Текст книги "Еврейский вопрос Ленину"

Автор книги: Йоханан Петровский-Штерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Йоханан Петровский-Штерн
Еврейский вопрос ЛЕНИНУ

Предисловие
Как и почему была написана эта книга

Когда Джонатан Брент, мой ангел-хранитель из Йельского университетского издательства (Yale University Press), предложил мне за кружкой старого доброго ирландского эля написать книгу о «еврейском Ленине», я вежливо поблагодарил, но ответил твердым «нет». К тому времени я уже просмотрел в хранилищах Восточной Европы целый ряд недавно рассекреченных документов о еврейской родне Ленина и был неплохо осведомлен о горячих спорах по этому поводу в среде историков, журналистов и архивистов. Подчерпнутые мной в архивах сведения о Мошко Бланке, прадедушке Ленина по материнской линии, и о сыне Мошко Александре Бланке, отце Марии Александровны Ульяновой (урожденной Бланк), не изменили моих представлений о Ленине как о создателе первого коммунистического государства. Что бы ни говорили о родословной Ленина, едва ли можно было найти хоть что-нибудь еврейское в его марксистском самовоспитании или в его методах партийного руководства.

На тот момент я полагал, что Ленин был революционером-идеалистом, который придерживался последовательных интернационалистских убеждений. Для него были в высшей степени характерны абсолютный революционный прагматизм, стойкое классовое сознание, неутолимая жажда власти и безусловные диктаторские наклонности. Евреи были слишком сложны, многоаспектны и партикулярны для его забот о всеобщем. Как явление многоплановое, евреи никак бы не вместились в круг его простых, как правда, вселенских забот.

У меня были серьезные основания сомневаться в «еврействе» Ленина. Студентом в Советском Союзе в рамках университетской программы мне пришлось угробить около 500 учебных часов на штудии теоретического и практического коммунизма. Простое перечисление прослушанных курсов возбудило бы черную зависть моих калифорнийских коллег. Нас учили применять марксизм на практике, мыслить марксистскими категориями, писать на классовом марксистском жаргоне и жить, как подобает преданным марксистам-ленинцам. Я осилил первые два навыка, но провалил жизненный экзамен по вторым двум.

Позднее, уже в новом качестве скептика, озабоченного поиском более тонких аналитических методов, чем окаменевшие советские догмы, я решил поступить в докторантуру по современной еврейской истории в университете Брандейз, что в Большом Бостоне. Я с изумлением тогда обнаружил, что коммунизм и интернационализм довольно часто не ладят между собой и что одной классовой борьбой нельзя объяснить ни становление, ни разрушение таких важнейших для XX века феноменов, как, например, сталинизм.

Впрочем, гораздо важнее было то обстоятельство, что благодаря приобретенным новым знаниям у меня более-менее оформился сравнительный социокультурный и критический взгляд на русскую революцию, которую я больше уже не считал триумфом марскистской классовой теории, претворенной в жизнь в одной отдельно взятой стране. Я, наконец, мог обойтись без набивших оскомину ответов на важные исторические вопросы, которые объясняют особенности русской революции преобладанием евреев в революционной среде, а также без всех этих легкоусваиваемых, мифоманских и глубоко бессмысленных ответов насчет врожденного или благоприобретенного еврейского космополитизма – ответов, которыми тщатся объяснить все на свете и которые не объясняют ничего.

Заняться предложенной проблемой мне мешало твердое убеждение, что рассуждать о еврейских родственниках Ленина, забывая о том, кем на самом деле был Ленин в культурно-историческом и социально-генеалогическом смысле, о том, как он относился к евреям и что для него значил еврейский вопрос – означало бы рассуждать о каком-то, боже сохрани, «еврейском Ленине». А приписывать Ленину еврейское происхождение – все равно что представить русскую революцию как своего рода еврейское предприятие, раскрученное международным кагалом или какими-нибудь мудрецами Сиона из парижских катакомб. Я категорически не хотел заниматься выяснением, кто там у Ленина в генеалогических евреях, поскольку для многих, страдающих тяжким недугом – комплексом национальной неполноценности, – это явило бы еще одно доказательство исключительной роли евреев в русской революции, исчерпывающее объяснение ее причины, характер и результаты.

Антисемиты и без такого Ленина с готовностью утверждают, что русская революция была насквозь еврейской, – и тем самым отвергают ее как нечто пришлое, глубоко России чуждое, завезенное контрабандой инородцами-чужаками и брошенное в незамутненную чистую заводь матушки-Руси. Однако тем же самым усердно занимаются господа филосемиты, которые в своих изысканиях подчеркивают интернационалистский характер русского коммунизма и фокусируются главным образом на извечном еврейском космополитизме – то есть интернационализме. Зачем мне подписываться под одной или другой глупостью?

Занимаясь указанным историческим периодом, я понял, что евреи играли в революции второстепенную роль, причем их историческая роль не была еврейской, что бы эта метафора ни означала в то время. Во всяком случае, их роль в революции никак не была связана с их этническим происхождением. Даже если Мошко Бланк, дальний родственник Ленина, и был местечковым евреем, я полагал недостойным заниматься этим исключительно маргинальным персонажем, который, попросту говоря, никак с моей точки зрения не был связан с русско-еврейской историей.

Однако в предложении Брента было нечто дразнящее. Даже если, как я полагал, еврейское начало в родословной Ленина не имело никакого значения для социалистической революции, восприятие еврейских родичей Ленина всегда было непростым, эмоционально окрашенным и – для наших современников – чрезвычайно важным вопросом. Из-за этой особой, хотя, повторюсь, с моей точки зрения, чудовищно раздутой значимости этого вопроса попытки понять еврейские корни Ленина прошли несколько стадий, включающих презрительное пренебрежение, запрет на архивные поиски, страстные до хрипоты споры, шокирующие открытия и окончательное замалчивание по приказу сверху.

Начиная с 1920-х гг. люди, пытавшиеся доказать еврейское происхождение Ленина или, наоборот, отрицавшие его, произвели на свет сотни страниц воспоминаний, журналистских очерков и тома научных или квазинаучных исследований, на многих из которых мы остановимся. Со временем споры переместились с московских кухонь в гостиные Нью-Йорка, причем в них участвовали и диссиденты, и ультраправые, и советские аппаратчики, и эмигранты из социалистического лагеря, особо интересовавшиеся этим вопросом, и полубезумные историки. В 2009 г. русскоязычный интернет выдавал где-то 900 000-1000000 линков в ответ на запрос «Ленин & еврей». Обсуждение вопроса о еврейских корнях Ленина порождало жесткие обвинения в электронной среде крупных знатоков русской истории и культуры, на что следовали зубодробительные ответы не менее образованных и бесчисленных электронных же оппонентов.

Хотя присутствие еврейских родичей в родословной Ленина мало что изменило в моем представлении о Ленине, отношение к «еврейству» Ленина со стороны различных групп населения, взятых в различные исторические эпохи, позволило мне кое-что пересмотреть в русской истории – а также в самовосприятии революционеров еврейского происхождения, полностью ассимилировавшихся в социализм. Прадедушка Ленина презирал свое еврейство; его сын, дед Ленина, выкрест, его отрицал; мать Ленина, православная во втором поколении, о нем не упоминала. Ленин в некоторых случаях записывал себя русским, а в других вообще отказывался отвечать на вопрос о национальности. Его соратники по партии, обрусевшие большевики еврейского происхождения, с готовностью жертвовали своим сомнительным еврейством ради революционного интернационализма, освобождавшего их от этнических конфликтов имперской России.

Столетнее восприятие ленинского, пусть и мнимого, еврейства лежит в исторической плоскости, имеет собственную историю и уже хотя бы по этой причине представляет собой особый исторический сюжет. Когда архивные находки доказали наличие у Ленина еврейского родства, Сталин запретил ленинским родственникам упоминать о еврейских родичах Ильича. В 1960-е гг., при Брежневе, тех, кто дерзнул самоволкой изучать ленинскую генеалогию, увольняли, а найденные ими документы изымали.

Русские деятели и писатели правого толка считали еврейское происхождение многих левых лидеров скандальным фактом, и все же вплоть до конца XX в. они ничего не знали о еврейских корнях Ленина. Когда же, наконец, документы о родословной Ленина увидели свет, фашизоидные журналисты посткоммунистической России воспользовались этим весьма незначительным еврейским элементом, чтобы заклеймить коммунистический эксперимент как разрушительное антирусское еврейское начинание. Осмысление еврейских корней Ленина (какова бы ни была их историческая достоверность) – второстепенный (пусть и особый) эпизод в деле изучения русско-еврейского вопроса. Но как таковой этот эпизод безусловно заслуживает того, чтобы о нем рассказать отдельно. На грандиозном фоне русской революции еврейство Ленина выглядело небольшой неприятностью, но рассуждение об этой небольшой неприятности помогло бы осветить крупную проблему.

Позволю себе здесь кое-что прояснить. Прадед Ленина с материнской стороны Мошко был евреем, в старости крестился. Александр, дед Ленина с материнской стороны, родился евреем, но обратился в православие, еще до обращения своего отца. Александр принял православие подростком, позднее женился на христианке шведско-немецких кровей. Так что в строгих терминах иудейской традиции мать Ленина Мария Бланк, родившаяся в семье выкреста и вышедшая замуж за русского православного, не была еврейкой ни с какой стороны. Не была она еврейкой – что очень важно – и с сугубо православной точки зреня, как христианка, родившаяся в христианской семье. И Ленин не был евреем. Если бы его мать представила в Сохнут или израильское посольство свидетельство о рождении своей бабушки, как это сегодня делают многие ассимилированные русские евреи, она бы не смогла репатриироваться по Закону о возвращении. Иными словами, у Марии Бланк не было бы права на алию в Эрец-Исраэль. Ленину тем более отказали бы, при самом либеральном толковании закона о репатриации. Как бы громогласно ни заявляли российские сторонники расовой теории об их «еврейском Ленине», в реальной действительности в Ленине не было ничего еврейского. В этом смысле «еврейский Ленин» – чистый вымысел, он никогда не был персонажем ни русской, ни еврейской истории.

Однако в силу некоторых причин, о которых ниже, в середине 1920-х Ленин неожиданно попал вместе со своей далекой еврейской родней в контекст еврейского вопроса, чем весьма озадачил тогдашнюю большевистская власть. Тогда власти попытались решительно отделить Ленина от его еврейских родственничков и, весьма в этом мероприятии преуспев, продолжали в том же духе в течение последующих 70 лет. И чем больше они старались засекретить любую информацию о мешающих им еврейских корнях Ленина, тем более мощными историческими смыслами обрастала эта страшная большевистская тайна. Ленинская родня из Староконстантинова и Житомира не имела ничего общего с коммунистами. Но попытками удалить их из регистрационных документов Ленина в 1924, 1932, 1938, 1965 и 1986 гг. компартия этих родственников успешно засекретила и удивительным образом превратила их в жизненно важный элемент самоидентификации.

И тут на меня снизошло откровение. Дело не в генеалогии Ленина, а в отношении к ней, в рассуждениях на социокультурные темы, которые она порождает, особенно если включить ее в широкий контекст еврейского вопроса в России. Вопрос, был ли Ленин евреем или не был, совсем не так важен, как вопрос, что для него значило принадлежать к русскому или европейскому еврейству. Я немедленно написал Джонатану Бренту, вкратце изложив свои мысли и предложив рассмотреть данную тему не в ключе истории некоей объективной реальности, а в ключе истории ее восприятия. Но поскольку я как бы уже отказался писать книгу, я и предложил, чтобы тот, кто станет писать о еврейских корнях Ленина, обратил внимание на пять аспектов.

Во-первых, необходимо реконструировать социокультурный контекст местечка Староконстантинов, где Мошко Бланк, прадед Ленина с материнской стороны, скандалил и ругался с местной еврейской общиной. Во-вторых, следует рассказать о Мошко Бланке, чье имя часто всплывает в связи с Лениным: кто он такой? что связывает его, со всеми конфликтующего еврея, выкреста, с вождем революции Лениным? В-третьих, нужно осмыслить, как Ленин относился к евреям: был ли факт наличия у Ленина еврейских корней (теперь неоспоримый) сколько-нибудь значимым для его отношения к социалистам-евреям и к еврейскому вопросу в Российской империи? Было ли ему вообще дело до евреев? В-четвертых, не мешало бы задаться вопросом об отношении советского руководства к еврейской родне Ленина, Бланкам: почему применялись столь суровые меры, чтобы заставить замолчать всякого, кто осмеливался упомянуть о еврейских родственниках Ленина, и почему сведения о Бланках хранили как строжайшую государственную тайну? В-пятых, следовало бы рассказать, как воспринимали еврейство Ленина и других революционеров ультраправые в России, чьи идеи вроде бы замалчивались при советском режиме, но приобрели неслыханную популярность после падения коммунизма. Кто-нибудь должен, в конце концов, разрешить загадку: каким образом ультраправым удается совмещать проклятия по адресу русской революции, которая для них – еврейская, с их истерической осанной советскому государству, построенному и управлявшемуся, с их же точки зрения, «евреями-коммунистами»?

Вот какие вопросы, представлялось мне, следует разрешить или хотя бы поставить автору будущей книги, а я зато готов выступить, буде на то Брентова воля, первым рецензентом этой книги. В ответ Брент прислал мне договор на книгу. Я был поставлен перед выбором. Ленин заглядывал мне в лицо, подмигивал и, сунув большой палец за жилет, а голову слегка наклонив набок, вопрошал: «Что же делать будем, товарищ?» Что мне оставалось делать? Поблагодарить проницательного Брента и написать книгу.

Свое повествование я решил построить на следующих посылках. Я всегда считал, что горизонтальный – или непосредственный – контекст помогает разрешить сложные исторические вопросы. Литовцы, поляки, русские, болгары, грузины и евреи вступали в РСДРП как революционеры, а не как литовцы, поляки, русские, болгары, грузины и евреи. Член Бунда мог быть евреем-марксистом, но член РСДРП не мог быть евреем-большевиком. Вступая в партию русских социал-демократов, вы присоединялись к сообществу борцов за освобождение рабочего класса, к утопистам-революционерам, мечтателям о всеобщем, визионерам, которые не признавали «ни эллина, ни иудея» и которые рассуждали исключительно в общемировых масштабах. Иными словами, в среде революционеров-большевиков знали, кто представляет национальные меньшинства, но не признавали их в таком качестве.

Считать, сколько революционеров нерусского происхождения было среди большевиков или в советском истеблишменте – это превосходное упражнение в арифметике, совершенно бессмысленное с точки зрения искушенного историка. Переизбыток большевиков еврейского происхождения не означал объевреивания партии. Становясь большевиком, человек учился мыслить классовыми, а не этническими или расовыми категорями. Более того, вступить в РСДРП значило покончить со своей этнической и расовой принадлежностью, раз и навсегда заменив ее классовой. Евреи вступали в РСДРП именно для этого: чтобы больше никогда не считаться евреями. Те, кто искал других решений, вступал в Бунд, присоединялся к сионистам или устремлялся в путь за отцами-пилигримами.

Определять этническую принадлежность отдельных большевиков – отличное упражнение в анахронизме: занятие веселое, но неблагодарное. Евреи сыграли немалую роль в русской революции, но эта роль не была еврейской. Даже если предположить, что Ленин был по происхождению местечковым евреем (чего никогда не было!), назвать Ленина еврейским означает отрицать его ключевую роль вождя революционеров-большевиков. А с другой стороны, не упомянуть его еврейских родственников, соратников и друзей в рассказе о революционных событиях – означает сделать еще одну попытку создания расово чистой версии русской революции, каковая, кстати, стопроцентно устраивала советских коммунистов. «Еврейский Ленин» – оксюморон, противоречие в определении, крик перекошенного от злобы расиста, хлопающего дверью, конец серьезного разговора. Наоборот, еврейский вопрос в связи с Лениным может и в самом деле оживить дискуссию.

В главах 1 и 2 я занимаюсь этим вопросом в самом конкретном, буквальном смысле слова: предлагаю рассказ о далекой еврейской родне Ленина в ее непосредственном социокультурном контексте. Сперва я занимаюсь местечком и местечковыми евреями – в главе 1, затем, в главе 2 – собственно Мошко Бланком. В главе 3 еврейский вопрос рассматривается в самом широком смысле: я пытаюсь реконструировать, как Ленин понимал еврейский вопрос в Европе в целом и в русском социал-демократическом движении в частности. В главе 4 я рассуждаю о нетерпимости большевиков к аллегориям и их пристрастии к символам, что и привело их к попыткам создания русифицированного Ленина и подавления всяких поползновений к изучению «еврейского» в связи с Лениным вопроса. В главе 5 я анализирую труды некоторых русских профессиональных ксенофобов, глубоко и не без причины заинтересовавшихся еврейским вопросом Ленина. Мечтатели, взыскующие высшего толкования вещей и событий – известного в научных кругах как толкование анагогическое, – русские ультраправые включили с их точки зрения стопроцентно иудейского Ленина в свои исторические построения, изобразив русскую революцию как расправу гнусных инородцев над чистой как слеза матушкой-Россией.

Сложности исторических процессов вынуждают исследователя ставить под сомнение давно устоявшиеся термины и понятия. В новейших работах по истории Восточной Европы термин «антисемитизм» стал столь же расплывчатым и бессодержательным, как и концепция еврейского заговора у тех, кто подпал под влияние «Протоколов сионских мудрецов». Я бы предложил более тонкое и одновременно более точное описание русской ксенофобии и постарался бы обойтись без термина «антисемитизм» – как полагают многие, этого универсального ключа, якобы открывающего все потайные дверцы в пугающих подвалах русской истории. В некоторых случаях российские власть предержащие вознеслись к сияющим высотам откровенного расизма (граничащего с нацизмом), но во многих других случаях их нельзя назвать даже вульгарными антисемитами.

Наконец, в гуманитарных науках вообще и в исторических исследованиях в частности чем крупнее рассматриваемое явление, тем оно более разнообразно. Некоторые советские евреи действительно были русскоговорящими интернационалистами, но представлять их всех кочевыми космополитами, придерживающимися откровенно левацких взглядов, как это следует из работ некоторых постмо-дерных глобализированных интеллектуалов, значит впадать в удобный редукционизм. Евреи не были однородной племенной общностью с общими целями, ценностями и судьбой, какими их живописуют русские ультраконсерваторы и их еврейские критики. К тому же если такую многочисленную общность, как русские евреи, нельзя признать однородной массой, то тем более следовало бы признать внутренне разнообразной такую страну, как Россия или СССР. Действительно, некоторые руководители коммунистической партии на самых высоких постах в Москве были антисемитами, в то время как другие – в Минске, Житомире или Новосибирске – не были. Воможно, внутри столичного Садового кольца Советский Союз представлялся тоталитарной страной, но на территории от Ленинграда до Владивостока страна может вовсе не походить на тоталитарную.

Эта небольшая книга, в особенности главы 1, 3 и 5, представляет в новом свете различные ленинские контексты, связанные с еврейским вопросом. В главах 2 и 4 я опираюсь на тщательные генеалогические реконструкции отечественных специалистов. Всем тем, что касается Бланков и поиска сведений о них в Советском Союзе, я обязан исследованиям и публикациям Галины Бородулиной, Генриха Дейча, Ефима Меламеда, Татьяны Колосковой, Всеволода Цаплина и особенно Михаила Штейна. Мало кто из современных ученых может поспорить с Михаилом Штейном в прилежности и точности его генеалогических исследований, которым, увы, недостает интерпретационной широты, сравнительного подхода и знания еврейского историко-культурного контекста. Так что я со своей стороны постарался добавить к этим исследованиям новые контексты и новые интерпретации – или, скорее, контекст как интерпретацию. Так как в мою задачу входила реконструкция восприятия некоторых аспектов ленинской родословной, я сосредоточился исключительно на Бланках, оставив без внимания немецко-шведскую линию Гроссшопфов и Эссенов. Таким образом, среди прочего я рассматриваю здесь труды по генеалогии Ленина и в более широком смысле рассуждаю о значении генеалогии для историка.

В наши дни генеалогия в большом почете на Западе. Люди платят немалые деньги, чтобы добыть какие-нибудь документы своих бабушек и дедушек, скупают генеалогическую литературу и ни о каких увлечениях, кроме генеалогических, и слышать не хотят. Большинство (хотя и не все) полагает, что добыть свидетельство о рождении бабушки достаточно, чтобы понять, кто она была, чем занималась, чем дышала, что читала, как жила и какой была ее социальная среда. Нынешние специалисты по генеалогии уверены, что установить этническое происхождение – значит определить культурную, социо-экономическую, идеологическую и религиозную принадлежность. Они все дружно пренебрегают непосредственным (с моей точки зрения, единственно корректным) историческим контекстом.

Я впустую потратил время – десятки человекочасов, – втолковывая завсегдатаям генеалогических клубов, что необходимо тщательно изучать конкретный исторический пласт. Знание о местечке Шпола дает больше для понимания шполянских жителей, чем свидетельство о браке Шлоймы и Ривки Шполянских. К сожалению, массовому потребителю генеалогических сведений нужны только даты, факты и цифры. Для него звучит кощунством утверждение, что культурная среда определяет личность в гораздо большей степени, чем этническое происхождение. Новый идол нашей эпохи – генеалогическое древо, но генеалоги больше любят сухие ветки, чем живительную листву.

Отвергая в этой книге самую возможность еврейского Ленина, я предлагаю некий новый взгляд на возникающий в связи с Лениным еврейский вопрос. Я предлагаю по-новому взглянуть на евреев, которые жертвуют своей еврейской особостью ради всеобщего – даже ценой полного забвения своей особости. Мне представляется, я нашел ответ, что нам делать и как поступать с маркистами-интернационалистами еврейского происхождения – людьми, которые очень редко позволяли себе минутные срывы еврейского самоненавистничества, – разумеется, такие срывы представляли собой малозначимое отклонение от их в высшей степени похвального и последовательного интернационализма.