Текст книги "Продавец льда грядёт"

Автор книги: Юджин О'Нил

Соавторы: Антон Дзяк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Юджин О'Нил
Продавец льда грядёт

Пьеса в четырёх действиях

Перевод

Н. Тулинцевой

и Д. Орлова

Eugene O'Neill

THE ICEMAN COMETH

A Play in Four Acts

Russian Translation

by Natalia Toulintseva

and Dmitry Orlov

Лица

Харри Хоуп, хозяин бара и ночлежки*.

Эд Мошер, шурин Хоупа, бывший циркач*.

Пэт Макглойн, бывший лейтенант полиции*.

Вилли Обан, окончивший юридический факультет Гарвардского университета*.

Джо Мотт, бывший хозяин негритянского игорного дома.

Пит Веитьен, по кличке «Генерал», бывший коммандир отряда буров*.

Сэсил Льюис, по кличке «Капитан», бывший командир британских пехотинцев*.

Джеймс Камерон, по кличке «Джимми Завтра», бывший газетный корреспондент времён бурской войны*.

Хьюго Кальмар, бывший редактор анархистских газет и журналов.

Ларри Слэид, бывший анархо-синдикалист*.

Рокки Пьоджи, вечерний бармен*.

Дон Пэррит*.

Пёрл*, Марджи*, Кора, проститутки.

Чак Морелло, дневной бармен*.

Теодор Хикман, по кличке «Хикки», торговец хозтоварами.

Моран.

Либ.

[*] Жильцы в ночлежке Харри Хоупа.

Сцены

Действие первое

Задняя комната и часть бара в заведении Харри Хоупа – раннее утро, лето 1912 года.

Действие второе

Задняя комната, около полуночи того же дня.

Действие третье

Бар и часть задней комнаты – утром следующего дня.

Действие четвёртое

Та же сцена, что в первом действии. Задняя комната и часть бара – приблизительно пол второго ночи на следующий день.

Заведение Харри Хоупа – типичный отель времён закона Рейнса[1]1
  Закон Рейнса был принят в 1896 году законодательными органами штата Нью-Йорк.
  Номинально это был налог на торговлю спиртными напитками; на деле предполагалось, что закон будет способствовать ограничению потребления алкоголя с помощью определённых предписаний, как, например, запрет на продажу спиртного по воскресеньям (кроме как в отелях и только постояльцам). Привело это к тому, что многие нью-йоркские питейные заведения оперативно «расширились» до статуса гостиницы, добавив спальные комнаты. По иронии судьбы, этот закон не только не был эффективен в борьбе с пьянством, но и способствовал поощрению другого зла, так как спальные комнаты в подобных заведениях часто использовались для проституции.


[Закрыть], то есть бар, где продают дешёвое виски по пять центов за рюмку, последнее пристанище для вконец опустившихся, расположенный в районе Даунтауна на западной стороне Манхэттена. Здание, принадлежащее Хоупу, узкое и пятиэтажное, квартирного типа, на втором этаже которого живет сам владелец. Благодаря лазейкам в законе Рейнса сдача в наём комнат на верхних этажах придаёт заведению юридический статус гостиницы, что даёт владельцу право подавать спиртное в задней комнате бара после часа закрытия баров и по воскресеньям, при условии, что вместе с выпивкой подаётся пища. Таким образом задняя комната обретает юридический статус гостиничного ресторана. Обычно с требованием подавать еду справлялись, ставя в центр каждого стола бутерброд, являвшийся собственностью гостиницы и представлявший собой иссохшую руину из покрытого пылью хлеба и мумифицированной свинины или сыра, которую только самый пьяный провинциал мог счесть чем-либо иным, нежели противным настольным украшением. Но в заведении Харри Хоупа, который являлся в своё время мелкой сошкой Таммани Холла[2]2
  Таммани Холл – организация, возникшая в Нью-Йорке как оппозиция к партии федералистов в конце XVIII века и ставшая частью американской партии демократов к началу XIX века. К тому времени, когда происходит действие в пьесе, Таммани Холл эволюционировала в своего рода мафиозную организацию, активно влиявшую на политическую жизнь Нью-Йорка.


[Закрыть] и всё ещё имеющего влиятельных друзей, это пищевое требование игнорировалось, как не имеющее отношения к делу, кроме как во время быстро миновавших тревог, сопровождавших реформаторскую агитацию. Даже задняя комната у Хоупа – это не отдельная комната, а просто задняя часть бара, отгороженная от передней грязной чёрной занавеской, протянутой поперёк комнаты.

Действие первое

Задняя комната и часть бара в заведении Харри Хоупа ранним утром летом 1912 года. Правой стеной задней комнаты является грязная чёрная занавеска, отделяющая её от бара. Сзади занавеска отступает от стены, позволяя бармену входить и выходить. Задняя комната плотно заставлена круглыми столиками и стульями, стоящими так тесно, что между ними трудно протиснуться. Посередине задней стены расположена дверь, ведущая в коридор. В левом углу в комнату встроен туалет, на двери которого висит знак: «Он самый». Посередине левой стены стоит автомат-проигрыватель, за пять центов играющий мелодию. Два окна на левой стене, выходящие на задний двор, так замазаны грязью, что сквозь них ничего не видно. Стены и потолок когда-то были белыми, но это было очень давно, а теперь они такие заляпанные, облезлые и пыльные, что их цвет легче всего описать как грязный. Пол, там и сям заставленный железными плевательницами, усеян опилками. Освещение исходит от тусклых настенных ламп: две слева и две сзади.

Столики расставлены в три ряда^{1}. Три столика расположены в переднем ряду. У столиков, стоящих слева и в центре по четыре стула, у того, что справа – пять. Позади и между столиками № 1 и № 2 расположен столик второго ряда с пятью стульями. Ещё один столик аналогично расположенный позади передних столиков № 2 и № 3, также обставлен пятью стульями.

Третий ряд столиков, один с четырьмя стульями, а другой – с шестью, проходит вдоль задней стены по обе стороны двери.

Справа от разделяющей комнату занавески видна часть бара.

На заднем плане виден коней, стойки бара и дверь в коридор слева от неё. На переднем плане столик с четырьмя стульями. Справа, из выходящих на улицу окон, проникает серый тусклый свет раннего утра на узкой улице. В задней комнате, за столиком впереди и слева, сидят Ларри Слэйд и Хьюго Кальмар. Хьюго сидит на стуле лицом направо, Ларри за столиком лицом к зрителям. Между ними пустой стул. Четвёртый стул, повёрнутый налево, находится справа от столика. Хьюго – низкорослый, ему под 60. Его голова слишком велика для его тела. У него высокий лоб, длинные вьющиеся чёрные волосы с проседью, квадратное лицо, толстый вздёрнутый нос, усы как у моржа, чёрные глаза, которые близоруко щурятся сквозь очки с толстыми линзами, крохотные кисти рук и ступни. На нём изношенная чёрная одежда и его белая рубашка истрепалась у воротника и рукавов, но несмотря на это вид у него подчёркнуто аккуратный. Даже его ниспадающий виндзорский галстук аккуратно повязан. В нём есть что-то иностранное, облик чужеродного радикала, сильное сходство с типом анархиста с бомбой в руке, каким его изображают в газетных карикатурах. Сейчас он спит, наклонившись вперёд на стуле, сложив руки на столике и положив голову боком на руки.

Ларри Слэйду шестьдесят лет. Он высокий, худой, с грубыми прямыми белыми волосами, длинными и неровно обкарнанными. У него длинное скуластое ирландское лицо с крупным носом, впалые щёки, покрытые недельным урожаем щетины и бледно-голубые задумчивые глаза мистика с искрами острого сардонического юмора. Он в той же мере неопрятен, в какой Хьюго аккуратен.

Его одежда грязна и сильно измята от спанья в ней. У его серой фланелевой рубашки с расстёгнутым воротом такой вид, как будто её никогда не стирали. Судя по тому, как он методично чешется своими волосатыми длиннопалыми руками, он вшив и с этим смирился. Он единственный из всех присутствующих в комнате, кто бодрствует. Он смотрит в пространство остановившимся взором, и выражение усталой терпимости придаёт ему облик, уместный для жалостливого, но утомлённого старого священника.

Все четыре стула возле среднего переднего столика заняты.

Джо Мотт сидит спереди и слева, лицом к зрителям. За ним, лицом направо и чуть вперёд, сидит Пит Вейтьен («Генерал»).

Сзади, в центре столика, лицом к зрителю сидит Джеймс Камерон («Джимми Завтра»). Справа, напротив Джо, сидит Сэсил Льюис («Капитан»).

Джо Мотт – негр, ему около 50-ти, с коричневой кожей, коренастый. Он одет в лёгкий костюм, который когда-то был спортивно-щеголеватым, а сейчас готов развалиться на куски.

Его остроносые рыжевато-коричневые ботинки на пуговицах, линялая розовая рубашка и яркий галстук принадлежат к той же эпохе, что и костюм. Тем не менее ему удаётся сохранить дух щегольства, и в его виде нет ничего грязного. Его лицо только слегка негроидное по типу. У него тонкий нос, и губы не отличаются толщиной. У него курчавые волосы, и он начинает лысеть. От левой скулы до челюсти по его лицу проходит шрам от удара ножом. Его лицо было бы жёстким и грубым если бы в нём не было добродушия и ленивого юмора. Он спит, подпирая левой рукой свою склоняющуюся вперёд голову.

Питу Вейтьёну за шестьдесят. Это бур, огромных габаритов, лысый, с длинной седеющей бородой. Он неопрятно одет в грязный, бесформенный, залатанный костюм, запятнанный пищей.

По типу он фермер-голландец, но долгие годы пьянства превратили его когда-то огромную мускульную силу в дряблый жир.

Но несмотря на его обрюзгший рот и отупевшие, воспалённые голубые глаза, в нём всё ещё угадывается былая властность, мерцающая как память об утопшем. Он сгорбился, положив локти на стол, поддерживая голову руками для опоры.

Джеймс Камерон («Джимми Завтра») возрастом и небольшим ростом похож на Хьюго. Как и Хьюго, он одет в чёрное и изношенное, и всё у него чистое. Но на этом сходство заканчивается. Лицо Джимми похоже на морду старой породистой незлой ищейки со складками кожи, свисающими по обе стороны рта, и большими карими, бесхистростными глазами, более налитыми кровью, чем у любой гончей. У него мышисто-серые редеющие волосы, маленький нос картошкой, резцы, торчащие из маленького заячьего рта. Но его лоб высок, его глаза умны, и в нём чувствуются остатки былой дееспособности. Говорит он как человек с образованием, с еле уловимым остатком шотландского ритма.

У него манеры джентльмена. Чем-то он напоминает чопорную викторианскую старую деву и в то же время никогда не повзрослевшего симпатичного ласкового мальчика. Он спит, упершись подбородком в грудь, руки сложены на коленях.

Сэсил Льюис («Капитан») такой же явный продукт Англии, как йоркширский пуддинг, и столь же явно бывший офицер. Ему под 60. У него белые волосы и военные усы, ярко-голубые глаза, и цвет лица как у индейки. Он худ и всё ещё прям и с хорошей выправкой. Он обнажён выше пояса. Его пиджак, рубашка, майка, воротничок и галстук скатаны в шар и лежат в качестве подушки на столе. Его голова лежит боком на этой подушке, лицом вперёд, а руки свисают к полу. На его левом плече виден большой рваный шрам от старой раны.

За правым передним столиком в середине сидит лицом к зрителю Харри Хоуп, хозяин заведения. По его правую руку сидит Пэт Макглойн, по левую Эд Мошер. Остальные два стула не заняты.

Макглойн и Мошер – оба большие, пузатые мужчины. На Макглойне лежит безошибочная печать его прежней профессии полицейского. Ему за 50, и у него русые волосы, круглая голова, большая нижняя челюсть, торчащие уши и маленькие круглые глаза. Его лицо, должно быть, когда-то было грубым и жадным, но время и виски расплавили его в добродушную, паразитскую бесхарактерность. Он одет в старую одежду и неопрятен. Он свешивается вбок, и его голова, дёргаясь, склоняется к плечу.

Эду Мошеру около шестидесяти. У него круглое кукольное лицо – лицо небритой и постоянно пьяной куклы. Он похож на увеличенную, постаревшую, лысую версию деревенского толстого мальчишки, ушлого, ленивого от природы, любящего розыгрыши, прирождённого жулика. Но он смешной и, по сути, безвредный даже в свои лучшие дни, будучи слишком ленив для того, чтобы его жульничество могло выйти за пределы мелкого мошенничества. Его былая цирковая карьера явно отражена в том, как он одет. Его потёртая одежда ярких цветов. Он носит фальшивые кольца и тяжёлую бронзовую цепочку для часов (сами часы отсутствуют). Как и Макглойн, он неопрятен. Его голова откинута назад, большой рот открыт.

Харри Хоупу 60 лет, он седоволосый и такой худой, что выражение «мешок костей» было выдумано прямо для него. У него лицо старой семейной лошади, подверженной приступам раздражения, в чьих больших косящих глазах всегда тлеет упрямство, готовой под любым предлогом шарахнуться в сторону, делая вид, что закусывает удила. Хоуп – один из тех людей, которые нравятся мгновенно, мягкосердечный недотёпа, беззлобный, ни перед кем не чувствующий превосходства, грешник среди грешников, прирождённый служить легкой добычей для любого вымогателя. Он пытается спрятать свою беззащитность за вспыльчивой, резкой манерой, но это ещё никого не обмануло.

Он глуховат, но не настолько, насколько он иногда прикидывается. Его зрение слабеет, но не настолько, насколько он на это жалуется. Он носит дешёвые очки, настолько погнутые, что временами один глаз смотрит поверх одной линзы, а другой выглядывает из-под другой. Когда он начинает раздражаться, его не подходящие по размеру вставные челюсти щёлкают, как кастаньеты. На нём старый пиджак от одного костюма и брюки от другого.

За столиком во втором ряду, между первыми двумя столиками, на стуле, повёрнутом направо, сидит Вилли Обан. Его голова лежит на его левой руке, вытянутой вдоль края стола. Ему около 40 лет, он среднего роста, худой. У него осунувшееся, испитое лицо с маленьким носом, заострённым подбородком и голубыми глазами с выцветшими ресницами и бровями. Его светлые волосы, которые давно пора постричь, липнут к черепу вдоль нечёткого пробора. Его веки непрерывно дрожат как будто любой свет слишком ярок для его глаз. Его одежда подошла бы пугалу. Она выглядит так, как будто изготовлена из низкосортной грязной промокашки. Его обувь ещё менее прилична и состоит из останков кожезаменителя. Один ботинок зашнурован верёвочкой, другой – проволочкой. Носков у него нет, и его голые ступни выглядывают сквозь дырки в подошвах, а большие пальцы торчат из дырявых носов ботинок. Он всё время бормочет и дёргается во сне.

Когда занавес поднимается, Рокки, вечерний бармен, выходит из бара через занавеску и стоит, оглядывая заднюю комнату. Он американец неаполитанского происхождения, ему под 30, он коренастый и мускулистый, у него плоское смуглое лицо и маленькие блестящие глаза. Рукава его рубашки без воротника закатаны поверх его толстых, мощных рук; на нём грязный передник.

Он груб, но по-своему сентиментален и беззлобен. Он окликает Ларри осторожным шипением и жестом указывает проверить, спит ли Хоуп. Ларри встаёт со стула, смотрит на Хоупа и кивает Рокки. Рокки уходит обратно в бар, но немедленно возвращается с бутылкой виски и стопкой. Он протискивается между столиками к Ларри.

Рокки (тихо, в сторону). Побыстрее. (Ларри наливает себе и залпом выпивает. Рокки берёт бутылку и ставит её на столик, за которым сидит Вилли Обан.) Не хочу, чтобы босс пронюхал, когда у него начался очередной приступ скупости. (Хихикает, с весёлым взглядом на Хоупа.) Ну не потеха ли, когда старик начинает пороть эту чушь о том, как надо начать новую жизнь? «Ни одной бесплатной выпивки, – он мне говорит, – и чтобы все эти бездельники заплатили за свои комнаты. С завтрашнего дня», – говорит. Можно подумать, он это всерьёз!

Он садится на стул слева от Ларри.

Ларри (улыбаясь). Я рад буду заплатить – завтра. И я знаю, что мои друзья по заключению пообещают то же самое. У них у всех трогательная доверчивость по отношению к «завтра». (В его глазах полупьяное издевательство.) Завтра для них будет большой день – праздник всех дураков, с духовым оркестром! Их корабли наконец-то причалят, доверху нагруженные аннулированными сожалениями, выполненными обещаниями и погашенными долгами.

Рокки (цинично). И тонной хмеля!

Ларри (наклоняясь к нему, тихо и с комичной серьёзностью). Не смейся над верой! Нет у тебя, что ли, уважения к религии, невоспитанный ты итальяшка? Ну и что, что их попутный ветер воняет дешёвым виски, их море – это пивная бочка, а их корабли давным-давно ограблены и пошли ко дну? Чёрт с ней, с правдой! Как показывает мировая история, правда ни к чему не имеет никакого отношения. Она невещественна и не имеет отношения к делу, как говорят юристы. Самообман – вот что даёт жизнь всем нам, всей зря зачатой толпе, и пьяным, и трезвым. Ну вот, хватит тебе философской мудрости в обмен за одинстакан сивухи, от которой гниют кишки.

Рокки (насмешливо улыбается). Старый дурак-философ, как тебя зовёт Хикки. Тебя небось на розовую мечту не возьмёшь?

Ларри (слегка натянуто). Нет, не возьмёшь. Мои мечты все умерли и погребены. Всё, что передо мной осталось, так это утешительный факт, что смерть это спокойный долгий сон, а я ужасно устал, и чем раньше она придёт, тем лучше.

Рокки. Так ты тут ошиваешься, надеясь, что околеешь? Готов поспорить, тебе долго придётся дожидаться. Да, кому-нибудь придётся взять в руки топор и помочь тебе!

Ларри (улыбаясь). Да, не повезло мне, что у меня железное здоровье, которое даже сивуха Харри не может подорвать.

Рокки. Старый мудрец-анархист знает ответы на все вопросы?

Ларри (хмурится). Забудь ты, что я анархист. Я с Движением давным-давно порвал. Я увидел, что люди не хотят, чтобы их спасли от самих себя. Это бы означало, что им придётся перестать быть жадными, а так много платить за свободу они никогда не согласятся. И я сказал миру: да благословит вас всех Господь, и пусть лучший из вас победит и умрёт от обжорства! И я уселся на трибуне философской отрешённости, чтобы уснуть, наблюдая как каннибалы танцуют свой танец смерти. (Он смеётся над собственной фантазией, наклоняется и трясёт Хьюго за плечо.) Ведь я ему правду говорю, не так ли, товарищ Хьюго?

Рокки. Ради бога, не заводи ты этого дурдомовского бомжа!

Хьюго (поднимает голову и затуманенным взором смотрит на Рокки сквозь толстые очки – гортанно декламируя). Капиталистические свиньи! Буржуазные провокаторы! Неужели рабам нельзя даже спать? (Затем улыбается Рокки, и его манера превращается в хихикающую льстивую игривость как будто он говорит с ребёнком.) Зласвуй, манький Рокки! Манькая обезьянка! Где ж твои манькие рабыньки? (Резко переходя на угрожающий тон.) Не будь идиотом! Одолжи мне доллар! Проклятый буржуй-итальяшка! Великий Малатеста[3]3
  Хьюго, видимо, имеет в виду Эррико Малатесту (1853–1932), известного итальянского анархиста, друга М. Бакунина.


[Закрыть] мой большой друг! Купи мне выпить! Он иссякает, его клонит ко сну. Его голова опять склоняется к столу, и он немедленно засыпает крепким сном.

Рокки. Опять отрубился. (Он больше раздражён, нем рассержен.) Ему везёт, что никто его выходки всерьёз не принимает, а то бы он просыпался каждое утро в больнице.

Ларри (глядя на Хьюго с жалостью). Да. Никто его всерьёз не принимает. Это будет написано у него на надгробии. Даже его товарищи больше его всерьёз не принимают. Если я давным-давно покончил с Движением, то оно давным-давно покончило с ним. И он один этого не знает – благодаря виски.

Рокки. Я ему слишком много позволяю. Ещё разок скажет мне про рабынь и получит. (Защищаясь.) Можно подумать, я сутенёр. Все, кто меня знают, знают, что я не сутенёр. Сутенёры не работают. А я – бармен. Эти шлюхи Марджи и Перл, они у меня просто чтобы подзаработать. Чистый бизнес. Они у меня как боксёры, а я их менеджер.

Я для них договариваюсь с полицией, чтобы они могли спокойно работать. Если бы не я, они бы большую часть времени проводили на Кони-Айленд[4]4
  Имеется в виду полуостров Кони, самая южная часть Бруклина (район Нью-Йорка), популярный в начале XX века как пляжный курорт. Был также знаменит парками с аттракционами, лошадиными скачками и наличием игорных и публичных домов.


[Закрыть]. И я их не бью как их бил бы сутенёр. Я хорошо с ними обращаюсь. Я им нравлюсь. Мы друзья, понимаешь? Ну и что, что я беру их деньги? Они бы их только растрачивали. Шлюхи не умеют держаться за деньги. А я бармен, я изо всех сил зарабатываю на жизнь на этой помойке. Ты это знаешь, Ларри.

Ларри (со скрытой насмешкой, льстиво). Ловкий бизнесмен, не упускающий ни одной возможности заработать. Так бы я тебя охарактеризовал.

Рокки (доволен). Вот-вот. Так оно и есть. Наливай себе ещё, Ларри. (Ларри наливает себе из бутылки, стоящей на столе Вилли и залпом выпивает. Рокки оглядывает комнату.) Ни за что не догадаешься, что у всех этих бездельников наверху хорошие постели. Боятся, что если завалятся спать, то пропустят приход Хикки и недоберут пару стаканов. Поэтому и ты тут сидишь?

Ларри. Поэтому. Но, поверь, не столько из-за выпивки. Тоскливо мне, а Хикки – великий человек, из чего угодно сделает шутку и развеселит.

Рокки. Да, он большой шутник! Помнишь, когда он совсем напьётся, этот его дежурный номер о его жене, как он плачет над её фотографией, а потом вдруг и объявляет, что оставил её в постели с продавцом льда? (Смеётся.) Интересно, что с ним случилось? Раньше по началу его запоев можно было часы ставить. Он всегда тут появлялся за пару дней до дня рождения Харри, а теперь у него осталось времени только до сегодняшнего вечера. Скорей бы уж пришёл. Эта свалка со всеми этими отрубившимися бездельниками похожа на морг.

Вилли Обан вздрагивает, подёргивается во сне и начинает бормотать. Они наблюдают за ним.

Вилли (выпаливает не просыпаясь). Это ложь! (Жалобно.) Папа! Папа!

Ларри. Несчастный. (Злится на себя.) К чёрту с жалостью! От неё лучше не становится. Я с ней покончил!

Рокки. Это ему его папаша снится. Если послушать стариков, он хорошо зарабатывал, торгуя самогоном оптом, пока до него не добралась полиция. (Неодобрительно осматривая Вилли.) Он и раньше бывал плох, но в таком состоянии я его ещё никогда не видел. Посмотри, как он вырядился. Пропивает выручку, полученную от Армии спасения[5]5
  Армия спасения – международная миссионерская и благотворительная организация, существующая с середины XIX века и поддерживаемая протестантами-евангелистами.


[Закрыть].

Два дня назад он загнал свой костюм и ботинки. Получил два доллара и костюм бродяги. Вчера продал костюм бродяги за доллар и получил эту рвань. Теперь с ним покончено. Это их последний писк, и назад это уже не примут. Вилли уж точно на дне. Я никого никогда не видел в такой плохой форме, кроме как Хикки после его некоторых выходок.

Ларри (сардонически). Чего только не сделаешь в погоне за счастьем.

Рокки. Харри не знает, что с ним делать. Он звонил адвокату его бывшей жены, как и всегда, когда Вилли идёт на дно. Ты помнишь, они всегда присылали частного сыщика, чтобы тот отправил его на лечение, но на этот раз адвокат сказал Харри, что отказ, ей Вилли больше не нужен и пошёл он к чёрту.

Ларри (наблюдает за Вилли, который дрожит во сне как старая собака). Утешительно, что ему недолго осталось мучиться!

Как бы в виде ответа у Вилли начинается приступ содроганий и стонов. Ларри добавляет комично-напряжённым шёпотом.

Боже, он стучится тебе в дверь!

Вилли (неожиданно выкрикивает во сне). Ложь! (Начинает рыдать.) Папа! Господи!

Все в комнате шевелятся на своих стульях, но никто кроме Хоупа не просыпается.

Рокки (хватает его за плечо и трясёт). Эй, ты! Заткнись! Кончай шуметь!

Вилли открывает глаза и в ужасе смотрит вокруг себя.

Хоуп (открывает один глаз и сонно оглядывается поверх очков). Кто орал?

Рокки. Вилли, босс. У него кошмар.

Хоуп (недовольно). Почему ты не можешь дать ему выпить, чтобы он затих? Что я, в собственном баре поспать не могу?

Рокки (возмущённо, к Ларри). Ты только послушай этого слепого, глухого старого дурня! Сначала он даёт мне строгий приказ ни за что не поить Вилли бесплатно, а…

Хоуп (поднимает руку к уху жестом глухого). Что-что? Не слышу. (Затем сонно и раздражительно.) Ты пьяный лгун. Я в жизни никому не отказал в выпивке, кому было очень надо! Я тебе велел действовать в зависимости от ситуации. Сам должен соображать. Ты слишком занят, придумывая как бы меня надуть. А я не так слеп, как ты думаешь. Я кассу, слава богу, всё ещё вижу.

Рокки (дружелюбно ему улыбается, льстиво). Конечно, босс. Тебя не проведёшь!

Хоуп. Я вижу вас обоих: тебя и твоего дружка Чака. Грабители вы, а не бармены! Слепой глухой старый дурень я, да? Я тебя слышал! Частенько тебя слышал, когда ты и не подозревал. Как вы с Чаком смеётесь за моей спиной и рассказываете, что бросаете деньги в воздух, и то, что к потолку прилипнет, то моя доля! Ничего себе мошенники! Вы бы сперли монетки с глаз своей мёртвой матери!

Рокки (подмигивает Ларри). Да ну, Харри, мы с Чаком только шутили.

Хоуп (ещё сонливее). Уволю обоих. Если вы думаете, меня легко обобрать, вы не туда пришли. Харри Хоупа ещё никто не надул.

Рокки (к Ларри). Никто кроме всех.

Хоуп (его глаза снова закрыты, бормочет). Хоть бы сделал, чтобы было тихо…

Засыпает.

Вилли (умоляюще). Дай мне выпить, Рокки. Харри сказал, что можно. Господи, как мне надо выпить.

Рокки. Так бери. Прямо у тебя под носом.

Вилли (жадно). Спасибо.

Берёт бутылку трясущимися руками, наклоняет её к губам и пьёт виски большими глотками.

Рокки (резко). Хватит! Хватит! (Хватает бутылку.) Я тебе не сказал: прими ванну! (Показывает бутылку Ларри, возмущённо.) Ты только посмотри! Больше стакана выдул!

Рассерженно поворачивается к Вилли, но тот закрыл глаза и сидит тихо, подрагивая, дожидаясь эффекта.

Ларри (глянув с жалостью). Оставь ты в покое этого несчастного. Двести грамм этого динамита одним глотком его временно оживят, если не убьют.

Рокки (пожимает плечами и снова садится). Мне-то всё равно. Не моя выпивка.

За его спиной за левым стулом среднего столика постепенно просыпается Джо Мотт.

Джо (сонно мигая). Чья выпивка? Давай сюда. Неважно, чья. Где Хикки? Что он, ещё не пришёл? Сколько времени, Рокки?

Рокки. Уже скоро открывать. Пора тебе подметать.

Джо (лениво). Наплевать, сколько времени. Если Хикки не пришёл, Джо снова спать пора. Мне снилось, что Хикки входит в дверь, откалывает одну из своих дежурных шуток, размахивает большой пачкой денег, и что мы все будем пьяные две недели подряд. Просыпаюсь – и нет такого везения. (Вдруг широко открывает глаза.) Погоди-ка, погоди-ка. У меня идея. Слышишь, Ларри, как насчёт этого молодого мужика, Пэррита, который вчера тут тебя навещал и снял комнату? Как насчёт него?

Ларри. Спит у себя в комнате. Нет, Джо, на него надеяться нечего. У него денег нет.

Джо. Это он тебе сказал? Мы с Рокки лучше знаем. У него была пачка денег, когда он платил за комнату, правда, Рокки? Я видел.

Рокки. Случайно засветил её, а потом попытался быстренько спрятать.

Ларри (удивлённо и неприязненно). Вот как!

Рокки. Ну да, я решил, что ему здесь не место, но он сказал, что он твой приятель.

Ларри. Врёт он. Если бы он не сказал мне, кто он, так я бы его и не узнал. Я был приятелем с его матерью много лет назад на Западном побережье[6]6
  Имеется в виду штат Калифорния.


[Закрыть]. (Он колеблется, затем продолжает тихо.) Читали в газетах о терракте на Западном побережье, в котором погибло несколько человек? Так вот, единственная женщина, которую за это арестовали, Роза Пэррит – это его мать. Скоро будет суд, и засудят точно. Ей, я думаю, дадут пожизненное заключение. Я вам всё это говорю, чтобы вы знали, почему Дон ведёт себя странно, и не набрасывались на него. Ему, небось, сейчас нелегко. Он у неё единственный.

Рокки (кивает, затем задумчиво). Что ж он не там, рядом с ней?

Ларри (хмурится). Не задавай вопросов. Может, у него свои причины.

Рокки (уставился на него с пониманием). Ясно. Понял. (Затем задумчиво.) Тогда что он за дурак, что называется своим настоящим именем?

Ларри (раздражённо). Да говорю я тебе: я ничего не знаю и не хочу знать. К чёрту с Движением и со всем, что с ним связано! Я с ним порвал, и со всем остальным, и очень этому рад.

Рокки (пожимает плечами, безразличным тоном). Ну, меня этот Пэррит не интересует. Мне на него плевать.

Джо. И мне тоже. Если есть что-то, на что мне больше наплевать, чем на всё остальное, так это на игру для дураков, которую вы с Хьюго называете Движением. (Усмехается, вспоминая.) Напоминает дурацкий спор пару вечеров назад с Моуз Портером. Он был пьян, а я пьянее. Он говорит: «Социалистов и анархистов надо расстреливать. Они все бесполезные сволочи». Я говорю: «Подожди, ты так рассуждаешь, как будто это одно и то же». «Так оно и есть, – говорит. – И социалисты, и анархисты ни на что не годные выродки». «Нет», – говорю, – не выродки. Давай объясню, в чём разница. Анархист никогда не работает. Он пьёт, но никогда не покупает, а если когда и получит пятак, то тратит его на бомбы, от него ничего не получишь. Так что в него и стреляй. А социалист, он, может, иногда и подработает, и если заработает десять долларов, то его религия обязывает поделиться с тобой. Ты говоришь: «Товарищ, где моя доля?» И получаешь пять. Так что пока я тут, ты социалистов не расстреливай. Конечно, если у них есть деньги. Если денег нет, то они тоже выродки.

Он смеётся, ужасно довольный собой.

Ларри (улыбается с сардоническим одобрением). В этой маленькой притче, Джо, у тебя слиты воедино вся красота человеческой природы и вся практическая мудрость мира.

Рокки (подмигивает Джо). Смотри, Джо, Ларри не единственный мудрец на этой свалке!

Оборачивается на звук из коридора в тот момент, когда Дон Пэррит появляется в дверях. Рокки к Ларри, приглушённо.

А вот и он.

Пэррит выходит вперёд. Ему 18 лет, он высокий и широкоплечий, но худой, долговязый и неуклюжий. У него красивое, с правильными чертами, лицо, светлые вьющиеся волосы, но в нём есть что-то неприятное. В его светло-голубых глазах просвечивают скрытый вызов и подхалимство, а в манерах – раздражающая агрессивность. Одежда и обувь у него новые, сравнительно дорогие, и щеголеватые. У него такой вид, будто ему место в бильярдной среди неудавшихся спортсменов. Он оглядывается с опаской, видит Ларри и проходит вперёд.

Пэррит. Привет, Ларри. (Кивает Рокки и Джо.) Привет.

Они кивают и оглядывают его невыразительным взором.

Ларри (без радушия). Ну чего? Я думал, ты спишь.

Пэррит. Не мог заснуть. Надоело валяться. Подумал, лучше посмотрю, здесь ли ты.

Ларри (указывает на стул по правую сторону столика). Ну так садись, присоединяйся.

Пэррит садится. Ларри со значением добавляет.

Правила этого заведения таковы, что напитки подаются в любое время дня и ночи.

Пэррит (натужно улыбаясь). Понятно. Только денег у меня почти не осталось. (Он ловит презрительные взгляды Джо и Рокки, быстро.) Я знаю, что вы видели… Думаете, что у меня пачка денег. Ошибаетесь, я вам покажу.

Достаёт из кармана маленькую пачку однодолларовых бумажек.

Это всё однодолларовые. И мне надо на них жить, пока не найду работу.

(Затем, защищаясь, воинственно.) Вы думаете, у меня ещё что-то есть? Да откуда у меня могут взяться деньги? На том, чем я занимался, не очень-то разбогатеешь. Спросите Ларри. Тем, кто в Движении, если на еду хватает, так это большое везение.

Ларри смотрит на него озадаченно.

Рокки (холодно). Чего ты кривляешься? Никто ничего не сказал.

Пэррит (неубедительно, теперь пытаясь их задобрить). Ну, я просто всё объяснил. Я не хочу, чтобы вы думали, что я скупой. Я вас угощу, если хотите.

Джо (веселея). Если хотите? Слушай, если я вдруг откажусь от выпивки, так звони в морг, говори, чтобы приезжали забирать старого Джо, потому что он точно уж помер. Рокки, давай мне быстро бутылку, пока он не передумал!

Рокки передаёт ему бутылку и стопку. Он наливает до краёв и залпом выпивает, затем передаёт бутылку и стопку Ларри.

Рокки. Я возьму себе сигару, когда пойду в бар. Ты чего хочешь?

Пэррит Ничего. Я просыхаю. Сколько с меня?

Протягивает долларовую бумажку.

Рокки. Пятнадцать центов. (Достаёт из кармана сдачу.)

Пэррит. Порядочная, должно быть, сивуха.

Ларри. Цианистый калий, смешанный с карболкой, чтобы придать ему нежный вкус. Будь здоров! (Выпивает.)

Рокки. Ну, я пойду в бар, посплю малость, а то скоро пора открывать.

Он протискивается между столиками и исчезает сзади справа за занавеской, затем снова появляется в баре справа, проходит вперёд, садится за столик и откидывается назад, закрывая глаза и зевая.

Джо (смотрит в размышлении на Пэррита, затем смотрит в сторону. Вслух сам с собой, философски). Мужик на одну выпивку. Пересох этот колодец. До дня рождения Харри надежды нет. Кроме как если появится Хикки.