Текст книги "Мир приключений 1984 г."

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Георгий Гуревич,Александр Горбовский,Юрий Папоров,Владимир Фирсов,Абрам Палей,Ким Селихов,Е. Ефимов,Ирина Радунская,М. Андронов,Лев Минц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 54 страниц)

***

…Андрей был крайне раздражен. Третий час допрашивает он эту старуху, а толку все нет: то плачет, то начинает нести какую-то несусветную чепуху про спасение души да про отца Константина, который ей уж наверняка обеспечит царство небесное. Какое отношение может иметь поп к его вопросам? Знает он этого отца Константина года два – поп как поп, служит в их церкви, на Куликовке. Бабка Аграфена Ивановна только к нему на исповедь и ходит. Днюет и ночует в этой церкви. Видно, всех старух в округе околдовал попик. Ну да ни к чему это для дела, просто никак не вяжется с тем, что у этой старухи на квартире проживал “крючник”. Путает бабка. Кто же все-таки привел его к ней, поставил на квартиру? Третий раз ее вызывает Андрей, и все бабка не отвечает толком.

Он прикрыл глаза. Устал до чертиков – опять целую ночь на облаве провел. Людей в ЧК не хватает, все на фронте. Два месяца промелькнули, как один день, а они почти ничего так и не выяснили в деле рыжего. Сам-то он, видно, скрылся из Симбирска – больше с ним никто из чекистов не встречался. “Крючник” на допросах то молчит намертво, то начинает нести околесицу: он, мол, сын бедного крестьянина, безграмотный, контуженный на фронте еще в войну с немцем и к диверсантам попал случайно, по пьяной лавочке. Как же – крестьянин! Руки одни чего стоят – барские, холеные…

С трудом удалось узнать – да и то не у этого “крестьянина”, – где он живет. А теперь вот домохозяйка его что-то путает… Другие диверсанты, правда, кое-что рассказали. Но они о белом симбирском подполье ничего не знают – их через фронт всех переправили. И о штабс-капитане Логачеве не слыхали, в один голос утверждают, что руководителем операции у них был какой-то Никитич, который успел убежать.

Задумавшись, Андрей так и сидел, прикрыв глаза. Старуха, которая, уставившись в пол, бормотала что-то о царстве божьем на земле, вдруг посмотрела на следователя и умолкла. Затем, повернувшись лицом в угол, опустилась на колени, стала быстро креститься и отбивать поклоны. Открыв глаза, Андрей с минуту смотрел на кланяющуюся фигуру перед его столом, не поняв сразу после короткого сна, где он и кто это.

– Долго молиться будете? – вскочил он. – Здесь не церковь! Да знаете ли, что вам будет за отпирательство? – Старуха продолжала кланяться, и Андрей незаметно для себя перешел на крик: – Хватит, слышите, что я говорю, хватит притворяться! Вот отправлю в тюрьму, тогда поймете, что к чему!..

Дверь открылась, и в комнату вошел Золотухин. В первое мгновение он буквально застыл – настолько удивительная картина открылась ему: стоящая на коленях спиной к столу старуха, беспрерывно отбивающая поклоны, и возвышающийся над ней Андрей, красный, беспомощный. Никита быстро подошел, склонился над старухой.

– Вставайте, бабуся, вставайте. – Усадив ее на стул, налил в кружку воды из графина. – Вот выпейте и идите себе тихонько домой. Там и помолитесь спокойно. Идите, бабуся, идите…

Проводив старуху в коридор, он вернулся к ошарашенному Андрею.

– Ну, товарищ помуполномоченного, опять не тем методом работаете? – Никита усмехнулся. – Сколько раз я тебе говорил, что чекист никогда не должен на допросах повышать голоса даже с врагом. Спокойствие и уверенность – знаешь, как этого контра боится? А тут ты даже не с врагом дело имеешь, с рабочим человеком…

– Как же – с рабочим, – буркнул Андрей. – Она саботажница настоящая. Так и не говорит, кто к ней того типа привел.

– Нет, она наш, пролетарский человек. Только темный, забитый жизнью и религией. Это понимать нужно, чекисту особенно. Надо отличать настоящего врага от человека, который заблудился по неразумению, но нутром наш. Понял? А то так мы можем знаешь каких дров наломать! Нам Советская власть доверила большие права, и мы должны ими пользоваться осторожно, с умом.

– Уж когда дрова рубят, щепки обязательно бывают…

– Как это щепки, какие щепки! – не на шутку рассердился Никита. – Да ты соображаешь, что говоришь? Ишь какой – щепки!.. С людьми ведь дело имеем, с живыми. И к каждому нужно подходить очень осторожно. Добрым тоже нельзя быть, но это когда мы до конца уверены, что перед нами настоящая контра. Я считаю, чекисты и есть те люди, которым рабочий класс доверил отделять правых от виноватых. И не только беспощадно бороться с врагом мы должны, но и видеть, кто просто ошибся, воспитывать их. А ошибиться сейчас ох как легко – вишь катавасия какая кругом! Тут многие, кто послабее, голову теряют, только смотри… На кого ты кричал-то? На старушку, вдову портного. Может, ты ее так своим криком запугал, что она со страху все и позабыла, ведь ей небось уж за семьдесят. А может, и другой кто ее раньше припугнул… Не знаешь? Вот-вот… Что-то не усвоил ты того урока как следует. Помнишь еще хоть?..

Андрей опустил голову. Никита напомнил ему об одном из его первых шагов в ЧК.

Буквально через неделю после того, как он стал помощником уполномоченного, его и Золотухина срочно вызвал Лесов.

– На станции Брендино из трех вагонов исчезло зерно, предназначенное для отправки пролетариям Петрограда, – сказал председатель губчека. – О значении хлеба для революции говорить не буду – и так все понимаете. Возьмете у железнодорожников дрезину и срочно туда…

За двое суток они с несколькими красноармейцами облазили станцию и ее окрестности, опросили всех, начиная с начальника станции и кончая стрелочниками и обходчиками. Пустые вагоны стояли в тупике, сиротливо зияя раскрытыми дверями, – часовой, стоявший около них, был убит. Железнодорожники в один голос утверждали, что ничего не видели и не слышали, даже, мол, не знали, хлеб ли в этих вагонах или что другое.

– Ну уж, что хлеб там, наверняка знали, – твердо заявил Никита после допроса. – Крутят граждане что-то.

– А я думаю, надо вызвать начальника станции и его помощника и припугнуть: дать два часа на раздумье, а если не скажут, расстрел, – сказал Андрей.

– Крут ты, братишка, больно. Знаешь, как это называется? Самоуправство! Ведь если они ничего не знают, а ты их кокнешь, то, во-первых, невинные люди пострадают, а во-вторых, ты все равно дело не сдвинешь.

– Ну а если скажут с испугу? К тому ж я ведь только пригрозить хотел расстрелом.

– Пригрозить расстрелом – тоже не метод. И почему именно начальнику и его помощнику? А остальные как же – дежурные, сцепщики, стрелочники?.. А может, и вправду железнодорожники здесь вовсе ни при чем? Нет, конечно, кто-то из станционных обязательно замешан – иначе откуда же те неизвестные нам грабители узнали, что в вагонах зерно? Правда… – Никита задумался на мгновение. – Слушай, а почему ты именно начальника и его помощника предлагаешь?

– У этого начальника уж больно вид буржуйский: толстый, в шинели с пуговицами – вон какой! Такой обязательно Советской власти навредить постарается, уж будьте уверены.

– Уверенным-то быть особо нечего. Он же начальник, на виду. Так что, даже если и захочет, остережется вредить, знает: его первого и потянут. Да, а по внешнему виду ты людей не суди. Иной на вид буржуи буржуем, а наш. Вон я Луначарского, народного комиссара, недавно портрет видел в книжке. Так он, знаешь, даже в галстуке и в жилетке. Во как! А ты говоришь!.. А помощник, помощник-то чего тебе не понравился? Вид у него вполне рабочий, и тощий он…

– Он, знаешь, как-то глазами сильно косил, когда мы их допрашивали.

– Вот те на, тоже признак нашел! Так всех перестрелять можно. Но… В общем-то, доверимся твоему пролетарскому чутью – поспрашиваем их еще. Только безо всяких там “расстреляем”, понял? Зови!..

И опять двухчасовая беседа с начальником станции и его помощником ничего не дала. Когда они ушли, Золотухин сказал:

– Так я и думал: не тот метод. Но и мне что-то в них не нравится. Что – не пойму… Ладно, ты оставайся здесь, продолжай поиски, поспрашивай еще женщин, детишек, а я катану на денек в Симбирск, посмотрю, может, там в управлении этих двух знают, документы их есть. Ясно?

Никита уехал, а Андрей прилег на лавку в вокзале и незаметно крепко уснул. Проснулся он вечером. В зале тускло горела керосиновая лампа. На соседней лавке, привалившись друг к другу, сидя похрапывали, обхватив винтовки, два красноармейца из батальона ЧК. Третий поодаль пил кипяток из котелка. Все тут как будто спокойно, тихо. А где же хлеб, кто убил часового? Нет, надо действовать, и решительно! Андрей встал, разбудил красноармейцев:

– Зовите сюда начальника станции и помощника, побыстрее…

В кабинете начальника станции Андреи важно прошелся перед бледными, встревоженными тем, что их подняли ночью с постели, железнодорожниками.

– Вот что, граждане, – торжественно начал он. – Нам уже известно, кто убил часового и утащил хлеб из вагонов, знаем мы и кто из вас тем бандитам помогал. Сейчас мы хотим просто вас последний раз спросить об этом. Кто честно признается, тому помилование – трибунал учтет, а не признается – расстрел. Даю вам пятнадцать минут на размышление. – Он быстро вышел из комнаты.

Признаются или нет? Ох и влетит от Золотухина за эту штуку! А если выйдет! Что ж, победителей не судят… Он нервно прохаживался по коридору, жадно потягивал едкую махорочную цигарку. Пятнадцать минут! Где бы посмотреть на часы? Откуда они здесь! Он как-то слышал: когда ждешь, каждая минута кажется часом. Вот и сейчас… Нет, хватит, надо идти!

– Ну! – раскрыл он дверь. – Надумали, граждане?

– Разрешите, товарищ чекист, – подался вперед высокий худой помощник в засаленной потрепанной железнодорожной шинельке. – Я слыхал… Ну, знаю… В общем… я что сказал им насчет хлеба…

– Кому им?

– Да этим – ну, бандитам. Приходили тут двое ко мне домой ночью несколько раз, убить грозились. А у меня жена, детей трое. Они и их обещали порешить в случае чего. Вот я и… Струсил, в общем, и сказал, в какие вагоны хлеб погрузили и какая там охрана.

– А хлеб-то, хлеб куда они дели, увезли?

– Не-ет, они его спрятали там, в овражке.

– Пошли!

Хлеб оказался спрятанным в старой землянке, вырытой в откосе глубокой выемки невдалеке от тупика, где стояли вагоны. Подъехать на телеге туда было невозможно, и Андрей оставил там до утра усиленную охрану. А через несколько часов приехавший на дрезине Никита Золотухин е удивлением смотрел, как предводительствуемые возбужденным, раскрасневшимся Андреем рабочие и красноармейцы в сером сумраке осеннего утра карабкались по крутому откосу с тугими мешками на плечах и сваливали их в вагоны.

– Как нашел? – коротко спросил Никита подбежавшего Андрея и, выслушав его сбивчивый рассказ, заключил: – Ну что ж, за инициативу хвалю. – Он сунул руку за пазуху: – Вот тебе за это часы, мои фамильные. Будешь теперь точно время знать.

Перед самым носом Андрея на короткой толстой цепочке болтались большие карманные серебряные часы с крышкой – заветная мечта каждого подростка в городе. Часы! Но ведь они Никитины, семейные. Нет, пет!

– Бери и не смей отказываться, – продолжал Золотухин. – Это тебе награда за первую твою удачную операцию. Ясно? Ну а за самоуправство тебя наказать следует. Ведь говорил я тебе перед отъездом: расстрелом грозить нельзя! Говорил. А ты что?.. Как приедем, доложу рапортом Лесову свое мнение и попрошу дать тебе несколько суток губы. Это для того, чтобы ты лучше запомнил главные правила работы чекиста. Ясно?

…Так и отсидел тогда Андрей на гарнизонной гауптвахте пять суток. Об этом-то напомнил ему сегодня Никита. Да, Золотухин, конечно, прав. Как всегда! Сорвался с этой старухой. Нет, видно, не подходит он для следственной работы – не хватает у него выдержки, нервы не те.

– Ладно, не унывай, – похлопал его по плечу Золотухин. – Бывает, и я тоже но выдерживаю. Так ведь кто об этом скажет, если не мы сами. Эх, Андрюха, учиться нам еще и учиться, чтобы стать настоящими чекистами. Лесов как-то на партсобрании про Дзержинского говорил нам. Какой человек! Выдержка железная, смелость. А знаний сколько!.. Вот кончится война, пойду учиться в университет – юристом стать хочу. А ты?

– Я бы, знаешь, в театр пошел. На актера учиться. Очень я театр люблю.

– Ну, это и сейчас можно. Комсомольцы что-то там шумят насчет театра рабочей молодежи. Я не вникал, но узнать можно. А кстати, как твои комсомольские дела?

– Скоро рассматривать должны мое заявление. Мне Губарев говорил, что тогда позовут на заседание городской ячейки КСМ.

– Поторопить бы их. С тобой у нас, в ЧК, уже три комсомольца будет, ячейку создадим…

***

В большой комнате бывшего особняка известного в городе владельца фотографии Петрова собралась невиданная здесь в довоенные времена публика. В синем махорочном дыму толпились и сидели на разнокалиберных стульях и табуретках парни в обмотках, валенках, растоптанных сапогах, в кожанках, шинелях, в гимназической форме, коротко остриженные девушки в красных косынках, гимнастерках и телогрейках. Андрей с трудом протолкался в угол и уселся на подлокотник огромного дивана.

– Здравствуй, Андрюша. И ты здесь?

Андрей оглянулся. Оля Капустина, невысокая, сероглазая девушка, подруга Гены Смышляева, его товарища, ушедшего на фронт.

– Здравствуй. Тебя сегодня тоже в комсомол принимают?

– Нет, я уже три месяца как комсомолка. Нас насчет ТРАМа позвали. Не знаешь? Это театр рабочей молодежи. Мы его организуем. Приходи к нам, ты же когда-то даже в Булычевском театре выступал.

– Ну уж выступал! Один раз, случайно…

– И режиссер у нас есть, из самарского театра, Старцев Евгений Александрович. Знаешь?

– Да нет, откуда…

Вот бы в этот театр попасть! Мечта… Андрей вспомнил, как летом на Венце рыжий представился ему режиссером. Откуда он узнал о его любви к театру? Да нет, сейчас не до театров – мировую революцию делать надо.

– Послушай, Андрей, а где Наташа Широкова? Ты ведь с ней дружил.

Андрей слегка смутился: оказывается, знают, что он дружил с Наташей. Он поднял глаза на девушку:

– Исчезла куда-то Наташа. Они с матерью тогда, летом, в Казань от каппелевцев уехали. Мне пришлось у них побывать. Потом я писал, писал ей, а ответа до сих пор нет…

– Товарищи, товарищи! – раздался голос от окна. – Прошу побыстрее рассаживаться. Начинаем заседание нашей ячейки Российского Коммунистического Союза Молодежи.

Сквозь туман табачного дыма Андрей рассмотрел высокого курчавого паренька в военной форме.

– Сегодня на повестке, – продолжал тот, – у нас двенадцать неотложных вопросов. Первый – прием в члены РКСМ, второй – об организации театра рабочей молодежи, третий – мобилизация комсомольцев на фронт, четвертый – мобилизация девушек в симбирские госпитали и больницы, пятый…

Андрей задумался, и голос оратора куда-то исчез. Вот сейчас его будут принимать в Российский Коммунистический Союз Молодежи. Коммунистический!.. А что он для мировой революции успел сделать? Считай, что ничего. В разведке раз побывал да хлеб украденный нашел. Мало, очень мало. Ну, еще перестрелки там всякие, обыски и погони за бандитами. Но это же не он один, а все товарищи-чекисты. Нет, не примут его сегодня, скажут: “Не достоин”. И поделом. Учил его Золотухин, учил, а толку пока маловато: сукно шинельное до сих пор не найдено, рыжий где-то гуляет на свободе, “крючник” молчит… И вообще не везет ему в последнее время. Вчера шестое письмо Наташе в Казань отправил. Куда она могла исчезнуть? Вот будет навигация, он хоть на лодке, а доберется до Казани…

– Кошелев Алексей здесь? – донеслось до Андрея. – Товарищ Кошелев, подойдите к столу.

К длинному, застланному кумачом столу пробрался невысокий краснощекий паренек в расстегнутой телогрейке и огромных валенках.

– Товарищ Кошелев в своем заявлении о приеме в РКСМ пишет, что хочет вместе с рабочим классом воевать за мировую революцию. Какие будут вопросы к нему?

– Пусть расскажет свою жизнь, про отца-мать! – крикнул вихрастый парень в матросском бушлате.

– У меня нет ни отца ни матери, – ответил Кошелев. – Я воспитывался у дяди, крестьянина-бедняка. А сейчас работаю на почте.

– Брось ты, Кошель, заливать! – снова поднялся вихрастый. – Я тебя специально спросил. Обманом в комсомольцы хочешь пролезть! Я, товарищи, сам сенгилеевский и дядю его хорошо знаю. На весь уезд мельницы этого Кошелева известны, кулак он, мироед…

У окна кто-то громко свистнул. Со всех сторон раздавались выкрики:

– Ишь гад! Обмануть хотел!

– Давай-ка отчаливай на легком катере!

– Видали, какой бедняк? В ЧК его для проверки!

Под свист и крики Кошелев быстро исчез из комнаты.

– Ромашов Андрей Васильевич, – раздалось от стола.

Андрей встал, чувствуя, как краска заливает лицо. Он плохо помнил, что говорил, как отвечал на вопросы. И только когда секретарь ячейки сказал: “Кто хочет высказаться”, он взглянул на сидящих. Молодые лица, горящие глаза, сурово сжатые или улыбающиеся губы. Да это же свои все ребята – точно как его друзья детства, с которыми гонял в лапту, купался в Волге, таскал яблоки в подгорных садах, учился в церковноприходской…

– Я хочу сказать, – поднялся в темном углу человек в кожанке.

Андрей вздрогнул: Никита! Ну, сейчас начнет перечислять его проступки.

– Знаю я товарища Ромашова, – продолжал Золотухин, – недавно сравнительно – около года. Он у нас в ЧК до прихода Каппеля курьером работал, потом в Красной Армии воевал, а сейчас на оперативной. В общем, жизни для революции не жалеет. Мать – швея, Советской властью назначена заведующей фабрикой губодежды, отец – столяр. Парень-то наш, пролетарский до мозга костей. Как член большевистской партии могу ручаться за него вполне…

Когда Андрей возвратился на свое место, Оля Капустина с удивлением посмотрела на него:

– Давно с тобой знакома, а не знала, что ты такой.

– Какой?

– Да геройский. Обязательно напишу Генке, пусть тоже знает…

– Борчунов Вадим, – раздалось от стола.

С дивана не спеша поднялся высокий красавец, с тщательно, на пробор причесанной шевелюрой.

– Мне девятнадцать лет, – начал он. – Я родился в Самаре, в семье служащего. Учился в гимназии. Отец работает в железкоме Волго-Бугульминской железной дороги, а я второй год там же телеграфистом.

– Зачем вступаешь в комсомол?

– Чтобы вместе со всеми бороться за победу мировой революции, – так же медленно ответил Борчунов, – чтобы помочь уничтожить всех буржуев и контриков…

– Какие еще будут вопросы?

Вопросы сыпались со всех сторон: почему такая фамилия – Борчунов, не от барчука ли? Верует ли он в бога? Что слышал о вождях мирового пролетариата? Состоит ли членом профсоюза… Борчунов отвечал спокойно и обстоятельно, но члены ячейки минут десять спорили между собой, стоит ли его принимать сейчас или подождать, проверить на деле. Наконец решили принять – большинством в один голос.

– Переходим ко второму вопросу, – объявил председательствующий. – Кто хочет из вновь принятых товарищей, может остаться.

Только было Андрей решил, что остается, как его толкнул в плечо Золотухин:

– Пошли, дело есть.

Глава 4
КОНЕЦ ШТАБС-КАПИТАНА ЛОГАЧЕВА

Почернели и осели сугробы, задули порывистые сырые западные и теплые южные ветры, ослабли крепкие симбирские морозы. Весна стремительно приближалась к городу. А жизнь становилась все тревожней и тревожней. Снова над молодой Советской Республикой нависла опасность. С востока надвигались полчища белогвардейских армий Колчака. В начале марта 1919 года они развернули общее наступление. Симбирск опять стал жить под угрозой удара контрреволюции.

Колчаковцы забросили в Поволжье большую группу своих агентов. И вспыхнули в Симбирской губернии кулацкие мятежи – “чапанки”. Сенгилеевский, Сызранский, Мелекесский, Ставропольский уезди где только не побывал Андрей с чекистскими отрядами в течение февраля – марта; сколько повидал истерзанных большевиков, замученных бандитами их жен и детей, сожженного хлеба, взорванных домов!

В сизом дыме лица председателя губчека почти не было видно. Опять Андрея после бессонной ночи сильно клонило ко сну. Он совсем замотался. Даже дома после двухнедельной отлучки не успел еще побывать. Как там все, как мать? И дела-то его следственные из-за этих восстаний приостановились; сукна он не нашел, рыжего штабс-капитана тоже, а “крючник”-то уж, верно, решил, что о нем забыли совсем.

– Положение в Сенгилее еще тяжкое, – говорил Лесин. – Хотя основные очаги восстания уничтожены, разбитые бандиты рассеялись по уезду. Особенно свирепствует банда Никиты Ухначева. Два наших кавалерийских отряда зажали было ее у села Беклемишево, а бандиты как сквозь землю провалились. Видно, помогает им местное кулачье. И еще… – Председатель на мгновение остановился, внимательно посмотрел на присутствующих. – Есть сведения, что руководители Сенгилеевского ЧК – пособники бандитов. Об исключительной опасности такого предательства говорить не буду…

– Ясно! – раздались голоса. – Все понятно!

– Что понятно – то хорошо. Надо немедленно это проверить и в случае подтверждения оперативных данных ликвидировать опасность. В Сенгилей сегодня же отправляются все здесь присутствующие. Руководить операцией будут товарищи Крайнов и Золотухин. В помощь им для разгрома банд придаются два кавалерийских отряда, рота из батальона губчека и местные отряды сенгилеевских коммунистов и бедняков. О том, что каждый из вас будет делать конкретно, скажу каждому особо. Имейте в виду: это не недоверие, а простая мера предосторожности. Мало ли что бывает! Вдруг кто-то попал к врагу и там – во сне или еще как – проговорился. Поэтому сейчас прошу всех выйти и заходить ко мне поодиночке.

Когда Андрея снова позвали из приемной к Лесову, он увидел, что лицо председателя губчека совсем посерело от усталости. Потягивал неизменную махорочную самокрутку Борис Васильевич Крайнов. Рядом стоял Никита, как-то по-особому собранный.

– Вот что, Ромашов, – вынул папироску изо рта Крайнов. – Тебе в этом деле предстоит трудная роль. Мы тут решили, что больше некому…

– Что некому?

– Да вот, понимаешь, председатель и заместитель Сенгилеевской ЧК всех нас хорошо знают… А ты человек у нас новый, тебя они не видели. И в Сенгилее ты не бывал. Так что там тебя, считай, никто вообще не знает. Поэтому пойдешь к ним в ЧК под видом связного от карсунских бандитов. У нас для этого есть пароль. Мол, карсунские повстанцы хотят объединиться с сенгилеевскими и снова ударить по Советам. Понял?

– Понять-то понял, а вдруг они не предатели и задержат меня как врага Советской власти? Что тогда?.

– Никита с отрядом будет в лесу наготове. Если не явишься в условное время – постарается выручить. Но риск, конечно, есть, и немалый. На то мы и чекисты…

– Я на это всегда готов, Борис Васильевич…

– Вот, вот, – вмешался Лесов, – я тоже говорил, что парень ты боевой. И бывал уже в разведке. А другого выхода у нас просто нет. Надо выяснить все до конца. Понимаешь, если правда насчет этих сенгилеевских “чекистов”, то мы одним ударом разрубим все бандитские связи.

Андрей кивнул.

– Тогда, товарищ Ромашов, иди готовься: переодевайся, получи явки, выучи пароль, легенду – что говорить там будешь… В общем, Золотухин тебя подробно проинструктирует. Помни только: люди они умные, проницательные, а заместитель председателя – у того просто нюх какой-то на всякую опасность. Обдумайте с Никитой каждую деталь, каждую лазейку и доложите нам.

Через два часа, когда приемная председателя губчека совсем опустела, в кабинет Лесова зашли Золотухин и высокий, складный деревенский парень в синем чапане и добротных смазанных сапогах.

– Готов, товарищ председатель, – четко щелкнув каблуками, доложил Никита.

И тут Андрей вдруг оказался под перекрестным допросом: Лесов и Крайнов наперебой стали спрашивать, как его зовут, откуда он родом, кто родители, кого знает из руководителей карсунских бандитов, где базар в Карсуне, какие есть села в окрестностях, какие явки ему известны… Вопросы так и сыпались один за другим. Наконец они умолкли, посмотрели друг на друга.

– Как думаешь, Борис Васильевич?

Крайнов кивнул:

– Пойдет, парень подходящий.

***

Сухонькая сгорбленная старушка в телогрейке, темном платке и длинной ситцевой юбке опасливо обходила по узкой кромке у забора огромную лужу, перегораживающую изрытую, незамощенную улицу.

– Откуда, Аграфена Ивановна? – Высокая, полная старуха в плюшевом жакете поджидала ее на другой стороне лужи.

– Со службы, матушка, с нее. А вас чего же я севодни не видела? Воскресение ведь.

– Не была, не была, правда, грех большой. Невестка занемогла, а внуки малые совсем. Вот и провозилась до сего часа. Придется у отца Константина отпущение просить, отмолить…

– А какую он проповедь сказал – все плакали!

– О чем же это?

– Да о том, какие времена тяжкие для православных настали. Из Откровения Иоанна Кронштадтского, святого человека. “Поздравляю, говорит, вас, братья и сестры, с новым небом и новой землею”. А дальше вопрошает: “Неужто нашему миру скоро конец придет, неужто светопреставление скоро наступит? Люди мрут, как тараканы”.

– Истинно так…

– Конечно, истинно! Недаром же все в слезы. Погибаем прямо от голода и холода. Дров нет, хлеба едва-едва, тиф кругом косит народ. Отец Константин говорил: знамение было в селе одном… Запамятовала по старости, в каком… Явился Николай-угодник народу хрестьянскому и изрек: “Вы зачем Николая изничтожили? Погибнете без него”. А его спрашивают: “Какого Николая, отец святой?” Он и ответил: “Которого все знаете. Боритесь за него, а то кара божия постигнет вас”.

– Говорят, вон в Сенгилее все церкви большаки закрыли – конюшни да склады там устроили. Грех-то какой – храмы божий испоганили! Вот и насылает господь на нас сыпняк да мор.

– Истинно так. Недаром отец Константин говорил, что скоро постигнет кара нечестивцев всех, божие воинство огнем и мечом изничтожит их. А еще сказал, что истинные православные в сей тяжкий час должны помогать церкви.

– Вот видишь, Ивановна. А дочь-то твоя совсем к им в услуги пошла. И внук твой, Андрюшка, – вся улица говорит, – прямо в антихристы записался. Покарает их господь!..

– Я сколько твердила им – не слушают. Уж я и отмаливаю за них троекратно, к отцу Константину каждую неделю., а то и по два раза исповедоваться хожу, за них все. Батюшка говорит: они сами не ведают, что творят, а господь узнает и простит.

– Может, и простит, а может, и нет. Ты бы прикрикнула на них как следовает. Чай, ты мать и старшая в семье. Да еще мужиков своих настрополила бы.

– Нет, не слушают они меня старую. А старик мой с зятем Василием Петровичем в отход ушли – в Большие Ключищи, избы мужичкам подправляют. Хлеб-то надо зарабатывать. Ладно уж, прощай, Анна Александровна, внуки некормленые ждут. Ох, грехи наши тяжкие!..

Весеннее мартовское солнце заливало улицу, веселый ручеек что-то бормотал сбоку, нахально чирикали воробьи, роясь в навозе. На пустыре слышались ребячьи голоса, смех. Но мирная весенняя картина совсем не радовала старушку. Огорченная разговором с приятельницей, она мрачно перебирала в уме события последних месяцев.

Когда она ходила к отцу Константину насчет Дуняшиной пропажи советоваться, никак не могла вспомнить, как то учреждение называется, что сукно искать будет. Батюшка сам догадался, когда сказала, что Андрей там служит. Хороший все же поп им в приходе попался, душевный! И когда Дуня из бегов вернулась при белых, Аграфена Ивановна к нему сразу побежала – молебен заказывать благодарственный. Он тогда по-настоящему обрадовался вместе с нею, что дочка вернулась, что жива. С чувством, благостно отслужил. Правда, тогда же ночью Дуню забрали. Но если бы не материнские молитвы да не молебны отца Константина, наверняка расстреляли бы ее, а так господь помиловал…

Аграфена Ивановна остановилась у своих ворот, долго смотрела на играющих у дома, на подсохшем пятачке земли, внуков, вздохнула. Да, в тяжкое время растут. И без родительского присмотра. Что она одна на старости лет с такой оравой поделать может, как воспитать? Дай бог хоть накормить их…

– Марш домой, пострелята! – деланно сердито крикнула она. – Щи хлебать… Небось проголодались?

***

– Был сегодня у председателя, – шептал в темноте двора в щель забора Андрей. – Вроде признал пароль, но явно виду, что есть связи с бандитами, не подал.

– Что сказал?.. – послышался шепот Золотухина.

Андрей добрался до Сенгилея только к вечеру и прямо пошел к председателю ЧК на квартиру. Тот принял его по паролю, но говорил крайне сдержанно. Сказал только, что завтра они с Андреем поедут в Буераки – там сейчас его заместитель находится – и во всем разберутся. А сегодня пусть посланец переночует в одном доме на окраине… Хозяин оказался крайне подозрительным стариком: при каждом шорохе вскакивал и зажигал фонарь. С большим трудом Андрею удалось выскользнуть – якобы по нужде – во двор, где по ту сторону забора сидел уже основательно продрогший после двухчасового ожидания Никита.

– В Буераки, говоришь? – Золотухин на секунду задумался. – Верст пять отсюда. Всем отрядом там будем, в оврагах схоронимся. Держись. Мы рядом. Помни, о чем уговорились. Бывай…

Под недовольными косыми взглядами хозяина Андрей возвратился в дом, улегся на лежанку и сразу же как в яму темную провалился – уснул. Казалось, через мгновение его разбудили снова.

– Вставай, – толкал в бок жесткой ладонью старик, – вставай, ехать пора.

Когда Андрей, поеживаясь и позевывая, вышел на крылечко, хозяин в тулупе запрягал в сани небольшую пузатую лошадку.

“Ишь живоглот, хоть бы пожевать чего-нибудь дал”, – подумал Андрей, с ненавистью взглянув на скуластое лицо, обрамленное благообразной седой бородой.

– Садись, садись, некогда мешкать. – Старик пошел отворять тяжелые ворота.

У крыльца стояла тощая старуха с лицом, наполовину закрытым черным платком. Ее Андрей заметил, только когда сани выезжали уже на улицу. Она провожала их тяжелым, неподвижным взглядом.

– Начальство где? – спросил он старика.

– Ась? – приставил тот ладонь к уху.

Черт возьми! Он же ночью от шороха тараканьего вскакивал.

– Начальство где, говорю!

Возница неопределенно махнул рукой и уселся поудобнее на охапке соломы. А что, если слышали его ночную беседу с Золотухиным?.. Только без паники, спокойнее… Андрей пощупал в кармане браунинг. Нет, главное, спокойствие! Никита предупреждал: могут проверять, нельзя поддаваться на провокации.

Вот и дома какого-то села. Буераки? Действительно, недалеко. Тогда легче. Если бы подозревали и захотели убрать, увезли бы подальше…

Сани подкатили к большой пятистенке на кирпичном фундаменте. Старик постучал кнутовищем в крайнее окошко, у калитки. Белая занавеска колыхнулась, показалось чье-то лицо, исчезло. “Богатый дом”, – подумал Андрей. Все происходящее он отмечал как-то механически, неподвижно лежа на боку в сене.

Ворота отворил высокий парень в чапане, очень похожем на чапан Андрея. Когда они въехали, от амбара подошли еще два молодца. Без оружия, но… руки в карманах. На крытом крылечке, украшенном витыми столбиками, показалась высокая сухощавая фигура в бекеше. Председатель! Андрей даже обрадовался.