Текст книги "Мир приключений 1984 г."

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Георгий Гуревич,Александр Горбовский,Юрий Папоров,Владимир Фирсов,Абрам Палей,Ким Селихов,Е. Ефимов,Ирина Радунская,М. Андронов,Лев Минц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 54 страниц)

Глава 2
ПОЛКОВОЙ РАЗВЕДЧИК

Полная луна стояла высоко в небе, освещая своим бледным призрачным сиянием широкую Волгу, желтеющие поля, луга, темные леса и спящие села. Мир, казалось, замер, спокойствие разлилось вокруг, и нет нигде ни войны, ни жарких, кровопролитных битв.

Но так только казалось. Жестокий, беспощадный враг обложил молодую Советскую Республику со всех сторон, захватил огромные территории страны. Особенно увеличивало опасность падение Симбирска и Казани. “Сейчас вся судьба революции, – писал в те дни В.И.Ленин, – стоит на одной карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань—Урал—Самара. Все зависит от этого”. Тысячи большевиков уходили на Восточный фронт. Рабочие и крестьянская беднота брались за оружие – вливались в крепнущую регулярную Красную Армию. Все делалось для разгрома врага на Волге.

Давно уже беспокойные деревенские петухи прокукарекали полночь, а в небольшой мазанке на восточной окраине села еще светилось одинокое окошко. Здесь, склонившись над столом при свете коптилки, сидел плотный военный с обветренным красным лицом. Он то что-то помечал синим карандашом на лежавшей перед ним большой географической карте Казанской губернии, то о чем-то напряженно думал, попыхивая едким махорочным дымком из прокуренной трубки.

Вдруг во дворе залаяла собака, и тут же раздался оклик часового, а потом в окно сильно постучали.

– Кто там? – Военный встал и распахнул дверь. При свете луны во дворе виднелись всхрапывающие лошади, около них – часовой и какие-то люди.

– Вот говорят, товарищ командир, из штаба приехали.

– Давайте сюда.

В низенькую дверь, чуть пригнувшись, вошел высокий человек в защитном френче, перетянутом ремнем.

– Товарищ Мельников?

– Да.

– Ну, насилу вас разыскали, чуть было к белякам не угодили. Широков Петр Андреевич из Первой армии. Вот мандат.

– Наконец-то, – прочитав бумагу, улыбнулся Мельников. – Я к вам уже двух гонцов посылал. Понимаешь, в трудном мы положении очутились. От соседей нас отрезали, справа и слева чехи вклинились. Связь со штабом липовая – почти никакая. А отходить нельзя: Казань-то тут близко, можно сказать, прямо под боком, жалко такую позицию терять.

– Потому и прислали меня. Выясним обстановку, уточним расположение противника. Подкрепления подойдут, начнем наступать. Указание самого Ленина.

– Вот здорово! А то все отступаем да отступаем.

– Вот-вот. Под Симбирском Первая армия перестраивается, здесь, под Казанью, скоро Пятая армия будет создана. Уже есть Реввоенсовет Восточного фронта. А с запада к нам новые части перебрасывают, да еще направляются сюда рабочие отряды из Питера, Москвы и других городов. На месте тут тоже мобилизацию проводим – бедняков в первую очередь.

– Понятно! Есть хотите?

– Неплохо бы с дороги, но, как говорится, дело прежде всего. Времени у нас мало. Надо решить, как поскорее разведчиков к белякам заслать – уточнить их силы, расположение…

– У нас неплохая группа разведки. Ее командир – бывший прапорщик – под видом каппелевца прямо верхом у беляков по тылам разъезжал, самогон с офицерами пил даже. И еще есть у нас паренек один, совсем мальчишка. Но молодец! Отличный разведчик. Под мелкого торговца работает. Много ценных сведений добыл.

– Надо бы в Казань людей послать – пощупать, чем там беляки дышат, – сказал Широков.

Мельников задумался:

– Неплохо бы, конечно, но опасно уж очень. В самое логово ведь идти… Тут опытные разведчики нужны. А впрочем… Вчера мне один местный татарин сказал: в Казани контры что-то встревожены сильно, мечутся, как крысы в горящем амбаре, грузят на пароходы имущество, ценности. Может, и правда попытаться? Разведчики у меня ребята толковые…

– Надо! – сказал Широков. – А знаешь, у меня в Казани сестра. И жена с дочкой у нее живут. У них наш разведчик мог бы остановиться.

– Это хорошо. Тогда что ж тянуть? Позовем ребят, обсудим… Парфенов! – крикнул Мельников в дверь. – Пошли-ка сюда Ромашова!

– Ромашо-о-ва? – протянул Широков. – Это кто же такой будет?

– Я же тебе говорил – разведчик, боевой парень.

Минут через пятнадцать дверь отворилась, и на пороге показался высокий, худой, белобрысый парень без фуражки, в гимнастерке, туго перетянутой ремнем, в ботинках с обмотками.

– Андрей! – вскочил со скамейки Широков. – Так я и думал, что это ты, то есть… догадывался… Ну, здравствуй, здравствуй. Покажись, какой стал. Ничего, подрос, повзрослел. – Он повернулся к Мельникову. – Я же его знаю вот с таких, – показал ладонь невысоко от пола. – Этому можно верить. Вот Наташка-то обрадуется!..

– Наташка!.. – оживился ошеломленный неожиданной встречей Андрей.

– Его одного посылать нельзя, – прервал их Мельников. – Туда надо татарина еще, обязательно татарина. И чтобы хорошо знал город. Ты же симбирский, правда? – спросил он Андрея.

Тот кивнул.

– …Вот я и думаю, – продолжал Мельников, – пусть вдвоем идут. Есть у меня один казанский – Еникеев Садык, командир взвода. Большевик, член РКП(б), за сласть Советов жизни не пожалеет. Пусть идут вместе.

– Дело говоришь. Давай и того сюда. – Широков потянул Андрея за руку: – Садись пока, рассказывай, как сюда попал, где был…

Вскоре в мазанку вошел смуглый, черноволосый парень лет двадцати двух в ловко пригнанном обмундировании и мягких сапогах.

– Еникеев явился, товарищ командир отряда!

– Садись, Садык, разговор есть. – Мельников посмотрел на Широкова. – Сам скажешь?

– Давай я. Так вот, друзья, предстоит опасная операция. Поэтому заранее предупреждаю: приказом вас посылать не будем. Дело добровольное: хотите пойдете, не хотите – нет.

Ромашов и Еникеев оба подались вперед, жадно слушая.

– Надо пробраться в Казань, выяснить, какие части там стоят, почему белые грузят имущество на пароходы, какие настроения у жителей. В общем, надо провести глубокую детальную разведку. Дело опасное еще и потому, что до Казани придется добираться через фронт, да и контрразведчики там опытнейшие, звери. К ним попадешься – пощады не жди. Помните это! Явок в Казани подпольных дать вам не можем – у нас их нет. Но там, ты знаешь, Андрей, живет моя сестра, а у нее сейчас и Наташа с матерью. Пойдете к ним… Если согласитесь, конечно. Подумайте, прежде чем давать ответ…

– Чего думать, я согласен, – нетерпеливо прервал Широкова Андрей.

– Решено, товарищ командир, иду! – коротко отозвался Еникеев. – И правда, думать нечего.

– Тогда уточним подробности, – вмешался Мельников. – Но прежде поедим, наконец: гость с дороги, – кивнул он на Широкова. – Парфенов, закусить ты нам дашь? Готово там у тебя или нет еще?

С аппетитом уплетая горячую картошку и запивая ее чаем из большой жестяной кружки, Широков расспрашивал Еникеева о Казани:

– Так, говоришь, родственники у тебя там и жена? А не опасно это, не узнают тебя?

– Казань большая. Как ни хочется повидать жену, к ней не пойду. А родственники – дальние, семь лет не виделись.

– Смотри… А ты, Андрей, как думаешь там обосноваться?

– Думаю, Петр Андреевич, лоточником на эти дни стать. Помните, когда я в типографии учеником был, то еще газеты, конверты да лубочные книжки с лотка продавал. Тогда матери помогать надо было. И недавно вот так же в разведку ходил. Дадите деньги – заведу и в Казани лоток.

– Ну, что ж, дельно. А вот с документами как? Еникееву мы добудем от муллы какого-нибудь бумажку, но с тобой-то как быть? Свидетельство о рождении есть?

– Нету у меня с собой никаких документов. Только похвальный лист об окончании церковноприходской школы сохранился.

Мельников взял у Андрея туго сложенную в несколько раз плотную бумагу.

– Что же ты ее так скомкал?

– А в кармане вот ношу.

Командир отряда развернул лист, просмотрел, потом передал Широкову:

– По-моему, подходит.

– Что ж, и это там может послужить документом для “коммерсанта”. Даже очень неплохо, – улыбнулся тот, возвращая лист Андрею. – Ну вот что! Утром займемся подготовкой к экспедиции, а сейчас отдыхайте, путь предстоит нелегкий.

***

В предрассветном сумраке у околицы небольшой татарской деревушки, верстах в двадцати от села, в котором расположилась часть Мельникова, медленно брели по дороге два оборванца-татарина с котомками за спиной.

В согнутом татарине с порванном круглой шапочкой на бритой наголо голове едва-едва можно было узнать молодцеватого, веселого Садыка Еникеева. Да и чумазый татарский паренек рядом с ним никак не напоминал светловолосого Андрея Ромашова.

– Жена у меня саратовская, русская, – тихо рассказывал Садык. – Я с ней познакомился, когда служил в солдатах. Она горничной была у фабриканта. Грамотная, телефонисткой сейчас работает. Вот бы повидать! Да нельзя. У тебя есть девушка?

– Есть, – покраснел Андрей. – И тоже в Казани.

– Разъезд! – прервал Садык. – Вот шайтан, прямо на самых отъявленных каппелевцев, видно, наткнулись.

Навстречу, не торопясь, легкой рысью ехали на сытых конях пять всадников, у одного слегка блеснуло золото погона.

– Офицеры, – дрогнувшим голосом прошептал Андрей, – ну и влипли мы!..

– Держись, помни, как договаривались.

– Эй, кто такие? – подъехали всадники. Кони горячились, наезжали прямо на остановившихся путников.

– Татар мы, господин, – ответил Еникеев, низко кланяясь, – татар. Вон с той село.

– Куда идете, зачем? – спросил старший, с погонами штабс-капитана. Остальные молча разглядывали оборванцев.

– В Казан идем с братом меньшим. С братом беда. К профессор идем. Стрелял у нас пушка, брат совсем говорит перестала. Немой, и все… Сказали, профессор поможет.

– Нужен ты профессору со своим братом, татарская морда. Чего несешь? Посмотрите, Алексей Николаевич, – обратился он к щеголеватому подпоручику.

Тот нехотя, медленно слез с лошади, подошел, помахивая легким стеком.

– Что здесь? – брезгливо сморщившись, ткнул он в котомку Еникеева.

– Профессор за лечение, – с готовностью снял и раскрыл тот котомку. – Вот яйца, баран, кура и… это, – он брезгливо сморщился, – самогон… Говорят, для профессор очень всегда надо – лэчит чтоб.

– Господа, смотрите, – засмеялся подпоручик, – этот кретин вместо спирта самогон медикам тащит. И где ты его достал, вы же, магометане, я слышал, непьющие?

– Это лучше спырт, – обиженно затараторил Еникеев, – лучше. Я сам у русский мужик, когда покупал, видел: горит лучше спырт.

– Гм, светлая, первач? – Подпоручик еще раз взглянул на две соблазнительные бутылки, затем на офицеров. – А ну пробуй, болван.

– Ой, нельзя мне, господин полковник, нельзя. Аллах сердит будет.

– Пей, говорю. Вот идиот! Да не из бутылки, ты что, ошалел? Вон кружка у тебя, только немножко, смотри…

Еникеев, морщась и всем своим видом выражая крайнюю степень отвращения, несколько раз быстро глотнул из жестяной кружки. Затем упал на колени и стал что-то шептать по-татарски, ударяя себя в грудь кулаками и кланяясь до самой земли. Офицеры загоготали.

– Не нравится татарам русский первач, – усмехнулся штабс-капитан. – Возьмите-ка бутылки, подпоручик. А что, не перекусить ли нам, господа? С самого рассвета болтаемся…

Раздались одобрительные возгласы. Подпоручик быстро сунул бутылки в свои седельные сумки и вскочил в седло.

– А это, – ткнул он стеком в сторону распотрошенной котомки, – можешь забирать к своему профессору. И проваливайте отсюда, живо – пока целы!

Разъезд повернулся и на рысях направился к деревне.

– Ф-фу, пронесло, – облегченно вздохнул Садык. – Пошли скорей, Казань совсем близко.

***

Бойцы армии революции оставляли Симбирск под жестоким натиском значительно превосходившего по силам врага. До последнего патрона сражались отряды молодой Красной Армии. Бронепоезд под командованием Полупанова стал у входа на огромный мост через Волгу и своей единственной пушкой долго сдерживал белогвардейцев, пока были снаряды. Затем его команда взорвала бронепоезд. А оборонявшийся тут же, у моста, отряд симбирских коммунистов погиб целиком. Враги уже подняли мятеж и в самом городе. Успев захватить в интендантских складах оружие, они открыли стрельбу на улицах.

Часам к десяти утра 22 июля перестрелка почти утихла. С юго-запада в город вступили сытые, хорошо обмундированные, вымуштрованные отряды каппелевцев, проносились на рысях белоказаки, громыхала артиллерия. Снизу, с Волги, поднимались белочехи. Всех их радостно встречали на улицах те, кто прятался от большевиков. Церкви гремели праздничным перезвоном, светились тысячами свечей торжественных молебнов. Но ни приветственные крики, ни церковный звон не могли заглушить выстрелов и стонов. Зверски расправлялись белые с коммунистами, рабочими, красноармейцами, не успевшими уйти из города…

– А железнодорожник тот знакомый уже второй день застреленный на улице валяется, – рассказывал сторож швейной фабрики Федор Кузьмич Асафьев своей заведующей Евдокии Борисовне Ромашовой. – И убирать его не дозволяют. Убили-то его прямо на жениных глазах. И все ходят и ходят по домам – ищут советских.

Евдокия Борисовна слушала, замирая от ужаса. Как там ее дети, муж, родители? Сама она решила не уходить из города и после долгих раздумий спряталась у Федора Кузьмича. Старик жил один в небольшом домике на Бутырках, буквально в нескольких саженях от реки Свияги. В этот глухой угол редко кто заглядывал, только женатый сын Асафьева – Семен, помощник железнодорожного машиниста, когда не бывал в поездках.

Длинно, нудно тянулись для нее эти жаркие летние дни. Она почти не выходила днем из дому, вымыла стены и полы, почистила Кузьмичу его нехитрое кухонное хозяйство, готовила обед, но голову все время сверлили одни и те же навязчивые мысли: как дети и муж? Что с Андреем? Уцелело ли спрятанное солдатское сукно? Когда вернутся наши? Ответов нет и нет, а дни тянутся, тянутся…

Первое время сторож тоже отсиживался дома – ладил лодку, рыболовные снасти. А потом зачастил в центр и стал приносить новости.

– А на городской управе плакат повесили, – рассказывал он после очередного посещения центра, – большое полотнище, через всю домину. И написали на ем: “Вся власть учредительному собранию”. Тоже мне, думают, мы – простые, так ничего не поймем. Видали мы ихнюю учредилку – вон сколько народу погубили. Еще больше, сказывают, сидит в арестантских ротах. И бьют там их, и мучают. А ночами выводят на Стрижев овраг – знаешь, где свалка, – и стреляют, стреляют. Вот что их учредительная власть с простым народом-то делает! Ты уж сиди, Борисовна, не рыпайся.

Как-то Федор Кузьмич пришел веселый, возбужденный.

– Встретил сиводни одну нашу фабричную, помнишь Анну, такую черномазую? Фамилию-то запамятовал… Она говорит: все обмундирование у них по домам припрятано надежно. И нихто не выдал, не донес пока што. И знаешь, я после встречи с ней сходил на Московскую, к дому Френчихи, прошелся мимо. В дому, видно, кто-то из важных поселился – часовой стоит. А подвал пустыми окнами светит. Так что не беспокойся: белые наши сукна с часовым охраняют и слыхом не знают, какое добро у них под полом.

– Кузьмич, а Кузьмич, – попросила однажды Евдокия Борисовна, – может, сходил бы к моим, узнал, как там?

– Ты что? Эх, бабье сердце – не выдюжила! Да ведь я пойду – мне-то, старику, ничего. А как за твоими следят, да за мной пойдут? Пропадешь ведь.

– Ничего, ничего. Им не до слежки за моим домом, и так у них дел хватает. Да и поуспокоились, может. Ведь десятый день уж, как они в городе. Сходи, терпения больше нет моего.

Федор Кузьмич только крякнул и стал свертывать самокрутку. Но через день он как-то молча тихонько зашел в дом, осторожно прикрыл дверь и долго смотрел в окно на улицу, потом обернулся к Евдокии Борисовне:

– На Полевой, у твоих, побывал. Хорошо ты схоронилась, а то приходили за тобой да за Андреем аж два раза. Супруга твоего, Василия Петровича, да отца, Бориса Максимовича, вызывали к им. Как это теперь жандармерию зовут? А, контрразведка!.. Ну, значит, вызывали их туды, допрашивали. Там один рыжий очень лютует, сказывал мне Василий Петрович. Бил его плеткой по лицу, кричал, что найдет тебя, а большевистскому отродью – значит, Андрею – не жить на свете. И обыск у вас делали.

– А где же он, Андрюша?

– Ушел в Красную Армию, отступил с ними. Остальные дети здоровы все, мать твоя – тоже. Она в церковь в Куликовскую теперь по два раза на день ходит. Говорит, грехи ваши отмаливает и за вас господа бога просит.

– А что искали?

– Не известно это никому. Ну, не нашли, чего искали, и то ладно. Зато ты теперь за своих спокойна: живы…

Однако вскоре старик принес неприятную весть: Катю Кедрову, кладовщицу фабрики, арестовали. Видно, что-то узнали про шинельное сукно. На всякий случай Кузьмич снова сходил на Московскую улицу, к заветному подвалу. Там вроде все было в порядке. Да и то, что Катя сидит еще в арестантских ротах, свидетельствовало о том, что она ничего не сказала.

Евдокия Борисовна немного успокоилась, однако дни потянулись для нее еще медленнее, а тоска по детям не давала ни спать, ни есть. Уже две недели, как она здесь. Сколько же можно так сидеть? Наверное, все уже утихло совсем. И к ним в дом теперь, после обыска и допросов, никто не придет. Убедились ведь, что ее нет. Значит, можно уйти к своим? Только не выходить во двор днем, чтобы соседи не увидели. Вот так, все передумав и, как ей казалось, взвесив, она однажды вечером, когда Федор Кузьмич был на рыбалке, собралась, оставила ему записку и ушла домой.

Но радость свидания с семьей оказалась непродолжительной. Два дня сидела Ромашова в комнате, даже к окну не подходила, а все же каким-то образом контрразведчики узнали, что она прячется дома. Ранним утром в дверь сильно постучали. Оттолкнув бледного Василия Петровича, в комнату ворвались солдаты во главе с рыжим плотным офицером.

– А-а, мадам Ромашова! – ехидно заговорил он, увидев укрывшуюся одеялом до подбородка Евдокию Борисовну. – Ну вот, наконец-то изволили прибыть. Мы-то вас так ждали, так ждали, дождаться не могли. Ну-ка собирайся, да побыстрей, черт возьми! – резко сменил он вдруг тон. – Некогда тут цацкаться с тобой, красная директорша.

Евдокию Борисовну привезли прямо на допрос. Допрашивал ее рыжий почти целый день – упорно, то угрожая, то переходя на ласковый, уговаривающий тон. Ему, видно, во что бы то ни стало хотелось выяснить, куда спрятаны запасы шинельного сукна.

– Не знаю, ничего не знаю, – неизменно отвечала Ромашова. – Я уехала раньше, а без меня, наверное, увезли его красные, если на фабричном складе его нет.

Дважды во время допроса заходил высокий плечистый офицер со страшным лицом – почти без носа. Он молча слушал, постукивал короткой палочкой с ременной петлей на конце но блестящим прямым голенищам высоких сапог, затем так же молча, усмехаясь, уходил. В третий раз он зашел, когда рыжий, потеряв всякое терпение, бил ее изо всех сил по щекам и кричал:

– Долго будешь притворяться, стерва? Я тебя уничтожу, с землей смешаю. Где сукно, спрашиваю?

– Хватит, Николай Антонович, – негромко сказал безносый. – Отдохни. Поехали со мной. А эту… – он, казалось, несильно, но резко стукнул Евдокию Борисовну своей палочкой по голове. От удара у нее все поплыло перед глазами, и она свалилась с табуретки на пол. – Эту отошли в арестантские. Пусть посидит, может, одумается. От нас ведь никуда не уйдет…

Первое, что увидела Евдокия Борисовна, когда ее втолкнули в камеру, было бледное, изможденное лицо Кати Кедровой.

– Ой, неужели и вас захватили? – бросилась к ней Катя. – Как же так, вы ж уехали? О сукнах спрашивали?..

Ромашова кивнула.

– А я им ничего, ничего не сказала, – перешла на шепот Катя. – Им сукно очень нужно, до зарезу. Я сама слышала, когда сидела в коридоре – ждала допроса. Дверь была приоткрыта, и тот рыжий говорил с безносым. Безносый – наш симбирской помещик, полковник Баньковский. Его тут многие раньше знали. Теперь он главный палач, начальник контрразведки ихней. А рыжий – его заместитель, Логачев. Самый страшный здесь человек: мучит – жуть, до смерти людей забивает… Так вот они говорили, что мобилизуют сейчас крестьян и их срочно одеть нужно. А еще они говорили, что на этой операции можно хорошо заработать. Как я поняла, они хотят это сукно забрать и продать своим же.

– Ничего, Катя, мы хоть умрем, да ничего им не скажем. Правда?

***

В небольшой мазанке на окраине села было тесно и накурено. Командиры только что прослушали доклад Широкова о текущем моменте. Шел восьмой день с того времени, когда разведчики отправились в Казань. “Как там дела?” – с беспокойством думал Петр Андреевич, складывая свои бумаги. Ни на минуту не оставляла его эта тревожная мысль.

Сколько близких, дорогих ему людей замешано в этой операции – дочь, жена, сестра, Андрей… А если провалятся?.. Нет, невозможно, нельзя просто… Что же принесут ребята? Срочно нужны подробные сведения о белых тылах, особенно о Казани. Там, говорят, враги захватили золотой запас молодой Республики Советов. Неужели они его вывезли? Вполне возможно. Недаром же рассказывают, белые грузят что-то на пароходы. Да, а силы какие у них там? Вот-вот начнется большое наступление. Уже создана крепкая регулярная Красная Армия. Теперь мы вполне можем потягаться с вами, господа. Недолго вам осталось гулять по Волге…

Комната давно уже опустела, все вышли покурить на свежем вечернем воздухе, а Широков сидел, задумавшись.

– Пришел, явился! – прервал вдруг его раздумья Мельников.

– Кто, кто явился? – встрепенулся Широков. Из-за плотной фигуры командира отряда выглядывало побледневшее, обросшее бородой лицо Еникеева.

– А Андрей где, Андрей Ромашов? И Вера, Наташа?..

– Погиб Андрей, убили его гады, а жена ваша и дочка в порядке.

– Как же так, как случилось?

– Я, я виноват! – На глазах Еникеева выступили слезы. – Дайте закурить.

– Ну-ну, успокойся, садись и говори по порядку, – вмешался Мельников.

– Значит, когда мы ушли от офицерского патруля, – рассказывал Садык, жадно затягиваясь второй самокруткой, – добрались мы до Казани уже без происшествий. Город, вы знаете, торговый. Телеги с товаром, много народу, торгашей всяких – и на базарах, и на улицах шумно везде. Тут уж нам с Андреем хорошо: никто на нас никакого внимания. Ну, нашли мы домик, тот, на Арском поле. Вот нам обрадовались! Все про вас спрашивали, – обратился он к Широкову, – как себя чувствуете, как выглядите, даже что едите. А потом Андрей с Наташей пошли покупать лоток и всякую ерунду для него. А я отправился на базар – послушать, что говорят мои земляки, как им живется. Очень недовольны татары белыми, притесняют их сильно. Ну а Андрюша накупил всяких книг про сыщиков да любовь, конверты, карты игральные, еще там что-то…

На следующий день вышел он, значит, уже торговать. А я рядом крутился. Ох и ловкий он парень! Взял еще в типографии пачку свежих газет, и вовсю его торговля пошла. Так мы и бродили с ним целыми днями по улицам. Больше около штаба ходили, он даже в казармы попадал. Рассмотрели как следует этих народармейцев. Воюют они якши только с женщинами и водкой, а с нами не очень-то рвутся драться.

Офицеры тоже все больше по ресторанам. Поют там, танцуют, клянутся, что скоро начисто разделаются с большевиками. И все своими полками да вооружением хвастают громко. Ну, мы тут тоже запомнить старались названия всяких частей и сколько у них сил. Я на память много помню. Сами понимаете…

– Потом, позже об этом подробно доложишь. Начальника штаба позовем, отметим на карте. С Андреем что? – поторопил Широков.

– Дня четыре так бродили, разнюхивали все. А затем я смотрю – вроде легкая паника у беляков: офицеры беспокойные, как на плите горячей сидят. А еще их грузовики все возят на пристань тюки да ящики. Пристань в Казани, знаете, далеко, верст пять или шесть будет. И патрулей там, на этой дороге, много – прохожих всех проверяют, документы смотрят. В общем, опасно туда ходить. Но мы подумали, подумали и решились – пошли. Андрей с лотком, а мы с Наташей вырядились, вроде гуляю я с барышней. Нас и не останавливали почти. Один было раз, да у Наташи документы в порядке, а у меня татарские, от муллы. Нас сразу же отпустили, только сказали, что нечего нам делать на пристани. Я и объяснил, что мать моя там торгует, ларек у нее. А Андрюшку раз пять задерживали. Я один раз видел, как он свое свидетельство вытащил, офицер посмотрел и отпустил его. Молодец он парень… – Еникеев запнулся на секунду, – был… Жалко его очень. Как только пришел на базарчик у пристани, так во все горло и закричит: “А ну давай, налетай! Налетай! Только у меня вы сможете купить игральные карты да узнать вежие новости из газет”. И что вы думаете – покупали, и еще как!

А дело под вечер было, теплый вечер, хотя и начало сентября. Небо чистое, солнце за Волгой красиво так заходит. Народу полно. Пароходов там собралось! Стоят плотно друг возле друга. Походили мы с Наташей около них, а тут Андрей к нам вроде случайно подошел. “Попробую-ка на самую пристань пробраться, – говорит. – Гуляйте здесь пока”.

Мы сели на травку, ждем, а его все нет и нет. Совсем стемнело, огни зажглись, а Андрея не видно. Я уже думал сам туда пойти – выяснить, в чем дело, хотя и опасно это. Только встал – смотрю, он появляется, веселый такой, и тихо говорит: “Ну, ребята, много я интересного узнал. Знаете, я на пароходах был, по каютам даже ходил. Господам очень карты мои нужны. А один мне вот что подарил, – и показал нам японского сукна гимнастерку с какими-то темными пятнами. – Только кровь на ней: видно, убили кого из наших. Мне неудобно было отказаться – еще заподозрят чего”.

Потом он стал рассказывать мне, какие части на пароходах и куда их везут. Раза два повторил, чтобы я запомнил. А я ему, шайтан меня за язык дернул, и говорю: “Ты гимнастерку спрячь где-нибудь, а то на ней кровь и носить ее с собой опасно. Подкинь, – говорю, – под какой-нибудь торговый ларь, они уже закрыты все”.

Он и пошел прятать. Вдруг крик, шум. Оказывается, хозяин, торгаш, у того ларя был, ночевал там, что ли? Он и схватил Андрея – думал, грабить лезет. Ну, и гимнастерку ту заметили. Тут сразу же и повели его в контрразведку. Мы все ходили, ждали – никак я не мог допустить, чтобы такой ловкий, умный парень пропал из-за пустяка. Думал: ведь докажет же он, что офицер подарил.

Ну, значит, ходим вокруг и ждем, ходим и ждем. Наташа извелась прямо вся. Часа два прошло. И нам уже ходить стало опасно. Только вдруг какие-то выстрелы. Подошли ближе, слышим, кричат: “Вон там ловите! Не уйдет!” А в это самое время с Волги как затарахтит пулемет, да пушка ударила. Снаряды где-то позади нас рвутся. Мы упали на траву, лежим. Среди белых паника, огни все на пароходах погасли, стрельба идет вовсю. Потом мы слышали: наши красные катера – видно, из Маркинской флотилии – налетели.

А когда все кончилось, опять темнота сплошная. Так и остались мы там Андрея до утра ждать, замерзли очень. С рассветом пошли на базар. Ну и узнали: один татарин рассказывал всем, что после допроса хотели того парня – Андрея, значит, – в городскую тюрьму отвести, а он перемахнул через барьер – да в воду. По нему, конечно, стреляли и попали…

Я спросил татарина, откуда он знает, что попали. Он мне объяснил: мол, утром сегодня ниже по берегу нашли убитого. “Сильно, – сказал, – его обезобразили. Много раз, видно, в голову попали”.

Пошли мы тогда обратно в город, Наташа очень плакала дорогой и дома потом тоже. И все я! Не сказал бы ему прятать ту гимнастерку, обошлось бы…

– Нет, Еникеев, ты действовал правильно, – вздохнул Широков. – Случай! Ничего не поделаешь – война. Ну что ж, давай теперь твои сведения.

***

Евдокия Борисовна и Катя изнемогали от ежедневных допросов, побоев и голода. Рыжий штабс-капитан оказался действительно лютым и дотошным. Он даже сумел найти у каких-то двух—трех работниц фабрики пачки готового обмундирования. К счастью, видно, на этом у него дело опять приостановилось. Работницы клялись, что утащили обмундирование, когда красные отступали, и ничего больше ведать не ведают. Тогда Логачев перенес всю свою злость на заведующую фабрикой и кладовщицу. Их вызывали из арестантских рот почти каждую ночь, допрашивали с пристрастием, избивали и отводили обратно.

Камеры в арестантских ротах были так переполнены, что люди могли только сидеть. Каждую ночь приводили новых арестованных, вызывали старых, уводили куда-то. Многие не возвращались. Ужасное положение еще больше усугублялось слухами, передававшимися из уст в уста: “Слышали – говорят, Ленина на днях в Москве убили. Что же теперь-то будет?”

Услышав такое, Евдокия Борисовна буквально окаменела. Что же это? Ленина? Не может быть, нет, нет!

– Не может этого быть! – уже вслух твердо сказала она. – Они нарочно такую сплетню пустили, чтобы нам тяжелее было.

Ее твердая уверенность убеждала многих лучше всяких доказательств. Из камеры в камеру летели сигналы: “Ленина не убили. Это провокация, ложь”.

Но положение арестованных становилось все труднее. Их почти перестали кормить. Из камер уводили на расстрелы теперь не одиночек, а целые группы. Ромашова и Кедрова каждую минуту ждали, что вызовут и их.

– Наши-то наступают, вот-вот сюда придут, – сообщила недавно приведенная в камеру женщина.

– Потому и лютуют напоследок, – заключила Евдокия Борисовна. А у самой не выходила из головы мысль: неужели не дождется освобождения, не увидит больше своих детей?..

***

По пустынному Казанскому тракту в сумерках осторожно двигался, опираясь на сук, какой-то оборванец. Время от времени он садился отдыхать на обочину, затем с трудом подымался и опять, прихрамывая, упорно шагал к Симбирску. Было уже за полночь, когда бродяга, сопровождаемый лаем собак, добрался до небольшого деревянного домика в Бутырках, на самом берегу Свияги. Оглянувшись, он наклонился и постучал в окошко.

Федор Кузьмич уже давным-давно спал, когда его разбудил тихий стук. С минуту старик полежал, прислушиваясь. Стук повторился. Кто бы это? Сын, Семка? Он же еще позавчера сказал, что будет два дня в поездке. А может, полиция или бандиты? Нет, они так тихо стучать не будут.

В окно снова застучали, на этот раз хотя и тихо, но продолжительно. Видно, не терпится человеку. Старик, кряхтя, поднялся, посмотрел на едва видневшееся во тьме окошко и двинулся к сеням. По дороге нащупал на лавке топор, крепко ухватил за ручку – мало ли чего…

– Кто там?

– Открой, Кузьмич, открой скорей. Это я, Андрей, Андрей Ромашов. Помнишь – сын заведующей.

– Чего не помнить-то. Заходи. Откуда взялся?

– В разведке был, в тылу у белых. Ранили меня – вот я сюда и добрался. Хотел к своим идти – опасно, к Мишке Камышову – людно там очень. И вспомнил: рыбу с тобой около дома вашего когда-то ловили, глухо тут, тихо. Вот и пришел…

– Как же, как же, хорошо, что пришел, – говорил старик. – Вот засвечу коптилочку, поесть дам, уха у меня в печке. Вчера рыбки наловил, хороший улов. – Он тихо суетился у печки, долго выбивал искру огнивом, а когда зажег огонь и оглянулся, то увидел, что на лавке, неудобно привалившись к стенке, спит оборванный, грязный бродяга с забинтованной рукой и обмотанными тряпками ногами.