Текст книги "Мир приключений 1984 г."

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Георгий Гуревич,Александр Горбовский,Юрий Папоров,Владимир Фирсов,Абрам Палей,Ким Селихов,Е. Ефимов,Ирина Радунская,М. Андронов,Лев Минц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 54 страниц)

Однажды, в воскресенье (когда главный хирург Отто Шрам обычно обхода не делал и операций не производил), перед самым концом своего рабочего дня, сидел я на кровати майора-австрийца и помогал ему (он был без рук) играть в карты. Вдруг в палату ворвался санитар Пауль.

– Шеф! – крикнул он и обеими руками схватился за голову. В его глазах я прочитал смертельный страх.

Для пояснения этого критического момента надо добавить, что заходил я в офицерские палаты без разрешения госпитального начальства. Это Пауль сам, на свой страх и риск, облегчая себе жизнь, посылал меня туда, а согласно служебному положению мое рабочее место было только в уборной. Встреча с главным хирургом в офицерской палате грозила мне страшной карой. Это был изверг и палач, расстрелявший наших пятерых пленных в городе Александрии.

Недолго думая, я ринулся под кровать майора и притаился, ибо другого выхода у меня просто не было. Пауля как ветром сдуло. В палату со всей своем свитой вошел Отто Шрам.

Со стороны картина выглядела довольно смешной. Все офицеры ехидно улыбались.

– Чему же это вы улыбаетесь? – спросил главный хирург.

Палата молчала.

– Я повторяю, – сказал строго Шрам, – почему всем вам так смешно?

И тут после мучительной паузы, когда моя жизнь висела на волоске, майор, как бы извиняясь, произнес:

– Нам здесь один смешной анекдот рассказали, господин полковник…

– А-а, анекдот, – протянул главный хирург, – тогда ясно. – И подошел к кровати, где умирал румынский генерал.

Генерал бредил.

– Он сегодня умрет, спасти его нельзя, господа, – и с этими словами Шрам удалился из палаты.

Я выбрался из-под кровати и под одобрительные возгласы офицеров (для них это было просто развлечение) быстро ретировался. Надо сказать, что раненые недолюбливали главного хирурга за его вздорный характер и заносчивую манеру говорить и, очевидно, поэтому не выдали меня. Пауль сильно перепугался. Проклиная меня, он две недели сам убирал в палатах, на большее его не хватило.

Замечаю в палатах новое: в последнее время вести с фронта уже не радуют немецких офицеров. В декабре 1942 года в госпиталь просочились сведения, что Советская Армия взяла в плотное кольцо двадцать две немецкие дивизии в районе Сталинграда. Из разговоров в палатах я понял также и то, что немцев пугает сейчас не только фронт, но и оккупированная ими территория. Целые дивизии перебрасывались с боевых участков в Белоруссию и Прибалтику для борьбы с партизанами. По палатам только и слышалось: “Шталинград! Шталипград! Партизанен!”

Обычно офицеры играли в “скат” (нечто вроде нашего преферанса). Я быстро освоил эту игру. Не упускал и случая запомнить какой-нибудь популярный анекдот или заучить модную песенку. Здесь, в палатах, я постигал и психологию врага, словом, в дни моего нравственного унижения я старался все до последней мелочи взять на вооружение, и эти знания сыграли потом немаловажную роль в моей военной судьбе. Я уже не чувствовал себя обреченным, нет, скорее, наоборот. Я был перегружен замыслами и планами и готовился осуществить их.

КОЛЯ-ЛЕНИНГРАДЕЦ

Все чаще наша троица – Цвинтарный, я и Бойко – обсуждала план группового побега. Каждый должен был связаться с одним из вольнонаемных и обеспечить себе в городе пристанище.

После побега мы должны были влиться в Днепродзержинске в большую подпольно-диверсионную вооруженную группу. Адреса будущих конспиративных квартир знал только Дмитрий Цвинтарный. Он должен был обеспечить связь.

Однажды вместе с Паулем я оказался на кухне госпиталя. Там я и познакомился с Марией, доверился ей и попросил ее временно приютить меня. Она согласилась и дала мне свой адрес. Ее адрес я сообщил Цвинтарному.

На этаже работала еще одна девушка. Звали ее Милитой (жила она на Медицинской улице, дом № 1, квартира № 5), она была медсестрой из вольнонаемных. Эта красивая девушка вела себя бесстрашно, оказывала мне и другим заключенным посильную помощь. Цвинтарный тоже ее хорошо знал и поддерживал через нее постоянную связь в городе. (Только после войны я узнал, что Фрибус Людмила Альфредовна, она же Милита Шмидт, была активным участником днепродзержинского комсомольского подполья и тоже готовила наш побег непосредственно с Дмитрием Цвинтарным по прямому указанию руководителя этого подполья Лиды Лукьяновой.)

Именно в те дни, в дни разработки нами плана побега, мне пришла в голову мысль вести себя так, как действовал бы очутившийся в моем положении советский разведчик. Это помогало мне смотреть на все окружающее как бы другими глазами. Стой поры я стал еще собраннее, действовал более осмотрительно. И эта же избранная мною роль стала моей опорой – настоящей моральной поддержкой.

В Днепродзержинск пришла зима. Фронт был уже в Донбассе. Участились в нашем зале обыски. Все чаще и чаще начальство нас предупреждало, что за малейшее неповиновение мы будем отправлены в лагерь.

Немцы-санитары начали поговаривать о том, что скоро всех нас отправят в Германию. Над нами нависла угроза, надо было поторапливаться, и Дмитрий Цвинтарный поручил мне готовить “лаз” для побега.

– Знаешь в нашем здании дверь под лестницей, выходящую на улицу?

– Знаю.

– Около двери ящик с песком. Надо сломать замок и выбросить из ящика столько песка, чтобы ящик можно было сдвинуть с места. Песок можно вытаскивать ведром, но крайне осторожно, чтобы немцы не засекли. Поручение очень ответственное и опасное. Поговори с Колей-ленинградцем. Ему это сподручней, он работает во дворе. Парень смекалистый и храбрый – поможет. Когда с песком справитесь, – шепнул Цвинтарный, – повесьте замок обратно. Пусть немцы думают, что ящик заперт. Потом взломаете наружную дверь, снова прикроете ее и плотно придвинете к ней ящик – это первая часть работы, и это сейчас самое главное.

– Но через “лаз” вряд ли смогут все уйти, – возразил я. – В момент побега люди могут оказаться в разных местах.

– У нас будет еще один способ выбраться из госпиталя. Соберем немецких марок (деньги мы брали вместе с оружием у мертвых солдат при разгрузке эшелона с ранеными на вокзале) и подкупим часового у центральных ворот. Этим делом я займусь сам.

Цвинтарный добавил, что о дне побега он сообщит накануне ночью.

Подготовить первый “лаз” оказалось неимоверно трудно. Коля, бывший студент ленинградского института, выносил песок около трех недель. Урывками, когда только мог и позволяла обстановка. Каждую минуту рисковал головой. Эта дверь и сейчас существует, с улицы она ведет в помещение, принадлежащее какому-то учреждению города.

Где ты сейчас, Николай? Жив ли, друг дорогой? Прочти эти строки и вспомни, как, рискуя жизнью, делал все для спасения своих товарищей.

В первых числах января 1943 года, когда Днепродзержинск был наводнен немецкими войсками, на нас обрушилась большая беда. Однажды Бойко, сапожник Андрей и еще один наш товарищ поехали под конвоем на грузовой машине в Днепропетровск за одеялами для госпиталя. На обратном пути все три наших товарища, сидевшие на самом верху груженой машины, ударились о балку железобетонного моста, были сброшены с мчавшегося грузовика. То ли немец-шофер не рассчитал, то ли нарочно их стукнул – никто не знал.

Спустя неделю после этого несчастного случая, поздно вечером, когда мы уже ложились спать, в наше помещение вошел фельдфебель Шильтенрум – это был наш начальник конвоя, он со всех троих пострадавших грубо сорвал повязки. Уходя, он гаркнул:

– Ходи, Иван, работа! – и запер нас снова на два замка. Бойко попробовал встать и не смог: у него была сильно повреждена чашечка коленного сустава, нога опухла.

Побег был назначен на завтра, и Бойко понял, что если он не поднимется, то окажется в общем лагере или будет расстрелян. Превозмогая нечеловеческую боль, Бойко поднялся и встал на ноги.

– Что же с нами будет? – спросил я Дмитрия.

– Не беспокойся. Я сделаю все возможное.

Наступило долгожданное утро. Что оно нам принесет? Шесть человек из нашей бригады уже знали, что сегодня состоится побег. Остальных шестерых мы, во избежание преждевременной суматохи, должны были предупредить в самый последний момент.

Вскоре пришли фельдфебель с переводчиком. Фельдфебель объявил:

– Ровно в десять часов группа в десять человек едет на вокзал разгружать эшелон с ранеными. Остальные будут принимать их во дворе.

Цвинтарный шепнул мне:

– Я еду на вокзал и больше не вернусь. Учти и действуй! Все возлагаю на тебя! Желаю удачи!

Мы расстались.

К двенадцати часам в госпиталь стали поступать раненые. Наша группа снимала их с машин во дворе и таскала на носилках на второй этаж госпиталя в операционную. Таскали и немцы-санитары. Был вместе со всеми и старик Пауль. Он кряхтел, потел, охал.

– Лос! Лос! – кричал фельдфебель, торопя пленных.

В два часа дня я швырнул в сторону носилки, шепнул своему напарнику, который был уже в курсе дела: “Беги!”, а сам опрометью бросился на свой рабочий этаж: из шкафа, где висело оружие немецких санитаров, я хотел взять пистолет. Вбегаю на этаж, взламываю стамеской шкаф – оружия нет. Хватаю пояс со штыком. Врываюсь в хлеборезку и на глазах у перепуганных девушек из вольнонаемных и пожилой немки выхватываю из корзины круг копченой колбасы, запихиваю на ходу за пазуху и мчусь прочь… Перебегаю небольшой дворик, бегу вдоль церковной ограды, мимо церкви, влетаю в наше помещение, где мы жили, и. как стрела, мчусь наверх… Влетаю в зал. Необычная сцена: один натягивает на себя немецкую форму, другой поспешно достает нож. Третий набивает чем-то вещевой мешок. Быстро вытаскиваю из-под матраца припрятанную накануне новую немецкую шинель, пилотку, бегу вниз. Мельком замечаю, что дверь на улицу уже приоткрыта. “Кто-то уже бежал!” – решил я. Но я не достал еще пистолета! Бегу вправо, в помещение, где живут немцы-санитары (они жили под нами). На днях, когда я здесь был у Пауля, его сосед по койке, тоже санитар, открыл при мне свой чемоданчик, в нем лежал браунинг. Врываюсь в комнату, выхватываю из-под кровати чемоданчик, взламываю, роюсь в вещах. Пистолета нет! Или чемодан перепутал, или комнату! Снова не повезло! Но времени уже нет ни секунды! Выскакиваю в коридор, затем в тамбур, на ходу надеваю шинель, пилотку и пояс со штыком…

И вот я на улице! Быстро шагаю по Днепродзержинску. Иду к Марусе. Адрес ее я помню наизусть: улица Пелина, дом № 71, квартира № 28.

САНИТАР ГАНС ШВАЛЬБЕ

Я продолжаю идти по Днепродзержинску.

Побег удался. Впереди новая жизнь, новые испытания. Хорошо бы встретить Хромова из Днепропетровска. Где он сейчас?

Медленно падают крупные хлопья снега. Они ложатся на крыши домов, на мостовые и тротуары, на каски немецких патрульных, на тысячи машин, заполнивших весь город. А мне нужно обдумать своп дальнейшие шаги. Сегодня Маруси на работе в госпитале не было. Дома ли она сейчас? Как встретит? Ждет ли меня именно сегодня? С неделю назад я ей сказал: “Жди! В любой день могу появиться!”

И вот я сворачиваю на нужную улицу. По обеим сторонам дороги машины, их сотни – зачехленных, мрачных, молчаливых. Немцев возле них не видно. Нахожу дом. Вхожу во двор. И здесь несколько машин. Отыскиваю подъезд, поднимаюсь по лестнице на второй этаж, останавливаюсь возле двери. Звоню. Тишина. Снова звоню. За дверью шум и затем грубый голос немца:

– Кто там?

– Здесь проживает девушка, работающая в госпитале? – спрашиваю по-немецки.

Дверь открывается. Передо мной в расстегнутом кителе немецкий офицер. Он пьян – видно сразу.

В мгновение соображаю, как поступить. Вытягиваюсь в струнку, козыряю:

– Санитар Ганс Швальбе, из госпиталя № 308. Девушка из вольнонаемных, работающая на кухне, сегодня не явилась на работу. Пришел проверить.

Офицер нехотя посторонился, икнул:

– Прой-дите.

Прохожу в переднюю и останавливаюсь у распахнутых дверей. В столовой сидит второй офицер. Перед ним на столе коньяк, закуска, фрукты.

– Разрешите пройти мимо, господин полковник! – продолжаю разыгрывать роль санитара.

– Пройдите! – бросает он, окинув меня пустым пьяным взглядом.

Вхожу в соседнюю, смежную комнату и прикрываю за собой дверь. Маруся, бледная как полотно, стоит у окна. Я вижу ее руки, нервно теребящие бахрому кашемировой шальки – цветы по черному фону. Карие глаза смотрят на меня испуганно и удивленно. Рот крепко сжат, чуть подергивается. Молча мы смотрим друг на друга.

– Вот я и пришел, – тихо говорю я по-русски.

– У нас… офицеры… – она кивает головой на дверь.

– Выйдем на улицу, – шепчу я.

Мы выходим из комнаты.

– Разрешите пройти мимо, господин полковник! – Я снова щелкаю каблуками.

– Пройдите! – цедит полковник, держа в зубах сигарету. Вышли на улицу.

– Я уже три дня не работаю. В каждом доме немцы, – волнуясь, говорит Маруся.

Я не смотрю на нее. Только слушаю. Да, собственно, и говорить сейчас не о чем.

– Ну, прощай. Я пойду.

– Куда же ты? – спрашивает она с тревогой и молча идет следом. Я резко поворачиваюсь, запрещаю идти за мной и быстро удаляюсь.

– Куда же ты? – доносится мне вдогонку.

Постепенно успокаиваюсь, беру себя в руки. А все же получилось неплохо. Выдал себя за немца и – никакого подозрения со стороны немецких офицеров. Так держать! Первый успех!.. Смело козыряю немецким офицерам. Иду. По сторонам улицы стоят гитлеровские танки, машины и тягачи с пушками на прицепе. Иду, как будто никакого лагеря не было позади, ни параши, ни баланды, ни проволоки, ни окриков часовых… Иду, а куда иду, пока и сам не знаю… Медленно кружатся снежные хлопья.

СКРЫПНИК

Куда идти? Связи с Цвинтарным нет, между тем только он один знает, где я могу быть. Связной от него явится к Марусе – и вернется ни с чем. Где же искать нам друг друга?

Улица все тянется. Выхожу за город, вижу пути узкоколейки. Впереди недостроенное здание. Оно смотрит на меня пустыми оконными проемами. Обхожу дом, вхожу внутрь, поднимаюсь по лестнице, запорошенной снегом. Вот и последний этаж… Крыши нет. Надо мной серое зимнее небо. (Этот дом и сейчас существует, жилой дом № 49 по улице Арсеничева).

Сажусь в углу. Холодно. Хочется есть. Достаю круг копченой колбасы. Хлеба у меня нет, но колбаса хороша и без хлеба. Тревожные мысли не оставляют. Уговариваю себя, что все обойдется, свертываюсь калачиком и так лежу на запорошенном снегом полу под открытым небом… Снег все падает и падает, и вскоре я лежу под белым снежным одеялом. Вид сказочный, но мне не до сказок!

Забываюсь в тревожном полусне. Снится мне Хромов – мой боевой друг из Днепропетровска, его улыбка, его крепкое рукопожатие… Кем он был до войны: майором НКВД или сотрудником милиции? Как мы с ним в свое время хорошо сработались. Безусловно, в днепропетровском подполье играл он не последнюю роль… А может быть, он совсем не Хромов, а Хромовым был только для меня…

Пробуждаюсь. Уже смеркается. Вскакиваю, стряхиваю с себя снег, стараюсь согреться – делаю разминку, подхожу к оконному проему, смотрю на город. Вечер тихий, безветренный. И вдруг вспоминаю: “Дядя Коля!”

Однажды на своем этаже на ступеньке лестницы я увидел сидящего сухонького старика. Он ел суп из алюминиевой миски.

– Что это вы, дедушка, так неудобно устроились? – спросил я. – Да и камни холодные, простудиться можно.

– А что мне? Хорошо устроился. Вот супца дали – кормлюсь.

– Девчата хоть бы табуретку вам вынесли.

– А зачем она мне? Обойдусь. Разговорились. Спросил, есть ли у него семья, дети.

– Как же без детей жить? Есть. Один сын на фронте, воюет, а меньшой дома.

– А где воюет, не знаете?

– Кто ж теперь знает? Как ушел в первый день, так и пропал… Может, жив, а может…

Позже Коля-ленинградец назвал мне фамилию старика – Скрыпник и сказал, что работает он стекольщиком при госпитале, а живет где-то в рабочем поселке.

Тряхнув головой, освобождаюсь от воспоминаний. Быстро спускаюсь вниз по лестнице, выхожу наружу, на окраину города. Вижу перед собой разбросанные белые хатки. Может, это и есть рабочий поселок?

Вхожу в один из домиков, спрашиваю пожилую женщину:

– Не знаете, мамаша, старика дядю Колю? Фамилия его Скрыпник. В немецком госпитале стекольщиком работает.

Женщина испуганно смотрит на мою немецкую форму и некоторое время молчит.

– Нет, не знаю. Не знаю такого старика, – отвечает она решительно.

– А это рабочий поселок?

– Он самый и есть.

Иду дальше. Захожу еще в один дом. В хате при тусклом свете лампады сидят женщины, с ними ребятишки. Одна женщина встает с лавки.

– Дядя Коля? Так это же тот, что к Матрене за молоком девочку посылает. Есть такой в нашей слободке. Нюрка! – обращается она к девочке лет десяти. – А ну покажи солдату тот дом. Знаешь, где баба Анна живет? Дочка еще у нее Таня…

– На краю? – спрашивает девчушка.

– Ну да!

– А-а, знаю.

Вышли с девочкой на улицу. Уже совсем темно.

– Эвон! Бачите? – произносит она, отойдя от своего дома шагов на двадцать и указывая куда-то рукой. – На бугре!

– Не вижу. Какой дом-то?

– Да вон беленький, на горе, крайний… Бачите?

– Где из трубы дым идет?

– Вот-вот. Он самый.

Минуя заснеженные огороды, поднимаюсь по тропинке в гору. Добираюсь до крайней хаты. Вхожу и в свете керосиновой лампы вижу в комнате старика со старухой и двоих ребят – девочку и мальчика. Лобастый, сутулый, худой старик с очень добродушным и умным лицом и есть дядя Коля! Большие добрые глаза узнают меня, я вижу в них улыбку. Хозяйка же встревоженно заслоняет сына – на мне форма немецкого солдата.

– Здравствуйте, дедушка! – говорю я. – Узнаете?

– Как же, как же, узнаю.

И в это мгновение вдруг распахивается дверь и в комнату входит… Бойко! Наш Бойко! Сияющий от радости, как солнце!

– Степан! Ты?! – восклицаю я.

Мы бросаемся друг другу в объятия и не можем скрыть своих переживаний.

– Вот это встреча! – говорю я. – Никак не ожидал!

Бойко опирается на палку, улыбается во весь рот:

– А я смотрю в окно – фриц идет. Быстро вскочил, спрятался за дом. Потом заглянул в окно, вижу – ты стоишь! Вот, думаю, дела! Бывает же!

Хозяйка дома, Анна Ивановна, приглашает поскорее сесть за стол.

– А то ховаться надо.

Мы садимся и, разделив между всеми колбасу, торопливо едим. Тени от лампы тревожно мечутся по белым стенам, но на душе у меня радостно от обретенной свободы.

ЧЕРЕЗ ДНЕПР

Дядя Коля выводит нас во двор, и мы залезаем в овощной погреб – яму.

– Завтра к вечеру высвобожу, – говорит он, и мы погружаемся в кромешную тьму.

Старик закрывает нас крышкой и нагребает сверху лопатой кучу снега.

Оказывается, Бойко наметил себе квартиру как раз у этого старика. Из госпиталя уходил с трудом – сильно болела нога. Подкупленный Цвинтарным часовой-чех выпустил его “на часок”… Я рассказал другу о своем приходе к Марусе. но он успокоил меня:

– Связь с Цвинтарным будет налажена.

На следующий день к вечеру старик выпустил нас из убежища. И мы с наслаждением ели в его хатенке горячую картошку, пареные бураки с хлебом, пили молоко. Дядя Коля сообщил, что бежало из госпиталя двадцать человек. Оставшихся пленных в тот же день немцы отравили в лагерь.

– Немцы злы как собаки, – в заключение сказал он.

Поужинав, мы опять полезли в яму. Я снова стал думать о Цвинтарном. Где он? Удалось ли ему найти падежное убежище? (Только после войны я узнал, что Дмитрий Цвинтарный после побега скрывался у медсестры Милиты Шмидт, а ее мать, Савина Зинаида Николаевна, на чердаке детского дома, где она работала поваром, по просьбе Лиды Лукьяновой тоже скрывала пятерых из нашей группы бежавших, эту пятерку позднее приютила и скрыла от глаз фашистов Наталья Ивановна Шанько, проживающая сейчас в г. Днепродзержинске по адресу: ул. Сыровца, д. 21, кв. 5.)

Прошло еще три тревожных дня. От дяди Коли мы узнали, что начались обыски у вольнонаемных, работающих при госпитале. Значит, немцы нас усиленно разыскивали. Оставаться здесь нельзя. Могла погибнуть вся семья Скрыпника. По первоначальному плану Цвинтарный должен был прислать связного в первый же вечер после побега, но связной не явился…

– Если завтра связного не будет, – сказал Степан, – ночью перейдем Днепр.

– А как же оружие? Надо бы прихватить с собой…

– А как его прихватишь, – ответил Бойко, – оно вывезено за город. Дядя Коля из рук в руки передавал его по условленному паролю, старик понятия не имеет, где оно сейчас. Предполагает, что оружие это сейчас находится в руках местного комсомольского подполья.

– Да, все осложнилось. Где Цвинтарный?

На нашу беду, связной так и не появился, и мы решили уходить. Вечером хозяйка нас накормила. Заботливо сшила из своих последних простыней халаты, и мы приготовились в трудный путь. Дядя Коля взялся проводить – он был из местных и хорошо знал дорогу. Как раз перед нашим уходом неожиданно пришла Маруся. Как она узнала, что я скрываюсь у Скрыпника? Она посоветовала уйти в деревню, к ее отцу.

– У него можно сховаться, в городе опасно, обыски начались повальные. Пойдешь?

Мы стояли за домом одни. Потом присели на мерзлую землю. С неба падал мокрый снег вперемешку с ледяной крупой. Было холодно и неуютно. Маруся смотрела на меня добрым и тревожным взглядом.

– Нет, – сказал я. – Не могу бросить друга.

– И его бери.

– У нас другие планы. Извини. Спасибо тебе за все… Может, когда увидимся…

Мы простились, молча пожав друг другу руки. Маруся ушла. Я вернулся в хату и, присев на минутку, написал на чистом листе ученической тетради список всех бежавших из фашистского лагеря.

– Возьми и сохрани, – попросил я дядю Колю. Придут наши войска, передай кому следует. А если появится связной от Цвинтарного, скажи, что мы с Бойко ушли через Днепр, к фронту, к своим.

Только после воины, связавшись с бывшим секретарем подпольного комитета комсомола города Днепродзержинска Лидией Лукьяновой, узнал о судьбе моего списка. Лида написала мне: “…Ваш список был передан дядей Колей в партийные органы, они мне о нем сообщили, когда слушали мой отчет на бюро горкома партии, после того как я назвала вашу фамилию, Бойко и ряда других товарищей. Меня через несколько дней пригласили и показали ваш список. Я уже вам писала, что вы проходите по моему отчету, отчет утвержден ЦК ВЛКСМ…”

Скрыпник, я и Бойко пробираемся по окраине заводского поселка, петляем по садам и огородам. Падает густой снег.

Появились заросли прибрежного кустарника. Все трое ложимся и всматриваемся в ночную тьму. Слышен скрип снега: это медленно проходит вдоль Днепра немецкий патруль. Для гражданских лиц мост через реку давно закрыт это мы знаем. Знаем и то, что немцы во многих местах специально подорвали лед, чтобы затруднить переправу. На реке всюду полыньи, наполненные битым льдом.

Когда немецкий патруль отошел на значительное расстояние и скрылся в морозной дымке, мы прощаемся со Скрыпником.

– До свидания, деду! Не поминай лихом! Спасибо за все!

– Счастливой вам дороги, сынки! – отвечает дядя Коля. – Может, и мой хлопец где блукает, может, кто и его выручит из беды…

И вот мы с Бойко ползем к Днепру. Я впереди. Он за мной. Со стороны мы незаметны – на нас маскировочные халаты.

Устав ползти, делаем передышку, лежим. Берег позади. Кругом плотный туман.

Ползем по заснеженному, замерзшему Днепру. Стараемся упираться локтями, чтобы не отморозить рук. Бойко тяжело дышит. Отдыхаем. Потом встаем и идем в полный рост. Бойко сильно хромает, опирается на палку.

Скоро уже середина пути. И тут под ногами вдруг начинает хлюпать вода, под йен – лед. Мы скользим, падаем, и так несколько раз.

Ледяная вода обжигает руки. Устоять на ногах совершенно невозможно, и мы снова ползем. Вода все выше. Мы уже давно промокли насквозь, но от нервного напряжения холода уже особенно не чувствуем.

Ползем, ползем… Ползем в ледяной воде. Все время ощупываю впереди себя лсд-не попасть бы в разлив полыньи, тогда пиши пропало! Движемся медленно, нашему пути, кажется, нет конца. Когда же берег?..

Но вот воды становится меньше… Еще меньше… И наконец снег! Уже видны неясные очертания высокого, обрывистого берега… Вот и сам берег. Выбираемся на его кручу. Впереди заснеженное поле. Мороз крепчает.

Наши намокшие халаты покрываются на ветру ледяной коркой, трещат и хлопают при движении. Тело сковывает холод. Хочется бежать, надо бежать, иначе умрем, но Бойко едва ковыляет, и я поддерживаю его под локоть, подбадриваю:

– Держись! Держись, старина!

Наконец добрались до жилья. Это была, как потом выяснилось, деревня Куриловка. Стучимся в крайнюю хату. Старушка, которую мы разбудили, зажгла огарок свечи и обмерла, увидев нас, покрытых льдом.

– Спасай, мать! Топи быстро печь!

Мы с трудом освобождаемся от превратившейся в ледяной панцирь одежды и, голые, окоченевшие, начинаем усиленно размахивать руками и приседать. И вот уже чувствуем, как постепенно согревается тело. Старушка приносит самогон. Выпиваем по полстакана и остальным растираемся… Чудо! Оживаем! В доме полыхает печь. Забираемся на теплую лежанку, ложимся на какое-то тряпье. У нашей спасительницы нашелся табак. Она все делает молча, и мы молчим. Блаженно улыбаясь, свертываем по огромной “козьей ножке” и самозабвенно дымим махрой. Подумать только – перешли Днепр! Победили мороз, ледяную воду и убийственный ветер. Выжили!

Наша одежда висит возле печки. И мы знаем, что, пока будем спать, бабуся все высушит и приготовит нас в дорогу. Мы накрываемся каким-то старым рядном и крепко засыпаем.

Утром просыпаемся, как вновь родившиеся. Хочется есть, но в доме ни крошки. Обжигаясь, пьем пахнущую дымом горячую воду. И за это спасибо. За все спасибо тебе, молчаливая, – но все понимающая бабуся!

Она куда-то исчезает.

– А вот вам на дорожку, сынки, – говорит она и передает Бойко узелок с ржаными лепешками. – Соседка дала.

Мы идем довольно быстро по целине, без дороги. Идем на север – к фронту. Бойко старается не отставать. Пурга кружит, стучит снежной дробью по обледенелой земле и надежно укрывает нас от вражеских глаз.

– Знаешь, Степан, если в селе нет немцев, то днем поспим, ночью пойдем дальше. Если же есть – сею обойдем. Так будет безопаснее.

Он согласен.

Бойко неразговорчив, поглощен своими мыслями. Я тоже больше молчу и с благодарностью думаю: “Какие у нас замечательные люди! Кто мы дяде Коле Скрыпнику? Да никто. Просто два парня, совсем чужие. А ведь он нас спрятал, сберег… И жена его, Анна Ивановна, последние свои простыни пустила на маскхалаты. Золотые люди! Не только собой рисковали, но и жизнью своих малых детей. Нагрянули бы немцы, обнаружили нас – и все, конец… А бабуся из Куриловки! Она и вовсе не спросила, кто мы, но сделала для нас все, что могла. А ее соседка! Та и вовсе не видела нас, но дала нам, беглецам, последние в доме ржаные лепешки”. Особой теплотой проникаюсь к подпольщикам – организаторам нашего побега. Хочется пожать руки этим советским патриотам, самоотверженно действующим в немецком тылу. Но как мало мы, в сущности, знаем о них! Даже фамилии неизвестны…

Тогда, в далеком сорок третьем году, когда мы с Бойко по снежной целине пробирались к фронту, я действительно не знал фамилии людей, спасших нам жизнь. Но сегодня после многолетних поисков и поездок в Днепродзержинск я могу назвать их имена, считаю своим долгом рассказать, что сделали они для Родины в черные дни немецкой оккупации.

Это прежде всего семья Лукьяновых. Отец – Евсей Михайлович, мать – Анна Михайловна, сын – Василий и дочери – Лида, Вера и Надя.

Я выделяю эту семью особо, считая членов этой семьи типичными представителями и советского рабочего класса и всего нашего социалистического общества. Это люди высокого партийного самосознания, люди большого сердца и большого мужества. Глубокое понимание каждым членом семьи своего гражданского, патриотического долга и есть тот нравственный критерий, который в трудное, суровое время войны поднял и повел всю семью на героический подвиг во имя Родины.

Молодые патриоты днепродзержинского комсомольского подполья совершали тогда много славных и героических дел. Они спасали наших раненых военнопленных, оказавшихся в момент оккупации в городе, особенно комсостав; укрывали командиров и политработников от фашистов, лечили, кормили, затем снабжали одеждой, необходимыми документам”, чтобы переправить людей через фронт. Больных и истощенных посылали на поправку в села Малая Михайловка, Доброво, Зеленый Листок.

Подпольщики всячески препятствовали угону молодежи в Германию, распространяли листовки и советские газеты среди населения, в самый разгул фашистского террора на парашютной вышке над городом водрузили красное знамя. На могилу захороненного в парке советского командира Семена Константиновича Кривенко юноши и девушки приносили живые цветы, давали клятву на верность Родине и оставляли воззвания, призывая народ к вооруженной борьбе с оккупантами.

Комсомольцы Днепродзержинска добывали оружие и вооружали им надежных людей, совершали акты саботажа и диверсий на вокзале, на заводе имени Дзержинского и вагоноремонтном заводе имени газеты “Правда”. Исполнителями этих операций были Мария Синкевнч, Владимир Рыбинцев, Александр Козин и другие.

Комсомольское подполье имело радиосвязь с разведотделом 6-й армии, принимало у себя армейских разведчиков и посылало своих связных через фронт с важными оперативными сведениями. Такие опасные маршруты, в частности, совершали Петр Каплин, Алексей Сазоненко, Василий Страшнов.

Лида Лукьянова осуществляла связь с Юлией Петровной Литовченко и получала от нее указания партийного подполья, которым руководил Казимир Францевич Ляудис.

Недавно я был у живущего теперь в Вильнюсе Казимира Францевича Ляудиса. Он принял меня в здании Совета Министров Литовской ССР. Из-за стола навстречу мне поднялся среднего роста сухопарый мужчина с умными, выразительными глазами и доброй улыбкой.

– Чем могу быть полезен? – спросил он, поздоровавшись.

Я рассказал, что написал книгу о своем участии в войне, поведал, каким образом бежал в 1943 году из оккупированного фашистами Днепродзержинска, и попросил уточнить фамилии отдельных подпольщиков, упомянутых в письме Лидии Лукьяновой.

Казимир Францевич достал из сейфа копию своего отчета о деятельности партийного подполья и сказал:

– Называйте фамилии, проверим. Я стал зачитывать список…

– Все точно. Названные вами люди были в комсомольском подполье, можете не сомневаться, – заулыбался Казимир Францевич и, немного помолчав, добавил: – Между прочим, недавно вышла книга о Днепродзержинском подполье. Читаю и глазам своим не верю. Все факты соответствуют действительности, а фамилии почему-то автором заменены на вымышленные. Получается какая-то нелепость. Я знал тех людей, знал их по подполью как преданных коммунистов, людей, совершивших героические подвиги. Многие из них погибли, но большинство живы… Каково тем живым читать такую книгу! Я понимаю, автор пишет художественное произведение – роман или повесть. Там вымысел закономерен – это авторское право. А здесь взята сама жизнь, абсолютно подлинная героическая борьба советских патриотов с фашизмом, а фамилии все заменены. И моя тоже… Не понимаю смысла!