Текст книги "Перст указующий"

Автор книги: Йен Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Глава пятнадцатая

Как ни мрачен повод, врачебный объезд, занявший следующую неделю, оказался весьма благотворен для моего смятенного духа. Я обнаружил, что за краткий срок атмосфера Оксфорда породила во мне ту же меланхолию, какая отличала большинство его обитателей. В этом месте таится нечто – сырость, удручающая Дух, безжалостно гнетущая душу. У меня давно сложилась теория о климате, которой, Бог даст, я еще когда-нибудь займусь. Я совершенно уверен, что сырость и пасмурность их погоды неумолимо воспрепятствуют англичанам оставить какой-либо след в мире, если только они не покинут свой остров ради более солнечных краев. Переселите их в Америки или в Индии, и благодаря своему характеру они могут стать правителями мира, оставьте их прозябать там, где они обитают теперь, и они обречены погрузиться в трясину апатии. Об этом свидетельствует пережитое мной самим – то, как моя обычно бодрая натура омрачилась за срок моего пребывания там.

Тем не менее поездка верхом в солнечный день, как будто первый день весны, сменяющей долгую суровую зиму, среди сельских пейзажей, начинающихся сразу, едва вы оставите за собой колледж Святой Марии Магдалины и старый, опасного вида мост, оказалась целительнейшим бальзамом. К тому же северный ветер наконец-то сменился западным, а с ним исчезло и вредное воздействие этого губительнейшего из всех ветров. Должен прибавить, что обретению бодрости содействовала также мысль, что на ближайшие дни я могу забыть про Сару Бланди и труп Роберта Грова.

Лоуэр еще загодя отлично подготовил нашу поездку в это первое утро заехал за мной спозаранку, и, безжалостно пришпоривая лошадей, мы добрались до Эйлсбери в соседнем графстве еще под вечер. Остановились мы на постоялом дворе, где и отдыхали до казни на следующее утро. Я при ней не присутствовал, так как никогда не был охотником до подобных зрелищ, но Лоуэр отправился туда. Девушка, по его словам, произнесла никуда не годную речь и лишилась расположения толпы. Дело оказалось запутанным, и далеко не все горожане были убеждены в ее виновности. Она убила мужчину, который, как она утверждала, совершил над ней насилие, но присяжные сочли ее слова ложью, ибо она забеременела, чего произойти не может, если женщина не получает наслаждения. При обычных обстоятельствах ее положение избавило бы ее от виселицы, но ребенка она потеряла, а с ним и защиту от палача. Злосчастный исход, который верившие в ее виновность, сочли вмешательством Божественного Провидения.

Лоуэр заверил меня, что его присутствие было необходимо, повешение – отвратительное зрелище, но среди многих соблазнов для его любознательного ума было и желание точно определить миг наступления смерти. Это имело прямое отношение к нашим опытам с голубкой в вакуумном насосе. Большинство повешенных медленно задыхаются в петле, и немалый интерес для него – и для медицины – представлял вопрос, сколько времени требуется душе, чтобы расстаться с телом. Лоуэр, как он заверил меня, был в этом большим знатоком, по каковой причине занял место рядом с виселицей, чтобы делать заметки.

Кроме того, он приобрел желанный труп, подмазав нужных чиновников и заплатив фунт родне покойницы. Он распорядился отнести его к знакомому аптекарю, и, помолившись – он на свой лад, а я на свой, – мы принялись за работу. Частично мы произвели анатомирование прямо там – я извлек сердце, а он вскрыл череп и сделал несколько восхитительных рисунков мозга, – затем остальное мы разъяли и поместили в жбаны со спиртом, которые аптекарь обещал доставить к Кроссу. Кроме того, Лоуэр написал Бойлю, предупреждая о скором прибытии жбанов и о том, чтобы их ни в коем случае не открывали.

– Не знаю, будет ли он так уж доволен, – сказал Лоуэр, когда вымыл руки и мы отправились в харчевню поесть и выпить. – Но куда еще я мог бы их отправить? Мой колледж запрещает сколько-нибудь длительное пребывание трупов в его пределах, а отправь я его кому-нибудь еще, так они того и гляди, сами его анатомировали бы до моего возвращения. У некоторых людей в подобных случаях нет ни стыда, ни совести.

Что касается прочих дней нашего объезда, подробно рассказывать о них нет никакого смысла. Едва мы обосновывались на том или ином постоялом дворе, как больные уже валили к нам густой толпой, и десять дней спустя я вернулся в Оксфорд, став богаче на шестьдесят пять шиллингов. Средний гонорар составлял четыре пенса, и ни разу никто не заплатил более полутора шиллингов, а когда мне платили живностью, я бывал вынужден продавать гусей, уток и кур местным торговцам по самой низкой цене. (Одного гусака мы съели сами, но не мог же я привезти с собой в Оксфорд целый птичий двор!) Из этого можно заключить, какое число пациентов я принял за дни объезда.

События одного из них я изложу, так как они имели некоторую важность. Провели мы этот день в Большом Мильтоне, маленьком селении к востоку от Оксфорда, куда мы завернули, потому что там дальние родственники Бойля владели некоторой собственностью и мы могли рассчитывать на удобную кровать и возможность избавиться от вшей, которых успели набраться за предшествовавшие дни. Мы приехали туда около семи часов утра и тут же удалились в наши отдельные комнаты в местной гостинице, а ее хозяин послал слугу оповестить деревню о нашем прибытии. И мы только-только успели приготовиться, как явился первый пациент, а когда его лечение завершилось (Лоуэр вскрыл болячку в ягодице, каковую операцию тот перенес с редким благодушием), у дверей уже выстроилась очередь.

За утро я выдрал четыре зуба, выпустил несколько галлонов крови (в деревне новейшие понятия о действенности тех или иных средств уважением не пользуются, они желали, чтобы им пустили кровь, и стояли на своем), бинтовал раны, пробовал мочу на вкус, накладывал мази и получил семь шиллингов. Короткая передышка на обед, и вновь за дело: вскрывать нарывы, осушать гной, вправлять вывихи и получить одиннадцать шиллингов и восемь пенсов. Все великолепные теории Лоуэра о новой медицине пришлось оставить. Пациентов не интересовала польза от минеральных микстур, и они презирали любые новшества. А потому, вместо того чтобы прописывать тщательно составленные медикаменты из ртути и сурьмы, мы восстанавливали равновесие жидкости и тела, как самые отъявленные приверженцы Галлена, и изучали влияние звезд с пылом, достойным самого Парацельса. Что угодно, лишь бы оно могло помочь, ибо мы не имели ни времени обдумывать новые приемы, ни репутации, чтобы ими воспользоваться.

Под конец мы оба совсем истомились, и тем не менее нам пришлось выбраться из гостиницы через черный ход, чтобы не попасть на глаза больным, ждавшим своей очереди. Старые супруги, присматривавшие за домом родственников Бойля, обещали согреть нам воду для мытья в лохани, когда мы заглянули к ним днем, чтобы представиться, и мне не терпелось воспользоваться их услужливостью. Я не погружал тело в воду целиком с самой осени и чувствовал, что не только моя конституция это выдержит, но и мой дух неизмеримо ободрится. Я пошел первым, захватив с собой бутылку коньяка, чтобы сэкономить время, и, когда вышел, чувствовал себя превосходно. Лоуэр не столь беззаботно относился к принятию ванн, но его тело так чесалось из-за укусов вшей, что даже он решил забыть про опасность.

Когда Лоуэр в свой черед погрузился в лохань, я раскинулся в кресле и уже задремывал, но тут появилась миссис Фентон, экономка, и сказала, что ко мне с поручением явился слуга из дома по соседству.

Я застонал. Подобное случалось постоянно: помещики и знатные семьи никогда не упускают случая воспользоваться услугами проезжего врача, но, натурально, считают, что им невместно ожидать наравне с чернью. И потому они посылают слугу, изъявляя желание, чтобы мы их посетили. И мы являемся к ним, но взимаем за оказываемую им честь солидные суммы. Чаще эти посещения брал на себя Лоуэр: он не только был англичанином, но также искал случая завязать полезные знакомства на будущее, и я был счастлив уступать ему эти приглашения.

Однако на этот раз он был занят мытьем, а к тому же посланный почтительно сказал, что требуются именно мои услуги. Я был польщен, хотя и изумился быстроте, с какой новости распространяются по деревням, и, поспешив собрать свою сумку, попросил экономку передать Лоуэру, что я вернусь попозже.

– Кто твой хозяин? – спросил я, желая из вежливости завязать разговор, пока мы шли по главной улице деревни, а потом свернули влево на узкую дорогу. Мои наставники настоятельно рекомендовали такую обходительность. Тщательно расспросив слуг, нередко удается определить болезнь, еще не увидев пациента, и приобрести таким образом блистательную репутацию.

На этот раз проверенная хитрость пропала втуне, так как слуга, хотя и старый, но могучего телосложения, ничего мне не ответил. Более того, он не проронил ни единого слова всю дорогу до не очень большого дома на окраине деревни. Мы вошли в большую дверь, и я был препровожден в комнату, именуемую в Англии гостиной и предназначенную для приема гостей. Тут он нарушил молчание, пригласил меня сесть и удалился.

Я сел и терпеливо ждал, пока дверь не отворилась и я не оказался в обществе величайшего убийцы в Европе, если верить историям мистера Вуда.

– Добрый вечер, доктор, – сказал мне Джон Турлоу негромким мелодичным голосом, когда я вошел в комнату. – Вы оказали мне большую любезность, согласившись посетить меня.

Хотя мне впервые выпал случай рассмотреть его получше, тем не менее я остался при прежнем своем мнении. Хотя теперь мне было известно его прошлое, он никак не походил на злодея или тирана. Глаза у него были водянистые и все время помаргивали, словно он не привык к яркому свету, а лицо дышало смирением, как у человека, который всем сердцем молит, чтобы к нему были добры. Если бы от меня потребовали угадать, кто он, я бы счел его кротким священнослужителем, ведущим тихую, но достойную жизнь в бедном приходе, пренебрегаемым всеми, кто стоит выше.

Но сведения, услышанные от Вуда, запечатлелись в моей памяти, и я замер чуть ли не в благоговейном ужасе.

– Вы доктор Кола, не так ли? – продолжал он, потому что я не промолвил ни слова.

Наконец я кое-как ответил, что да, и спросил о его недомогании.

– А! Дело не в недуге тела, – ответил Турлоу с легкой улыбкой. – Но скорее в недуге души, могли бы вы сказать.

Я посмел заметить, что это никак не по моей части.

– О, разумеется! Однако оказать некоторую помощь в ваших силах. Могу ли я быть откровенным с вами, доктор?

Я развел руками, словно говоря, почему бы и нет.

– Отлично. Видите ли, мой гость пребывает в большом расстройстве. Не могу сказать, что он желанный гость, но гостеприимство, как вам известно, имеет свои законы. Он отторгнут от своих ближних, а мое общество находит недостаточным. Винить его за это я не могу, так как собеседник я неинтересный. Кстати, вы знаете, кто я такой?

– Мне говорили, что вы мистер Турлоу, статс-секретарь лорда Кромвеля.

– Совершенно верно. Короче говоря, моему гостю необходимы сведения, получить которые от меня он не может, и он сказал мне, что помочь ему в этом могли бы вы.

Разумеется, он совсем сбил меня с толку. И потому я сказал, что буду рад оказать такую услугу. Но, продолжал я, не настолько же Большой Мильтон отрезан от всего мира? Турлоу уклонился от прямого ответа.

– Как я понял, вы были знакомы с джентльменом по имени Роберт Гров, членом Нового колледжа, недавно скончавшимся. Это так?

Я был ошеломлен осведомленностью Турлоу, но ответил, что да, был.

– Я слышал, что его смерть как будто вызывает некоторые сомнения. Вы не отказались бы рассказать мне про ее обстоятельства?

Я не видел причины для отказа, а потому вкратце изложил все, что произошло, – от изысканий Лоуэра до разговоров Сары Бланди со мной и с мировым судьей. Пока я говорил, Турлоу невозмутимо восседал в своем кресле почти без единого движения и с видом полной безмятежности. Мне даже почудилось, что он меня не слушает или вовсе задремал.

– Так-так, – сказал он, когда я завершил свой рассказ. – Следовательно, если я вас правильно понял, перед тем, как вы покинули Оксфорд, судья допросил эту Бланди, но и только?

Я кивнул.

– Удивитесь ли вы, узнав, что два дня назад ее обвинили в умышленном убийстве доктора Грова? И сейчас она в тюрьме в ожидании суда?

– Это меня изумляет, – ответил я. – Мне не было известно, что английский закон действует столь быстро.

– Считаете ли вы эту девушку виновной?

Что за вопрос! Тот самый, который я задавал себе много раз во время нашей поездки.

– Не знаю. Это дело закона, а не логики.

Тут он улыбнулся, словно я сказал что-то очень остроумное. Позднее Лоуэр объяснил мне, что Турлоу много лет был адвокатом, прежде чем мятеж вознес его на должность статс-секретаря.

– Ну так скажите мне, что вам подсказывает логика.

– Согласно гипотезе, Сара Бланди убила доктора Грова. Какие есть тому доказательства? Имеется мотив – он ее прогнал, однако слуг постоянно прогоняют, и, к счастью, мало кто за это мстит. Она купила мышьяк в день, когда он ее выгнал. Она была в Новом колледже в вечер смерти доктора Грова и не хотела в этом признаться. Несомненно, улики свидетельствуют в пользу гипотезы.

– В ваших рассуждениях, однако, есть одна слабость. Вы упомянули не все улики, а лишь те, которые поддерживают гипотезу. Насколько я понимаю, другие факты указывают на альтернативу, а именно, что убить его могли вы, так как были последним, кто видел его живым, а кроме того, имели доступ к яду, если бы решили его убить.

– Да, мог бы, но я знаю, что не убивал его, да и причин для этого у меня не было. Не больше, чем у доктора Уоллиса, или Лоуэра, или Бойля.

Он согласился с этим доводом (хотя не знаю, почему я все это ему говорил) и кивнул.

– Следовательно, вы исходите из разной весомости фактов. И вы делаете вывод, что она виновна.

– Нет, – ответил я, – мне не хотелось бы этому верить.

Турлоу изобразил удивление.

– Но ведь это противоречит методам науки? Вы должны принять эту гипотезу, пока не найдете альтернативу к ней.

– Я принимаю ее как возможную, но не стал бы действовать, исходя только из нее, если для нее не отыщется других подтверждений.

Он поднялся из кресла с медлительностью старика, чьи суставы утрачивают гибкость.

– Прошу вас, доктор, налейте себе стаканчик вина. Я вскоре вернусь продолжить нашу беседу.

Я пересмотрел свой прежний взгляд на него, пока наливал себе вина, – приказание есть приказание, каким бы тоном его ни отдали. Турлоу, решил я, был обходителен, потому что у него не было повода держаться иначе. Мне даже в голову не пришло сказать, что меня ждет Лоуэр, что я голоден или что я не вижу причин ждать, пока он не соизволит вернуться.

Когда он наконец вернулся, за ним в комнату, смущенно ухмыляясь, вошел Джек Престкотт, чьи оковы и темница остались лишь воспоминанием.

– А! – сказал он весело, пока я ошеломленно смотрел на него, ибо никак не ожидал когда-нибудь вновь его увидеть, и уж тем более при подобных обстоятельствах. – Итальянский анатом. Как поживаете, любезный доктор?

Турлоу печально улыбнулся нам обоим, затем поклонился.

– Оставляю вас двоих побеседовать, – сказал он. – Прошу не постесняйтесь позвать меня, когда потребуется.

И он вышел из комнаты, оставив меня сидеть с разинутым ртом. Престкотт, куда более дюжий, чем мне помнилось, и куда более бодрый, чем при той нашей встрече, потер руки, налил себе кружку эля из кувшина на буфете и сел передо мной, вглядываясь в мое лицо, словно выискивая в нем признаки опасности.

– Вы удивлены увидеть меня. Отлично. Я рад. Вы должны признать, что это преотличное убежище, согласны? Кому бы вздумалось искать меня здесь, а?

Он, бесспорно, был в прекрасном расположении духа и держался как человек, у которого в мире нет никаких забот и будто ему не грозила незамедлительная казнь. И что, подумал я, он делает в доме такого человека, как Турлоу?

– Все очень просто, – сказал он. – Они с моим отцом в некотором роде знали друг друга. Я воззвал к его милосердию. Мы, изгои, должны, знаете ли, стоять друг за дружку.

– Так что вам угодно? Вы подвергаетесь опасности, открыв мне свое присутствие здесь.

– Это мы еще посмотрим. Турлоу пересказал мне ваш рассказ, но, может быть, вы не откажетесь еще раз изложить это дело?

– Какое дело?

– Да про доктора Грова. Он был добр ко мне, единственный человек в Оксфорде, который мне нравился. Я был очень удручен, когда услышал, что с ним случилось.

– Памятуя, как скверно вы обошлись бы с ним, посети он вас в вечер вашего побега, я нахожу трудным поверить этому.

– А, это! – пренебрежительно сказал он. – Я же ничего плохого Уоллису не сделал, просто его связал. И старику Грову ничего плохого не сделал бы. А что мне оставалось? Погибнуть на эшафоте, лишь бы не допустить неучтивости? Я должен был спастись, и это был единственный способ. А вы бы что сделали на моем месте?

– Для начала я ни на кого нападать не стал бы, – ответил я. Он отмахнулся от моих слов.

– Подумайте-ка минутку. Турлоу говорит, что судья зловеще покружил вокруг вас. А что, если бы он заковал вас в железа? А он мог бы это сделать, потому что паписта все рады обвинить. Как бы вы поступили? Сидели бы сложа руки в уповании, что присяжные проявят здравый смысл? Или решили бы, что это просто пьяный сброд и они повесят вас одной забавы ради? Пусть я беглец, но я хотя бы жив. Да только смерть Грова очень меня заботит, и мне хотелось бы помочь, ведь однажды он был добр ко мне, и я чту его память. Так расскажите, что там происходит?

Вновь я повторил свой рассказ. Слушателем Престкотт оказался более приятным: он ерзал в кресле, вскакивал налить еще эля, перебивал меня громкими восклицаниями одобрения или несогласия. В конце концов я вторично завершил свое повествование.

– А теперь, мистер Престкотт, – сказал я сурово, – вы должны объяснить мне, в чем, собственно, дело.

– А дело в том, что я теперь понимаю куда больше, чем несколько минут назад. Вот только как мне теперь поступить?

– Я не могу вам ничего посоветовать, пока не узнаю, что вы имеете в виду.

Престкотт глубоко вздохнул и посмотрел мне прямо в глаза.

– Вы знаете, что эта девка, Бланди, была его шлюхой?

Я ответил, что слышал про это, но добавил, что девушка все отрицает.

– Еще бы! Но это правда. Я знаю, потому что у меня кое-что с ней было в прошлом году, прежде чем я узнал, какова она. Тогда она принялась за Грова и заманила бедного старика в свои когти. Без всякого труда. У него был глаз на хорошеньких, а она умеет притворяться очень миленькой, если захочет. И пришла в ярость, когда он ее выгнал. Я повстречал ее сразу после, и, поверьте, я в жизни не видел ничего страшнее. Она выглядела как дьяволица, рычала и шипела, будто дикий зверь. Он за это заплатит, сказала она. И дорого!

– И что она имела в виду?

Он пожал плечами:

– Я тогда подумал, что это просто женские преувеличения. Ну а затем произошел мой прискорбный случай, и я оказался в тюрьме, понятия не имея, что творится за ее стенами. Пока не спасся. Когда я выбрался из замка, то не представлял даже, что мне делать дальше. Ни денег, ни пристойной одежды, ну ничего. И я подумал, что надо бы спрятаться, пока не поднялась тревога. Ну я и пошел к Бланди. Я ее дом знаю, бывал там прежде.

Он тихонько пробрался по грязному проулку к дверям Сары и заглянул в окошко. Внутри было темно, и он решил, что там никого нет. Порылся в поисках съестного и как раз грыз черствую корку, когда Сара вернулась.

– Она до того светилась злобной радостью, что я прямо-таки спутался, – признался он. – Она, конечно, удивилась, увидев меня, но успокоилась, когда я сказал, что пальцем ее не трону и скоро уйду, у нее в руке был мешочек, и я подумал, что в нем может быть еда, и забрал его у нее.

– Она вам его отдала?

– Ну, не совсем. Пришлось вырвать его у нее из рук.

– Как я понимаю, еды в нем не оказалось?

– Нет. Там были деньги. И перстень. Перстень Грова с печаткой, – сказал он, умолк, порылся в кармане, вытащил сверточек мятой бумаги и осторожно его развернул. Внутри было кольцо с синим камнем посередке. – Я его хорошо помню, – продолжал он, едва я взял у него кольцо, чтобы рассмотреть получше – Видел его у него на пальце уж не знаю сколько раз. И он его никогда не снимал. И я полюбопытствовал, как он попал к Саре Бланди. Она не захотела ответить, ну и я бил ее, пока она не прошипела, что это не мое дело и в любом случае Грову он больше не понадобится.

– Она так и сказала? «Грову он больше не понадобится»?

– Да, – сказал Престкотт. – У меня мысли были заняты другим, и я тогда внимания не обратил. Теперь, конечно, все это выглядит очень важным. Вопрос в том, как поступить? Свидетельствовать я не могу. Судья меня поблагодарит и тут же повесит. Вот я и подумал, может, вы отдадите перстень сэру Джону и сообщите ему мой рассказ. А меня, если повезет, здесь к тому времени давно не будет.

Я раздумывал, крепко сжимая кольцо в кулаке и дивясь тому, как мне не хотелось поверить его словам.

– Вы даете мне слово, что сказали чистую правду?

– Даю, конечно, – ответил он сразу и искренне.

– Я больше доверял бы вам, если бы ваш собственный характер был менее необузданным.

– Это не так! – сказал он, чуть краснея и повышая голос. – И эти слова оскорбительны. Все, что я делал, я делал ради защиты самого себя и доброго имени моей семьи. Нет ни малейшего сходства между моим делом, которое было делом чести, и ее делом – делом похоти и кражи. Сара Бланди на этом не остановится, поверьте мне, доктор. Она не признает никаких законов, никакой узды. Вы не знаете ее и ей подобных так, как их знаю я.

– Она своевольная, – признал я. – Но я видел ее почтительной и ревностно исполняющей свой долг.

– Когда она того хочет, – сказал он пренебрежительно. – Но у нее нет никакого понятия о ее долге перед теми, кто стоит выше нее. Как, несомненно, вы сами успели убедиться.

Я кивнул. Это, бесспорно, было правдой. И я снова подумал о моей гипотезе. Мне требовались новые доказательства, неопровержимо истинные, и теперь я их обрел, как мне казалось. Престкотту не было никакой выгоды напоминать о себе. Наоборот, он подвергал себя лишней опасности. Было трудно ему не поверить, и говорил он с таким жаром, что вообразить, будто он мне лжет, представлялось невозможным.

– Я поговорю с судьей, – предложил я. – Не упомяну, где вы, а только изложу то, что услышал от вас. Он, мне кажется, человек, заслуживающий доверия, и хотел бы поскорее покончить с этим делом. Многих в университете возмущает его вмешательство и ваше свидетельство, полагаю, будет ему весьма полезно. Быть может, этим вы его смягчите. Разумеется, вам надо посоветоваться с мистером Турлоу. Но я бы не одобрил слишком поспешного бегства.

Престкотт обдумал мои слова.

– Пожалуй. Но вы должны обещать мне, что будете осторожны. Я очень боюсь. Если кто-нибудь вроде Лоуэра узнает, где я, он меня выдаст. Он будет обязан это сделать.

С большой неохотностью, но я дал ему требуемое обещание, и если не сдержал слова по причинам, о которых сообщу позже, по крайней мере никакого вреда Престкотту я не причинил.

Однако моя попытка хранить молчание привела к прискорбному ухудшению моих отношений с Лоуэром, потому что моя отлучка, как он полагал – к полезному и щедрому пациенту, вновь ввергла его в завистливое уныние. Мне встречались люди, способные к подобной перемене. Но только с Лоуэром она происходила столь стремительно, без предупреждения и сколько-нибудь веской причины.

Уже дважды он срывал на мне свою ярость, и я дружески это терпел. Третий раз оказался самым тяжким и последним. Подобно всем англичанам, он пил очень помногу и как раз предавался этой привычке в мое отсутствие. К моему возвращению в нем уже бушевал гнев. Когда я вошел, он сидел у очага, крепко обхватив себя руками, точно согреваясь, и смотрел на меня черным взглядом. А когда заговорил, то выплевывал слова, будто я был его заклятым врагом.

– Где, во имя Божье, вы были?

Как мне ни хотелось рассказать ему все, я ответил только, что навещал пациента, который послал за мной.

– Вы нарушили наш уговор! Такие пациенты – моя забота.

– У нас никакого уговора не было, – в изумлении возразил я – хотя я только рад, что ими занимаетесь вы. Но вы ведь мылись.

– Я мог вытереться.

– Но пациент вас не заинтересовал бы.

– Это решать мне.

– Ну, так решайте сейчас. Это был Джон Турлоу, и он совершенно здоров, насколько мог судить я.

Лоуэр презрительно фыркнул.

– Вы даже солгать толком не умеете. Боже великий, как мне надоели ваши иностранные замашки и жеманная речь. Когда вы возвращаетесь? Я буду рад увидеть вашу спину.

– Лоуэр, что случилось?

– Не притворяйтесь, будто вас заботит моя особа. Единственный, кто вас интересует, это вы сами. Я выказывал вам истинную дружбу, принял вас, когда вы приехали, познакомил с лучшими людьми, делился с вами моими мыслями, и поглядите, как вы мне отплатили.

– И я глубоко благодарен, – сказал я, закипая гневом. – Искренне благодарен. И старался по мере сил отплачивать тем же. Разве и я не делился с вами моими мыслями?

– Ваши мысли! – сказал он с невыразимым презрением. – Не мысли, а фантазии, нелепости без основания, сочиняемые вами для развлечения.

– Это в высшей степени несправедливо, как вы сами знаете. Я не сделал ничего, чтобы заслужить ваш гнев.

Но все мои возражения пропадали втуне. Как и в прошлый раз, все, что я говорил, никакого веса не имело; разразившаяся буря должна была сама себя истощить, и утишить ее я мог не более, чем дерево, гнущееся под ураганом. На этот раз, однако, мной овладели гнев и обида, и вместо того, чтобы попытаться его умиротворить, я только больнее ощущал его несправедливость и упорно противостоял его гневу.

Не стану повторять всего, что говорилось, однако это превзошло все пределы. Лоуэр распалялся все больше и больше, а я, по-прежнему не понимая причины его бешенства, разгорячился не меньше. Я только знал, что на этот раз должен противостоять ему, и моя решимость ввергала его в совсем уж безудержные припадки ярости. Я, говорил он, вор, шарлатан, безмозглый щеголь, папист, лжец, предатель и обманщик. Как и все иностранцы, я предпочитаю вонзать нож в спину, чем ходить честными путями. Я замыслил устроиться врачом в Лондоне, сказал он, и мои упорные утверждения, что я намерен покинуть Англию как можно быстрее, только подливали масла в огонь.

При любых других обстоятельствах честь потребовала бы сатисфакции, и я так и сказал, но в ответ получил только новые язвительные насмешки. В конце концов я ушел к себе, измученный, голодный, так как мы не прервали нашей словесной битвы, чтобы поужинать. Я лег в постель, исполненный горькой печати, так как он мне нравился, но теперь дружбе между нами пришел конец. Его общество принесло мне немалую пользу, это было бесспорно, но цена, которую мне приходилось платить, была чрезмерно велика. Я не сомневался, что мой отец, получив мое письмо, пришлет мне дозволение уехать, и я решил, что будет разумнее предвосхитить это разрешение. Тем не менее я хотел довести до конца мой опыт с миссис Бланди. Если она останется жива и я получу возможность доказать полезность моего метода, то мое пребывание здесь принесет мне не только горечь.