Текст книги "Продавец льда грядёт"
Автор книги: Юджин О'Нил
Соавторы: Антон Дзяк
Жанр:
Драма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Поворачивается к Ларри.
Ларри, если заявится Хикки, ты меня обязательно разбуди, даже если тебе придётся огреть меня стулом.
Он усаживается поудобнее и немедленно засыпает.
Пэррит. Кто такой Хикки?
Ларри. Торговец хозтоварами. Старый друг Харри и всей компании. Отличный тип. Приходит сюда дважды в год на регулярный запой и просаживает тут все свои деньги.
Пэррит (с презрением оглядывает комнату). Ему что, некуда больше податься?
Ларри. Это место имеет для него свои плюсы. Здесь он никогда не наталкивается на своих клиентов.
Пэррит (понижая голос). Да, мне это тоже нужно. Мне нужно где-нибудь отсидеться, я тебе вчера говорил, Ларри.
Ларри. Ты много намекал. Толком ты ничего не сказал.
Пэррит. Но ведь ты и сам мог догадаться? (Неожиданно меняет тему,) Видал я помойки на Западном побережье, но это – предел. Что это за место такое?
Ларри (сардонически улыбаясь). Что это за место? Это ресторан «Нулевой шанс», кафе «Конечная остановка», пивная «Морское дно». Чувствуешь великолепное спокойствие, разлитое в воздухе? Это потому, что здесь – последнее прибежище. Никому здесь не надо заботиться о том, куда идти дальше, потому что им дальше идти некуда. Это их очень успокаивает. Хотя даже здесь они умудряются создать видимость того, что живы, с помощью нескольких безобидных иллюзий об их прошлом и будущем, как ты и сам увидишь, если пробудешь здесь достаточно долго.
Пэррит (уставился на Ларри с любопытством). А какая у тебя иллюзия, Ларри?
Ларри (скрывая досаду). Я – исключение. У меня, слава богу, больше никаких не осталось. (Резко.) Не жалуйся на это место. Чтобы спрятаться, лучше не найдёшь.
Пэррит. Я этому рад Ларри. Я не очень-то хорошо себя чувствую. Вся эта заваруха на Западном побережье выбила меня из колеи, и с тех пор стало невесело колесить по всей стране, думая, что любой тип может оказаться сыщиком.
Ларри (теперь с сочувствием). Да, весёлого мало. Но здесь ты в безопасности. Полиция эту свалку игнорирует. Они думают, что здесь безопасно, как на кладбище. (Он сардонически улыбается.) И ей-богу, они правы.
Пэррит. Одиноко было как в аду. (Импульсивно.) Ларри! Я был так рад тебя найти! Я всё время себе говорил: «Только бы найти Ларри. Он единственный в мире, кто сможет понять…»
Он колеблется, глядя на Ларри со странным призывом.
Ларри (озадаченно наблюдая за ним). Понять что?
Пэррит (торопливо). Всё, что я пережил. (Глядя в сторону.) Я знаю, что ты думаешь: хватает же у этого типа наглости! Я его не видел с тех пор, как он был ребёнком. Совершенно его забыл. Но я тебя, Ларри, никогда не забывал. Ты был единственным приятелем матери, который обращал на меня внимание и, вообще, знал, что я существую. Все остальные были слишком заняты Движением. Даже мать. А отца у меня не было. Ты, бывало, сажал меня на колени, рассказывал истории, шутил и смешил меня. Ты задавал мне вопросы и серьёзно выслушивал мои ответы. Пожалуй, за те годы, что ты с нами жил, я начал принимать тебя за моего отца. (Смущённо.) Тьфу, какие сопли. Я думаю, ты ничего не помнишь.
Ларри (тронут вопреки собственному желанию). Я прекрасно помню. Ты был серьёзный одинокий маленький паренёк. (Затем злится, что тронут, меняет тему.) Как это они тебя не забрали, когда схватили твою мать и всех остальных?
Пэррит (приглушённым голосом, но с готовностью, как будто дожидался случая ответить на этот вопрос). Меня там тогда не было, а когда я узнал, то сразу лёг на дно. Ты заметил, как хорошо я одет. Так я и одевался, для камуфляжа. Я болтался в бильярдных, игорных домах и борделях – там, где они никогда не стали бы искать террористов, и делал вид, что играю. Главных всех они похватали, так что я думаю, они обо мне вспомнили только потом.
Ларри. В газетах писали, что их взяли с поличным, что полиция знала о каждом их шаге заранее, и что кто-то внутри Движения продался и донёс.
Пэррит (поворачивается и смотрит Ларри в глаза, медленно). Да, должно быть, так оно и было, Ларри. Так и не выяснилось, кто это был. Может, никогда и не выяснится. Я думаю, кто бы это ни был, он сторговался с полицией, чтобы себя из этого дела выгородить. Им его показания не понадобятся.
Ларри (напряжённо). Не хочется такое думать ни об одном из них, несмотря на то, что я уже давно не поддерживаю с ними никаких отношений. Я знаю, что они безнадёжные идиоты, большинство из них такие же жадные до власти, как худшие капиталисты, на которых они нападают, но я бы мог покляться, что среди них не могло быть ни одного трусливого предателя.
Пэррит. Конечно, я бы тоже поклялся, Ларри.
Ларри. Надеюсь, что он гниёт в аду, кто-бы он ни был!
Пэррит. И я тоже.
Ларри (после паузы, резко). Как ты меня нашёл? Я надеялся, что нашёл здесь место, чтобы уйти на пенсию, где меня никогда не побеспокоил бы никто из Движения.
Пэррит. Я узнал от матери.
Ларри. Я просил её никому не говорить.
Пэррит. Она мне и не говорила, но она сохранила все твои письма, и я нашёл, где она их спрятала в квартире. Я забрался туда как-то ночью, после того, как её арестовали.
Ларри. Никогда бы не подумал про нее, что это женщина, которая хранит письма.
Пэррит. Я бы тоже не подумал. В матери нет ничего мягкого или сентиментального.
Ларри. На последние её письма я так и не ответил. Последние пару лет я никому не писал, ни ей, ни кому-либо ещё. Я потерял охоту поддерживать связь с миром или, вернее, позволять ему досаждать мне своим жадным безумием.
Пэррит. Странно, что мать так долго поддерживала с тобой связь. Когда она с кем-нибудь порывает, то порывает навсегда. Она всегда этим гордилась. И ты знаешь, какие чувства она испытывает по отношению к Движению, – как миссионер по отношению к религии. Любой потерявший веру для неё не просто мёртв; он Иуда, которого следует сварить в масле. Однако тебя она вроде бы простила.
Ларри (сардонически). Не волнуйся, не простила. Она писала, чтобы меня обличить и попытаться заставить меня раскаяться и снова уверовать в единую праведную веру.
Пэррит. Почему ты ушёл из Движения, Ларри? Из-за матери?
Ларри (вздрагивает). Не пори чушь. С чего ты это взял?
Пэррит Нет, ничего, только я помню, как ты с ней ужасно поругался перед тем, как ты ушёл.
Ларри (с неприязнью). Ты помнишь, а я нет. Это было одиннадцать лет назад. Тебе было всего семь лет. Если мы и поспорили, то только потому что я сказал ей, что убеждён, что Движение – просто красивая розовая мечта.
Пэррит (странно улыбаясь). Я это не так помню.
Ларри. Вина тому – твоё воображение, так что забудь об этом. (Он резко меняет тему.) Ты спрашиваешь, почему я оставил Движение. У меня было много причин. Одной из них был я сам, другой – мои товарищи, а третьей – порода свиней, называющаяся человечеством в целом. Что касается меня самого, то причина была в том, что после тридцати лет службы Делу мне пришлось себе признаться, что я не был для него создан. Я с рождения обречён быть одним из тех, кто не может не видеть все стороны вопроса. Когда человек таким образом проклят, то вопросы множатся до тех пор, пока не остаются одни только вопросы и ни одного ответа. Как подтверждает история, чтобы в жизни, а особенно в революции, чего-то добиться, надо носить шоры, как лошадь, и видеть только то, что прямо впереди тебя. Конечно, при этом обязательно также видеть, что тут всё чёрное, а там всё белое. Что касается моих товарищей по великому делу, то о них я думал то же, как Гораций Уолпол думал об Англии: что он мог бы её любить, если бы не англичане[7]7
Гораций Уолпол (1717–1797). В историю английской литературы вошёл как создатель «готического» романа «Замок Отранто», а также как автор увлекательных и остроумных наблюдений на самые разные темы, дающих представление о политической и общественной жизни Англии второй половины XVIII века.
[Закрыть]. Материал, из которого должно строиться идеальное свободное общество, – это сами люди, а построить мраморный храм из смеси грязи и навоза невозможно. Когда душа человеческая перестанет быть свиным ухом, тогда и будет достаточно времени, чтобы мечтать о шёлковых кошельках. (Он сардонически улыбается, потом с раздражением как будто злится на себя, что слишком много говорит.) Вот почему я ушёл из Движения. Во всяком случае, как видишь, с твоей матерью это было никак не связано.
Пэррит (улыбается почти издевательски). Ясно, ясно. Но я уверен, что мать всегда думала, что это было из-за неё. Ты её знаешь. Послушаешь её иногда, так можно подумать, что она и есть Движение.
Ларри (смотрит на него озадаченно и с неприязнью. Резко). Ну ты даёшь, так говорить о ней, после того, что произошло!
Пэррит (одновременно смущённо и виновато). Ты пойми меня правильно. Я не насмехался, Ларри. Я просто пошутил. Я ей самой в шутку много раз говорил то же самое. Но ты прав. Я знаю, сейчас так нельзя. Я всё время забываю, что она в тюрьме. Это кажется нереальным. Не могу в это поверить. Она всегда была такой свободной. Я… не хочу об этом думать. (Ларри недоумевает и сочувствует вопреки самому себе. Пэррит меняет тему.) Чем ты занимался все эти годы с тех пор, как покинул Западное побережье?
Ларри (сардонически). Насколько это было возможно, ничем. Если я не верю в Движение, то не верю и ни во что другое, особенно в государство. Я отказался стать полезным членом общества. Я всё это время был философствующим пьяницей и горжусь этим! (Неожиданно, его тон приобретает ноту негодующего предупреждения.) Надеюсь, ты понял, что у меня свои причины, чтобы отвечать на нахальные вопросы постороннего человека, и это всё, чем ты для меня являешься. У меня сильное подозрение, что ты сюда заявился, чего-то от меня ожидая. Я тебя предупреждаю с самого начала во избежание недоразумений: мне нечего тебе дать, и я хочу, чтобы меня оставили в покое. Оставь свои проблемы при себе. Мне кажется, ты ищешь на что-то ответ. У меня нет ответов ни для кого, даже для меня самого. Если не считать ответом то, что написал Гейне в своем стихотворении о морфии.
(Он сардонически цитирует последнее двустишие.)
Пэррит (испуганно сжимается). Ну и ответ. (Затем с напускной храбростью.) Однако, никогда не знаешь, когда он сможет пригодится.
Смотрит в сторону. Ларри пристально на него смотрит. Заинтригован вопреки собственному желанию и одновременно смутно встревожен.
Ларри (деланно небрежно). Думаю, ты ничего нового не слышал о твоей матери с тех пор, как она попала в тюрьму?
Пэррит. Нет, ничего не слышал. (Он колеблется, потом выпаливает.) В любом случае, я не думаю, что она хочет обо мне слышать. Мы поругались как раз перед тем, как всё это произошло. Она наорала на меня за то, что я водился со шлюхами. Меня взбесило, что это исходит от неё. Я ей сказал: «Ты всегда вела себя как свободная женщина; тебе ничто не могло помешать…» (Он спохватывается; торопливо продолжает.) Это её разозлило. Она сказала, что ей наплевать, чем я занимаюсь, просто ей стало казаться, что я слишком интересуюсь посторонними вещами и теряю интерес к Движению.
Ларри (пристально на него смотрит). А это было так?
Пэррит (колеблется, потом накалённо). Да! Не идиот же я! Не могу же я продолжать до бесконечности верить, что они смогут изменить мир, разглагольствуя с трибун и тайком взрывая тот или иной дом или мост! Я понял, что всё это – сумасшедшая несбыточная мечта! (Вызывающе.) Так же как и ты, Ларри! Поэтому я и пришёл. Я знал, что ты меня поймёшь. Что меня доконало, так это то, что кто-то их предал. Как можно во что-либо верить после такого? Это как нокаут. Перестаёшь вообще что-либо понимать! Это – конец! (Умоляюще.) Ты же понимаешь, что я чувствую, Ларри?
Лappu пристально смотрит на него, сочувствуя и жалея его вопреки собственному желанию. Он расстроен и раздосадован тем, что расстроен. Он озадачен чем-то в Пэррите и чувствует, что с тем что-то не так. Но прежде чем он успевает ответить, Хьюго внезапно поднимает лежавшую на руках голову и в полусонном пьяном удивлении говорит.
Хьюго (громко цитирует в гортанной декламации).
«День будет жаркий. Как свежа
ты, вавилонская листва!{2}»
(Пэррит испуганно оборачивается в то время как Хьюго пьяно всматривается в него, не узнавая. Хьюго машинально восклицает в своём обвиняющем стиле.) Проклятый предатель!
Пэррит (отпрянул, заикаясь). Что? Кто предатель? (Затем с яростью.) Проклятый доходяга, не смей меня так называть! (Замахивается кулаком.)
Хьюго (не обращая никакого внимания – теперь он узнаёт Пэррита. Разражается своим ребячливым поддразнивающим хихиканьем). Привет, маленький Дон! Маленькая обезьянка. Не узнал тебя. Ты стал большим мальчиком. Как поживает твоя мама? Откуда ты заявился? (Он переходит на свой льстивый, задирающий тон.) Не будь идиотом! Одолжи доллар! Угости меня!
Как если бы это его полностью истощило, он неожиданно всё забывает, роняет голову на руки и снова засыпает.
Пэррит (с облегчением). Конечно, Хьюго, я куплю тебе выпить. Я на мели, но для тебя на один стакан у меня хватит. Мне жаль, что я разозлился. А ведь должен был бы помнить, что когда ты пьяный, для тебя все предатели. Просто сейчас такая шутка неуместна.
Он поворачивается к Ларри, который пристально его разглядывает с тревожным выражением лица, как если бы внезапно испугавшись своих собственных мыслей, с натянутой улыбкой.
Ты посмотри, он снова отключился. (Ожесточённо, защищаясь.) Что ты так на меня смотришь? А, ты думал, я собираюсь его ударить? За кого ты меня принимаешь? Я всегда уважал Хьюго. Я всегда его защищал, когда они в Движении его ни во что не ставили. У него хватило духа выдержать десять лет тюрьмы в своей стране и испортить себе зрение в одиночке. Хотел бы я посмотреть, как некоторые из них такое бы вынесли. Ну, теперь у них появится возможность продемонстрировать… (Поспешно.) Я не имею в виду… Всё, проехали. Расскажи мне, что это за свалка? Кто все эти упившиеся? Что это за тип, который пытается подхватить воспаление лёгких? (Он показывает на Льюиса.)
Ларри (смотрит на него почти испуганно. Потом смотрит в сторону и с готовностью хватается за возможность поменять тему. Он описывает спящих с иронией, но одновременно демонстрируя свою симпатию к ним). Это капитан Льюис, бывший герой Британской армии. Когда он вдребезги пьян, он обнажается, чтобы выставить шрам на спине, полученный от копья туземца. Усатый тип напротив – Генерал Вейтьен. Он командовал отрядом в Бурской войне. Эти двое познакомились, когда они появились здесь, чтобы участвовать в инсценировке о Бурской войне на ярмарке в Сэйнт-Луисе, и с тех пор они неразлучны. Они проводят часы в счастливом диспуте о бравых днях в Южной Африке, где они пытались убить друг друга. Маленький человечек между ними там тоже участвовал в качестве корреспондента какой-то английской газеты. У нас его зовут «Джимми Завтра». Он – лидер нашего «Завтрашнего движения».
Пэррит. Как они зарабатывают на жизнь?
Ларри. Они не слишком усердствуют. Изредка одному из них удаётся немножко заработать, а некоторые получают несколько долларов в месяц из дома, выплачиваемых при условии, что они там никогда больше не появятся. Остальные уповают на бесплатный обед и на своего старого друга Харри Хоупа, которому совершенно всё равно, делаешь ты что-либо или нет, пока он тебя любит.
Пэррит. Тяжёлая жизнь.
Ларри. Да нет. Не жалей-ты их. Они тебе за это спасибо не скажут. Они умудряются напиться, не мытьём так катаньем, и сохранить свои розовые мечты, и это всё, что им нужно от жизни. Я никогда не встречал более умиротворённых людей. Люди редко добиваются того, чего они действительно хотят. То же самое можно сказать и о самом Харри и его помощниках за дальним столом. Он так доволен жизнью, что с тех пор как умерла его жена двадцать лет назад, он ни разу не выходил на улицу. Внешний мир ему просто не нужен. Само место неплохо зарабатывает благодаря посетителям с рынка напротив и причальным рабочим, так что, несмотря на его неутолимую жажду и великодушное сердце, он сводит концы с концами. В тяжёлые времена он никогда не тревожится, потому что у него до сих пор остались старые друзья с тех времён, когда он был мелкой сошкой в Таммани Холле, плюс дружеские отношения с местной пивоварней помогают ему продержаться. Не спрашивай, чем его двое дружков зарабатывают на жизнь. Они не работают. Они только служат его вечными гостями. Тот, что сидит к нам лицом, это его шурин, Эд Мошер. Когда-то он работал в цирковой кассе. Второй, Пэт Макглойн, был лейтенантом полиции в щедрую эпоху взяточничества, когда всё сходило с рук. Но он зажадничал, и во время рутинного антикоррупционного расследования был пойман с поличным и выброшен из полиции. (Он кивает на Джо.) У Джо прошлое приходится на ту же благодатную эпоху. Он был хозяином игрального дома для чернокожих и, говорят, сам был порядочный игрок. Вот и вся наша тесная семья заключённых, кроме двух барменов и их девушек, трёх бульварных леди. Они обитают на третьем этаже.
Пэррит. А, пошли они! В жизни больше не хочу видеть ни одной шлюхи! (В ответ на недоумевающий взгляд Ларри он смущённо добавляет.) Они только обирают.
Пока он говорит, Вилли Обан открывает глаза. Он наклоняется в их сторону, пьяный от мощной дозы спиртного, и говорит с притворной обходительностью.
Вилли. Ларри, почему ты не включил меня в свой справочник «Кто есть кто среди алкоголиков»? Непростительный промах, особенно учитывая, что я единственный заключённый аристократического происхождения. (Обращаясь к Пэрриту, болтливо.) Закончил Гарвард, между прочим. Ты, наверное, заметил, какая здесь культурная атмосфера. Мой скромный вклад. Да, щедрый незнакомец, а я надеюсь, что ты щедрый, я был рождён в порфире, будучи сыном, но, к сожалению, не наследником покойного всемирно известного Билла Обана, короля самогонного бизнеса. Революция, возглавленная окружным прокурором, свергла его. Он был сослан. А точнее, его посадили под замок, а ключ выбросили. Увы, его свободолюбивый дух зачах в заключении. Так он и умер. Простите эти воспоминания. Несомненно, всё это вам хорошо известно. Как и всем остальным.
Пэррит (испытывая неловкость). Да нет, я никогда про него не слышал.
Вилли (недоумевающе моргает). Никогда не слышал? Я думал, все на свете… Да ведь ещё будучи в Гарварде я обнаружил, что мой отец там был хорошо известен благодаря его репутации, хотя это было до того, как окружной прокурор создал ему столько нежелательной рекламы. Уже на первом курсе я был знаменит. Они все относились ко мне с теплотой, какую Генри Уодсворт Лонгфелло проявил бы к пьяной негритянке, исполняющей канкан на Брэттл стрит[9]9
Улица в Кембридже, штате Массачусетс, рядом с Гарвардским университетом.
[Закрыть] в самую полночь. Гарвард был идеей моего отца. Он был честолюбив. И любил повелевать. Он всегда знал, чем мне лучше всего заниматься. Но я действительно оказался блестящим студентом. Боюсь, я так старался просто чтобы отомстить моим однокурсникам. (Он цитирует.) «Славные студенческие дни, полные счастья! Счастливейшие дни жизни!» Но это, конечно, Иельский гимн, а они там в Нью-Хейвене имеют тенденцию к преувеличению. Кстати, я и в юридической школе отлично учился. Отец хотел, чтобы в семье был юрист. Он был человек расчётливый. Доскональное знание закона под рукой помогало бы ему находить новые пути, чтобы его обходить. Но благодаря лазейке под названием «виски», я ускользнул из-под его юрисдикции.
Внезапно к Пэрриту.
Тема виски напоминает мне – и, я надеюсь, вам тоже, что, когда встречаешь королевскую особу, то обычным приветствием является «Что вы будете пить?».
Пэррит (с негодованием защищаясь). Ну уж нет! Вы все тут думаете, что у меня куча денег. Откуда у меня возьмутся деньги, чтобы всех угощать?
Вилли (с недоверием). На мели? Ты не похож на человека, у которого нет ни гроша. Я бы сказал, у тебя вид плутократа, с карманами, плотно набитыми нетрудовыми доходами. Хотя бы два-три доллара у тебя есть. Не бойся, мы не будем дознаваться, как ты их заработал. Как заметил Веспасиан[10]10
Веспасиан – девятый римский имератор (правил с 69 по 79 год нашей эры), основатель династии Флавиев. В своих привычках Веспасиан был предельно прост и пристрастием к спиртному не отличался. Так, например, известно, что он объяснил бунт в винодельческом районе северой Роны (современная южная Франция) злоупотреблением вином и, соответственно, приказал вырубить там виноградники. То, что Вилли приписывает Веспасиану подобное высказывание, кажется тем более нелепым.
[Закрыть], запах любого виски сладок.
Пэррит. Что значит, как я их заработал? (КЛарри, выдавливая смех.) Занятно считать меня плутократом в то время как я был в Движении всю жизнь.
Лаppu бросает на него беспокойный подозрительный взгляд, потом смотрит в сторону, как будто избегая чего-то, что он не хочет видеть.
Вилли (с отвращением). А, ты один из них? Теперь я тебе верю. Иди и подорвись где-нибудь, как молодец. Здесь только у Хьюго есть право быть проповедником этого дела. Опаснейший террорист, Хьюго! Ему интереснее сдувать пену с пива, чем смотреть на тебя! (Обращаясь к Ларри.) Не стоит обращать внимания на этого бесполезного юнца. Лучше будем молиться, что скоро прибудет Хикки, великий коммивояжёр, и принесет с собой много-много благословенных буржуазных купюр! Хоть бы только пришли – Хикки или смерть! А пока споём. Прекрасная старинная баллада из Новой Англии, которую я подобрал в Гарварде среди прочего культурного мусора.
Он поёт громким баритоном, стуча по столу костяшками пальцев в определенных местах.
(Пьяные за столиками шевелятся. Рокки встаёт со своего стула в баре и идёт назад ко входу в заднюю комнату. Хоуп раздражённо открывает один глаз поверх очков. Джо Мотт открывает глаза и ухмыляется. Вилли пьяно комментирует свою песню, обращаясь к Ларри). Происхождение этой чудесной песенки окутано тайной. По публичным туалетам Кембриджа ходила легенда, что её сочинил Вальдо Эмерсон[12]12
Ральф Вальдо Эмерсон – знаменитый американский эссеист и оратор середины и второй половины XIX века.
[Закрыть] в тот бессодержательный период своей жизни, когда он был священником и пытался составить проповедь. Я лично считаю, что эта песня гораздо древнее, и что автором и слов и музыки был Джонатан Эдварде[13]13
Джонатан Эдварде – американский проповедник-кальвинист и теолог первой половины XVIII века, чьи взгляды оказали сильное влияние на становление протестантской церкви в Новой Англии. Однако сейчас его проповеди и литературные произведения более популярны, чем его богословские сочинения.
[Закрыть].
(Поёт.)
Он стучал и стучал, и стучал, и стучал
Так, что и мёртвый проснулся бы,
Пока не услышал девицу (тук-тук-тук)
В окне над своей головой.
Пьяные начинают продирать глаза, ворча и ругаясь. Рокки, зевая, появляется из задней правой части бара.
Хоуп (в сильном раздражении). Рокки! Господи, неужели нельзя сделать, чтобы он не шумел?
Рокки направляется к Вилли.
Вилли. Вот и благотворное женское влияние входит в жизнь нашего мореплавателя. Правда, «благотворное», может быть, не то слово. Но очень, очень сердечное. (Поёт.)
«Пойдём, – говорит она, – мой морячок,
И мы с тобой договоримся,
Я покажу тебе такую (тук, тук, тук),
Что красивее ты не видал».
(Комментирует.) Замечаешь, Ларри? Типичный пуританский развратный штрих, и он становится всё более явным по мере того, как мы продолжаем. (Поёт.)
И он обвил её талию рукою,
глядя в её голубые глаза,
И тут он взял да и…
Но тут Рокки резко трясёт его за плечо.
Рокки. Тихо! Ты что думаешь, тут – помойка, что ли?
Хоуп. Убери его наверх! Запри его в его комнате!
Рокки (дёргает Вилли за плечо). Пошли.
Вилли (расплывается в жалком испуге). Нет! Рокки, пожалуйста! Я там сойду с ума один в этой комнате! Там призраки! (К Хоупу.) Харри, пожалуйста! Можно мне остаться? Я буду тихо себя вести!
Хоуп (тут же смягчается, возмущённо). Рокки, что ты с ним делаешь? Я же не говорил тебе избивать несчастного. Оставь его в покое, если только он ведёт себя тихо.
Рокки с отвращением отпускает Вилли и возвращается на свой стул в баре.
Вилли (приглушенно). Харри, дорогой, спасибо.
Он закрывает глаза и откидывается на стуле в изнеможении, снова подёргиваясь и подрагивая.
Хоуп (обращаясь к сонным Макглойну и Мошеру, обвиняюще). Вот так всегда. Ни на кого нельзя положиться. Поручи этому неаполитанцу следить за порядком, и получаешь бедлам в борделе, с песнями и так далее. От вас, двух дармоедов, тоже никакой пользы. Едите, спите и напиваетесь! Вот всё, на что вы способны! Можете убрать со своих рож эту «налей-ка мне ещё того же» улыбочку! Всё, больше ни одного глотка за счёт фирмы, вплоть до светопреставления!
На них его оскорбления и угрозы не производят ни малейшего впечатления. В своем похмелье они добродушно ухмыляются и переглядываются. Харри кипятится.
Ухмыляйтесь, переглядывайтесь! Славная парочка паразитов ко мне прилипла на всю жизнь!
Но он не может добиться от них никакой реакции и утихает, раздражённо бормоча. Тем временем за средним столиком Капитан Льюис и Генерал Вейтьен проснулись настолько, насколько это позволило им сильное похмелье. Джимми Завтра кивает, моргая. Льюис пристально смотрит через стол на Джо Momma, который всё ещё хихикает про себя, вспоминая песенку Вилли. Льюис смотрит так, как будто он не верит своим глазам.
Льюис (громко обращаясь к себе самому, с пьяным удивлением). Бог ты мой! Я что, выпивал за одним столом с чёртовым кафром?
Джо (улыбаясь). Капитан. Всплываем подышать свежим воздухом? Кафр? Это кто?
Веитьен (в ступоре). Кафр – это черномазый, Джо. (Джо напрягается, его глаза сужаются. Вейтьен продолжает с неуклюжей шутливостью.) Это он шутит, Джо. Он не узнает тебя. Он просто пьян, этот проклятый английский джентльмен! Жаль, что я промахнулся, когда стрелял в него во время битвы на реке Моддер[14]14
Битва во время второй англо-бурской войны (1899–1902), где буры проявили тактическую изобретательность и сумели выгадать десять дней, чтобы подготовиться к следующей битве.
[Закрыть]. Из моей винтовки я пристреливал это английское офицерьё дюжинами, но его я упустил. Как жаль. (Он хихикает и хлопает Льюиса по голому плечу.) Эй, проснись, Льюис, старый дурак! Ты что, не узнаёшь своего старого друга Джо? Никакой он не кафр! Он – очень белый негр, этот Джо!
Льюис (у него в голове начинает проясняться, сокрушённо). Джозеф, дружище, прими мои глубочайшие извинения. Боюсь, у меня что-то со зрением. Ты самый белый негр, какого я когда-либо знал. Горд назвать тебя своим другом. Ты на меня не обиделся?
Он протягивает ему руку для рукопожатия.
Джо (немедленно добродушно улыбается и жмёт его руку). Конечно, Капитан, я понимаю, что это ошибка. Ты – нормальный мужик, хоть и англичанин. (Его лицо ожесточается.) Но я никому не спускаю «черномазого». Никогда не спускал. Было время, когда те, кто обзывали меня «черномазым», просыпались в больнице. Я был лидером Грязной Шестёрки. Все мы шестеро негров были крутые, а я был самый крутой.
Веитьен (вдохновлён на хвастливые воспоминания). В былые времена в Трансваале, я был такой сильный, что брал гружённую телегу за ось и поднимал, как перышко.
Льюис (улыбаясь с симпатией). Что до тебя, мой недалёкий человекоподобный бур, я снова повторяю, ошибкой нашей иностранной политики было то, что мы дали вам свободу, когда схватили вас с Кроньи[15]15
Пит Кроньи – генерал армии Южно-Африканской Республики во время англо-бурских войн.
[Закрыть]. Надо было отправить вас в лондонский зоопарк и посадить вас в клетку к обезьянам. С надписью: «Зрители могут отличить настоящего бабуина по его голубому заду».
Веитьен (ухмыляется). Господи! Только подумать, что на Спион Копийе я так ловко подстрелил, наверное, десять англичан, прямо в лоб, а в тебя не попал! Никогда себе это не прощу!
«Джимми Завтра» благосклонно щурится на каждого из них попеременно с нежной пьяной улыбкой.
Джимми (сентиментально). Сэсил, Пит! Забудем про войну! И бур, и британец, каждый сражался доблестно и благородно, пока не победил сильнейший, и тогда мы все пожали друг другу руки. Мы все братья внутри единой империи, над которой никогда не заходит солнце. (Слёзы выступают у него на глазах. Он цитирует с чувством, хотя и без особого усердия.) «За Суэц меня пошлите…»[16]16
Из стихотворения Р. Киплинга «Мандалай»; перевод Е. Хузиятовой. См.: Хузиятова Е. Т. «Это просто… Стихотворения». Владивосток, 2006.
[Закрыть]
Ларри (перебивает его, сардонически). Джимми, ты уже там. Здесь чёрное это белое, Восток это Запад, а завтра – это вчера. Что ещё нужно?
Джимми (со смурной благожелательностью, качая головой с мягким упрёком). Ларри, дорогой, ты меня не проведёшь. Ты корчишь из себя циника, но в глубине души ты – самый добрый человек из нас всех.
Ларри (в замешательстве, раздражённо). Что за чушь!
Пэррит (наклоняется к Ларри, доверительно). Какой набор психов!
Джимми (как если бы ему о чём-то напомнили, с жалкой попыткой звучать деловито). Да-да, завтра. Давно пора привести себя в порядок и снова заняться делом.
Он с усердием отряхивает пыль со своего рукава.
Мне нужно отдать этот костюм в химчистку. Я не могу выглядеть как бродяга, когда я…
Джо (который сидел, погружённый в свои мысли, перебивает). Да, белый народец всегда говорил, что я – белый. Когда у меня были деньги, Джо Мотт был единственным негром, которого пускали в игорные дома, предназначенные для белых. «Тебе, пожалуйста, Джо, ты – белый», говорили. (Он хихикает.) Но в кости играть меня не подпускали. Знали, что кости меня слушаются. «Джо, любая другая игра, на любую сумму». Господи, сколько я просадил денег! (Он посмеивается, потом, защищаясь.) И хозяин наш тогда знал, что я белый. Я накопил денег, чтобы открыть мой собственный игорный дом. Знающие люди мне посоветовали: сходи к хозяину, тогда у тебя не будет никаких проблем. Пусть Харри Хоуп даст тебе письмо к боссу. И он написал мне это письмо. Правда, Харри?
Хоуп (погружённый в собственные мысли). А? Конечно. Большой Билл был моим другом. У меня в те времена было много влиятельных друзей. И я бы мог возобновить все мои знакомства, если бы только я захотел сходить и их повидать. Да, я помню это письмо. Я там написал, что ты – белый. Что с того?
Джо (обращаясь к Капитану Льюису, который снова впал в столбняк и слушает его с абсурдно напряжённым вниманием, явно ничего не понимая). Вот так-то, Капитан. Я пошёл к Боссу, дрожал от страха. Он сидел за письменным столом, огромный как товарняк. Он даже не взглянул на меня. Я жду и жду. Мне кажется, прошёл уже целый час, и вдруг он медленно и тихо так говорит: «Ты хочешь открыть игорный дом, так ведь, Джо?» Но не успеваю я ответить, как он вскакивает из-за стола, огромный, как два товарняка, и колотит кулаком, похожим на окорок, по столу: «Ты чёрный сукин сын; Харри говорит, что ты – белый, так вот и веди себя, как белый, а если не хочешь, то у нас для тебя подготовлена железная клетка». Потом он садится и снова говорит так спокойно: «Ладно. Открывай. Убирайся отсюда!» Так что я открываю моё дело и доказываю, что я действительно белый. Годами веду дело в открытую, выплачиваю все взятки в срок, поддерживаю прекрасные отношения с полицией. (Гордо хихикает.) Старые добрые времена! Много было вечеров, когда я заходил в это заведение. В те дни это была отличная забегаловка. Хорошее виски – пятнадцать центов стакан, два – за двадцать. Я бросал на стойку пятидесяти долларовую купюру, как если бы она ничего не стоила, и говорил: «Угощайтесь, ребята, сдачи не нужно». Помнишь, Харри?
Харри (язвительно). О, да. А теперь, если бы я хоть раз увидел, как ты бросаешь на стойку пятьдесят центов, я бы сразу понял, что у меня белая горячка! Ты уже рассказывал эту историю миллион раз, и если мне ещё раз придётся это услышать, то я точно сойду с ума!
Джо (хихикая). Ну, если ты не заработал белую горячку после двадцати лет регулярного пьянства, меня тебе опасаться нечего!
Льюис (внезапно поворачивается к Хоупу. С сияющей улыбкой). Спасибо, дружище Харри! Раз уж ты об этом заговорил, я выпью, ведь скоро твой день рождения. (Остальные смеются.)
Хоуп (прикладывает руку к ухуу сердито). Что? Я тебя не слышу.
