Текст книги "Кладбище мертвых апельсинов"

Автор книги: Йозеф Винклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Идя вдоль Тибра, я собирал в чан мертвых ящериц и развешивал их в форме свастики на набережной Тибра. Проснусь же я только тогда, когда плоть ящериц разложится и станет видна свастика из скелетов ящериц.

Шоколадного ежа, которого я видел в витрине кондитерской, я сперва положу на мостовую, чтобы его переехала машина, и только после этого я его съем.

«Ты должен будешь убить двух огромных зайцев на чердаке, прежде чем принести мне джутовый мешок, полный молочных зубов», – шептала мне на ухо мать. Я изо всех сил дважды ударил палкой по белому кресту на лбу появившегося передо мной огромного черного зайца, но он не упал. Через несколько мгновений передо мной возник второй заяц, поменьше, с целой стаей крыс в красных епископских тиарах. Крысы и маленький заяц вылет и пищали, оскаливали грозно зубы, давая мне понять, чтобы я не убивал большого зайца. Когда я проснулся, в ушах еще несколько секунд стоял громкий писк крыс и зайцев, прежде чем превратиться в шум автомобилей, день и ночь проносящихся под моим открытым окном на улице Бруно Буотцци.

* * *

Вернувшись с работы, миссис Леонтина Фэншоу рассказала мне, стоя на пороге моего кабинета, что в автобус сел молодой человек с букетом роз на длинных стеблях, и два контролера попросили его предъявить билет. У молодого человека был билет, но он его не прокомпостировал и должен был заплатить штраф в две тысячи лир, но у него не оказалось с собой денег. Контролер уже просматривал его паспорт и хотел записать его имя, когда миссис Фэншоу достала кошелек и дала молодому человеку деньги на штраф. «Молодой человек, – сказала она, – даже не поблагодарил меня. Только выходя из автобуса и видя направленные на него удивленные взгляды людей в автобусе, он с трудом выдавил из себя тихое: „Grazie Signora!“» Возможно, она еще и потому дала ему деньги на штраф, что надеялась на глазах пассажиров автобуса получить в подарок от молодого человека красную розу, она, уже пару лет разъехавшаяся со своим американским мужем и недавно получившая официальный развод с ним, осевшим между тем в Вене. «Конечно же, – сказал я Леонтине Фэншоу, – молодой человек спокойно мог, на глазах у всего автобуса, подарить тебе розу!»

Она рассказала мне, что не хочет развода, не хочет договариваться о нем полюбовно и не считает себя его виновницей. «В конце концов, заявление о разводе подал мой муж! Я хочу, – сказала она, – чтобы судья, прокурор и адвокат, а также мой муж, прежде чем мы окончательно расстанемся, еще раз высказались бы о нашей семейной жизни. Бракоразводный процесс, – как назвала его Леонтина Фэншоу, – это для меня то же самое, что для тебя твое писание. Когда у тебя скапливаются образы и истории, ты должен их записать, а я хочу, чтобы суд в течение часа еще раз выслушал меня и моего мужа. Я не надеюсь, что он вернется ко мне, так как у него уже есть ребенок от его венской подруги, но он должен выслушать меня еще хотя бы в течение часа».

За завтраком она сказала, что не особенно хорошо варит яйца, что ее муж в Америке критиковал ее, как она выразилась, яйцеварение. Но здесь, в Италии, сказала она, из-за того что в воде много извести, часто совершенно непонятно, готово яйцо или нет. Но яйца, которые я варю, не опасны для жизни, как она выразилась. Я ел быстро, потому что перед моим мысленным взором все время маячила клавиатура моей пишущей машинки, и я хотел усесться за письменный стол. Ты ешь быстро, ты не должен есть так быстро! Я клал яичную скорлупу на красный поднос, на котором она подала кофе. Клади яичную скорлупу на блюдце. Когда Леонтина Фэншоу несла из кухни еще кофе, она увидела почту, которую почтальон подсунул в щель входной двери. Позолоченным ножом с рукояткой в форме бараньей головы она вскрыла адресованные ей письма.

Леонтина Фэншоу открыла банку американской консервированной кукурузы, поставила ее в холодильник и объяснила мне, как я должен приготовить эту кукурузу, чтобы съесть как гарнир к мясу. Но я не могу есть эту американскую консервированную кукурузу, – сказал я миссис Фэншоу, – потому что сейчас, когда я в Риме, в Каринтии мой восьмидесятипятилетний отец-крестьянин возит кукурузу с полей и я знаю, что он и мой брат на двух тракторах целыми днями будут ее возить, пока не наполнят бетонные силосохранилища и половину сенного сарая измельченной кукурузой. Я знаю, что не только раньше, когда мы были детьми, но и сейчас, во время укладки измельченной кукурузы в бетонное силосохранилище, кто-то должен с мешком кукурузы на голове ходить по силосу, вилами разрыхлять, а затем уплотнять кучи силоса, чтобы, с одной стороны, кукуруза легла плотно, без прослоек воздуха и не начала гнить, а с другой стороны, чтобы в бетонный бункер поместилось как можно больше. Раскинувшаяся крестом деревня дрожала, когда крестьяне с кукурузой, измельченной дробилкой еще в поле, ездили взад-вперед по улицам. Воздух наполнялся запахом свежеизмельченной кукурузы, и измельченные початки и листья кукурузы сыпались из щелей кузовов и устилали зеленым асфальт деревенской улицы. Я уже давно исчез в Риме, оставив своего восьмидесятипятилетнего отца с сорока головами скота, но не могу есть американскую консервированную кукурузу, меня от нее тошнит.

Много раз миссис Фэншоу говорила мне, что у нее в подвале есть велосипед, который я могу взять в любой момент, чтобы поехать на расположенную поблизости Виллу Глори. Пару дней спустя она сказала, что перетащила для меня велосипед из подвала в квартиру, и три-четыре раза спросила, не хотел бы я ездить на нем на Виллу Глори. «Я не хочу ездить по Риму на велосипеде!» – сказал я. «Хотя это дамский велосипед, ты можешь брать его, когда захочешь, если тебя это не смущает», – ответила Леонтина Фэншоу.

Войдя в кладовку для обуви, я увидел, что мои туфли, начищенные до блеска, стоят на развернутой итальянской газете. Я взял туфли, зашел в гостиную, где она, сидя в кресле, читала американский журнал «Time», и сказал: «Увидев свои начищенные туфли, я сразу же подумал о твоей матери, которая однажды, приехав к тебе в Америку, сказала: "Никогда не чисти своему мужу туфли!"» На что миссис Леонтина Фэншоу ответила: «Но ты же не мой муж!» Как-то раз, некоторое время спустя она сказала: «Извини, я не почистила твои туфли!» А еще пару дней спустя: «Убери туфли с ковра в гостиной!»

Она рассказала мне, что ей приснилось, будто я – ребенок и она достала для меня детскую кроватку. Другая женщина из американского посольства хотела закрыть ограждения кроватки простынями и полностью прикрыть меня, словно покойника. «Ему нужно место, – закричала миссис Фэншоу, – ему нужно место!»

«Раньше, – сказала она, – когда я только что приехала в Рим, уходя, я опускала все жалюзи на окнах и запирала их изнутри, чтобы никто не мог проникнуть в мою квартиру без взлома, но с тех пор как ты здесь, я оставляю жалюзи открытыми, чтобы в квартиру проникало больше света».

Леонтина Фэншоу сказала венскому судье во время заседания бракоразводного процесса, что не сможет присутствовать на следующем заседании суда, так как будет в Америке. Она призналась мне, что улетела из Рима в Америку специально, чтобы затянуть процесс. В Америке она провела некоторое время у своих друзей, посещая их стоящие неподалеку друг от друга в сосновом лесу, сдаваемые напрокат дачные домики. Из Америки она послала судье, ведшему в Вене ее бракоразводный процесс, открытку, где написала, что ее с мужем разлучит только и исключительно смерть, а не какой-нибудь судья. Момент, с которого она считала себя разведенной со своим американским мужем – когда он не поздоровался с ней в зале суда во время судебного процесса, – этот момент миссис Фэншоу называла Часом Ноль!

Вернувшись из посольства, она вошла в квартиру и сняла в прихожей верхнюю одежду. Я сидел в гостиной перед телевизором и глядел то на экран телевизора, то в итальянскую газету. Шел фильм со Стивом Мак-Куинном, [13]13
  Стив Мак-Куинн – настоящее имя Теренс Стивен (1930–1980) – американский киноактер, снимавшийся в таких фильмах, как «Великолепная семерка», «Буллит», «Мотылек», и др.


[Закрыть]который играл мстителя за своих убитых родителей и в тот момент, когда вошла миссис Фэншоу, он как раз поджигал родительский дом, загоревшийся ярким пламенем. Не поздоровавшись с Леонтиной Фэншоу, я сразу же крикнул ей: «Дом в Америке горит!» Быстрым шагом она вошла в гостиную и внимательно посмотрела на горящий на экране дом. Прошло несколько секунд, прежде чем с ее лица спало напряженное выражение. Прочитав в газете, что я пропустил фильм Райнера-Вернера Фасбиндера [14]14
  Райнер-Вернер Фасбиндер (1946–1982) – немецкий кинорежиссер, постановщик таких кинофильмов, как «Замужество Марии Браун» и «Лили Марлен».


[Закрыть] «Год тринадцати лун»в одном из римских киноклубов – в этом фильме он показывает жизнь и самоубийство франкфуртского трансвестита, – я почувствовал, что меня бросило в жар. Красный как рак, я с температурой тридцать восемь лег на диван и зло уставился на экран ее американского телевизора.

После полуночи миссис Фэншоу, раскрыв журнал «Time», улеглась в постель и стала подпиливать ногти. Я посидел немного на ее постели, выслушивая ее жалобы на рутинную работу в бюро, затем, выйдя из ее комнаты, я пошел в гостиную и выпил пива и вина. Когда я два часа спустя брел по длинному, как кишка, коридору в свою спальню, то услышал раздающийся из ее комнаты громкий ритмичный храп, так как она спала с открытой дверью. Во сне я видел мою мать в виде забрызганной кровью курицы, бьющейся на полу курятника и замертво упавшей в сточный желоб. Затем передо мной проплыл гроб с лежащей в нем женщиной с русским лицом в украинском национальном костюме, ее руки, сложенные на груди, были оплетены четками. Ее муж, крестьянин в каринтийском народном костюме, подошел к обитому фиолетовым гробу, коснулся ее рук и прошептал: «Она умерла! Она уже умерла!»

Приподняв крышку корзины для бумаг, я увидел, что Леонтина Фэншоу выбросила туда целую кучу засохших и еще зеленых листьев, сметенных ею с балкона, куда их занесло ветром и дождем с соседних деревьев. Закрывая кухонную балконную дверь, я увидел, что два листка застряли между балконной дверью и дверным проемом, вспомнил о моем младшем брате, которому я однажды прищемил дверью указательный палец. Так как у ребенка пальцы состояли из хрящей, он не закричал от боли. Я лишь почувствовал, что дверь идет с трудом, будто в щель попала щепка. Только зайдя на кухню, я увидел, что отец и мать гладят посиневший палец, который, как рассказывал отец, казалось, висел на одной только коже и сдавленной плоти, пока придавленное место снова не налилось кровью и палец не распух.

Застелив однажды свою широкую супружескую кровать свежим бельем, Леонтина Фэншоу, смеясь, показала мне на изображенных на нем Микки Маусов. Ей нравилось смотреть на героев комиксов также и на экране телевизора. Когда я смотрю телевизор, я всегда приглушаю цвет, но, включая телевизор, каждый раз вновь вижу на экране огненно-красные лица и руки. Прежде чем сунуть в стиральную машину мои брюки, она всякий раз вытаскивала из их карманов итальянские деньги. «Я не знаю, устойчивы ли итальянские деньги к действию воды», – сказала миссис Фэншоу. У меня не хватило духу ответить ей, что, по моему мнению, американским долларам наверняка не страшна никакая вода.

Однажды, когда я сидел за пишущей машинкой, миссис Фэншоу зашла в мой кабинет, неся свежесваренный кофе и чашку с молоком, и пока я, подняв крышку сахарницы, изукрашенной серебряной ложкой сыпал сахар себе в кофе, она сказала мне: «Эта серебряная ложка принадлежала американской мачехе моего мужа!»

Однажды, рассказала мне Леонтина Фэншоу, начальник накричал на нее. Она была так задета этим, что он спросил: «Почему вы не накричали на меня?» Когда шеф как-то раз вновь накричал на нее, Леонтина Фэншоу закричала на него в ответ. «Я не выношу, когда на меня кричат!» – закричал начальник. «А кто вам позволил на меня кричать?»

Пока я звонил художнику, который рассказал мне о том, что в венском Пратере, по слухам, повесился трансвестит, Леонтина Фэншоу, навострив уши, на цыпочках шла по коридору в ванную. В ванной она сняла свои контактные линзы и положила их в маленький пластмассовый резервуар с очищающей жидкостью, где они плавали из стороны в сторону, и сказала, что сегодня она нашла еще одну пластинку Шуберта, и добавила: «Сегодня ты сможешь послушать Forellienquintett!»

Я сидел в моем кабинете и стучал на печатной машинке. Не постучав – впрочем, я, возможно, и не слышал стука, – она зашла в кабинет, чтобы взять в стоящей в углу швейной машине иголку и нитку и пришить пуговицу к моей рубашке, и, пройдя мимо меня, выскользнула прочь. Через несколько минут, пришив пуговицу, она, опять не постучавшись, проскользнула в комнату и положила на место нитку и иголку, повесила рубашку на плечики и снова бесшумно вышла. Еще через четверть часа она постучала в дверь. Я продолжал стучать на машинке. Леонтина Фэншоу сунула голову в дверь и сообщила мне, что в ближайшие полчаса она будет мыть голову в ванной.

Миссис Леонтина Фэншоу охотилась за парой мотыльков, залетевших на свет в открытое окно. «Смерть тебе!» – воскликнула она, прихлопнув сложенной газетой «Республика» трепещущего мотылька. «Смерть?» – спросил я. «Не тебе!» – ответила Леонтина Фэншоу. Я вышел из гостиной, пару раз прошелся по своему кабинету, чтобы не видеть убийства мотылька, затем вернулся в гостиную. Прежде чем выйти из гостиной, я заметил, что она потеряла мотылька из виду. Хотя я и не выдал ей его укрытия, я все же не осмелился ей сказать, что мотылька надо оставить в покое. Я хорошо мог представить себе ее ответ, что-то похожее я уже слышал. «Я не желаю разводить паразитов в моей квартире». Леонтина Фэншоу не переносила также и цветочных лепестков на балконе. Вечерами, придя с работы домой, она брала веник и выметала их прочь. «Только вчера я убирала, а сегодня все это снова лежит здесь повсюду!»

Миссис Фэншоу рассказала мне, что недавно в австрийском культурном центре на празднике в связи с постановкой пьесы Гуго фон Гофмансталя «Любой» умер приглашенный на праздник пожилой римлянин. Большинство приглашенных подумали, что человек просто упал в обморок. Санитары спасательной службы вынесли мертвеца на белом врачебном халате из зала, где проходил праздник. Так как покойника вынесли настолько быстро, насколько это возможно, это происшествие не слишком обратило на себя внимание почти трехсот приглашенных. Пару дней спустя одна из итальянских газет написала, что во время представления «Любого» костлявая забрала австрийца. Жена покойного, тоже римлянка, пару дней спустя принесла свои извинения директору австрийского культурного центра за – как она выразилась – неприятный инцидент.

Вернувшись из Лидо ди Остия и войдя в свой кабинет, заметил, что две мои свежевыстиранные рубашки, мое нательное белье и мой пиджак впервые висят в шкафу. Всего за несколько дней до этого она небрежно бросала мою выстиранную одежду на спинку стула в моем кабинете. «Сегодня я иду в музей, – сказала мне миссис Фэншоу, – сегодня я не подам еду. Ты сможешь сам разогреть вчерашний гуляш. Чем чаще гуляш разогреваешь, тем лучше он становится. Надеюсь, моя забота не действует тебе на нервы! Что бы ты хотел из фруктов на выходные?» Я сморщил лоб и сложил руки над пишущей машинкой, что означало не что иное, как то, чтобы меня оставили в покое во время работы. Я хотел сказать, что мне все равно, какие фрукты будут дома на выходные, я сделал вид, что раздумываю, и сказал: «Виноград! Может быть, бананы?» Часто Леонтина Фэншоу цитировала своего мужа, который после первоначальных трудностей на новом месте постепенно стал осваиваться в Вене. «Вена начинает мне нравиться, – говорил он, – я начинаю чувствовать себя в Вене как дома!» Несколько дней спустя Леонтина Фэншоу сказала: «Я стала чувствовать себя в Риме как дома, Рим начинает мне нравиться!»

Я куда-то засунул мою записную книжку с изображениями высохших обряженных мертвых тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб капуцинов в Палермо. Сначала я перерыл весь свой кабинет и, не найдя ее там, энергично набросился на Леонтину Фэншоу: «Где моя записная книжка?» «У меня ее нет!» – тут же закричала она, воздев руки вверх. «Скажи мне, – тихо спросила меня миссис Леонтина Фэншоу, – записываешь ли ты в книжку свои личные дела?»

Когда я сидел за печатной машинкой, она поставила мне на письменный стол банановое молоко. «Я хочу, чтобы ты подкрепился, чтобы у тебя были силы, когда ты работаешь. Хотя когда ты пишешь, ты – несносен!» – сказала она. А ее подруга, Principessa azzurra, как-то раз сказала: «К. ак человек он несносен, но у него прекрасный язык!» как-то я засиделся за пишущей машинкой до темноты и вышел из кабинета совершенно не в себе, миссис Фэншоу спросила: «Доработался до звона в ушах?»

«Я не знаю, каково это было бы, если я снова вынуждена была бы жить в моей большой римской квартире одна, я уже так привыкла к тебе… Я живу так, будто каждый мой день – последний. Одна венецианская гадалка предсказала мне, что я не состарюсь, а, напротив, до самых своих последних дней останусь привлекательной… Приехав в Рим, я влюбилась в римских полицейских. Итальянцы изящны, у них узкие бедра, но римские полицейские дородны и сильны… Сейчас я буду на тебя ругаться, нет, я не буду на тебя ругаться, я просто хочу тебе что-то сказать. Всякий раз, когда ты принимаешь ванну, я об этом знаю, потому что ты никогда не складываешь после этого банное полотенце, а всегда вешаешь его на полотенцесушитель».

Она поставила цветы, принесенные гостями, в белую фарфоровую вазу в виде дамского сапога, которая стояла на шкафу. На кухне, рядом с большим старым холодильником стоял джутовый мешок с картошкой, на мешок были нанесены цвета итальянского флага и прямо по флагу шли маленькие отверстия, чтобы внутрь проникал воздух, и картошка не начала преждевременно гнить. Я перестал добавлять мед в молоко, увидев, что Леонтина Фэншоу хранит мед в прозрачной американской пластиковой игрушке в виде медвежонка Тедди, снимает с него цилиндр и достает мед из головы медведя. На ее автомобиле приклеен плакат: «Blood donors make better lovers». (Те, кто сдает кровь, – первоклассные любовники.)

«Берегись, живой ты отсюда не уйдешь! – кричала Леонтина Фэншоу жужжащей в квартире мухе и хлопала, пытаясь ее поймать ладонями. – Из Америки я привезла две мухобойки». Я стиснул зубы и сжал кулаки под столом, когда она ножницами стала поправлять фитиль горящей свечи.

Во время совместной трапезы под звуки пластинки с записью Римского-Корсакова, Шуберта или Шостаковича она распространялась о своем американском браке. Когда пластинка замолкала, а предложение обрывалось на полуслове, она тут же вставала, шла к проигрывателю и снова ставила пластинку, надеясь, что музыка заставит задержаться меня за столом и я дольше буду слушать рассказы о ее американско-австрийском браке. Но я вставал и сбегал либо в свой кабинет, либо в городские дебри. Не удержав меня с помощью музыки, Леонтина Фэншоу попробовала это сделать с помощью кофе. «Мы поели, – говорила она и решительно добавляла: – Ты хочешь еще кофе!» И она рассказывала мне, пока мы пили кофе, снова во всех подробностях о распаде своего брака и о распаде брака другой женщины.

В своем бюро Леонтина Фэншоу шепотом, словно это была служебная тайна, поведала мне, что жена министра пустила себе пулю в лоб и теперь лежит в коме. Переводя дыхание, она придвинулась поближе ко мне и зашептала: «Я полагаю, здесь замешана еще одна женщина, секретарша министра иностранных дел!» Я отказался идти с ней на праздник в американское посольство в Риме, куда ее пригласили и куда она хотела взять меня с собой в качестве сопровождающего лица. Она сделала стрижку и укладку у своего парикмахера на площади Испании и, надев свое красное платье, одна отправилась к американскому посольству.

Однажды, когда я в сумерках отдыхал в постели, с работы пришла миссис Фэншоу и зашла ко мне в спальню. «Тебе плохо? Я устала, я хочу немного поспать! Выключить свет?» «Нет, это напоминает мне ночь, оставь свет!» Я уставился в белый потолок и размышлял о том, как я мог бы свести счеты с жизнью. Была возможность покончить с собой театрально, забравшись на плечо каменного ангела на Мосту Ангелов, и прыгнуть с него в Тибр. Как я могу тебе помочь? Никак! Я наслаждаюсь этим состоянием полной опустошенности, отчаяния и безмолвия, раздавленности и жажды самоубийства. Это состояние никто у меня не отнимет. Оно уходит и снова возвращается. Когда я некоторое время спустя снова заговорил о том, как насильственно лишить себя жизни, возможно, на римской скотобойне, дав возможность машине содрать с меня кожу, Леонтина Фэншоу сказала: «Я больше не желаю этого слышать! Выброси из головы это самоубийство!»

Однажды, долго просидев за печатной машинкой, мне захотелось принять ванну. Я поинтересовался, как долго она будет принимать ванну перед сном. «Пять минут! Пустить тебе воду?» Когда четверть часа спустя я зашел в ванную комнату, ванна была наполовину заполнена светящейся зеленой водой с хвойным экстрактом. Судорожными движениями Леонтина Фэншоу показала мне, какое взять полотенце и какой щеткой вымыть ванну. Указывая на пол, она сказала: «Вылезая из ванны, можешь встать на этот коврик!»

Лежа в постели, я вздрогнул, поднял голову и увидел, как она щекочет длинным, накрашенным красным лаком ногтем указательного пальца мою левую ступню, будя меня к завтраку. Уже десятый час! Я хотел немедленно вскочить и заорать, что я ей не супруг и не желаю просыпаться подобным образом. Пока я глядел на нее, она произнесла: «Вставай, завтрак готов!» Войдя полчаса спустя в гостиную, я сначала покосился влево, на проигрыватель, чтобы посмотреть, какую музыкальную пьесу она поставила, и ничего не увидел; Леонтина Фэншоу, скрестив ноги, сидела на диване справа от меня. Она рассматривала меня, пока я читал надпись на пластинке, отошел на шаг назад и испугался. Она глядела на меня обиженно: «Я уже не могла больше ждать с завтраком!»

Однажды в полночь я поднял трубку телефона, стоящего в прихожей, звонила молодая женщина с ребенком, как и Леонтина Фэншоу, состоявшая в Риме на дипломатической службе и попавшая в сложную ситуацию. Леонтина Фэншоу сказала мне: «Я уже предупреждала тебя, что, когда я дома, я сама возьму трубку. Только представь, в полночь могут позвонить мои родственники! Что они могут подумать, узнав, что у меня в доме мужчина, в то время как я еще не развелась с мужем. Если ты поднимаешь трубку в мое отсутствие, мне все равно». Пока я снимал трубку телефона в прихожей, миссис Фэншоу подняла трубку второго аппарата в своей спальне. «Там еще чей-то голос, у тебя кто-то есть, возможно, мужчина?» – спросила у меня попавшая в сложную ситуацию молодая женщина и немедленно повесила трубку.

Подруга Леонтины Фэншоу утверждала, что я поправился на ее харчах. «А когда он растолстеет, мы его продадим!» – ответила ей Леонтина Фэншоу. Иногда я видел, как она в стальной каске едет на танке по улицам Рима. Берегись, не то она наедет на тебя, как американский танк на вьетнамский дот. Однажды она прочла мне индейское стихотворение, привезенное ею из Америки: «Великий Дух, дай мне силы критиковать моих ближних не раньше, чем я отойду на милю». Другой раз она подняла ладонь и воскликнула: «Смотри, у ладони две стороны, ты видишь одну, а я другую сторону!»

Как-то утром Леонтина Фэншоу постучала в дверь моей спальни. Я встал, быстро вынул беруши и открыл дверь. Вечером я забыл положить автобусный проездной билет в ее сумку в прихожей. Стоя в одних трусах, я протянул ей билет. Леонтина Фэншоу взяла билет и, словно балерина, сделала два шага назад, прежде чем повернуться и пойти по коридору к стеклянной двери гостиной. На стопку моего свежевыстиранного нательного белья она положила ароматный мешочек, набитый лавандой.

За обедом миссис Леонтина Фэншоу поставила на стол две бутылки тоника – одну перед моей тарелкой, другую перед своей. Я открыл свою бутылку и налил себе в стакан шипящей воды. Затем, в следующий раз, она снова поставила на стол две бутылки тоника, с той только разницей, что одну бутылку она открыла и налила из нее воду и в мой, и в свой стакан. Когда же мы выпили эту бутылку, она открыла вторую бутылку и проделала то же самое, повторяя ритуал.

В воскресенье, после пытки завтраком, сидя за чашкой кофе со взбитыми сливками, в которые она, не иначе, добавила какую-то американскую вкусовую добавку, и вновь слушая рассказы о ее супружестве, в то время как моя печатная машинка назойливо раскачивалась туда-сюда на висящей над нами люстре, она неожиданно, без какой-либо просьбы о том с моей стороны, предложила: «Налить тебе ванну?» Во время другого завтрака, слушая «Зимний путь»Франца Шуберта и одновременно думая о четырнадцатилетней невинной девочке, привезенной в Каринтию в телячьем вагоне, я не сдержал слез, и Леонтина Фэншоу стала утирать их бумажными столовыми салфетками. Не желаю, чтобы хоть одна тварь, не говоря уж о человеке, меня жалела. Мне не нужно ничье сочувствие, даже когда я время от времени прихожу на кладбище и, стиснув зубы, до крови разбиваю кулаки о надгробный камень.

«Принести подушку?» – спросила миссис Фэншоу, когда я растянулся на диване, довольно удобно пристроив голову на его жесткий подлокотник. К моему удивлению, она принесла мне подушку не из моей комнаты, но ту, что всегда предназначалась мужу. Я был возмущен, но не осмелился сказать, что с большей радостью прилег бы на свою собственную подушку. Для меня все-таки гораздо ближе, когда я лежу, уставившись в «ящик», на диване в гостиной, сходить за подушкой в мою спальню, чем – даже если я один в квартире – идти за ней в ее спальню и там взять подушку не с ее кровати, а с соседней, некогда кровати ее мужа, которую она, несмотря на то что уже несколько лет не живет с ним вместе, меняя в доме постельное белье, перестилает. «А когда я поеду в Вену, – сказала Леонтина Фэншоу, – я привезу тебе оттуда желтое постельное белье с бабочками, как тебе идея?»

Однажды она увязалась со мной на прогулку вдоль набережной Тибра, то отставая, так как я, идя, говорил, сильно размахивая руками, то снова цепляясь за мою руку. Мне хотелось поднять с асфальта влажный, пахнущий тленом каштановый лист и прилепить ей на лицо. Угрозой я ослабил ее хватку. «Я думал, не прыгнуть ли мне в Тибр!» – сказал я. «Тогда я проверю, смогу ли я на практике применить свои навыки спасения утопающих!» – ответила Леонтина Фэншоу. Идя дальше, я подумал о том, что если, не сообщив ей, на неделю уеду в Неаполь, оставив в ее квартире свои пожитки, кроме записной книжки с изображениями высохших обряженных мертвых тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб капуцинов в Палермо, то Леонтина Фэншоу страшно испугается. Она подумает, что я погиб, станет звонить в полицию, вместе со своими подругами – дипломатками из Германии, Голландии и Австрии – будет искать меня по всем придорожным римским канавам, устроит переполох во всех больницах, спрашивая о пострадавших иностранцах.

Один раз, когда я поздно пришел домой, она рассказала мне, что в три часа ночи трижды позвала меня, когда я, согнувшись в три погибели, сидел на кухне и пил пиво. Несколько минут спустя она в своей голубой американской пижаме с картинками, изображающими медвежат, открыла дверь на кухню и, просунув голову, сказала: «Ты слышал, как я тебя звала? Я только хотела убедиться, что это ты». Леонтина Фэншоу и днем частенько бегала по квартире в оранжевой шуршащей синтетической сорочке, поправляя бахрому на ковре в гостиной, после того как я, задев ее ногой, пошел дальше. «Сколько раз я тебе говорила, что ты должен перешагивать через бахрому, – сказала Леонтина Фэншоу, – у меня во всем порядок». Однажды утром дверь ванной была приоткрыта, и я увидел, как она, сидя в ванне, задрала вверх ногу и кремом удаляла с нее волосы. Я тотчас же развернулся и на цыпочках, чтобы не смущать ее, прошел в свой кабинет.

Ее длинные, иногда накрашенные красным лаком ногти загибались, словно когти птицы! Сжав кулаки и закрыв глаза, она закричала однажды: «Я стала так холодна, так холодна!» Я тотчас же увидел сосульки, висевшие на слове «холодна». Через пару часов Леонтина Фэншоу пришила мне пуговицу на рубашку, заштопала дырку и произнесла: «Смотри, все это я делаю для тебя!»

Уже лежа в постели с лицом, а прежде всего с бровями, блестящими от ночного крема, и подпиливая на сей раз розовые ногти, она сказала мне, сидящему на краю ее кровати: «Тебя невозможно оттолкнуть, ты настолько предан своему, если можно так сказать, предназначению, что попадаешься на удочку и делаешь то, что ты хочешь… Я никогда тебя не выставлю, ты можешь жить в моей квартире в Риме сколько захочешь!.. Ты знаешь, меня задело, когда ты позвонил отсюда своему брату в Австрию и попросил его приехать в горы к той русской и привезти ей цветы. А чтобы хоть пару цветков подарить мне, до этого ты до сих пор не додумался. Кто знает, не получу ли я однажды от тебя пинком под зад!»

Переглянувшись, мы с портье одновременно улыбнулись, когда она стала ругать маляров, выкрасивших прихожую квартиры не в светло-лиловый, как все остальные стены, а в бледно-желтый цвет. Уезжая лечить свой ишиас, она сказала: «Можешь брать всю еду, что есть в доме». Вернувшись, она жаловалась уборщице: «Он без спросу брал то и это!» Когда я приехал навестить ее, она сказала в прошедшем времени: «Я вижу, Рим пошел тебе на пользу!» И мне стало ясно, что она хочет от меня избавиться, и поскорее.

Когда я пишу в своем римском кабинете, балконная дверь открыта. На улице еще тепло, и сентябрьский ветерок врывается в комнату. Десять часов вечера. Вокруг летают насекомые. Я их не отгоняю. Насекомые стремятся на свет, а я в темноту. Эти летящие на лампу насекомые напоминают мне родительский дом. В полночь я сидел в постели и в свете настольной лампы читал про Родиона Раскольникова. Насекомые летели в открытое окно и садились мне на руки. «Все-таки кто-то живой прикасается к моей коже!» – думал я. Едва другие насекомые садились на горячую лампу, как их тонкие ножки съеживались, лишь коснувшись светящейся колбы, прилипали к ней или сразу же падали на простыню. Прежде чем заснуть, я клал Родиона Раскольникова на письменный стол и стряхивал насекомых с постели, чтобы не спать среди обугленных трупиков.

Я иду по улице Антонио Грамши до Ларго Бельградо к большому цветочному киоску, где под зонтикоподобными устройствами двое продавцов-мужчин постоянно подрезают стебли роз, гвоздик, лилий и хризантем. В шесть часов, когда темнеет и я заканчиваю писать, я всегда прохожу мимо этого освещенного киоска. Вокруг темнота. Освещенные бутоны тянутся ко мне, розовые венки виснут на шее и один из них душит меня, и я изо всех сил рву траурный венок, пока на асфальт вокруг меня не начинают сыпаться цветки, бутоны и листья.