Текст книги "Звезды светят на потолке"

Автор книги: Юханна Тидель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава 39

– Давно Сюсанна не заходила, – говорит бабушка, достав вместе с Йенной рождественские украшения с чердака.

Йенна берет гнома с дыркой в колпаке и что-то бормочет.

– Что? – переспрашивает бабушка. – Разве не давно?

– Может, и давно, – отвечает Йенна. – Этот порвался.

Бабушка берет в руки гнома, осматривает красную ткань и морщит нос.

– Хилый гномик, – она откладывает его в сторону. – Надо взять хороших украшений у нас дома.

Йенна хватает гнома.

– А чем тебе этот не нравится? – спрашивает она более сердитым тоном, чем собиралась.

– Он мне нравится, – спешно отвечает бабушка. Она перебирает содержимое коробки, браслеты звенят. – Но ты сама сказала, что он порвался. Зачем нам рваные гномы на полках?

– Я его заберу, – Йенна прижимает гнома к груди.

– Ты, кажется, говорила, что в этом году комнату украшать не будешь?

– Я передумала.

– Ясно.

Бабушка продолжает копаться в коробке, приглаживает соломенного козла, протирает лучи золотой звезды.

– Можно позвать Сюсанну на ужин, – говорит она. – Если хочешь. Может быть, завтра? Когда вернемся от мамы.

Йенна отводит глаза. Встает. Говорит, что ей нужно в туалет.

– Вы поссорились? – осторожно спрашивает бабушка у отвернувшейся Йенны.

– Нет, – отвечает Йенна и хлопает дверью туалета.

Она расстегивает джинсы, снимает трусы, садится на холодное сиденье унитаза и видит, что у нее начались месячные.

Глава 40

На следующий день Йенна идет в больницу вместе с бабушкой и дедушкой.

Проще было сдаться, чем сопротивляться. К тому же уже привычные сны о маме, которая зовет Йенну, стали совсем навязчивыми. Поэтому она идет с ними. В машине ее укачивает.

Едва Йенна чует запах, видит больничный линолеум, медсестер, пастели на стенах, как ее начинает тошнить еще сильнее, совсем как утром, когда она не может завтракать. Ей хочется повернуться и убежать, но так нельзя. Можно только идти вперед, вперед по длинному больничному коридору.

Мамина палата выглядит совсем как обычно, ничего не переменилось, в больнице вообще ничего не меняется. Время стоит на месте. Пока человек не выздоровеет или не умрет, пока другой не займет его палату и в вазу не поставят новые цветы.

– Йенна!

Бледная мама не ожидала увидеть Йенну на пороге палаты номер тринадцать. Бабушка гладит Йенну по спине:

– Да, смотри, кто пришел!

– Твоя умница дочка, – подхватывает дедушка.

Йенна чуть не бежит к маминой кровати, вдруг чувствуя, как сильно она соскучилась, и видя, как сильно мама изменилась. Сколько же они не виделись?

Как давно они говорили обо всем на свете, смеялись, вместе пекли пиццу, сидели на балконе и пили кофе, лежали в Йенниной постели и любовались звездами на потолке – звездами, которые светятся в темноте?

– Как хорошо, что ты пришла, – бормочет мама, уткнувшись в Йеннины волосы. Ее дыхание греет. – Как я рада, что ты здесь.

– Нам много задавали в школе, – начинает объяснять Йенна, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

Она гладит впадинку на маминой шее, проводит пальцами по щеке, кладет руку на затылок. Вспоминает.

– Тс-с-с, – останавливает мама. На Йенну капает слеза. – Я знаю.

– Лив, нам так захотелось кофе, пока ехали, – говорит бабушка, все еще стоя у двери. – Не успели попить кофе дома, так что сходим, возьмем по чашечке. Тебе не нужно?

– Нет, спасибо.

– Мы скоро вернемся.

Мама кивает и сильнее гладит Йенну по голове. Дверь медленно закрывается, и Йенна ложится рядом с мамой и укрывается ее одеялом. Прижимается как можно крепче.

– Как хорошо, что ты не в больничной рубашке, – говорит Йенна, уткнувшись в мамину грудь.

Мама смеется, гладя шелковую пижаму, которую бабушка подарила ей на прошлое Рождество.

– Да уж, лучше в своем, – говорит она. – Тогда я как будто немного дома.

Мама тянется к столику, заставленному букетами цветов в разных уродливых больничных вазах. Все больше тюльпаны. Мама обожает тюльпаны. Йенна хочет, чтобы мама рассказала, кто прислал цветы, хочет прочитать надписи на открытках.

«Ты герой. Обнимаем, Марита и Уве. Привет от детей».

«Мы по тебе скучаем. Однокурсницы». (То есть девять женщин, которые учатся на тех же вечерних курсах сурдоперевода, что и мама.)

«Ты моя любимица, береги себя. Пер». (Мужчина из центра социальной помощи, который помог поставить дома сиденье в душе и поднял диван с помощью кубиков.)

«Думаю о тебе. Целую, обнимаю. У.».

– Кто это? – Йенна показывает маме открытку от «У.». Слова написаны красивым, по-детски округлым почерком.

В слове «целую» – сердечко вместо «у». Мама берет открытку.

– Один друг, – отвечает она.

– Мужчина?

– Нет, боже упаси! – смеется мама. – Вовсе никакой не мужчина.

Она все гладит Йенну по голове. Йенна понимает, что тема закрыта. Она тяжело опускает голову маме на грудь, вслушивается в биение сердца. Когда Йенна была маленькая, она очень любила так лежать и только слушать звук сердца и чувствовать мамину руку на спине. Все остальное в мире было неважно.

– Гляди, – мама показывает на потолок.

– Что? – Йенна почти задремала.

– Посмотри на потолок.

Йенна косится вверх. Сначала ничего не видно, глаза слипаются от полусна, но вскоре она различает звездочку. Такую же, как звезды в комнате Йенны. Мама уже давно решила взять с собой одну. Бедным медсестрам приходилось залезать на стулья, чтобы снимать и снова приклеивать звезду, когда мама переезжала из палаты в палату. Правда, в тринадцатой палате она лежит уже давно.

– Она со мной, – говорит мама.

– Ее почти не видно, – отвечает Йенна. – Она заметна только в темноте.

Йенна чувствует, как мама качает головой.

– Нет, – тихо произносит она. – Она со мной, даже когда светло. Есть вещи, которые остаются с тобой, даже когда их не видно.

Йенна смотрит на одинокую жалкую звездочку на потолке.

– Запомни, Йенна, – говорит мама. Проходит минута, Йенна поворачивается к маме: мама уснула.

Глава 41

– Блин, зимние каникулы – это круто! – говорит Уллис, потягиваясь, выгибаясь и выпячивая грудь.

– Да, блин! – поддакивает Карро.

Йенна сидит по другую руку от Уллис.

Они в школьной столовой, это последний обед перед Рождеством, и после еды дают какао и имбирное печенье. Йенна сидит за столом Уллис. Это правда, теперь она сидит за столом Уллис. Сюзанна обедает в нескольких столах от нее, в нескольких километрах от нее. Теперь она ходит с двумя девчонками, которых Йенна видела на конюшне. Их зовут Лина и Линда. Девятиклассницы.

– Ты что, не понимаешь, почему Уллис с тобой ходит?

Слова, которые Сюзанна произнесла, когда они с Йенной случайно встретились у школы, отзываются эхом внутри. Сюзанна говорила со слезами на глазах – и от злобы, и от разочарования, решила Йенна.

– Ты думаешь, она не знает про твою маму, и тебе это приятно – можно притворяться, что у тебя все хорошо, и вообще! Но она знает! Пойми! Это она помогла твоей маме, когда та упала около дома…

– Тихо, – сказала Йенна, но Сюзанна не умолкла. Будто накопившиеся за последнее время мысли и обиды потоком устремились наружу и застыли на земле, как лед, чтобы Йенна поскользнулась и ударилась.

– Да ты сама рассказывала! – злобно продолжила Сюзанна. – Вот почему она с тобой, а не потому, что ты ей нравишься, Йенна. Она ходит с тобой из жалости!

Йенна крепко сжала ключи, которые держала в руке, так что металл врезался в ладонь. Вдруг Сюзанна засмеялась, но не своим обычным теплым смехом.

– Может, ей даже кажется, что это круто, – фыркнула она. – Уллис, Уллис-Сиськуллис знает, что твоя мама умрет, и тогда все сразу обратят на тебя внимание, и ты будешь в центре, так и есть, Йенна!

Сюзанна разрыдалась, По-настоящему.

– Ты ей вообще не нравишься, хватит позориться, ты как ду-ура…

А потом Сюзанна выпрямилась, повернулась спиной к Йенне и пошла в школу. Она забыла пристегнуть Велосипед – Сюзанна, которая никогда Ничего не забывает, – и Йенна даже хотела ее окликнуть. Чтобы сказать про велосипед.

Но не окликнула.

– Блин, курить охота, Карро обнимает Уллис за шею, смотрит просящим взглядом.

– Идите, я не буду, – отвечает Уллис, сжимает руку Карро, ободряюще улыбается Лиселотте, коротко кивает Анне X. и Анне К. – Не хочется. Мы с Йенной посидим. Вот, возьмите.

Уллис роется в кармане, достает мятую пачку и раздает сигареты.

– Это «Лаки страйк», сгодится? – спрашивает она.

Карро хватает всю пачку, бросает мрачный взгляд на Йенну, встает. Лиселотта берет ее под руку, Анна К. и Анна X. следуют за ними как тени.

Уллис шумно вздыхает и опускает голову на стол.

– Как она меня достала, – бормочет она, уткнувшись лбом в дерево.

– Карро? – сглатывает Йенна.

– Да, такая противная стала. Да и остальные тоже. Тебе не кажется?

Уллис поднимает голову и смотрит на Йенну: глаза густо обведены черным, рот красный, щеки и лоб скрыты толстым слоем тонального крема.

– Ну, я их не очень хорошо знаю, – говорит Йенна, думая о том, что пора, наверное, и ей начать красить губы.

Тушью она уже красится, совсем по чуть-чуть, примерно месяц. Может быть, стоит купить помаду. Или взять мамину.

– Да ну, знаешь ты их, ты с нами ходишь уже… – Уллис замолкает, проводит ногтем по царапине на столе.

Уллис-Сиськуллис просто жалеет тебя, она знает, что твоя мама умрет, ей кажется, что это круто.

– В общем, давно, – добавляет Уллис. – Я тебе точно говорю, ты их знаешь не хуже, чем я.

– Но вы с Карро вроде как лучшие подружки? – осторожно спрашивает Йенна, в ту же секунду чувствуя, что завидует, и еще беспокоясь насчет «лучших подружек» – не идиотское ли выражение? Может, это «yesterday» [11]11
  Вчерашний день (англ.).


[Закрыть], как говорит Уллис, надменно отмахиваясь?

Уллис вздыхает.

– Короче, Карро всегда будет моей малышкой, – говорит она. – Но мы разные. Такие разные, ужас.

– Правда?

Йенна удивляется. Карро и Уллис – это же сладкая парочка. Карро и Уллис, Бэтмен и Робин, Тинтин и Милу, Толстый и Тонкий, Сюзанна и Йенна.

Нет. Только не Сюзанна и Йенна.

Теперь уже нет.

– Да, – кивает Уллис. – Правда.

Глава 42

Еще не раз и не два Йенна встречает Сакке в подъезде. У него есть особая причина стоять там без дела. Он ждет. Он надеется.

– Ты знаешь, что Сакке влюбился в Уллис, да? – бросает Сюзанна, прежде чем отправиться домой на каникулы в обнимку с огромной стопкой учебников.

Больше она ничего не говорит. Только эти слова.

Сакке влюбился в Уллис.

Сакке никогда не влюбится в Йенну.

Потому что он уже любит Уллис.

Йенне наплевать, ей больше нет дела. Сакке – это прошлое. Давнишняя история. Сакке – это «yesterday». Йенна знает, что это все ерунда, что есть другие парни, и вообще, она уже ловила на себе взгляды с тех пор, как пересела за другой стол в столовой, с тех пор, как другая рука стала брать ее под руку. Уллис утверждает, будто минимум двое говорили, что Йенна симпатичная. Йенна спрашивает, кто это, но Уллис только мотает головой и говорит, что Йенна сама увидит, сама заметит. Йенна идет домой, ждет и думает, стоит ли верить словам Уллис: как это вообще, она же никогда никому не нравилась? Никогда.

Неужели все, наконец, переменится?

Когда Йенна возвращается домой после торжественного окончания семестра, бабушка угощает ее тортом: хочет отметить конец занятий в школе. Ради этого дедушка даже пораньше ушел с работы.

– Я сегодня купила этот, как его, сиди, – бабушка кивает в сторону музыкального центра на кухонном столе.

– Какое слово выучила! – дразнит дедушка.

– Да, выучила, в отличие от тебя! – парирует бабушка. – Там была распродажа рождественской музыки, я и подумала – надо купить, завтра ведь будем печь!

Йенна слизывает взбитые сливки с вилки.

– Ты ведь хочешь печь рождественское печенье? – бабушка достает диск, как бы показывая, как бы уговаривая.

Absolute Christmas.

Absolute Not [12]12
  Стопроцентное Рождество. Стопроцентное нет (англ.).


[Закрыть].

– Конечно, хочет! – дедушка хлопает Йенну по спине, так что та чуть не натыкается на вилку.

Йенна смотрит на них, оглядывается по сторонам. Видит рождественские украшения, расставленные бабушкой. Видит повешенные бабушкой праздничные занавески. Видит рождественские подсвечники, в которых бабушка аккуратно зажигает свечи с наступлением темноты. Видит блестящий разделочный стол, который бабушка всегда вытирает. Видит чистый пол. Видит новые растения в горшках. Видит торт. Видит бабушку, видит дедушку, видит вдруг и себя, словно со стороны.

Вот они сидят в кухне – пожилой мужчина, пожилая женщина и девочка-подросток. Самая обычная семья. Может быть, Йенна – поздний ребенок.

Самая обычная семья.

Новая семья.

– Конечно, будем печь, – говорит Йенна, не выдерживая пристального дедушкиного взгляда и собственного отражения в зеркальной поверхности компакт-диска, который бабушка все еще держит в руках.

Бабушка с облегчением вздыхает.

– Да, скорей бы уже!

«Кент» орет на самой большой громкости, заглушая звук телевизора и смех Бэ-Дэ. Йенна сидит за письменным столом и держит Книгу Сакке. Не открывает. Не хочет туда, внутрь. И даже собирается ее выбросить.

Йенна проводит пальцами по обложке, обводит рисунок ногтем. Достает из ящика ножницы, примеривается к листам, но передумывает: на столе горит свеча. Сжечь? Сжечь Книгу Сакке. Это так драматично, так эффектно – как в кино. Там все жгут вещи, от которых надо избавиться. А вдруг комната загорится? Бэ-Дэ ворвутся в комнату, начнут выяснять, что горит, – и тогда уж точно увидят книгу.

И Йенна умрет со стыда.

Она снова берет ножницы и уже собирается резать, как вдруг звонит телефон.

Это Уллис. Предлагает посмотреть фильм или чем-нибудь еще заняться.

Возвращаясь к письменному столу, Йенна знает, что нужно делать.

«Хранить и помнить – это очень важно».

Она идет в прихожую, надевает тапки и поднимается на чердак. Там Йенна прячет Книгу Сакке в пыльную коробку. Закрывает крышкой и бежит домой к Уллис.

Глава 43

Накануне Рождества мама возвращается домой. На время. Не насовсем, хотя Йенна надеялась.

Утром сочельника у мамы нет сил завтракать за столом.

Бабушка накрывает на троих и спрашивает, подать ли маме кофе в постель.

Но Йенна не хочет, чтобы мама завтракала одна. Рождество же все-таки!

Так что вскоре Йенна, бабушка, дедушка и хлебные крошки перемещаются к маме в кровать.

У мамы мало сил, но она смеется, снова и снова говорит, как хорошо быть дома, как приятно сбежать на время из больницы, как вкусно бабушка готовит, как чудесно быть в кругу семьи. На глаза то и дело наворачиваются слезы: что-то с воздухом не то, говорит мама. Йенна приносит носовые платки.

Когда начинаются рождественские мультфильмы, мама перебирается в гостиную: не опираясь на ходунки, а сидя в инвалидном кресле. Дедушка везет маму, с трудом преодолевая пороги.

– Уж мультики я не пропущу! – говорит мама, с таким металлом во взгляде усаживаясь в инвалидное кресло, что Йенна почти пугается.

К началу мультика про быка Фердинанда мама спит.

Когда сверчок Бенджамин заводит песню, мама вздрагивает и начинает говорить о занавесках и разноцветных пластиковых банках. Никто из сидящих на диване ничего не понимает. Они переглядываются, надеясь, что кто-нибудь ответит маме.

Йенне кажется, что она молчит тише всех.

– Господи, что я болтаю, – говорит вдруг мама, очнувшись, и смеется. – Я, кажется, разговаривала во сне.

Но мама разговаривает не только во сне. Когда наступает пора вручать подарки и Йенна собирается обнять и поблагодарить маму за малиновый плед (который мама наверняка подарила по совету бабушки, знавшей, что хочет Йенна), мама начинает говорить о неровных рамках, кругах и краях.

– Что? – переспрашивает Йенна, поправляя мамин парик, съехавший набок. – Какие рамки?

Мама водит туманным взглядом, машет руками и снова пытается отшутиться, спрятаться за своим смехом.

– Да что ж я такое болтаю, что ж я болтаю! – бормочет она.

Йенна слегка обнимает маму и возвращается на место между бабушкой и дедушкой. Снова обмен беспокойными взглядами – и дедушка выходит из комнаты, прикрыв лицо рукой.

– Он куда? – шепчет Йенна.

Бабушка не отвечает.

– Ты устала, Лив? – спрашивает она маму, которая снова вот-вот задремлет.

– Немного, – мама вымученно улыбается.

– Уложить тебя? – спрашивает бабушка.

– Да, наверное, – отвечает мама. – Просто мультики не хотела пропускать.

И не пропустила.

– Нет, мультики мы посмотрели вместе, – соглашается бабушка.

Мама обнимает подарки, которые лежат у нее на коленях. Йенна видит испарину на шее, вдоль выреза платья, которое мама попросила бабушку купить к Рождеству. Правда, надела его мама с трудом: она располнела сильнее, чем бабушка предполагала, стоя в очереди в магазине «Каппаль». Поэтому бабушка предложила маме надеть что-нибудь поудобнее: боже мой, да все же свои, для кого тут наряжаться!

Но мама отказалась и упрямо натянула на себя тесное платье.

– Погоди, – сказала она, когда бабушка взялась за ручку кресла. – Мы забыли фотографию.

Бабушка гладит маму по голове и шепчет, что та, наверное, опять устала, – бабушка не понимает, о какой фотографии идет речь.

– Да не брежу я! – мама сердито сбрасывает на пол носки, подаренные бабушкой. Они беззвучно приземляются, но Йенна все равно зажимает уши. Мама сразу же извиняется, бабушка спешит поднять носки с пола.

– Фотография, снимок! – повторяет мама. У нее дрожат руки. – Я не брежу.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, Лив, – бабушка косится на Йенну.

Йенна мерзнет, хотя и укрыла ноги пледом.

– На следующий год мы с Йенной будем делать собственные рождественские открытки, – теперь мамин голос звучит четче. – Я хочу, чтобы мы сделали собственные открытки, со своей фотографией. Можешь снять нас с Йенной у елки, мам? Такая красивая елка! Такая будет красивая открытка.

Бабушка с облегчением кивает – конечно, конечно, сейчас.

– Отлично получится, правда, Йенна? – говорит мама, сидя в инвалидном кресле перед елкой и Йенной. – Прекрасная будет открытка на следующее Рождество, правда ведь?

Глава 44

– С лифчиком будет лучше, – говорит Уллис.

Она сидит на полу. Между скрещенными ногами – бутылка вина.

– Возьми ее, – предлагает Уллис. – Тебе ужасно идет.

Йенна крутится перед зеркалом, улыбается, глядя на надпись «Cool Girl» [13]13
  Крутая девчонка (англ.).


[Закрыть]в зеркальном отражении, – получается смешно. Улыбается, когда Уллис предлагает надеть лифчик, улыбается, думая о своей груди, которая совсем набухла и последнее время постоянно болит, улыбается вину, которое приятно разливается по телу.

Новый год. Они дома у Уллис.

Бабушка спросила, что Йенна хочет на праздничный ужин, и немного расстроилась, когда та ответила, что не будет встречать Новый год с бабушкой и дедушкой (без мамы, потому что мама через день вернулась в больницу) и в больницу не поедет, а пойдет домой к Уллис и будет ужинать там.

Но это была не вся правда. Они с Уллис собрались на вечеринку. К Сакке. И вот они разогреваются, меряют одежду, Уллис только что накрасила Йенну. Получилось здорово!

– Да, возьми ее, – повторяет Уллис, подливая себе вина. – И еще мой серебристый ремень. Будет круто.

Йенна садится на пол рядом с Уллис. Удивляется, глядя, как Уллис наливает вино, – кажется, третий раз, а то и четвертый. Йенна только начала второй бокал. К тому же Уллис, кажется, выпила пива с Модной Мамашей еще до прихода Йенны.

Йенна делает глоток вина.

– Ну так что, – начинает Уллис и машет рукой. Йенна успевает подхватить бутылку, пока та не упала. Уллис встает и подходит к окну. Она закуривает, делает глубокую затяжку, выдыхает дым. Йенна садится на широкий подоконник рядом с ней.

– Ну так что, брать Сакке или нет? – продолжает Уллис. – Если говоришь, что он в меня влюбился. Брать или нет?

– Конечно, да! – отвечает Йенна, толком не зная, искренне или нет. Просто говорит. – Конечно, брать, чего тут думать.

– М-м. Ну да. Я уже как бы давно одна. А вдруг Хенке там будет?

Уллис театрально хватается за лоб, отхлебывает вина, облизывает губы.

– Блин, вот лажа будет.

– Почему? Думаешь, он тебя еще любит?

– Вряд ли.

– Ну и чего тогда?

Уллис качает головой, еще раз затягивается. Сует сигарету Йенне в руку, сцепляет руки за головой. Йенна смотрит, как сигарета медленно тает между ее неумелыми пальцами.

– Я люблю его, Йенна, – говорит наконец Уллис с улыбкой. – Люблю Хенке.

– То есть? – Йенна вдруг замечает, как стряхивает пепел в вечерний воздух за окном. – Ты же сама его бросила!

Уллис кивает.

– Знаю, – говорит она.

– Не понимаю.

– Никто не понимает.

На глаза Уллис наворачиваются слезы, и Йенне вдруг становится страшно. Она снова стряхивает пепел, хотя это не требуется, и сигарета нехотя роняет еще немного серой пыли. Словно серый снег, пепел летит к земле под окном, но не долетает – его подхватывает ветер.

– Ненавижу свою жизнь, – Уллис плачет, настоящими слезами.

Тушь течет, подводка расползается. По щекам Уллис бегут грустные тигровые полоски.

Уллис машет рукой, смотрит на небо.

Светят тысячи звезд. Йенна выбрасывает сигарету, хотя ее еще можно докурить. Уллис не замечает.

– Ненавижу свою жизнь, – повторяет она, запинаясь. – Я же знаю, как я над тобой издевалась, и над подружкой твоей, и над другими. Над Хенке и над другими парнями, с которыми трахалась.

Йенна вздрагивает.

– Прости, – Уллис трогает Йеннину коленку. – Ну, ты знаешь, какая я ужасная и шлюха, и все такое.

– Ты не ужасная, – говорит Йенна, волнуясь. Она совсем не уверена, что ей хочется говорить об этом.

Гораздо приятнее было ни о чем не думать, просто тусоваться вместе. Уллис стала общаться с Йенной, зачем выяснять причину, было так здорово просто тусоваться.

– Но раньше ты так думала! – настаивает Уллис. – Ты так думала, признайся. Я понимаю, что ты меня ненавидишь, я понимаю.

Уллис тянется за сигаретой, удивляется ее исчезновению, пожимает плечами.

– Я тебя не ненавижу, – твердо отвечает Йенна.

– А должна ненавидеть. Все должны меня ненавидеть.

– Я тебя не ненавижу.

Уллис вздыхает, прислоняется к стенке.

– А когда я увидела твою маму… – произносит она, и Йенна пугается, скрещивает руки на груди, словно готовясь к защите.

От чего?

От кого?

От всего, что происходит, происходит, и ничего с этим не поделать.

– Когда я увидела твою маму и помогла ей в тот раз, ну, ты поняла, что это была я, да? – продолжает Уллис. – Я даже привет передала. Черт его знает, с чего я решила, что тебе это нужно… Короче, она была такая добрая, мы сидели и говорили, пока не пришла твоя бабушка. Я рассказала ей про мать, и еще мой день рождения тогда был, а мать то ли забыла, то ли просто наплевала… и твоя мама все поняла, и она была такая добрая, как бы.

Уллис берет новую сигарету.

– И я вдруг подумала, что я дура. Что тебе тоже, как бы, живется не очень клево.

Уллис закуривает, руки дрожат.

– У всех что-то свое, – говорит она и всхлипывает. Слезы медленно текут по щекам, и Йенна смотрит на Уллис, самую красивую девчонку в школе, которая никогда не была красивее, чем сейчас.

– Мы с тобой, как бы, похожи, – продолжает Уллис, помолчав. – Странно.

Я тебя понимаю. Ты понимаешь меня. Тот вечер в классе, помнишь?

Йенна кивает. Не хочет вспоминать, но помнит. У нее схватывает живот.

– Короче, тебе же было плохо там, я понимаю, твоя мама говорила, и по тебе было видно, хотя я тогда еще ничего не знала.

– Что? Что мама говорила?

– Ну, мы об этом говорили, в общем, – Уллис раздраженно отмахивается от вопроса, как будто ей обязательно нужно выговориться, прямо сейчас: она так долго копила все в себе.

– Короче, мне на том вечере тоже было худо. Мать пришла пьяная.

– Всем было весело, – пробует возразить Йенна.

– Она пришла пьяная.

Уллис сидит, уставившись на Йенну, и взгляд у нее такой печальный, что хочется обнять, утешить. Но Йенна сидит смирно. Пока.

– Поэтому я иногда и сбегаю, – продолжает Уллис. – Ну, ты знаешь. В школе такой переполох начинается, когда я исчезаю.

– И куда ты сбегаешь?

– Куда-нибудь. Никуда.

Уллис молчит, курит. Она гладит Йенну по ноге, словно давая понять, что все хорошо, что все будет хорошо – и у нее самой, и у Йенны.

– Мы с тобой похожи, – задумчиво произносит Уллис, качая головой. – Но знаешь, в чем разница?

Йенна мотает головой.

Уллис смеется, это грубый смех. Допивает вино.

– Короче, ты, наверное, больше всего хочешь, чтобы твоя мама была жива?

Слова прозвучали, тяжко опустившись между Йенной и Уллис. Но ничего. Уллис можно так говорить. Йенна не сердится. Это ведь правда.

– Да, – отвечает она.

– Ну вот, – продолжает Уллис. – А я – знаешь, чего больше всего хочу?

– Чего?

– Чтобы моя мама умерла.