorghis, 1982, р. 123; Baurain, Bonnet, 1992, 111). Возможно, что именно в районе порта финикийцы первоначально обосновались, создав там нечто вроде торговой фактории, т. е. пристани с доками и складами, окруженной оборонительной стеной (ср.: Dupon-Somer, 1974, 78; Yon, 1987, 373). И не более чем за 20–30 лет финикийцы распространились на весь город, а около середины столетия смогли основать храм Астарты (Michaelidou-Nicolaou, 1987, 332). Как и другие города Кипра, Китий остался во многом космополитическим центром, в котором, кроме финикийцев, жили, вероятно, греки и потомки местных жителей (этеокиприоты), но доля финикийцев там, видимо, была большей, чем в других городах острова.

Китий был главной базой финикийцев на Кипре и основным портом связи Кипра с восточносредиземноморским побережьем. Поэтому достаточно рано слово «киттим» стало обозначать у евреев не только сам Китий и его жителей, но и весь Кипр, о чем довольно ясно свидетельствует Иосиф Флавий (Ant. Iud. 1, 6, 1). Это название было широко распространено и принималось за обозначение киприотов даже в иудейском Араде, расположенном в далеком Негеве (Heltzer, 1988, 169–171). Позже для евреев это слово стало обозначать все западные острова, а затем и представителей Запада вообще, включая римлян (Амусин, 1971, 166). В библейской «Таблице народов» (Gen. 10, 2–4) Киттим назван внуком Иафета, сыном его четвертого сына Иавана. Эта «Таблица» была составлена в первой половине VII в. до н. э. (Tsirkin, 1991, 130–131) и частично (по крайней мере, в части, относящейся к потомкам Иафета) отражает финикийские знания о мире. Означает ли это, что и финикийцы называли весь Кипр Киттим? В египетских и хеттских текстах II тысячелетия до н. э. Кипр назывался «Алашия» (Helck, 1962, 289–290). То же название использовалось и в Угарите (Lipinski, 1977, 213–215). Хотя угаритяне не были финикийцами, и те и другие были довольно близки, составляя элементы ханаанско-аморейской культурной общности (или ханаанско-аморейского культурного круга). Исследования показывают наличие континуитета в рамках этой общности (Olmo Lete, 1996, passim). Поэтому вполне возможно, что и название «Алашия» продолжало существовать у финикийцев I тысячелетия до н. э. Наличие на Кипре финикийского бога Решефа с эпитетом «аласийский» (Thyts) (Lipinski, 1995, 188) свидетельствует в пользу такой возможности.

В той же «Таблице народов» среди сыновей Иавана наряду с Киттим назван и Элиша. И уже давно была высказана мысль, что под этим названием также подразумевается Кипр (Dhorme, 1932, 44–45; Bunnens, 1979, 86). То, что в одном документе рядом указываются два названия одного острова, может вызвать сомнения и подтолкнуть к поискам страны, города или народа, обозначенного этим топонимом (Bunnens, 1979, 85–86; Tsirkin, 1991, 121). Наиболее близким к истине в таком случае представлялся бы Карфаген, названный так по имени своей основательницы Элиссы (Дьяконов, 1981, 49, прим. 73; Mazzarino, 1947, р. 117–118). Однако в финикийском пространстве до сих пор не обнаружено случаев, чтобы название происходило от имени небожественного основателя этого города. И хотя позже Элисса, возможно, была обожествлена в Карфагене (lust. XVIII, 6, 8), это произошло столь недавно, что едва ли имя основательницы укоренилось настолько, чтобы по нему на Востоке называли город. Думается, что нет оснований и для отождествления Элишы с Сицилией (Branden, 1977, 141–142). Неизвестно, как называли Сицилию финикийцы, поэтому всякие предположения между связью этого названия с библейским топонимом пока никак не обоснованы. Между греческим Σικελια и латинским Sicilia или Siculia и еврейским ’Elisa(h) установить связь довольно трудно. Поэтому гораздо вероятнее, что автор «Таблицы народов» использовал, сам того не ведая, различные традиции. Поскольку древние евреи имели весьма смутные представления о море и тем более о заморских странах, то для создания общей картины мира библейский автор, видимо, использовал чужеземные сведения, в данном случае – финикийские. Уже к тому времени укоренившееся в еврейской среде название «Киттим», происходившее от названия города, было соединено с известным, вероятнее всего, от финикийцев, названием «Алашия – Элиша», причем автор воспринял их как имена разных субъектов географии и этнографии. Так что вполне можно считать, что финикийцы продолжали называть Кипр «Алашией» (или близким к этому слову названием), и важнейшей финикийской колонией на Кипре-Алашии был Китий.

Часто полагают, что Китий был, по существу, и единственной подлинной финикийской колонией на Кипре (Meyer, 1975, col. 406; Michaelidou-Nicolaou, 1987, 335). Однако на острове найдены финикийские надписи с упоминанием города Карфагена (CIS I, 5). Исследование показало, что речь идет не о знаменитом африканском городе, а о кипрском, который упоминается и в ассирийских надписях (Lipinski, 1983а, 209–218). Часто этот кипрский Карфаген отождествляют с Китием, считая его либо финикийским названием города, либо названием части Кития. Поскольку название «Китий» было довольно хорошо известно и в Финикии, и у ее соседей, то порой в і встраивается сложная и весьма искусственная конструкция, согласно которой финикийцы назвали Китий «Новым городом», но позже вернулись к местному названию «Китий», которое все это время существовало параллельно финикийскому (Bunnens, 1979, II; Karageorghis, 1982, 123; Michaelidou-Nicolaou, 1987, 332–333; Yon, 1987, 366–367). Эта точка зрения практически опровергается тем, что около 400 г. до н. э. в одной из надписей Кития упоминается и н от город, и некий Абдубаст из Карфагена (Masson, Sznycer, 1972, 62; Teixidor, 1975, 125–126; Lipinski, 1983, 218–219). Карфаген (Картхадашт) означает – Новый город», что, естественно, подразумевает основание его колонистами. Но финикийцы не были основателями Кития, город существовал задолго до і їх обоснования там. Карфаген явно должен быть другим городом, так как надписи с его упоминанием найдены недалеко от современного Лимассола (этот город одно время греки и римляне называли Неаполем, т. е. тем же Новым городом), то вполне логично (читать, что кипрский Карфаген располагался на месте Лимассола или вблизи него (Katzenstein, 1973, 207–208; Lipinski, 1983, 209–234). Поскольку надписи, о которых шла речь, относятся к середине VIII в. до н. э. (Lipinski, 1983, 209), то можно с уверенностью говорить о существовании города в это время. Насколько раньше он был в действительности основан, пока сказать невозможно.

Недалеко от современного Лимассола располагался древний Аматунт. Иногда полагают, что именно этот город именовался Карфагеном (Hermary, 1987, 379–381). Насколько можно судить по нынешнему состоянию археологических исследований, Аматунт был основан местным населением (этеоки-приотами) в XI в. до н. э. и оставался довольно скромным поселением до прибытия финикийцев, после чего город превратился в один из важнейших центров Кипра (Hermary, 1987, 376–379) – Первые следы финикийского присутствия в этом городе относятся к концу IX в. до н. э. (Karageorghis, 1982, 127). Может быть, и обоснование финикийцев в Аматунте относится к этому времени. Существование этеокипрско-го поселения говорит, скорее, в пользу невозможности наименования города Карфагеном.' Не пытаясь ставить финальную точку в исследовании, можно предположить, что финикийцы основали по крайней мере три разных города – Китий, Карфаген и Аматунт.

Святилище финикийского типа находилось в Пафосе (Старый Пафос, Палеопафос). Оно было посвящено Астарте (может быть, скорее, ее особой разновидности – Астарте Пафоса), которую греки очень рано отождествили со своей Афродитой (Les Pheniciens, 1997, 189; Lipinski, 1995, 140). С Афродитой Пафос связал уже Гомер (Od. VIII, 362–366). Греки и римляне даже считали, что рожденная из пены морской Афродита именно в этом месте вышла на сушу (Тае. Hist. II, 3). И священная проституция, практикуемая в этом святилище, и воздвигнутый вместо статуи богини бетил в виде закругленного внизу конического камня (Тас. Hist. II, 3), подобный другим бетилам Астарты (Lipinski, 1995, 76–77), убеждают в финикийском происхождении святилища. Существовало ли при этом здесь финикийское поселение, неизвестно. Вполне возможно, что, как еще раньше на Фасосе, финикийское присутствие ограничивалось храмом, что не делало его менее значимым. Финикийское святилище было создано явно на месте более древнего этеокипрского (Baurain, Bonnet, 1992, 115). Гомер, описывая это место, говорит не о храме как таковом, а, скорее, об алтаре, стоящем в лесу. Возможно, что речь идет все же не о финикийском, а об этеокипрском святилище, и лишь позже финикийцы воздвигли здесь храм. История гомеровского текста довольно сложна, и нельзя утверждать, что описание кипрского святилища Афродиты современно созданию поэмы, извлечь из «Одиссеи» хронологическое указание на обоснование финикийцев в Пафосе нельзя. Но все же вполне возможно причислить Пафос к зоне финикийской колонизации.

Все эти города находились на южном побережье Кипра, куда легче всего было добраться из Тира (Karageorghis, 1982а, 523). В древности Кипр славился своим плодородием, производя вино, оливковое масло и хлеб (Strabo XIV, 6, 5). Несомненно, что снабжение этими продуктами было важно финикийцам, особенно тирийцам. Но остров привлекал их и другими богатствами: корабельным лесом и медью (Strabo, XIV, 6, 5; Amm. Marc. XIV, 8, 14). Эти богатства находились преимущественно внутри острова ближе к его северной половине. И хотя они несомненно приходили в Аматунт и особенно Китий, финикийцы явно стремились обосноваться поближе к ним. Об этом свидетельствует небольшое финикийское святилище Баал-Хаммона в Менико, недалеко от богатых медных рудников центральной части Кипра. Правда, оно сравнительно позднее, датируемое VI в. до н. э. (Karageorghis, 1982, 144–150; Les Pheniciens, 1997, 193), но его можно рассматривать как указание на финикийское проникновение внутрь Кипра. Финикийское присутствие, хотя первоначально, возможно, и сравнительно небольшое, отмечается уже в IX в. до н. э. в Тамассе (Puesh, 1976, 20–21; Karageorghis, 1982, 127), который, по Страбону (XIV, 6, 5), был центром разработок меди на острове. Возможно, что финикийцы проникали и на север Кипра. Святилище финикийского типа и материалы (в частности, керамика и надписи), как ближневосточные, так и собственно финикийские, пришедшие сюда через последних, обнаружены в Айя Ирини на северо-западном побережье Кипра, в Лапете на его северном побережье и в Ларнаке тис Лапетос, расположенной несколько южнее (Masson, Sznycer, 1972, 94–100; Karageorghis, 1982, 60–61; Reyes, 1994, 138, 148). Однако отмечается, что финикийская керамика на северном побережье отличается от находимой на южном, особенно в Китии, и аналогична той, что встречается в Сарепте, из чего делается вывод, что на севере Кипра, в отличие от юга, действовали не тирийцы, а сидоняне (Reyes, 1994, 138). Археологическое исследование Финикии еще не столь значительно, чтобы можно было с уверенностью говорить о различных местных вариантах керамики и особенно о том, что такой-то вариант не встречается в том или ином городе самой Финикии. Сарепта находилась между Сидоном и Тиром и хотя долгое время подчинялась Сидону (а позже все же Тиру), нельзя утверждать, что ее керамика не имела общего с тирской. Все же различие между китийским материалом и материалом севера Кипра нельзя полностью отбрасывать. Можно предполагать, что связь с этим районом осуществлялась не через Китий и другие города Южного Кипра, а непосредственно из метрополии, может быть, из Арвада. Во всяком случае, в финикийском языке Кипра отмечаются следы арвадского диалекта (Segert, 1976, 29).

Приведенные примеры проникновения финикийцев внутрь и на север Кипра показывают, что финикийцы не ограничивались прибрежной зоной на юге острова. Они довольно рано взаимодействуют как с этеокипрским, так и с греческим населением Кипра. Уже в VIII в. до н. а, если не раньше, финикийское присутствие и влияние ясно ощущается в таких нефиникийских городах, как Идалий и Саламин, причем в последнем в царских могилах обнаружены богатейшие памятники финикийского искусства и художественного ремесла, особенно великолепны изделия из резной слоновой кости (Karageorghis, 1969, 76–98; Karageorghis, 1982b, 60; Baurain, Bonnet, 1992, 111–112; Les Pheniciens, 1997, 190–192). В результате различных взаимодействий на Кипре вози никла своеобразная культурная общность, в которой финикийский элемент был весьма значительным. В создании этой общности огромную роль сыграли взаимные контакты греков и финикийцев. Именно на Кипре, где финикийцы и греки часто жили рядом, вероятнее всего, впервые были отождествлены эллинские и финикийские божества, как Афродита-Астарта, Афина-Анат, Геракл-Мелькарт.

Финикийцы контактировали с греками и в самой Греции. Финикийская торговля с Элладой продолжала развиваться. Некоторые финикийцы могли поселяться в греческих городах и даже приобретать там гражданство, как предки Фалеса в ионийском Милете (Her. I, 170; Diog. Laert. I, 22). Но проходивший в то время в Элладе сложный и важный процесс «архаической революции», приведшей к возникновению полиса (Андреев, 1976; Фролов, 1988), не давал возможности возобновить в Эгейском бассейне колониальную экспансию. Не доступнее оказались и другие районы Восточного Средиземноморья (за исключением Кипра и восточносредиземноморского побережья к северу от самой Финикии). Там финикийцы могли в лучшем случае поселиться в особом квартале, каким был, например, «лагерь тирийцев» в Мемфисе (Her. II, 112). Хотя Геродот употребляет слово «лагерь» (οτρατοπεδον), речь идет скорее всего не о военном лагере тирских наемников, а о торговом поселении, какие в то время были довольно часты на Ближнем Востоке (Bunnens, 1979, 279–280, 366; Chiesa, 1987, 127–130). И далее финикийцы устремляются на запад. Кипр играл в этом движении довольно значительную роль. Он, по-видимому, был важным промежуточным пунктом финикийской торговли с Западным Средиземноморьем уже около 1000 г. до н. э. (Karageorghis, Lo Schiavo, 1989, 22–24). Все больше выясняется и значение кипрских финикийцев в колонизации (Bunnens, 1979, 299–303; Baurain, 1988, 15–27).

По сравнению с первым этапом колонизации арена колонизационной деятельности финикийцев претерпела некоторые изменения, что видно на примере Сицилии. Обоснование финикийцев на этом острове оказало некоторое влияние на местное население, в том числе в его восточной части. В сицилийской культуре Панталика, в ее второй фазе, датируемой приблизительно 1000–850 гг. до н. э., ясно ощущаются следы финикийского влияния и торговли, как, например, в распространении особого рода фибул, происходивших с Ближнего Востока, по обширным пространствам Средиземноморья (Bernabo Brea, 1961, 153–156; Tusa, 1982, 97–98; Les Pheniciens, 1997, 232). Это свидетельствует о присутствии финикийцев в восточной части острова. Положение изменилось после начала греческой колонизации.

Фукидид (VI, 2, 6) говорит, что после прибытия большого количества греков финикийцы, которые ранее жили по всей Сицилии, оставили большую часть острова и переселились в район жительства элимов (т. е. на запад Сицилии), в города Мотию, Солунт и Панорм, полагаясь на свой союз с ними. Свои сведения Фукидид скорее всего заимствовал у Антиоха Сиракузского (История греческой литературы, 1955, 84; Compernolle, I960, 459–500; Huss, 1990, 9), который, естественно, хорошо знал обстановку в Сицилии. Он написал историю греческих городов Сицилии от мифических времен до 424 г. до н. э. (Diod. XII, 7 Ь 2) и, будучи логографом, видимо, особое внимание уделял основанию городов. Греческий историк ничего не говорит о насильственном вытеснении финикийцев, а использованный им глагол ‘εκλειπω – оставлять (точнее, причастие εκλιποντες; – оставляющие) подразумевает добровольное или, по крайней мере, мирное оставление финикийцами большинства своих прежних мест обитания (Ильинская, 1987, 41; Tusa, 1982, 96; Les Pheniciens, 1997, 232). Однако надо иметь в виду, что, как и во многих других случаях, история колонизации Сицилии была написана колонизаторами, которые на такие мелочи, как вытеснение других людей, особого внимания не обращают; в связи с этим внимание исследователей привлекает пассаж Диодора (XIV, 88, 1), из которого видно, что местные сикулы помнили о своем насильственном вытеснении прибывшими эллинами (Cordano, 1991, 63). При этом не следует забывать, что значительная часть греческих колонистов была дорийцами, и именно дорийцами из Коринфа были основаны Сиракузы – самый значительный греческий город острова. Но ясно, что мирного сосуществования дорийских и финикийских общин не наблюдалось. Несмотря на то, что часть колонистов были ионийцами (халкидянами), финикийцы, может быть, решили не рисковать, покинув большую часть (ταπλειω) острова. К тому же ионийцы в Сицилии, основавшие Наксос и Леонтины, не очень церемонились с местным населением: если сиракузяне поработили местных сикулов, превратив их в киллириев, то наксосцы и леонтинцы изгнали туземцев (Фролов, 1988, 172, 184; Cordano, 1991, 63). От сицилийских ионийцев финикийцы не могли ждать ничего хорошего, что не обязательно означает войну между греками и финикийцами, но подразумевает отсутствие сугубой добровольности.