Текст книги "Секретная почта"
Автор книги: Йонас Довидайтис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Клюв, жирный зоб, широкая лапка с ноготками, помятые перья хвоста… Это было прекрасное произведение с натуры. И как все удавалось ему, легко, почти молниеносно. Холодная, мертвая глина превратилась в птицу – положи ее на ладонь, подними, крикни «лети!», и, наверное, она взмахнула бы крыльями… Не удивительно ли?
Я подошел ближе, мальчуган увидел меня. Он испугался, быстро смял своего селезня в бесформенный комок, убежал и спрятался за каменным хлевом.
Все это я видел будто во сне. Мне было горько, что уточка, так славно вылепленная, вдруг превратилась в ком коричневой глины. Я стоял ошеломленный. Ни родители, ни сам Джюгас ведь не подозревают, какой талант обитает в этой покосившейся лачуге!..
Через несколько дней мать привела мальчика в школу. Я заметил у женщины синяк под глазом. Но она казалась гордой и почти веселой. Джюгас стеснялся, и от него трудно было вырвать хоть слово. Однако в классе мальчик с любопытством оглядывался, наморщив лоб, рассматривал картины на стенах.
– Джюгас будет большим мастером! – сказал я матери, глядя на ее подбитый глаз. – Научится грамоте и поедет в художественную школу. У сына вырастут большие крылья, он высоко взлетит.
– А средства? Мы бедные… – возразила мать.
– Теперь другие времена. Не надо родиться в золотой люльке. Нужно только иметь золотые руки.
Джюгас скоро освоился в нашей школе. Среди первоклассников он был выше всех, и ребята прозвали его «отцом». Я не ошибся, когда пророчил ему будущее великого мастера. Удивительная память была у Джюгаса – один раз прочитав страницу, он мог спустя несколько дней повторить все точно, строчка в строчку. Но пальцы его, пальцы врожденного скульптора, были еще удивительнее. Он лепил белок и головы товарищей, иногда очень смешные, в особенности тех, которые наделяли его тумаками. Мстил он своеобразно. Своими произведениями высмеивал тех, кого не любил.
Каригайла очень интересовался Джюгасом. Нередко разговаривал с пареньком. Частенько навещал лачугу на берегу Лидекупис. Зоркий глаз председателя следил, чтоб Живодер не растоптал молодой талант. А этот дармоед где-то шлялся. За убитых серн он некоторое время копал торф. Потом его видели в обществе придурковатой знахарки, которая лечила наивных старушек «чудотворными травами». Но и у нее он пробыл недолго. Люди поговаривали, что он, видать, по старой привычке, поднял свой тяжелый кулак, а та каким-то едким варевом обожгла ему щеку. И опять он ходил одинокий, словно привидение, с обезображенным лицом.
Наступил последний день школьного года. Джюгас окончил первым и так и светился радостью. Окружающий мир казался ему полным открытий, мечтаний и надежд. Не надо терять времени! Я даже подумал, что за лето Джюгас многое перечитает и осенью перескочит через класс. Ведь это для него совсем не трудно!
И вот все собираемся в классе. Мне на стол ставят букеты. Каригайла расхаживает в праздничном пиджаке, к которому приколота партизанская медаль. Он сияет словно весеннее солнышко и таинственно озирается. А Джюгаса нет.
Но вот заходит мой лучший ученик. Он что-то несет в бумаге. Кладет мне на стол. Семиногий конь! Тот самый, который передо мною и сегодня.
Я осмотрел скульптуру и ничего не понял. Страшный взгляд, змеиная шея, пять разящих копыт, тупая звериная сила.
– Что же ты, Джюгас, вылепил? Как назвать это животное?
– Фашист!.. – ответил мальчик.
Голубые глаза Джюгаса сверкали. Засмеялся и Каригайла, довольный, что удалось удивить старого учителя.
Принес я к себе подарок и долго рассматривал коня-чудовище, а оно своим дьявольским глазом смотрело на меня.
Как лаконично, сильно, художественно выражено кровавое поветрие, принесшее миллионам страдания, скорбь и смерть.
Может, такой же фашист, охваченный кровавой жадностью, уложил в могилу отца Джюгаса?.. А сотни и тысячи невинных людей, не вернувшихся в свое семейное гнездо?
Таков наш век. Век больших и решающих схваток. Этого не скрыть даже от наших детей. Они также участники и свидетели…
Так философствовал я, скромный деревенский учитель, глядя на произведение Джюгаса.
В середине лета я уехал в санаторий в Друскининкай лечить ревматизм. Покинул резвого веселого Джюгаса. Оставил ему стопку книг.
– Когда надоест играть – читай. А что ты мне вылепишь?
Голубые глаза мальчика были серьезны. В них отражалось синее небо. Джюгас следил за полетом ласточек. Птицы поднялись высоко, блестя крылышками.
– Есть ли, учитель, птица, которая достигнет самой высочайшей синевы?
– Есть.
– Как она называется?
– Человек, – и я пальцем указал на него самого.
– Я?.. – по-детски удивился Джюгас.
– Да, ты.
Он проводил меня до большака. Идти с Джюгасом было хорошо, весело. Мне, старому холостяку, казалось, что у меня – славный сын!
Вернувшись после отпуска, я сразу же спросил Каригайлу:
– А наш Джюгас? Каких необыкновенных птиц и зверей он тут вылепил?
Печаль лежала на лице друга. Он опустил голову. Молчал. Долго, долго молчал.
…Это случилось в середине лета, когда земля очень зеленая и пахучая, небо синее и высокое, птицы поют самые красивые песни, а сердца людей полны тихой радости. Джюгас собирался удить и ловил кузнечиков. У подножия холма в калужнице он нашел авторучку. Это была удивительная находка! Синяя, с металлической блестящей головкой. Авторучка – мечта всех деревенских учеников. С какой завистью Джюгас посматривал на мою старенькую «литуанику», купленную еще до войны…
Удивительно ли, что мальчик весело поднял находку? А как же ее не повертеть в руках!
Джюгас отвинтил блестящую головку ручки. Горящими от любопытства глазами хотел увидеть чудесное перо.
И увидел… Между пальцами блеснул огонь. Опаляющая струя ударила в глаза. Гитлеровская мина-сюрприз терпеливо ожидала своей жертвы. Мой бедняжка Джюгас набрел на след фашиста. И на зеленый ковер из слепых, выжженных впадин покатились кровавые слезы… Ни птиц, ни рек, ни облаков эти глаза больше не увидят.
Погиб великий скульптор. Остался маленький, бедный слепой мальчик. Остался обездоленный человек.
…В комнате тишина. Сумерки. Я смотрю на семиногого исступленного зверя. Не замечаю, как моя рука сама поднимается, тянется к скульптуре Джюгаса. Я давлю пальцами длинную змеиную шею чудовища.
Ты никогда не возродишься. Нет!.. Если бы ты был жив – я бы сам тебя уничтожил.
Не скрываю своей ненависти. Она свята и справедлива.
БЕСПОКОЙНОЕ МОРЕ
Человеческая память – всепоглощающая пучина. Сколько исчезает в ней событий и лиц, дружеских бесед и ссор…
Но и эта безмолвная пучина иногда говорит, когда ее взволнует какая-нибудь встреча, пожелтевшее письмо, порыв ветра.
Рыбаку Робертасу Дьевинису не давал покоя его неуемный нрав, за который пятидесятилетнего рыбака прозвали старым бесом. Никому не удавалось так «отделывать» рыбачьи суда, как Робертасу. Иной раз, по словам его однолетков – боронильщиков моря, он прямо-таки играл и своей и чужой жизнью. Такой уж был Робертас Дьевинис – закаленный морем рыбак.
Разговориться с Робертасом по душам было трудно. О прошлом он не заикался. А о настоящем, бывало, буркнет:
– Чего тебе сказать? Нынче рыба не идет, море неспокойное, сердитое.
– Почему?
– Полнехонькие тралы выгребали самок – в них весу больше. Зато председатель премию огреб. Море и мстит.
Вот и весь разговор.
Правда, другие рассказывали, как Дьевинис дважды тонул. В первый раз, когда рыбаков мотал шквал на море. После шквала они упали на палубе и уснули. Лодка ночью тихо дрейфовала без огней – волны сорвали фонари с мачты. Не было в те времена ракет, не соблюдали строго вахту. Мимо шел из Риги шведский «купец» с транспортом лошадей. А что такое одинокая лодчонка в ночном море? Скорлупка… Стукнул ее носом торговый корабль и пошел своей дорогой. И только один Дьевинис успел ухватиться за оторвавшуюся дубовую доску, влез на нее да так и плавал без малейшей надежды, взывая к бескрайней тьме, печальным звездам, жадной пучине.
Видно, сильно звучало в его голосе желание жить. Услышали Дьевиниса на случайно подвернувшейся лодке латышских рыбаков. Отыскали они доску с человеком. И потом еще рыскали взад и вперед, но обнаружили только три спасательных пояса. Какой же рыбак наденет пробковый жилет, укладываясь спать хотя бы и на мокрой палубе?
А в другой раз хлебнул Дьевинис морской соли, когда катер перевернуло по дороге к пристани. Тогда Дьевинис ухватился за цепь и обмотал ее вокруг себя. Волны швыряли лодку то к берегу, то к морю, терли цепь о киль. Рыбак, захлестываемый водяными горами, плавал – хоть не в лодке, так за лодкой.
С нечеловеческими усилиями Дьевинис добрался-таки до берега, стремясь ощутить под ногами твердую почву, надышаться ее запахом и снова вернуться в море… А как доберется он в следующий раз?
В последнее время Дьевинис плавал звеньевым, распоряжался артельным катером и двумя подручными. И прославился тем, что ни одна лодка не переживет его. Море было скупым, но к середине лета Дьевинис наловил столько, сколько ему полагалось за весь год.
И вот пронеслась недобрая весть: Дьевинис опять угробил лодку. Ее сначала ободрали весенние льды. А теперь доконала мель у ворот гавани. Волны шумно накидывались на эту отмель, с которой не могла справиться землечерпалка. Суда стонали, в днищах появлялись щели, насосы изнемогали от напряжения. А парень из портовой службы надзора многозначительно ухмылялся. Подобные записи в его книгах звучали смертным приговором отслужившим свой век катерам. Не увидят они больше синего моря! Судовой реестр не выпустит их за ворота гавани.
Особенно неистовствовал Дьевинис:
– Опять закавычка? А куда дуб девался? Бабье корыто крепче соснового катера! Бывало, в Ниде мастер сделает суденышко – так на двадцать лет. А теперь… Бумажки, акты, контролеры… Рыбе скормить весь этот реестр с его придирками!
Так в артели возник большой и путаный спор. И спор этот окончился очень неожиданно – открылась страничка прошлого Дьевиниса, о которой он молчал.
Председатель артели Жиба не на шутку сцепился с рыбаками.
– Где новые катера? – шумели задние ряды на общем собрании. – Только за подсобное хозяйство болеешь! Настроил парников, коровников, всяких душей для свинок, сам машину завел… Миллионы сквозь пальцы ушли, а лодки – дыра на дыре!
Чтобы рыбаки вконец не заклевали его своими попреками, председатель заказал на Неманской судоверфи несколько катеров. Но кого назначить на эти лодки, кого за ними послать?
Катера делали долго, а ропот среди рыбаков все нарастал. Море, рыба, море, рыба… Упорствовал и председатель: а почему бы тем рыбакам, что посвободнее, особенно старикам, не прополоть артельные огороды, почему не поработать на стройке складских помещений? На берегу работы хоть отбавляй, а они – всё про улов да про сети.
И председателю казалось: самый первый строптивец – Дьевинис. Жиба злился. Эх, посадить бы на мель этих горлопанов, чтобы знали – и на них есть управа!
Но людей, которые днюют и ночуют под открытым небом, не запугаешь дождичком. Как ни крутил Жиба, а на один из новых катеров пришлось назначить Робертаса Дьевиниса.
С болью в сердце выписывал председатель командировки на верфь не тем, кому хотелось бы.
Жиба сидел в конторе, как всегда при галстуке, в рубашке с накрахмаленным воротничком и в велюровой шляпе с ворсом, которую и снимал-то, верно, только когда спать ложился.
Он критически оглядел сгрудившихся вокруг стола рыбаков в мятых брезентовых куртках, с масляными пятнами на рукавах.
Жиба любил пофилософствовать и славился ловко подвешенным языком, с которого так и сыпались всякие посулы, – ведь это ему ни копейки не стоило:
– Побрейтесь, почиститесь. Тут у нас – глушь, деревня, ветер, море. На полсотни лет отстали. Культуры не хватает. А едете в большой город. Но не горюйте. Я с вами поеду на верфь. Помогу, где потребуется. Вы только оденьтесь поаккуратнее. А где разговаривать – это уж мне… Выручу вас! Ведь такая поездочка! Прямо праздник.
Праздник праздником, а дело делом. Рыбаки не нищие – выфрантились по-воскресному. Но забрали с собой и рабочую одежду, кожушки. Ведь на катерах возвращаться по Неману, потом – по заливу до Клайпеды, а оттуда уже морем до родной гавани. Вода и ветер не любят белых воротничков.
Погрузили на машины горючее для катеров, уложили запасные якоря, канаты, бортовые фонари. Уселись рыбаки и председатель.
Автомашина летела по обсаженному березами шоссе. Дьевинис, посасывая крепчайшую сигарету, смотрел на непривычный мир. Он не бывал на берегах Немана, знал только приморские пески и сырые леса, мачты в гавани. И теперь с любопытством оглядывал зеленые холмы, белые школьные здания, железобетонные мосты, широкие поля, большие стада, комбайны, проплывавшие по золотым озерам ржи. И когда останавливались перекусить где-нибудь в рощице, то Дьевинис прислушивался к никогда не смолкавшему птичьему гомону. Шевелились крепкие скулы старика, улыбались губы – может, он втихомолку подтягивал веселому щебетанью.
Рыбаки подъехали к судостроительным мастерским, расположенным на самом берегу. Громко визжала пила. Словно сговорившись, рыбаки вскочили в машине и на ходу принялись осматривать стапели, суда. Они убедились, что киль новых катеров, как и требовалось по договору, – из дуба, а сосна пошла только для палубы и будки машиниста.
Жиба, охваченный начальническим рвением, не умолкал ни на минуту:
– Не расходитесь, не разбегайтесь. Я – к директору. Будьте спокойны… Я тут… Я с вами…
И хотя они нисколько не беспокоились и даже чуть посмеивались над его суетней, Жиба наставлял не хуже няньки в детском садике. Потом, схватив портфель, побежал в контору.
– Горяч наш старшой, – пренебрежительно обронил Дьевинис, – а посмотрел бы ты на его лужок…
В глазах старого рыбака запрыгали чертики.
Двухэтажный дом, где жил председатель, окружал немалый участок. Теперь там заборы поломаны, кустятся сероватые сорняки, а подчас, восторженно хрюкая, забегают и поросята.
…Вскоре вновь появился Жиба – взволнованный, растерянный. Только во дворе он надел свою ворсистую шляпу.
– Чуть-чуть подождите… – таинственно пробормотал он. – Приехало большое начальство. И иностранцы… Но я уж перезнакомился. Вы только не мешайтесь. Отойдите в сторонку, обождите.
– Не американские ли туристы? – спросил какой-то рыбак. – Я в газетах читал, группа приехала. Так ведь это литовцы, хоть и обамериканившиеся. И жены моей дядя…
– Чистокровнейшие иностранцы! Из Центральной Европы, – с важностью перебил его Жиба. – Я им руку пожал, поговорили. Они кой-чего привезли. По пятьдесят лошадиных сил. Обещали мне показать. Понравится – закажу.
Ого! Рыбаки одобрительно закивали. Мощный мотор для катера – старая мечта.
– Ну, ребята, только чур – не лезьте куда не надо. В сторонке обождите.
Растворилась дверь. Жиба замолчал и проворно повернулся, будто сержант в казарме. Из конторы вышла группа незнакомых людей. Кто тут иностранец, трудно было определить: все как на подбор – осанистые, хорошо одетые, с портфелями, в шляпах. Доносились немецкие слова. Но вперемежку с литовской речью.
Жиба старался примкнуть к ним.
Они шли мимо рыбаков. Вдруг один из них – высокий, плечистый, с очень седыми висками, но свежим, румяным лицом – остановился и посмотрел на рыбаков.
– Фишер Роберт? Рыбак Роберт?.. – с изумлением воскликнул он, вглядываясь в Дьевиниса. – Мейн готт!
– Яволь… – смущенно отозвался Дьевинис. – Он самый. И вас узнал…
Иностранец с протянутой рукой бросился к рыбаку, принялся горячо здороваться с ним и так сыпал радостными словами, что сначала никто ничего не мог разобрать. Инженер из ГДР, доставивший новые моторы, и рыбак Дьевинис, приехавший за катером, обнимались, изумленно глядели друг на друга, крепко трясли друг другу руки, хлопали по плечам, по бокам, громко хохотали.
Появился переводчик, нашелся и фотограф. Рыбаку Дьевинису жали руку представители министерства из Вильнюса.
– Не отпустим вас ни сегодня, ни завтра. Теперь у нас два гостя… – твердили они.
Всеми забытый, Жиба плелся в самом хвосте. Из-под его велюровой шляпы градом катился пот. Но вскоре председатель очухался, снова начал пробираться вперед и всякому, кто только соглашался слушать, объяснял, что Дьевинис, мол, один из лучших рыбаков у него, Жибы, а он, Жиба, председатель артели, душа коллектива, отец родной рыбакам.
Робертас и немец познакомились во время войны. Рыбаков с литовского прибрежья выселяли из их гаваней и загнали в Лиепайский порт. Промысловый регламент был неумолим, как и прочие приказы оккупантов. Горючего – нигде ни за какие деньги, только у рыболовного «лейтера» в обмен на пойманную рыбу. Что делать рыбаку? Либо с голоду подыхать, либо плыть в усеянную минами Балтику. Никогда еще жизнь рыбака не ценилась так дешево в переводе на килограммы вонючего газолина. Да и с этими килограммами сколько возни, – пока нацедят тебе жестянку в вечно пустом пакгаузе!
Рыбаки, и в том числе Робертас Дьевинис, стали хитрить. Приписывали в рапортички вымышленные морские мили, а плавали куда ближе. Они знали, что у мыса Пап рыбы видимо-невидимо, хотя в зеленоватой воде предательски затаились рогатые мины.
«Лейтер» требовал угрей, которых развелось великое множество, и притом невероятно жирных: много тысяч людей с кораблей, транспортов исчезали тогда в морской пучине.
Но стоит ли рисковать головой, чтобы у лейтеров и фюреров морды лоснились от свежих угорьков? И рыбаки привозили добычу в обрез, только для расчета за горючее. А сами питались и семьи кормили с тайной продажи «сэкономленного» газолина, который был в одной цене с водкой.
Рыболовный «лейтер» приперся в Лиепаю с Северного моря, но собирался тут осесть на целые столетия. Он почуял что-то недоброе, поднял бучу из-за горючего и пригрозил угнать рыбаков на угольные шахты.
Робертас Дьевинис доказывал, что судовой мотор совсем сработался и жрет горючее вовсе не по нормам, предписываемым герром лейтером, дизеля на ладан дышат, нет запасных частей, и всякий раз, выходя в море, рыбаки крестятся, не зная, увидят ли вновь свой берег…
Начальник рыбного промысла не верил ни одному слову туземцев. Проверять судовые моторы он привел унтер-офицера с верфи для ремонта подводных лодок.
Так в первый раз столкнулся Дьевинис с высоким, светловолосым немцем Рихардом Грейфером.
– Шнапс, эйер… Водка, яйца… – шептал будто невзначай Дьевинис, пока унтер-офицер проверял судовые дизеля. – Будет и гусятина…
Унтер-офицер сердито выругался и отказался от подарка рыбаков. У тех поджилки тряслись, им уже мерещились бездонные шахты. Кое-кто собрался даже бежать из Лиепаи, бросив свои суда.
После проверки унтер-офицер заявил лейтеру:
– Они говорят правду.
Рыбаки помнят добро. Немного спустя они встретили на улице унтер-офицера, заговорили. Мало-помалу знакомство завязалось. Как-то раз сошлись за бутылкой. Рихард Грейфер не гнушался дружбой простых людей.
А однажды ночью он явился к Робертасу Дьевинису в каких-то лохмотьях, похожих на рыбацкую одежду, и попросил:
– Увезите меня из города!
Два дня и две ночи скрывался Грейфер в рыбачьем бараке, с маузером в руках, выжидая, пока все уладится в гавани.
Они вышли в море в темный осенний вечер. Грейфера поставили третьим на катере. Когда проезжали мимо портовой стражи, он топил в каюте печь.
В тот раз Робертас Дьевинис не отходил от руля семь часов и заплыл так далеко, как никогда до сих пор. Давно скрылся берег со своими башнями. На заре показался незнакомый катер. Пять раз мигнул электрическим глазом, как и предупреждал Дьевиниса беглец. Перелезая на катер, сказал Дьевинису:
– Много горя причинили миру и людям немцы. Но не все они из одного теста. До свиданья – когда не будет ни войны, ни проклятий!
Чуть не двадцать лет назад…
– Это – твердый антифашист, – показал немец на Дьевиниса. – Ты, Робертас, кажется, еще троих или четверых наших вывез?
А похвалы для Дьевиниса – что нож острый. Он не знает, куда и деться, топчется на месте, швыряет недокуренную сигарету, долго тушит ее каблуком, а потом закуривает другую. От волнения у него даже пальцы дрожат.
– Мы люди простые, как все… – говорит Дьевинис по-литовски, будто берлинский житель обязан понимать родную речь рыбака.
Рихард Грейфер и Робертас Дьевинис разговаривают и разговаривают, мешая немецкие и литовские слова. И неплохо понимают друг друга. В человеческой памяти не все тонет бесследно.
ЧУДОВИЩЕ
Нигде в мире не найти вам такой дружной семерки, как мы. Суеверные утверждают, что семь, девять и тринадцать – чертовы числа, приносящие несчастье. Мы лишь смеемся в ответ на эти глупые бредни. Там, где проходит наша семерка, – земля радуется, небо кланяется, а волны озер манят к себе.
Рождение нашей семерки было встречено свистком милиционера, а последний наш поход кончился триумфом – сражением с чудовищем.
Кто же мы такие? Сигитас – широкоплечий, краснощекий верзила с черными как смоль бакенбардами – штамповщик завода пластмассовых изделий. За свои золотые руки он часто премируется и поэтому недавно стал обладателем импортного мотороллера, на котором ныне чувствует себя чемпионом по скоростным пробегам.
Я – неизменный спутник его головокружительных гонок, постоянный свидетель того, как регулировщики угрожают Сигитасу так прищемить ему хвост за недозволенно быструю езду, что он до конца дней своих не захочет улыбаться.
Сигитас любитель самых острых, волнующих ощущений. Может быть, поэтому он первый проведал о группе любителей парашютного спорта и немедленно туда записался, уговорив и меня. Мы решили прыгать с парашютом, что вскоре и осуществили. И шелковый купол парашюта стал таким же привычным Сигитасу, как стальной кулак его пресса.
Сигитасу нравилась девушка, рентгенолог Ниёле. Видно, пришлась она ему по душе потому, что уверенно водила мотороллер и не боялась дальних странствий. Ниёле была неразлучна с Гедре, студенткой консерватории, задумчивой девушкой, любившей вечерние прогулки под моросящим дождиком. Она писала весьма рассудительные письма своей маме, в которых осуждала сверстниц, красящих губы, хотя сама взбивала свои волосы в пышный пучок.
Гедре была слегка неравнодушна к будущему художнику Зигмасу, примкнувшему к нам. Он представился студентом пятого курса, а на самом деле был лишь на втором. Когда все выяснилось, ребята принялись издеваться, уши Зигмаса пылали, а Гедре обозвала его «трусливой куропаткой». Но вообще-то он был парнем сносным, волосы не отпускал, как многие художники, галантно танцевал и охотно помещал свои карикатуры в нашей сатирической стенгазете. Рисунки Зигмаса принесли ему славу и утвердили в нашем содружестве.
Из отряда любителей парашютного спорта присоединились к нам Милда и Лауринас. Будущий педагог, длиннокосая, высокая Милда была страстной любительницей парусных гонок.
Лауринас – чертежник из конструкторского бюро. Совершив несколько прыжков с парашютом, он стал покупать книжки о водолазах. Из карманов его пальто и пиджака неизменно торчали всевозможные пособия о подводном спорте, книги об охотниках за жемчугом и романы о несметных сокровищах потонувших кораблей.
Он первый заявил:
– Мы поднялись в голубые просторы воздушного океана, а теперь нам надо нырнуть в темное подводное царство…
Так сагитировал он нас на необычное мероприятие. Решено было приобрести аппараты, дающие возможность дышать и двигаться под водой. Мы откладывали свои сбережения в общую кассу (Зигмас был освобожден от взносов, так как жил на стипендию). После долгого ожидания мы в страшной толчее и давке, как следует поработав локтями, купили в магазине спорттоваров два акваланга.
Лауринас, как щука, первым нырнул на дно реки, только серебристые пузырьки забулькали. Вскоре он стал заправским исследователем глубин и барахтался на дне водоемов, как на лужайке.
Заглянули и мы в неведомое царство, удивило оно нас и обрадовало… Откровенно признаюсь: мы открыли новый мир, который был доступен не каждому.
После этого мы не пропускали ни одного выходного дня, чтобы не понырять, не опуститься на дно, полное загадочных и трепетных теней.
Куда только не забиралась наша дружная семерка! У Лауринаса, оказывается, тоже был старый мотоцикл с прицепом, который перед каждым крутым подъемом надрывно кряхтел и кашлял, – ну точь-в-точь как чахоточный. Как часто видели мы Лауринаса, ремонтирующего в пути свою допотопную таратайку! Он на чем свет бранился и грозился когда-нибудь облить свою машину бензином и поджечь. Вблизи обычно сидел Зигмас и рисовал, а Милда, по локти выпачкавшись смазочным маслом, добросовестно помогала Лауринасу оперировать заболевший мотоцикл.
И все же, несмотря на аварию, мы обычно добирались до какого-нибудь озера, окруженного неведомым лесом. Разводили костер, пекли картошку, варили уху, жарили грибы. По вечерам любовались луной, глазели на тлеющие угли костра, в то время как Гедре в одиночестве бродила по берегу уснувшего озера, пела песню о таинственных водах, далеких звездах и серебристом лунном свете. Пела Гедре тихо, и песня ее волновала, как вздох теплой летней ночи…
Чудесны были эти вечера под бескрайним звездным покровом, когда рядом ласково потрескивает костер, когда чувствуешь вблизи верного друга, который, как и ты, стремится проложить путь в неизвестность…
Мы никогда не ездили по пройденным уже дорогам. Всякий раз наша семерка отправлялась в незнакомую местность, всегда видела что-то новое, узнавая, как хорошела наша родная земля, какие сказочные дары приносит она нам и нашим друзьям.
В тот раз мы долго мчались по извилистым дорогам Аукштайтии, то взбираясь на холмы, то опускаясь в цветущие долины, то проезжая мимо старых дремучих лесов, деревья в которых походили на столетних старушек. Привал мы устроили у большого озера, очертаниями своих берегов напоминавшего месяц, обрамленный высокими соснами. Радовались тому, что ночь рассыплет свои звезды в воде, а наша веселая песня взлетит в бесконечную высь.
Но вдруг разразилась гроза. Небо раскалывали ослепительные молнии, а ураганный ветер гнул деревья к земле. Озеро избороздили гневные волны, будто крылья, на которых оно хотело бы улететь вслед за ветром. Только мы никуда не торопились. Спрятавшись под брезентом палатки, мы слышали, что проливной дождь хлещет ее словно свинцовым хлыстом. Брезент гудел, как морской парус, по нему то и дело барабанили сорванные ветром шишки…
К утру буря утихла, и вскоре все вокруг залило ярким солнечным светом. Казалось, земля расцвела самоцветами, сверкавшими и переливающимися в тысячах росинок. Берег озера превратился в чудесную шкатулку со сказочными сокровищами.
Девушки побежали собирать грибы. Художник стал разводить костер. Милда чистила только что пойманную щуку, а Сигитас продолжал удить, Лауринас, что-то насвистывая, то и дело поглядывал на легкую рябь, которая даже в это ясное утро хмуро бороздила озеро. Он был занят починкой одного из редукторов акваланга.
Приведя его в порядок, он надел акваланг и нырнул в воду. Больше семи минут не появлялся наш друг, а потом выплыл далеко-далеко от берега. Лежа на спине, Лауринас разбрызгивал ногами воду и что-то напевал.
Вскоре к нему присоединился и Сигитас. Они резвились в воде, как дельфины. Подбрасывая в костер хворост, я слышал как они громко переговаривались:
– Брр… Какая холодная вода…
– Чувствуешь, как засасывает?..
– А какая темная!
– Постой, кажется, меня сом по лбу хвостом хлопнул…
Вдруг на берегу появилась запыхавшаяся Гедре. Она сорвала с головы платок, помахала им и звонко крикнула:
– Сигитас, Лауринас! Вернитесь… Сейчас же вернитесь! – В голосе ее звучала тревога.
Не успели парни выбраться на берег, как из кустов с шумом вылезла Ниёле в сопровождении седого как лунь, сгорбленного старичка.
– С ума вы сошли! – прохрипел он дребезжащим голосом. Воспаленные, дряблые веки его дрожали, в поблекших глазах застыл страх. – Знаете ли, куда голову суете?.. В самую пасть дракону, подводному змею… Как цапнет вас, косточек не останется, мать родная оплакать не сможет… Бывали и у нас такие храбрецы, да только за свою глупость кровью расплачивались.
Мы вмиг окружили его, не понимая, о чем он бормочет и что пророчит. Больше всех горячилась Гедре, она поддакивала ему и вместе с ним уверяла: да, в озере обитает страшное чудовище, которое легко может откусить ногу или руку. Ниёле вспомнила даже, как однажды читала в газете, что в каком-то озере в Англии обитает допотопный змей. Кто знает, может, и тут то же самое. С тревогой поглядывала она на Сигитаса, а тот лишь плечами пожимал да посмеивался над ее фантастическими догадками.
– В каком веке, спрашивается, мы живем? – говорил он. – Я убежден, что последний дракон умер, когда мы перешли из первого класса во второй…
Лауринас оказался более сдержанным. Он утверждал, что озеро в самом деле очень глубокое и вода в нем холодная. Следует быть осторожным…
А старик, присев на пень, твердил свое. Неужели, мол, прошлой ночью чудовище не вылезало на берег? Это оно, встав на задние лапы, опираясь о хвост, ломало и крошило верхушки сосен… В ту пору тоже деревья были как серпом скошены… Спрашиваете – когда? Очень давно: может, пятнадцать, а то и двадцать лет тому назад. Гляньте на ту сторону. Видите пополам расколотый дуб? Это его работа. За одну ночь вершину такого дерева, как полевую метлицу, снесло.
Зигмас скептически улыбнулся, пожал плечами и насмешливо пробормотал:
– Ну, знаете… Ну, знаете… – И, склонившись ко мне, прошептал: – Старикашка от старости рехнулся немного… С виду ему каких-нибудь девяносто… Для такого молния – светопреставление…
Так началось это необычное утро. Мы, конечно, не верили в существование подводного змея, однако ощутили беспокойство. Озеро, по своим очертаниям похожее на ущербный месяц, показалось нам каким-то зловещим. В самом деле, почему в нем такая темная вода? И что таят в себе его глубины? О чем могут они рассказать?
Я увидел, как Сигитас внимательно глядел на воду, а его широкая грудь, отполированная солнечными лучами под бронзу, беспокойно вздымалась. Он то и дело облизывал губы, будто ему хотелось пить.
Старичок сообразил, что мы не оценили его предупреждения. Обидевшись, он с трудом приподнялся и пробормотал:
– Как себе знаете, а я за вас помолюсь. Все едино кому-нибудь живым не вернуться… Спросите хотя бы у Руджёкаса. Парень тоже нырял как рыба, а полбока в озере оставил… На всю жизнь калека. Да что говорить, вы сами можете взглянуть на след дьявольских зубов, Руджёкас сейчас к воде ни на шаг!
– Давайте разыщем этого Руджёкаса! – воскликнула Милда. – Эй вы, мужчины, беспокойные души, пошли прочь!.. Не умеете вы со старым человеком разговаривать по-серьезному. Садитесь, дедушка… Что они понимают, эти сорванцы… А мне все это очень интересно… Ниёле, Гедре, присаживайтесь рядом…
