Текст книги "Мир приключений 1984 г."

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Георгий Гуревич,Александр Горбовский,Юрий Папоров,Владимир Фирсов,Абрам Палей,Ким Селихов,Е. Ефимов,Ирина Радунская,М. Андронов,Лев Минц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 54 страниц)

– Подождите пока, я позову вас. – Председатель Сенгилеевской ЧК скрылся за дверью.

Парни молча стояли у саней, поглядывая на Андрея.

В просторной горнице между тем происходил разговор:

– Связной из Карсуна, господа, – говорил председатель, стоя посреди комнаты в расстегнутой бекеше. – Сомнения у меня не вызвал – пароль знает и на вопросы правильно ответил. Надеюсь, все, здесь присутствующие, прекрасно понимают, как нам важно наладить такую связь.

– Думаешь, не провокация? – поинтересовался его заместитель.

– Стал бы он лезть к черту в самое пекло! Ведь верная смерть.

В ответ с лавок послышалось:

– Ладно, давай его сюда.

– Чем мы рискуем!

– Предлагаю остаться только штабу, – сказал председатель. – Остальным перейти в соседнюю комнату. На всякий случай, – добавил он, усмехаясь.

Когда Андрея ввели в горницу, там сидело человек семь. В полусумрачном низком помещении с завешенными окнами едва белели их лица, было душно и накурено.

Из сумрака выплыло продолговатое, носатое лицо председателя:

– Вот рекомендую. Связной от карсунского освободительного движения. Полномочия проверены. Вопросы есть?

– У меня вопрос! – раздалось из темного угла. – Я сейчас, погодите…

Послышалось какое-то перезвякивание, и перед Андреем возник плотный коренастый человек лет сорока, во френче и скрипучих сапогах.

– Полномочия проверены, говорите? – Он приблизил лицо к Андрею, взглянул ему прямо в глаза.

Андрей вздрогнул: рыжий! Рыжий!.. Перекрашенный, но он, точно!.. Все пропало!.. Бежать? Некуда. Там, в сенях, дюжие парни. Окна? Нет, не выбраться. Значит, погиб, погиб Андрей Ромашов в самом начале своей жизни во славу мировой пролетарской революции. Рука инстинктивно дернулась к карману, но его уже держали, заворачивали локти назад.

– Проверили? – ехидно продолжал между тем рыжий. – Ничего вы не проверяли. Мы с этим, – от ткнул кулаком в лицо Андрея, у того из носа показалась кровь, – мы с этим большевистским щенком давно знакомы. И с мамашей его достойной тоже. – Он сорвался на крик: – Знаете, кто это? Чекист, шпион красный! Теперь, все, все пропало, простофили! Убить его, придушить немедленно!..

– Логачев, тише, – поднялся заместитель. – Тише, говорю, без истерики! Сейчас разберемся, может, ты ошибаешься?

– Я ошибаюсь? Да я из-за этого змееныша чуть два раза не погиб!

– Успокойте его, – невозмутимо продолжал заместитель. – Если это чекист, тоже не столь уж страшно. Он ведь вчера только приехал. Так? – обернулся он к председателю. Тот, бледный, кивнул. – Ночевал где, у Кирьянова? Ну что ж, человек надежный, глаз с него наверняка не сводил. Значит, ни с кем связаться он не успел. Кроме того, по нашим сведениям, в уезде никаких чекистских отрядов из губернии нет…

– Я ему вчера ничего по существу не сказал, – вставил председатель. Только предупредил, что поедем в Буераки.

– Вот видите. Убрать его успеем, сейчас надо допросить. – Заместитель повернулся к рыжему: – Вы, господин Логачев, кажется, большой специалист по допросам? Вот и займитесь…

***

День у Евдокии Борисовны выдался очень уж хлопотный. С самого раннего утра бегала по учреждениям. Надо было срочно сдавать партию обмундирования для фронта, а ниток не хватило. Потрясая добрым полудесятком мандатов, охрипнув от крика, она все же добилась, казалось бы, невозможного – достала ниток столько, что должно было хватить и на белье для отрядов, отправляющихся на подавление “чапанок” – кулацких восстаний в уездах.

При упоминании о восстаниях сердце ее тревожно сжималось. Как там Андрей? Которую уж ночь не ночует дома. Материнская душа чувствовала: он в самом опасном месте, всегда ведь лезет на рожон. Но за делами и заботами она отвлекалась от мрачных мыслей. А тут еще ждала ее нечаянная радость… Когда зашла в свой закуток с громким названием “Кабинет заведующей”, навстречу ей поднялась худая, бледная до желтизны женщина с головой, низко, по самые глаза, повязанной платком.

– Вам кого? – Евдокия Борисовна остановилась на пороге и окинула посетительницу взглядом. – На работу наниматься? – И тут же бросилась вперед, будто кто толкнул ее: – Катя? Жива, Катюша!.. А я уж не чаяла… Жива-а!

Женщины, плача и смеясь, обнимались, на мгновение отстранялись, смотрели друг на друга и снова обнимались.

– Я думала все! – говорила Евдокия Борисовна, когда они уселись у заваленного какими-то бумажками и образцами тканей шаткого стола. – Искала тебя. Я тоже после тюрьмы-то свалилась. А ты как в прорубь провалилась. Нету, и все…

– Сыпня…

– Знаю. Уж не упомню, кто мне сказал, но я в тифозные бараки даже ходила…

– А меня в Инзу вывезли. Тут тогда фронт близко был, нас и отправили подальше…

– Ну ничего, главное, жива. – Евдокия Борисовна сияющими глазами осматривала, казалось, ощупывала подругу. – Подкормить бы тебя, да вот как? Может, паек тебе какой повышенный удастся выхлопотать.

– Ничего, теперь все позади… А с едой… Так муж мой в Симбирск вернулся.

– Он ведь в армии был?

– И сейчас военный. Новобранцев тут учит.

– Это хорошо. А ты? Рассказывай, что же ты… Работать-то у нас будешь?

– Буду, буду! А у вас тут как дела, с материалом тем все в порядке? Сколько из-за него муки вытерпели!

– Да не совсем…

Горестно вздохнув, Евдокия Борисовна стала рассказывать о пропаже сукна, о том, как ходила в ЧК и что ведут это дело Золотухин и Андрей, да вот прошло несколько месяцев, а толку пока нет.

– Ничего, Андрюша парень бедовый, – утешила Катя, – найдут. Помните, как он нас освобождал? – Она задумалась на минуту. – Да, досталось нам за это сукно… А знаете, Евдокия Борисовна, тот рыжнй-то – он родом из-под Симбирска. Из поповской семьи…

– Да что ты, откуда тебе известно?

– Я, когда выздоравливать начала, с одной женщиной рядом лежала. Ну, рассказывала ей свои приключения. Она и спрашивает меня: “Он рыжий, плотный такой, невысокий?” В общем, тот самый оказался, Логачев. Эта женщина его с детства хорошо знает. Отец у него в Сызрани настоятелем собора был. И два сына у пего, старший одно время там же в городе жандармским офицером служил. Говорит, лютовал при царе, людей бил смертным боем. А этот, младший, в гимназии учился, потом на фронт ушел, офицером, даже вроде гвардейским стал. А отец их в начале той войны овдовел, монашество принял и где-то в архиереи вышел. Богатые были – ужас. Несколько домов у них, хутор…

– Сгинул тот рыжий. Видно, ушел с белыми тогда… Так что теперь все это безразлично.

– Да, действительно… Ну а мне когда же на работу можно выйти?

– Хоть сейчас…

Довольная Евдокия Борисовна поспешила на заседание городского Совета. Наконец-то у нее появилась надежная помощница.

Зал Дома свободы был переполнен. В президиуме – председатель губкома РКП(б) Варейкис, председатель губисполкома Гимов и другие знакомые и незнакомые Ромашовой люди. Она опоздала и, с трудом протискиваясь в проходе, разыскивала свободное место.

– В связи с докладом товарища Гимова должен сказать городскому Совету, – говорил с трибуны высокий худой человек (“Председатель ЧК, Андрея начальник”, – узнала Евдокия Борисовна), – что в последнее время у нас в городе появилось много каких-то довольно странных спортивных обществ, всякие там вроде культурнические организации – “Труд и Свет” и другие, а главное, множество различных религиозных сект и общин: община евангелистов, баптисты, марковцы, сторонники какой-то живой церкви, братство верующих славян… При этом вовсю идет служба в православных церквах. Вам известно, товарищи, что по декрету Советского правительства церковь у нас отделена от государства. Это значит, что кто верит в бога, тот пусть себе молится ему, мы не вмешиваемся. Но только чтобы церковь тоже не мешалась в дела пролетарского государства, не занималась политикой. А вы знаете, сколько попов помогает белым, участвует в “чапанках”. открыто призывает к контрреволюции? С такими диктатура пролетариата борется беспощадно… Но что мы имеем сейчас? По городу ползут провокационные слухи, будоражат людей, возбуждают нездоровые настроения. Причем многие из таких слушков идут из церквей и молельных домов. Я хотел бы обратиться к вам, товарищи, с призывом активнее помогать нам бороться с контрреволюционной пропагандой, решительно пресекать ее. Когда Лесов сошел с трибуны, Евдокия Борисовна вновь подумала об Андрее. Тяжело им, чекистам, приходится. Вон сколько врагов у республики – и на фронтах, и здесь. Ох как трудно!..

***

– Шагай, шагай! – лениво толкал прикладом в спину Андрея худой мужик в огромных растоптанных валенках. Они промокли, видно, насквозь на потемневшем, набухшем водой снегу, но Андрей не мог оторвать от них взгляда. Каждый шаг его израненных босых ног по твердой, проваливающейся снеговой корке отдавался острой болью в груди и затылке.

Он взглянул вверх – ни облачка. Март, а солнце как в апреле. Увидит ли он когда-нибудь еще это небо и деревья? Вон на том конце поляны, у могучего дуба, стоят люди в чапанах и полушубках. И петлю, гады, уже приготовили. Болтается пока пустая веревка на крепком суку, а внизу – поленница. Видно, заготовил дровишки какой-то хозяйственный мужичок на полянке, да вывезти к снегу не поспел, а они вот и пригодились для такого дела…

Ноги все уже в крови, не идут совсем, а голова ясная, глаза каждую деталь замечают.

– Шагай, шагай давай!

Вчера на допросе с “пристрастием” он потерял сознание и ничего не помнит, что было дальше. Очнулся в том же подвале, весь мокрый. Темно, на земляном полу хлюпает. Поливали, верно, водой. Пошевельнулся и опять провалился во мглу. Открыл глаза от света лампы и тут же прижмурил. Чей-то голос спросил:

– Ну, господин большевистским шпион, надумали сказать, кто вас послал и с каким заданием?

Заместитель, его голос. Андрей едва поднял руку, сложил кукиш – и снова тьма, небытие…

В третий раз очнулся от острой боли во всем теле, когда его вытаскивали из подполья. Как бревно, связанного, с кляпом во рту уложили в сани, забросали соломой и повезли. Вон, оказывается, куда – в лес, вешать… Его, Андрея Васильевича Ромашова, семнадцатилетнего чекиста, комсомольца… ждет смерть! А они там, под дубом, ухмыляются, гады, – сытые и в сапогах все. В сапогах удобно ходить по такому снегу.

Усмехаются? Он им покажет, как умирают чекисты… Выпрямиться, грудь вперед! Хорошо бы развернуть плечи, взмахнуть руками, да связаны крепко сзади, веревки впились в запястья. Больно – плевать! Никита вам, гады, выдаст еще. И революция наша все равно победит. Победит!..

Вот и дуб. Рыжий, конечно, впереди всех. Ишь какой важный, индюк прямо.

– Ну-с, товарищ Ромашов… Говорил я тебе, щенок паршивый, что мы еще рассчитаемся? То-то же!

Над ухом что-то прожужжало. Рыжий пригнулся и ухватился за деревянную кобуру маузера, болтавшуюся у него сбоку. Андрей удивленно оглянулся. Стреляют? Почему он не услышал сразу? По густому перелеску вдоль поляны как будто прошелся великан с большой трещоткой, люди у дуба попадали в снег, ощетинясь обрезами… Андрея будто что-то сильно толкнуло в плечо. Он упал. Последнее, что увидел: со всех сторон выскакивают конники в краснозвездных шлемах и с шашками наголо…

Когда он опять очнулся, услышал голос:

– Осторожнее, укройте получше и побыстрее в Сенгилей. Да не растрясите.

Никита! Пришел друг на выручку! Недаром он так верил ему.

– Никита, подожди-ка…

На слабый зов к саням подошел Золотухин, еще разгоряченный боем, в сбитой на затылок шапке.

– Очухался?

– Там рыжий…

– Где “там”?..

– Близко!.. Скорее, а то сбежит опять…

– Уже не сбежит – все до одного побиты контры, – ответил Никита, и тут же его осенила догадка: – Это он тебя признал?

– Да… Он такой толстый, с маузером…

Когда сани с Андреем скрылись за деревьями, Никита подошел к лежащему навзничь с маузером в руке убитому бандиту. Так вот вы какой, штабс-капитан Николай Антонович Логачев? Взять бы его живьем! Аиого ниточек в городе, видно, связано с этой матерой контрой.

***

После заседания Совета Евдокия Борисовна зашла на фабрику, до дома добралась поздно. Мать еще не спала, сидела в кухне у коптящей лампы и вязала.

– Опять, Дуня, затемно приходишь. Я уж вся извелась, дожидаючись. На улице бандиты лютуют. И как ты не боишься?

– А кому я, мама, нужна? Ни одежды у меня богатой, ни молодости нет. – Евдокия Борисовна быстро разделась, достала из печки чугун, палила в тарелку щей и присела к столу.

– Как дети?

– Вот доработалась ты на свою Совецку власть – даже детей родных сутками не видишь. И какое же спасибо тебе за это говорить? Может, нам особняк на Московской по талонам выдадут али имение какое?

– Что это ты, мама, все недовольна Советской властью? Не пойму я никак почему. Власть-то наша, бедных защищает, а ты рассуждаешь, будто буржуйка какая. Я вон при белых в тюрьме сидела, чуть не расстреляли…

– А это потому, что не в свои дела полезла. Я ж тебе говорила… А власть-то? Так какая же она наша, когда детям есть нечего. Когда же такое было?

– Да всегда было при царе. Что ты, мама, не помнишь, как мы из-за корки хлеба сутками спину гнули? Забыла? А сейчас еще враги со всех сторон на нас лезут, задушить хотят пролетарскую власть. Вот и трудно приходится.

– Не будет нам и опосля облегчения никакого. Отец Константин в проповеди сказал, что чем дальше, тем тяжельше. Конец мира скоро из-за этих большаков будет, светопреставление.

– Кто, кто сказал?

– Отец Константин, говорю. Уж до чего дошло – попа приходского и того забыла, безбожница. Поп-то знает, что говорит. Рассказывал, знамение недавно было: если, мол, царя не будет, погибнут все християне.

– И что ты веришь такой болтовне…

– “Болтовне, болтовне”! Всегда все отрицаешь… Я из церкви шла, встретила Анну Александровну. Знаешь, она мне такие страсти порассказала, просто ужасть. Говорит, скоро офицеры сюда придут, большакам конец. Значит, опять тебе хорониться придется. А если они уже навсегда, тогда что?

– Ерунда все это, мама, – контрреволюционные слухи. Специально враги распускают, чтобы испугать народ. Сегодня в Совете об этом говорили.

– Вот видишь, опять ничему не веришь. Как тогда, когда Каппель приходил. Я ж тебе сказала: поп Константин, человек святой, и тот твердит это, а ты все свое долдонишь. Нет моих сил больше с тобой спорить. Сама погибнешь и нас погубишь, прости меня, господи!

Окончательно рассердившись, старушка поднялась и ушла в свою горницу, что-то шепча и крестясь. А Евдокия Борисовна еще долго сидела у стола, задумавшись.

Только сегодня говорили о злостных слухах, распускаемых врагами, и вот тут столкнулась с ними прямо у себя дома. Как это ее мать, такая добрая, умная, не может понять, что все неправда? Она вспомнила отца Константина невысокий, худощавый, с добрым морщинистым лицом и умными глазами. С каждым здоровается, останавливается поговорить. Вроде ничего поп. Почему же он слухи такие распускает?

Может, сходить в ЧК? Лесов просил помочь в борьбе со слухами. Да нет, ничего такого страшного как будто и нет, чтобы беспокоить людей. Вот Андрюшка приедет, она с ним поговорит. Он-то уж разбирается в таких делах лучше ее. Да, да, надо подождать сына…

***

Андрей сидел на подоконнике и тоскливо смотрел на озорных воробьев, прыгающих и дерущихся на черной раскисшей дороге. Весна в полном разгаре, а он все торчит в этой больнице, и доктор даже не говорит, когда можно будет выйти отсюда.

– Ну что, поправляешься? – Невысокий военный со свертком под мышкой заглянул в комнату. – Как плечо?

– Борис Васильевич, – спрыгнул на пол Андрей, товарищ Крайнов! А я думал, забыли меня совсем…

– Дела, дружище, сам должен понимать. К тому же Сенгилей – не Симбирск: далековато к тебе добираться. Плечо-то как? Никита очень тобой интересуется, привет передавал. Он мотается с отрядами по губернии, бандитов ловит.

– Спасибо. Плечо поджило: ранение легкое оказалось.

– Вот это тебе ребята наши прислали, кое-какая еда. Поправляйся скорее.

– Да вроде бы уже поправился. Хоть сегодня уезжай. Надоело – жуть, три недели!..

– Доктор говорит, еще с недельку лечиться надо. Ты уж тут дисциплину соблюдай, не маленький. А вернешься – дел тебе еще хватит. Колчак-то – слышал? – опять наступает. У нас в Симбирске почитай все члены партии почти на фронт ушли. А в тылу контры зашевелились вовсю. Вот мы, чекисты, и остаемся. Здесь ведь тоже нелегко!..

– А как там сенгилеевские “чекисты”?

– Неужели Золотухин не рассказывал? Расстреляли их – по решению военного трибунала.

– А рыжий?

– Убит твой рыжий, когда тебя Золотухин выручал…

Глава 5
НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА

Андрей стоял у борта и печально смотрел, как медленно удаляется грязная казанская пристань. Сколько сил пришлось потратить, чтобы добраться сюда, а что получилось? И жить не хочется после такого…

Приехав в Казань, он, горя от нетерпения поскорее увидеть Наташу, почти бежал на Арское поле. Вот и знакомый двухэтажный деревянный дом. Открыл невысокий черноглазый парень, подозрительно посмотрел на худощавого, в военном, юношу:

– Вам кого?

– Наташу, Наташу Широкову.

– Какую еще Наташу?

За плечами парня показалась пожилая женщина.

– О, это ты, верно, про прежних жильцов спрашиваешь? Съехали они. Как красные пришли, так и съехали.

– Куда?

– Откуда мне знать? – пожала плечами женщина.

– А девушка, Наташа?..

– Замуж твоя Наташа вышла – за командира красного. Как так замуж?..

– Да вот так, получилось. Точно, вышла и уехала с ним…

Долго бродил он по пыльным улочкам Казани. Неужели правда вышла замуж? А дядя Петя где? Вопросы, вопросы… А ответов не было. Горе сдавило грудь. Нет Наташи, исчезла в безбрежном море гражданской войны. Что делать?.. Потерял, потерял Наташу…

Измученный происшедшим, усталый, разбитый, еле дотащился он до пристани. Ее осаждала бесчисленная толпа. Андрей едва пробился к военному коменданту и, потрясая мандатом, получил разрешение на посадку. Да какое! – В двухместную каюту второго класса. Должно же было ему хоть немного повезти в такой невезучей поездке…

Он отошел от борта и, переступая через лежащих на палубе людей, отправился искать свою двенадцатую каюту. Маленькая, полутемная от закрытых жалюзи, она оказалась загроможденной узлами, чемоданами, ящиками. Мужчина лет сорока пяти торопливо распихивал все это добро под диваны.

– Вы сюда? – спросил он.

– Да, это мое место, вот билет.

– Сейчас освобожу. В спешке навалили все. Посадка, сами знаете, какая была, через борт бросали.

Андрей пробрался к окну, поднял жалюзи. Ничего себе барахла!.. Его попутчик протянул руку:

– Давайте знакомиться. Коренастов Филипп Антонович.

Андрей взглянул на него и слегка вздрогнул. Рыжий! Нет, не он… И в то же время будто он… Такие же маленькие, узко поставленные, пронзительные глазки, тот же приплюснутый нос и вздернутый подбородок. Но ростом повыше, и волосы черные, густые, с проседью. Нет, не он, похож только очень. Да и убит ведь тот…

– Агент Симбирского губпроса, – представился его спутник. – Ездил вот по поручению начальства в Казань. Намучился страсть как… А вы симбирский?

– Симбирский. – Андрей на минуту запнулся. – В Симбгубодежде работаю. Андрей… Андрей Лосев…

Почему он вдруг сказал так новому знакомцу, он и сам в тот момент не смог бы объяснить.

Смеркалось. Пароход, наполненный гулом машины, плеском воды на плицах, людскими разговорами, руганью, плачем детей, мерно подрагивая, устремлялся к Симбирску. “Неплохо бы поесть”, – подумал Андрей и потянулся к своему мешку, в котором лежали кусок хлеба, вареная картошка, огурцы да лук.

– Давайте поужинаем, – как бы угадав его мысли, предложил Коренастов. – Я, знаете ли, человек компанейский, не люблю один за столом сидеть. Время, правда, сейчас такое, что насчет нормальной еды не разгонишься, не то что разносолов всяких там, но я тут кое-что припас. – Он открыл небольшой чемодан и поставил на столик у окна два синих стаканчика, бутылку с какой-то жидкостью и буханку хлеба.

– А это вот стерлядка жареная, – продолжал он, – и еще сальца кусочек есть.

– Неудобно, знаете ли, – попытался возразить Андрей, чувствуя, как рот его наполняется липкой слюной.

– Что вы, что вы! Мы же соседи, в одной каюте едем. И никакого убытку мне нет от этого, уверяю вас. Одно удовольствие. – Он ловко нарезал хлеб, разлил в стаканчики жидкость.

– Ну, за встречу и, так сказать, приятное путешествие. Самогончик – смак, первач. Прошу!..

Отказываться дальше показалось неудобным. Андрей быстро вытащил свою провизию и присоединил к уже лежавшей на столике. Коренастов ел жадно, быстро, самогон опрокидывал в себя сразу, одним глотком. Оглянуться не успели, как он уже полез в чемодан за второй бутылкой.

– Хорош первач? – Лицо его покраснело, глаза заблестели. – Я в ваши годы, правда, получше напитки пробовал – коньячок там шустовский, спиртик чистенький еще любил, но и это неплохо. Ну-с, еще по одной…

Посмотрев на окосевшего соседа, Андрей быстро плеснул самогон под диван.

– В наше время, знаете, зевать нельзя, – рассуждал тот заплетающимся языком. – Вот ты говоришь Симбгубодежда. Тьфу, слово-то какое! Если не ловчишь там, помрешь с голоду. С одним мешочком вот из Казани едешь. А я, знаешь, – он оглянулся, – знаешь? Мыльца и соли с собой прихватил. Тут дешевле, а в Симбирске – чистая прибыль. Вот тебе! – Он довольно щелкнул пальцами и захохотал.

“Спекулянт, сволочь! – возмутился Андрей. – Прихвачу тебя на пристани в ЧК, будешь знать, как на бедах наших наживаться”.

– Если с умом жить, – продолжал между тем Коренастов, – то такие дела можно провернуть, ах, какие дела!.. У меня вот связи, связи… – Он вдруг как-то дернулся и быстро взглянул на Андрея. – Ты что? Кто сказал про связи?..

– Какие такие связи? – быстро сориентировался Андрей, притворившись совершенно пьяным. – Ни с кем я не связан. Я в губсимб, нет в симбгуб, в губодежде – вот, связей не держу…

– Что ты мелешь? – Глаза спутника теперь были совсем трезвые, колючие, злые.

– Я не мельник, чтобы молоть…

– Давайте-ка лучше спать. Видно, перебрали мы с вами – вон и вторая бутылка уж пустая…

“Нет, брать его сразу на пристани нельзя, – думал Андрей, лежа на диване. – У него, видно, какие-то связи есть, может, целая группа таких спекулянтов. Не упустить бы только. – И, уже совсем задремав, вдруг весело подумал: – А ты, Андреи Васильевич, настоящим чекистом становишься. Вот и в этом спекулянта почуял с ходу. Никита сказал бы: “Чутье чекистское пробудилось”.

***

В небольшой полутемной комнате библиотеки Губпрофсовета собрались несколько парней и девушек. Сидели тихо, переглядывались, будто виделись впервые. Несмотря на теплый июльский вечер, окна были закрыты, и все изнывали от духоты. Но вот в комнату быстро вошла Оля Смышляева в сопровождении какого-то незнакомца.

– Товарищи, – начала Оля, подождав, пока шум утихнет, – сегодня мы собрались вот тут – будущие актеры Драмтеатра рабочей молодежи. Занятия с нами будет вести Евгений Александрович Старцев. Он выступал в Самарском драматическом театре под фамилией Арканов. Итак, передаю слово товарищу Старцеву.

– Прежде всего давайте знакомиться, – поднялся со стула худощавый, длинноволосый человек. – Сначала о себе. Как я стал актером? Зачем? Да затем же, что и вы. Я вижу: вы к театру-то приобщаетесь впервые. И вижу еще: в душах ваших смятение – годитесь ли в актеры? Между тем талант артиста рождается вместе с нами. Я сам из дворян; отец, акцизный чиновник, мечтал сделать из меня юриста. А я мечтал о театре. Но уступил отцу – начал учиться на юридическом факультете, в Казани. Однако храм Мельпомены звал меня так сильно, так настойчиво, что я бросил университет и пошел в театр на разовые, бессловесные роли. Постепенно пробился, стал выступать на первых ролях. Если бы у меня не было артистических способностей и такого влечения к театру, я никогда бы не стал артистом. Вот почему нашу встречу я хочу начать с того, что тем, у кого нет неодолимого, властного влечения к театру, лучше сразу уйти, сейчас же!..

Все молчали. Затем поднялся невысокий, коренастый паренек:

– Товарищи, это же неправильно! Тут гражданин артист проповедует буржуазные идейки насчет того, что в театре только избранные, всякие там дворянчики и купеческие сынки могут быть, с гимназиями да с талантами. А как же трудящиеся люди? Выходит, если у меня три класса и я не знаю, сидит во мне артист или не сидит, значит, и не суйся? Неправильно же это, товарищи!

– Ничего ты, Болтянкин, не понял. Как всегда! – вскочила Оля. – Товарищ Старцев сказал только о том, что настоящий артист должен иметь талант и стремление к театру, а ты уже оргвыводы…

Шум, выкрики прервали девушку. Все повскакали с мест, кричали, размахивали руками. Старцев несколько минут, молча улыбаясь, наблюдал эту сцену, затем поднял руку:

– Товарищи! Товарищи! Прошу тишины… Вот так. Раз уж мне доверили руководить вашим театром, позвольте взять все бразды правления в свои руки. О том, что такое талант артиста, веками спорили лучшие умы человечества. И мы сегодня ни до чего здесь не договоримся. Давайте-ка лучше начнем занятия по актерскому мастерству и в ходе их выясним, кто на что пригоден. Хорошо? Тогда познакомимся. – Он заглянул о длинный серый лист бумаги. – У меня тут список желающих играть. Прошу вставать и рассказывать о себе. Первая – Абакумова Лидия.

Темноволосая, стройная девушка поднялась со стула.

– Работаю на телеграфе, но мечтала стать портнихой, – негромко начала она. – Подруги твердят, что в моей внешности есть что-то артистическое. Вот и пришла в ТРАМ.

– Ясно, прошу следующего. Басов Александр… Безумно люблю театр, давно мечтаю о нем, – взволнованно говорил высокий парень лет шестнадцати. – Работаю делопроизводителем в Совнархозе.

– Борчунов Вадим.

– Это я буду. Уже играл в театре. – Высокий красавец самоуверенно улыбнулся, показав белоснежные зубы. – В театре Вовки Корытина – знаете? – вместе с Зоей Сазоновой. – Он остановил взгляд на миловидной девушке с пепельными косами, заложенными вокруг головы. Но нам там не понравилось, вот мы и решили перекочевать к вам…

– Киреев Николай…

Круглолицый, среднего роста паренек смущенно мял в руках фуражку:

– Вообще-то я мечтаю стать красным командиром. Но меня пока не принимают. Работаю слесарем в железнодорожных мастерских. Мой дружок Андрей Ромашов уговорил меня попытать счастья в актерах. Он сам даже выступал раз в Булычевском театре, а сегодня вот не пришел…

– Где же этот Ромашов? – обратился Старцев к Оле.

– Не знаю, – пожала она плечами. – Он очень хотел в ТРАМ попасть. Может, уехал куда – он ведь в ЧК работает. Я с ним давно знакома. Парень болеет театром, даже пьесы и стихи сам пишет.

– Пьесы?

Ну да. Он говорил, что хочет написать пьесу про революцию в нашем городе.

– О, это уже интересно, весьма… Когда он появится, вы его ко мне обязательно приведите. Хорошо, Оля?

***

Едва пробившись через толпу, рвущуюся к пароходу, Андрей вышел на полную сутолоки площадь у пристани. В голове шумело, перед глазами плыло: он же пьян и как вообще-то еще соображает, на ногах держится? Сосед по каюте буквально не просыхал всю дорогу: чемоданчик его оказался прямо-таки бездонной бочкой самогона. Не любит этот Филипп Антонович пить один… А Андрей решил, что раз нужно выяснить связи спекулянта, то отказываться от его компании не стоит. Но Коренастов держался и ни о каких связях больше не заговаривал. Как только пароход причалил, в дверях каюты показался благообразный бородатый мужик.

– О, Иван Иванович! – обрадовался Коренастов. – Начальство прислало? Наш возчик, губпросовский, – объявил он Андрею, – заботятся обо мне начальнички, чтобы с грузом не возился.

Черт бы тебя побрал с твоими заботливыми друзьями! Надо поскорее выбираться на пристань: может, там знакомые чекисты или милиционеры найдутся, помогут. Андрей быстро попрощался и вышел. Однако в страшной толкотне на пристани нечего было думать кого-нибудь разыскать. Несколько красноармейцев с трудом сдерживали натиск толпы. Один из них на вопрос, где комендант, только крепко выругался.

Кто-то тронул его за плечо. Филипп Антонович! Милости просим – легки на помине…

– В город? – Коренастов покачивался, видно, еще хлебнул с возчиком.

Андрей кивнул.

– Значит, вместе? Возьмем извозчика?

В руках у Коренастова был только его небольшой “самогонный” чемодан. Где же многочисленные тюки и ящики? “Эх, дурак ты, простофиля! – выругал себя Андрей. – Не надо было уходить из каюты. Ладно, поеду с этим”.

Когда пролетка выехала наверх, Коренастова совсем разморило.

– Какая же это Гончаровская? – говорил он, заплетаясь, Андрею. – Главная улица, а дома без стекол. Раньше тут что было – благочиние, чистота, витрины. А теперь вон – тьфу!.. Знаешь, поедем подальше от этой мерзости. К моей сестричке, на Северный Выгон. Там у меня еще самогончик есть, а?

Андрей кивнул.

– А сестренка моя, Симочка, знаешь? – Коренастов пьяно громко захохотал. – И еще там сестры Христа. Вот это цветничок!..

– Какие сестры Христа?

– “Какие, какие”! Говорю – христовы сестры. Увидишь…

Добротная пятистенка, выкрашенная зеленой краской, стояла на пустыре, окруженная сзади высоким забором с торчащими гвоздями.

“Мрачное место”, – подумал Андрей, когда они выходили из пролетки перед крылечком с резными столбиками. Северный Выгон издавна славился в городе как прибежище воров. Еще до войны тут сгорели казармы и теперь высокая кирпичная труба от них одиноко высилась посреди пепелища. А неподалеку распространяла свои запахи городская свалка, по которой бродили стаи голодных одичавших собак.

– Да у вас, никак, пир? – сказал Андрей, когда Филипп Антонович, открыв своим ключом парадную дверь, ввел его в прихожую. – Вон как шумно…

В раскрытые двери была видна небольшая квадратная комната. При свете подвесной пятилинейной лампы вокруг стола, заставленного бутылями с самогоном, вареной картошкой, огурцами, жареной рыбой и еще чем-то, сидело несколько сильно накрашенных девиц – одна с гитарой – и два парня лет двадцати.

– А чего же? – ответил Коренастов. – Симочка моя – известная в городе хиромантка. Знаешь, как по руке гадает! Достатки у нее есть, отчего не повеселиться? А эти, – он махнул рукой в сторону девушек, – они и есть сестры христовы. Половину дома у нас снимают.

Навстречу им поднялась полная брюнетка лет двадцати восьми, в светло-голубом шелковом платье.

– Знакомьтесь, – сказал Коренастов. – Серафима Ивановна Ковригина. А это – друг мой, Андрей Лосев, хороший парень, прошу любить и жаловать. Давай, Андрей, с дорожки-то тяпнем по маленькой.

Шагая поздним вечером домой по совершенно безлюдной улице, Андрей инстинктивно сжимал в кармане рукоятку браунинга. Ну и места! Нападут бандиты – хоть кричи, хоть вопи, никто даже не покажется, не то чтобы на помощь прийти. А дом, куда он попал? Уж не притон ли какой бандитский? И сестры Христа – веселые. А хиромантка, гадалка эта, как кокетливо посматривала на него. Коренастов – тот сразу свалился совсем. Нет, не сестра она ему вовсе, врал он. Так с сестрами не разговаривают… И отчество у нее другое. Зато теперь точно известно, где этот спекулянт обитает… С утра к Никите – рассказать ему.