Текст книги "Перст указующий"

Автор книги: Йен Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Лоуэр (говорил он один) кивнул в ответ:

– Да.

– Однако у вас нет предположений о том, как мышьяк оказался в бутылке? Не мог ли он сам его туда добавить?

– Весьма сомнительно. Не далее как в тот же вечер его предупредили, насколько мышьяк опасен, и он сказал, что больше никогда не будет им пользоваться. Что до бутылки, то тут может помочь присутствующий здесь мистер Кола.

И я объяснил, что видел, как Гров поднял бутылку внизу лестницы, когда провожал меня к воротам. Я, однако, добавил, что не уверен, та ли была бутылка, и натурально, не знаю, был ли уже в ней яд.

– Однако яд этот используется в медицине? Вы пользовали доктора Грова, мистер Коул?

– Кола.

Лоуэр объяснил, для чего иногда применялся мышьяк, хотя и никогда в подобном количестве, а я сказал, что всего лишь с помощью воды удалил из-под века снадобье, которое он применял, и тем дал больному глазу самому избавиться от воспаления.

– Вы его лечили, вы обедали с ним в тот вечер, и, вероятно, вы последний, кто видел его до того, как он умер?

Я спокойно признал такую возможность. Судья крякнул.

– А мышьяк этот? – продолжал он. – Какой у него вид?

– Это порошок, – ответил Лоуэр, – извлекаемый из минерала, слагающегося из серы и каустических солей. Он и дорог, и приобрести его обычно бывает очень нелегко. Добывают его в серебряных немецких рудниках. Или же его можно изготовить, сублимируя аурипигмент с…

– Благодарю вас, – перебил судья, поднимая ладони во избежание еще одной лоуэровской лекции. – Благодарю вас. Но я хотел узнать, где его можно приобрести. Например, продают ли его аптекари? Входит ли он в materia medica[21]21
  Целительные средства (лат. ).


[Закрыть], используемые врачами?

– Ах вот что! Обычно, мне кажется, врачи не держат его у себя. Употребляется он редко и, как я упомянул, стоит дорого. Обычно, когда в нем возникает нужда, они обращаются к аптекарям.

– Весьма вам благодарен! – Судья сдвинул брови, словно обдумывал то, что услышал от нас. – Не представляю себе, как ваши сведения, сколь бы ценны они ни были, могут оказаться полезными, если дело дойдет до суда. Я, разумеется, понимаю их ценность, но сомневаюсь, что ее поймут присяжные. Вы знаете, Лоуэр, что это за люди. Если обвинение будет опираться на такие зыбкие доказательства, они, несомненно, оправдают того, кого мы обвинили бы.

Лоуэр сделал кислую мину, но признал, что сэр Джон прав.

– Скажите, мистер Коул…

– Кола.

– Кола. Вы, если не ошибаюсь, итальянец?

Я ответил утвердительно.

– И тоже врач?

Я сказал, что изучал медицину, но диплома не получил, так как не был намерен зарабатывать, практикуя это искусство. Мой батюшка…

– Следовательно, вам известны свойства мышьяка?

Я ни на миг не заподозрил, куда клонят эти вопросы, и безмятежно ответил, что, безусловно, так.

– И вы признаете, что, возможно, были последним, кто видел доктора Грова живым?

– Возможно.

– А если так, то… прошу, извините мои рассуждения… то, если, например, вы сами подсыпали яд и отдали ему бутылку, когда пришли на обед, то нет никого, кто мог бы опровергнуть ваш рассказ?

– Сэр Джон, вы же кое о чем забываете, – сдержанно сказал Лоуэр. – О том, что требуется указать причину деяния, прежде чем приписывать его кому-то. А логика исключает наличие такой причины. Мистер Кола пробыл в Оксфорде, да и в стране, всего несколько недель. До этого вечера он всего лишь раз виделся с Гровом. И должен сказать, я охотно готов поручиться за него, как, не сомневаюсь, поручился бы и высокородный Роберт Бойль, будь он здесь.

Это, рад сказать, указало судье на нелепость направления его вопросов, хотя и не вернуло ему моего уважения.

– Мои извинения, сударь. У меня не было намерения оскорбить вас. Но мой долг – провести следствие, и, натурально, мне приходится задавать вопросы тем, кто соприкоснулся со случившимся.

– Это не вызывает сомнений. И в извинениях нет нужды, уверяю вас, – ответил я, покривив душой. Его слова весьма меня встревожили, настолько, что я чуть было не указал на погрешности в его логике – что я вовсе не обязательно был последним, кто видел Грова живым: ведь кто-то, оказывается, видел, что Сара Бланди вошла к нему в комнату после того, как я расстался с ним у ворот.

Однако я понимал, что раз итальянец-папист весьма и весьма подходит на роль убийцы, то дочь сектанта, да еще беспутная и с бешеным нравом, послужит прекрасной ему заменой. У меня не возникло желания очистить себя от подозрений, указав обвиняющим перстом на Сару. Она, полагал я, была способна на подобное, но, кроме сплетен, ничто не намекало на возможность ее вины. И я считал себя вправе хранить молчание, пока такое положение вещей остается неизменным.

Вскоре судья исчерпал все, что намеревался сказать и поднялся с кресла.

– Вы должны меня извинить. Мне необходимо повидать следственного судью и предупредить его. Затем опросить еще некоторых людей, а также умиротворить смотрителя Вудворда. Быть может, доктор Лоуэр, вы будете столь любезны и сообщите ему то, что сообщили мне? Я почувствовал бы себя счастливее, если бы он убедился, что у меня не было никаких злых намерении против университета.

Лоуэр неохотно кивнул и отправился выполнять возложенное на него поручение, предоставив мне занять остаток дня тем, чем я сочту нужным.

Я все время помнил, что даже такие треволнения, как смерть доктора Грова, всего лишь отвлечения от моей главной цели – приведения в порядок дел моей семьи. Хотя в этом повествовании я почти ее не касался, но я прилагал все старания, а мистер Бойль любезно сделал для меня даже больше. Новости, однако, были неутешительными, и все мои хлопоты пропадали втуне. Бойль, как и обещал, обратился в Лондоне за советом к своему другу-адвокату, и тот высказал мнение, что я буду лишь напрасно терять время, продолжая свои попытки. Без весомых доказательств, что мой отец является собственником половины дела, нет ни малейшей надежды убедить суд присудить ему эту половину. И мне следует смириться с ее потерей, а не тратить новые суммы на тяжбы, которые непременно будут проиграны.

Посему я тотчас написал отцу, что деньги эти безвозвратно потеряны, если только у него в Венеции не хранятся необходимые документы, и мне незачем долее откладывать возвращение домой. Написав, запечатав и отправив свои письма королевской почтой (меня не заботило, что они могут быть перлюстрированы, и я решил избежать лишних расходов на отправление их частным образом), я вернулся в аптеку мистера Кросса скоротать время за разговорами и приготовить сумку медикаментов на случай, если все-таки решу сопровождать Лоуэра, хотя такого намерения у меня не было.

– Я не хочу ехать. Но если бы вы могли приготовить к завтрашнему утру на всякий случай…

Кросс взял мой список и открыл счетную книгу на странице, где были записаны мои прежние покупки.

– Поищу их для вас, – сказал он. – Ничего особенно редкого или дорогого тут нет, так что труд для меня невелик.

Он было обратил на меня взгляд с любопытством, словно намеревался что-то сказать, но потом передумал и снова справился с книгой.

– Не беспокойтесь об уплате, – сказал я. – Несомненно, Лоуэр или даже мистер Бойль поручатся за меня.

– Конечно. Конечно. Об этом и речи нет.

– Вас заботит что-то еще? Прошу, скажите мне.

Он некоторое время раздумывал, расставляя на прилавке флаконы с разными жидкостями, но наконец принял решение.

– Я ранее беседовал с Лоуэром, – начал он. – Об его опытах и кончине доктора Грова.

– А, да, – сказал я, полагая, что он хочет набраться новых сведений от тех, кто мог бы сообщить что-нибудь интересное. – Превосходный человек этот мистер Шталь, хотя и тяжелый в обращении.

– И его выводы здравы, как по-вашему?

– В его методе я не нахожу ни малейшего изъяна, – ответил я, – а его репутация говорит сама за себя. Но почему вы спрашиваете?

– Так, значит, мышьяк. В нем причина его смерти?

– Не вижу оснований сомневаться. А вы не согласны?

– Да нет. Вовсе нет. Но я вот думал, мистер Кола… – Он вновь замялся.

– Послушайте, мой дорогой, не таитесь, – подбодрил я. – Вас что-то гнетет. Так объясните мне.

Он хотел было заговорить, но передумал и покачал головой.

– Нет, ничего, – ответил он затем. – Ничего важного. Я просто подумал, откуда мог взяться мышьяк. Страшно предположить, что источником могла быть моя аптека.

– Сомневаюсь, что мы когда-нибудь это узнаем, – ответил я – К тому же обязанность мирового судьи – выяснить все, что в его силах, и в любом случае вас никто винить не будет. На вашем месте я бы не стал тревожиться.

Он кивнул:

– Вы правы. Совершенно правы.

Тут дверь распахнулась, и в аптеку влетел Лоуэр в сопровождении Локка, к большому моему сожалению. На обоих были самые парадные их костюмы, и Лоуэр вновь решился надеть свой парик. Я поклонился им обоим.

– Я не видел двух таких великолепных джентльменов со времени моего пребывания в Париже, – сказал я.

Лоуэр ухмыльнулся и поклонился в ответ. Очень неуклюже, так как, кланяясь, опасливо придерживал парик рукой.

– Спектакль, мистер Кола, спектакль!

– Какой спектакль?

– Тот, о котором я вам говорил. Или забыл сказать? Развлечение, которое я вам обещал. Вы готовы? И вы так равнодушны? Там будет весь город. Идемте же. Начало через час, и если мы не поторопимся, то останемся без хороших мест.

Его веселость и торопливость мгновенно заставили меня забыть все тревоги: более не обращая внимания на озабоченность мистера Кросса, я пожелал ему счастливо оставаться и вышел на улицу с моим другом.

Для утонченных натур, привыкших к изяществу итальянского и французского драматического искусства, посещение театра в Англии оборачивается немалым потрясением и более многого другого напоминает, сколь недавно эти островитяне расстались с варварством.

Дело было не столько в их поведении, хотя чернь в зале все время поднимала шум, и даже люди более благородных сословий держались отнюдь не с чинным достоинством. Причина заключалась в необузданном восторге при виде актеров на сцене. Ведь миновало лишь несколько лет с тех пор, как подобные развлечения были вновь разрешены, и весь город просто неистовствовал, наслаждаясь новизной и непривычностью такого зрелища. Даже студенты как будто продавали свои книги и одеяла, лишь бы купить билеты, возмутительно дорогие.

Сам спектакль был не слишком ужасным, хотя и очень простонародным, более подходящим для ярмарочного балагана, чем для настоящего театра. Нет, эти восхищающие англичан пьесы показывают, какой они на самом деле грубый и буйный народ. Ту, которую смотрели мы, написал человек, живший неподалеку от Оксфорда, и, увы, очевидно, не путешествовавший, а также не изучавший прославленных авторов, о чем свидетельствовало отсутствие у него тонких приемов, умения построить сюжет и, уж конечно, декорума.

Буквально с первой же сцены были нарушены те единства, которые, как справедливо учит нас Аристотель, придают пьесе стройность. События в ней не сосредотачивались в одном месте, а начинались в замке (как мне показалось), затем перенеслись в какую-то степь, затем на поле сражения, а то и двух, и завершились попыткой автора разместить по сцене в каждом городе страны. Свой промах он усугубил, нарушив единство времени – между разыгрываемой сценой и следующей могла пройти минута, час, месяц или (насколько мог судить я) пятнадцать лет без оповещения о том зрителей. Отсутствовало и единство действия; главная интрига подолгу оставалась в небрежении, вытесняясь побочными сюжетами так, будто автор вырвал десятки страниц из разных пьес, подбросил в воздух, а затем сшил в том порядке, в котором они попадали на землю.

Язык даже был хуже того, кое-что я упускал, так как актеры понятия не имели о декламации, а переговаривались между собой, словно сидели с друзьями в гостиной или в кабаке. Разумеется, истинное искусство актера, который стоит лицом к зрителям и пленяет их силой чудесной риторики, тут вряд ли пригодилось бы, ибо пленять было нечем. Речи действующих лиц являли собой образцы несравненной гнусности. Пока шла сцена, в которой сын какого-то вельможи притворяется сумасшедшим и буянит под дождем в открытой степи, а затем встречает короля, который тоже помешался и натыкал себе в волосы цветы (поверьте, я не шучу), я ждал, что вот-вот заботливые мужья поспешат увести из зала своих супруг. Однако они продолжали сидеть на своих местах, видимо, наслаждаясь происходящим, и единственное, что вызвало frisson[22]22
  Дрожь (фр. ).


[Закрыть] растерянности, было присутствие на сцене актрис – неслыханное прежде новшество.

И наконец, всяческие жестокости и насилия. Только Богу известно, сколько действующих лиц было убито, полагаю, в этом источник всем известной жестокости англичан. Да как может быть иначе, когда столь отвратительные деяния изображаются для развлечения? Например, у некоего вельможи вырывают глаза прямо на сцене перед зрителями и способом, который ничего не оставляет воображению. Ну какой цели может служить столь грубое и ненужное зрелище, кроме как ошеломлять и оскорблять благородные вкусы?

Право, представление это, которое тянулось столь долго, что заключительные сцены игрались в благословенном мраке, для меня было интересно лишь тем, что предоставило мне возможность обозреть местное общество, ибо в городе никто не удержался от соблазна вкусить от грязи, которой их угощали. Среди зрителей присутствовали любитель сплетен мистер Вуд, а также смотритель Вудворд и суровый холодный доктор Уоллис. Там был Томас Кен, как и Кросс, Локк, Шталь и многие из тех, кого я видел у матушки Джейн.

И еще множество тех (не говоря уж о студентах), кого я прежде не видел, но с кем был знаком мой друг. Например, во время одного из частых перерывов в действии я увидел, как тощий, изможденный мужчина попытался заговорить с доктором Уоллисом. Лицо почтенного господина изобразило досаду и смущение, и он резко отвернулся.

– Ого-го! – сказал Лоуэр. – Как, однако, меняются времена!

Я умоляюще попросил его объяснить этот намек.

– Хм-м… А, да, разумеется, откуда вам знать? – сказал он, не отводя глаз от разыгрывавшейся перед ним сиены. – Так что вы думаете об этом щуплом человечке? Считаете ли вы возможным судить о характере физиономистически?

– О да, – сказал я. – Иначе большое число портретистов напрасно переводили бы свое время и обманывали бы нас.

– Ну так определите его характер. Таким образом мы проверим верность доктрины или же степень вашей проницательности.

– Ну-у… – сказал я, внимательно вглядываясь в этого человека, который смиренно направился назад к своему месту и опустился на него без единой жалобы. – Я не художник и не обучался физиономистике, однако ему лет под пятьдесят и, судя по его виду, он был рожден служить и повиноваться. И не принадлежит к тем, кто обладал властью или силой. Не облагодетельствован Фортуной, но и не беден. Джентльмен, хотя из самого скромного сословия.

– Хорошее начало, – сказал Лоуэр. – Продолжайте.

– Человек, не привыкший настаивать на своем. Не имеет ни манер, ни положения, чтобы блистать в свете. Скорее наоборот: весь его облик говорит, что он всегда будет оставаться в небрежении.

– А-а! Что-нибудь еще?

– Один из тех, кого природа создает просителями, – сказал я уже в увлечении. – Это видно по тому, как он подходил и как покорно снес оскорбление. Несомненно, он привык к подобному обращению.

Лоуэр кивнул.

– Превосходно, – сказал он. – Истинно полезный опыт.

– Я судил верно?

– Скажем, это был интересный ряд наблюдений. А! Действие начинается. Чудесно!

Я тихонько застонал: он был прав, актеры вновь вышли на сцену, к счастью, чтобы сыграть конец. Даже я сумел бы сочинить что-нибудь получше: вместо морально возвышающей развязки король и его дочь умирают именно тогда, когда любой рассудительный драматург оставил бы их жить, чтобы пьеса преподала хотя бы такой урок морали. Но, разумеется, к тому времени почти все остальные были уже мертвы и сцена походила на внутренность склепа, а потому, вероятно, они просто последовали примеру остальных, так как разговаривать им все равно было уже не с кем.

На улицу я вышел в некотором ошеломлении, так как не видел такого количества крови с тех пор, как мы анатомировали доктора Грова. К счастью, Лоуэр тут же предложил завернуть в харчевню. Так как мне, чтобы прийти в себя, требовалось выпить чего-нибудь покрепче, я даже глазом не моргнул, когда Вуд и Локк решили присоединиться к нам. Не то общество, которое я бы выбрал сам, но после подобного представления я бы выпил с самим Кальвином, если бы другого выбора не было.

К тому времени когда мы прошли через город и расположились в «Королевской лилии», Лоуэр пересказал Локку мое истолкование характера неизвестного мне человека, и тот ограничился презрительной усмешкой.

– Если я ошибся, вам следует объяснить мне, в чем именно, – сказал я с некоторым жаром, ибо мне не нравилось, как они прохаживаются на мой счет. – Кто он такой?

– Ну-ка, Вуд. Вы ведь средоточие сведений обо всем и вся. Так ответьте ему.

Откровенно довольный тем, что находится в нашем обществе, и купаясь в нашем внимании, Вуд отхлебнул из своей кружки и крикнул половому, чтобы тот принес ему трубку. Лоуэр потребовал трубку и для себя, но я отказался. Не то что я против небольшой дозы табака по вечерам, особенно когда надо взбодрить кишечник, однако трубки, которыми слишком часто пользуются постоянные посетители харчевен, обретают привкус закисшей слюны. Многие, знаю, ничего против не имеют, но я нахожу это неприятным и курю только свою.

– Так вот, – с обычным педантизмом начал Вуд над второй кружкой эля и с раскуренной трубкой в руке, – этот щуплый человечек, такой неудачливый, рожденный повиноваться, проситель от природы, – это Джон Турлоу.

Тут он сделал паузу для драматического эффекта, словно это имя должно было произвести на меня впечатление. Я спросил его, быть может, с излишней резкостью, кто он такой, этот Джон Турлоу.

– Никогда о нем не слышали? – спросил он с изумлением. – В Венеции он известен многим. И почти повсеместно в Европе. Без малого десять лет этот человек убийствами, кражами, подкупами и пытками пролагал себе путь в нашей стране и в других. Было время – и не такое уж давнее, – когда он держал в своих руках судьбы королевств и играл монархами и государственными мужами, словно марионетками.

Он снова помолчал и наконец понял, что выражается непонятно.

– Он был статс-секретарем Кромвеля, – объяснил Вуд, словно разговаривая с ребенком. Я, право же, все более находил его невыносимым – Его главным шпионом, отвечавшим за безопасность республики и за жизнь Кромвеля, задача, с которой он справлялся превосходно – ведь Кромвель умер в своей постели. Пока Джон Турлоу был на своем посту, ни один убийца не мог приблизиться к Протектору. У него были шпионы повсюду: если сторонники короля затевали заговор, Джон Турлоу узнавал про него даже раньше их самих. А некоторые заговоры, как мне говорили, он устраивал сам, просто ради удовольствия покончить с ними. Пока Кромвель ему доверял, над его действиями ни у кого не было власти. Ни малейшей. Говорят, именно Турлоу соблазнил отца Джека Престкотта предать короля.

– Этот замухрышка? – воскликнул я в изумлении. – Но если так, почему он разгуливает на свободе и посещает театры? Ведь любое разумное правительство повесило бы его елико возможно скорее.

Вуд пожал плечами, не желая сознаваться, что чего-то не знает.

– Государственная тайна. Но он живет очень тихо в нескольких милях отсюда. Насколько известно, он ни с кем не видится и заключил мир с правительством. Натурально, все, кто увивался вокруг него, пока он был у власти, теперь даже имени его не помнят.

– И в их числе Джон Уоллис, как кажется.

– А, да, – сказал Вуд, и глаза у него заблестели, – в том числе и он. Доктор Уоллис – человек, прилежащий всякой власти. Он ее чует. Я убежден, если Джон Уоллис перестает курить фимиам тому или иному государственному мужу, это первый признак его скорого падения.

Рассказы о темных и неясных событиях нравятся всем, и я не составил исключения. Рассказ Вуда о Турлоу приподнял завесу над положением дел в английском королевстве. Либо вернувшийся король сидел на троне столь твердо, что мог без опасений оставлять подобных людей на свободе, либо он был настолько слаб, что не смел отдать их в руки правосудия. В Венеции все обстояло бы по-другому, и Турлоу уже давно кормил бы адриатических рыб.

–А этот Уоллис? Он меня интригует…

Но более мне узнать ничего не удалось, так как к нашему столу подошел молодой человек, в котором я узнал слугу мирового судьи, и стоял навытяжку, пока Лоуэр не вывел его из затруднения, спросив, зачем он здесь.

– Я ищу мистера Кола и мистера Лоуэра, сэр.

Мы сказали, что это мы.

– И какое у тебя к нам поручение?

– Сэр Джон просит вас немедля посетить его у него дома в Холиуэлле.

– Теперь? – спросил Лоуэр – Нас обоих? Уже десятый час, а мы еще даже не ужинали.

– Дело безотлагательное, как я понял. Очень важное, – ответил юноша.

– Нельзя заставлять ждать человека, если у него есть власть тебя повесить, – подбодрил нас Локк. – Лучше поторопитесь.

Дом в Холиуэлле показался мне теплым и приветливым, когда мы вошли в прихожую и ждали там, чтобы нас снова проводили в приемную. В открытом очаге пылал огонь, и я встал перед ним, чтобы согреться, вновь думая о том, какие холода царят в этой стране, и о том, как плохо обогревается моя комната. И тут я понял, что, кроме всего остального, меня мучает зверский голод.

Судья держался заметно суше, чем утром. Едва мы поздоровались, как он повел нас в маленькую приемную и пригласил обоих сесть.

– Поздненько вы трудитесь, сэр Джон, – дружески заметил Лоуэр.

– Не по своей вине, доктор, – был ответ. – Но это дело ждать не может.

– Так оно действительно очень серьезно?

– Поистине. Речь идет о мистере Кроссе. Сегодня днем он приходил поговорить со мной, и я хочу проверить его репутацию, так как он не джентльмен, хотя, без сомнения, во всех отношениях заслуживает всяческого доверия.

– Ну так спрашивайте. А что натворил старик Кросс? Я знаю его за превосходного человека, и обвешивает он очень редко, да и то лишь незнакомых покупателей.

– Он принес с собой свои счетные книги, – сказал судья, – и из них неопровержимо следует, что четыре месяца назад большое количество мышьяка было куплено Сарой Бланди, служанкой, проживающей в этом городе.

– Так-так.

– Гров отказал Бланди от места за дурное поведение в тот же самый день, – продолжал судья. – Она происходит из семьи, известной своей буйностью.

– Простите, что я вас перебиваю, – сказал Лоуэр, – но девушку вы расспросили? Быть может, у нее есть убедительное объяснение?

– Да. После разговора с мистером Кроссом я отправился прямо к ней. Она сказала, что купила порошок по поручению доктора Грова.

– Возможно, так и было. Опровергнуть это нелегко.

– Быть может. Я намерен проверить, вел ли доктор Гров расходную книгу. Порошок стоит почти шиллинг, и столь дорогая покупка была, несомненно, записана. Вы можете поручиться за Кросса? Он человек почтенный и навряд ли дал бы ложные показания по злобе?

– О да. В этом отношении на него можно всецело положиться. Если он говорит, что девушка купила мышьяк, значит, она его купила, – сказал Лоуэр. – Вы обвинили ее прямо?

– Нет, – ответил сэр Джон. – Пока еще рано.

– Но считаете это возможным?

– Не исключено. Могу ли я спросить, почему ни тот, ни другой из вас не сообщил мне о том, что ее видели, когда в тот вечер она входила к доктору Грову?

– Не мое дело сообщать сплетни, – сердито сказал Лоуэр. – И не ваше повторять их, сударь.

– Это не сплетни, – ответил сэр Джон. – Мне сказал об этом смотритель Вудворд и привел мистера Кена, чтобы он подтвердил свое обвинение.

– Кен? – переспросил я. – А вы уверены, что он говорит правду?

– У меня нет причин сомневаться в нем. Мне известно, что между ним и доктором Гровом существовала неприязнь, но я убежден, что в таком важном деле он не стал бы лгать.

– А что говорит девушка?

– Разумеется, она все отрицала. Но и отказалась сказать, где она была.

Я вспомнил, что и мне она не сказала, и в первый раз мое сердце исполнилось дурных предчувствий. В конце-то концов, лучше уж признаться в самом бесстыдном нарушении нравственности, если это отвратит столь ужасные подозрения. Так чем же она занималась, то есть если поверить, что она не пыталась ложью скрыть свою вину?

– Иначе говоря, ее слово против слова Кена, – сказал Лоуэр.

– Его слово, натурально, более весомо, – указал судья. – И из дошедших до меня сплетен как будто следует, что для подобного поступка у нее была причина, пусть и самая извращенная. Насколько я понимаю, вы пользуете ее мать, мистер Кола?

Я кивнул.

– Советую вам сейчас же с этим покончить. Вам следует держаться от нее как можно дальше.

– Вы уже полагаете ее виновной, – сказал я, встревоженный таким оборотом разговора.

– Я верю, что располагаю основаниями для возбуждения дела. Но установление виновности, счастлив сказать, в мои обязанности не входит.

– Тем не менее мать нуждается во враче, – возразил я, хотя и не добавил, что результаты моего опыта требуют постоянною наблюдения.

– Полагаю, за ней может присмотреть любой другой врач. Запретить вам я не могу, но подумайте о неловкости положения, прошу вас. Если вы повстречаетесь с девушкой, речь, без всякого сомнения, пойдет о докторе Грове: если она виновна, то непременно захочет узнать, как идет расследование и подозреваете ли вы, что произошло. И тогда вам придется либо солгать, что унизительно, либо сообщить ей сведения, которые заставят ее сбежать.

Отрицать логичность этого предупреждения я, разумеется, не мог.

– Но если я внезапно перестану навещать мать, это тоже может пробудить подозрения дочери.

– В таком случае, – весело сказал Лоуэр, – вам следует отправиться со мной. Таким образом вы будете далеко, и девушка ничего не заподозрит.

– При условии, что вы вернетесь. Мистер Лоуэр, вы поручитесь за своего друга? Обеспечите его возвращение в Оксфорд?

Лоуэр охотно согласился, и, прежде чем мы покинули дом сэра Джона, они обо всем договорились, ни разу не справившись о моем мнении. Уже на следующий день мне предстояло уехать с Лоуэром, который обещал убедить Локка навещать мою пациентку и записывать все изменения в ее состоянии. Таким образом, Локка приходилось поставить в известность о том, что мы сделали, и это меня встревожило. Однако выбора у меня не было.

Лоуэр отправился на поиски своего друга, а я вернулся в свое жилище с тяжелым сердцем, испуганный таким поворотом событий.