355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Йен Пирс » Перст указующий » Текст книги (страница 17)
Перст указующий
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 13:35

Текст книги "Перст указующий"


Автор книги: Йен Пирс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Глава пятая

Путешествие в Танбридж-Уэлс заняло четыре дня, так как я не прошел через Лондон, а обогнул его. Но я не жалею ни о единой минуте, проведенной в пути, хотя и старался идти быстрее. Ночи все еще были теплыми, а безлюдье наполняло мне душу спокойствием, какого я прежде не знавал. Я много размышлял над тем, что услышал от Мордаунта, и понял, что продвинулся в моих поисках довольно далеко: теперь я знал, в чем обвиняли моего отца, и знал, откуда взялись эти обвинения. Поддельные документы, изготовленные подручными Турлоу. И мне предстояло отыскать их. Более того: теперь я знал, что действительно существовал предатель, занимавший видное положение, много знавший. Если им не был мой отец, то искать его следовало среди горстки людей – лишь несколько доверенных лиц могли бы с такой полнотой предать восстание 1659 года. Его лицо я видел у старухи Бланди в миске с водой, теперь мне предстояло узнать его имя. Мне было известно, как все было подстроено и почему; если удача мне улыбнется, я узнаю и кем.

Мне могли бы найтись спутники, так как по дороге шло много людей, но я пресекал все попытки заговорить со мной, ночевал в лесах, завернувшись в одеяло, и покупал необходимую еду в деревнях и городках, через которые проходил. Эта потребность в одиночестве исчезла, только когда я приблизился окраине самого Танбридж-Уэлса и увидел вереницы карет, колясок, а также фургонов, везущих плоды земные для нужд придворных, все возрастающее число бродячих торговцев, музыкантов и слуг, направляющихся туда в надежде заработать горсть монет продажей того, что они могли предложить. Впрочем, последние два дня я против воли сам обзавелся спутницей: юная шлюха по имени Китти навязалась мне, обещая свои услуги в обмен на покровительство. Шла она из Лондона, а накануне на нее напали, и она не хотела повторения. В тот первый раз ей повезло: она отделалась лишь парой синяков, но сильно перепугалась. Если бы ей выбили зуб или сломали нос, это сильно уменьшило бы ее заработки, а ничего другого она не умела.

Я согласился стать ее защитником, потому что в этой твари было странное обаяние. Ведь мне, молодому провинциалу, никогда прежде не доводилось видеть подобное порождение столичного разврата. Она была совсем другой, чем я ожидал, наслушавшись разных жутких историй; могу даже сказать, что она держалась куда более благопристойно, чем многие знатные дамы, которых я навидался в более позднюю пору жизни, и, подозреваю, была не менее добродетельной. Примерно моя ровесница, нагулянная от солдата, брошенная матерью, опасавшейся наказания за такой грех. Как она выросла, я не знаю, но сумела набраться умудренности и хитрости. О честности она не имела никаких понятий, и ее моральные правила сводились к определенным обязательствам – помоги ей и ее близким, и она будет считать себя в долгу. Причини ей зло, и она отплатит тем же. Таков был ее нравственный мир, и отсутствие в нем христианских заповедей с лихвой возмещалось житейским опытом. Во всяком случае, таковы были принципы, которых она придерживалась, пусть и самые простые.

Должен сказать, что я не вкусил от того, что она предложила мне ночью накануне нашего прибытия в Танбридж-Уэлс, опасение получить французскую болезнь и неотвязные мысли о том, чем мне предстояло заняться на следующий день, подавили плотские вожделения, однако мы поели, поговорили, а потом уснули под одним одеялом, и хотя она поддразнивала меня, думается, ее это нисколько не огорчило. Завидев город, мы расстались по-дружески, и я переждал там из страха, как бы меня не увидели рядом с ней.

Подобно моему отцу я всегда чуждался королевских дворов и придворных обычаев, да; я всегда тщательно избегал пятна развращенности, которое накладывает соприкосновение с ними. Хотя я отнюдь не пуританин, существуют законы порядочности, которые надлежит соблюдать истинному джентльмену, а двор в те дни быстро отказался даже от внешнего уважения к тем подлинным добродетелям, которые делают страну достойной того, чтобы жить в ней. Танбридж-Уэлс возмущал меня свыше всякой меры. Я был готов к тому (ибо к этому времени уже ходило множество слухов), что придворные дамы появляются на людях без масок и даже щеголяют в париках, надушенные и накрашенные; но я пришел в ужас, обнаружив, что точно так же поступают конногвардейцы!

Впрочем, все это меня мало касалось; я ведь явился туда не блистать, не драться на дуэлях, не ранить острыми как бритва шутками, не добиваться для себя теплого местечка. Да у меня и средств для этого не было. Чтобы получить место, приносящее 50 фунтов годового дохода, один мой друг должен был израсходовать на взятки почти 720 фунтов, занятых под проценты, в результате чего ему приходилось обирать правительство более чем на 200 фунтов в год, чтобы жить подобающим образом и выплачивать долги. Моих средств вряд ли достало бы, чтобы купить даже место крысолова его величества, не говоря уж о месте, достойном моего положения в обществе. А так как я был сыном своего отца, никакие деньги в мире не обеспечили бы мне даже этой низкой должности.

Остановиться в городе по прибытии туда я не мог из-за дороговизны. Тамошние обыватели знали, что процветать их городку недолго, что вскоре двор обратит свое капризное внимание на какой-нибудь другой. Это безобразное селеньице привлекало только своими водами, которые были a la mode[26]26
  Модными (фр. ).


[Закрыть]
в этом году. Туда съехались все фаты и дураки, разглагольствуя о том, насколько лучше они себя чувствуют, хлебая эту жижу отвратительного вкуса, а на самом деле стараясь втереться к влиятельным людям. Вокруг них, точно мухи, роились торговцы, норовя высосать из их кошельков все имеющиеся там деньги. Уж не знаю, кто из них был хуже: меня тошнило и от тех, и от других. Цены запрашивались возмутительные, и тем не менее все комнаты без проволочек сняли придворные, готовые щедро платить, лишь бы находиться вблизи его величества, многие даже жили в шатрах, поставленных на городском выгоне. За мое краткое пребывание там я ни разу даже издали не видел короля. Я слишком стыдился своего костюма, чтобы побывать на утреннем приеме, и слишком опасался навлечь на себя оскорбления, стань мое имя известным. Мне предстояло исполнить мой сыновний долг, и я не хотел, чтобы мою жизнь оборвала шпага какого-нибудь бретера. Если оскорбление будет нанесено прилюдно, мне останется только потребовать сатисфакции, а у меня достало ума понять, что из поединка победителем я вряд ли выйду.

Вот почему я избегал всех мест, где собирались модники и модницы, а ограничивался харчевнями на краю городка, куда, покончив с дневными обязанностями, сходились лакеи и прочие слуги играть, пить и обмениваться россказнями о великих мира сего. Как-то раз я увидел там мою спутницу, но у нее достало деликатности не поздороваться со мной во всеуслышание, хотя она все-таки нагло подмигнула мне, проходя мимо под руку со знатным джентльменом, который не стыдился являть свою похоть всем и каждому.

От слуг я очень скоро узнал, что ради разговора с моим опекуном, сэром Уильямом Комптоном, я мог бы сюда и не добираться, так как его здесь не было. Его надежды на повышение рассыпались прахом из-за спора с лордом-канцлером Кларендоном за права на охоту в Уичвудском лесу, которые каждый объявлял своими. Ну и до тех пор, пока бразды правления оставались в руках Кларендона, сэр Уильям мог проститься с надеждой на высокую должность. Он прекрасно это понимал, а потому решил поберечь деньги и оставаться у себя в поместье, не трудясь являться ко двору.

Правда, двое других здесь были. Однако я скоро узнал, что хотя Эдвард Вильерс и сэр Джон Рассел были и в несчастье истинными товарищами, но теперь блага победы разделили их куда успешнее всех хитрых планов Турлоу. Вильерс подвизался в партии лорда Кларендона, на чью сторону его привлек лорд Мордаунт, тогда как сэр Джон Рассел, принадлежавший к великому роду герцога Бедфорда, присоединился к оппозиции, которую объединяла только ненависть к Кларендону. Такова власть: хорошие люди, верные, благородные, храбрые на поле боя, начинают ссориться, точно дети, едва становятся придворными.

Но как бы то ни было, в Танбридж-Уэлсе я мог свидеться с двумя и почувствовал, что вечер, проведенный за выслушиванием сплетен в харчевне, не пропал втуне. У меня было искушение начать с Вильерса, так как он, очевидно, имел доступ к влиятельным людям, но, поразмыслив, я выбрал более легкую добычу и поутру отправился засвидетельствовать свое почтение сэру Джону Расселу. Теперь я об этом сожалею и предпочел бы умолчать о том, что произошло, так как это бросает тень на того, кто по рождению был джентльменом. Однако я не склонен что-нибудь утаивать – «бородавки и все прочее», как выразился Кромвель.[27]27
  Оливер Кромвель, собираясь позировать для своего портрета, потребовал, чтобы художник изобразил его «со всеми прыщами, бородавками и прочим».


[Закрыть]
Сэр Джон отказался разговаривать со мной. Если бы только! Но он постарался меня унизить, хотя я никогда не причинял ни ему, ни его и близким никакого зла. Прошло несколько месяцев, прежде чем я узнал почему мое имя понудило его поступить так.

Произошло же следующее. В семь часов утра я вошел в нижнюю залу гостиницы, где остановился Рассел, и попросил хозяина послать коридорного с моей просьбой принять меня. Не спорю, так не делают, но всякий, кто когда-либо соприкасался с путешествующим королевским двором, знает, что все подобные правила этикета приходят в небрежение. Вокруг меня расположились десятки людей – кто ждал ответа на прошение, кто просто завтракал, прежде чем начать искать приема у других вельмож. В зале жужжали голоса мелких придворных чинов, тщащихся взобраться на первую скользкую ступеньку лестницы, ведущей к назначениям на важные и выгодные посты. В каком-то смысле и я принадлежал к ним, а потому я, как они, сидел в терпеливом ожидании. Прошел второй час, потом еще полчаса. В начале одиннадцатого по лестнице спустились двое и направились ко мне. Шум голосов затих – все заключили, что я успешно сделал первый шаг на пути к желанной цели, и с завистью приготовились наблюдать, как именно это произойдет.

В зале воцарилась полная тишина, так что все услышали предназначенные мне слова, да и лакей произнес их громким голосом именно с такой целью.

– Ты Джек Престкотт?

Я кивнул и привстал.

– Сын Джеймса Престкотта? Убийцы и предателя?

У меня внутри все сжалось, и, задохнувшись от неожиданности, я снова сел, зная, что это еще не все, но что я ничем не могу предотвратить новый удар.

– Сэр Джон Рассел изъявляет свое почтение и поручил мне сказать тебе, что сын пса – пес. Он поручил мне учтиво попросить тебя убраться вон и не отравлять духом предательства эту гостиницу и больше не сметь нагло являться к нему Если попробуешь, он прикажет выдрать тебя. Покинь этот дом или будешь вышвырнут в сточную канаву, где было бы самое место твоему гнусному отцу.

Тишина стала зловещей. Под буравящими взглядами тридцати пар глаз я схватил шляпу и, шатаясь, пошел к двери, ничего не сознавая, кроме самых беглых впечатлений. Грустное, почти сочувственное выражение на лице первого слуги, и жестокое на лице второго, который упивался моим унижением. Выражение торжествующего злорадства на лицах одних просителей, жадный интерес в глазах других, в предвкушении, как они неделя за неделей будут снова и снова рассказывать о том, чему стали свидетелями. Кровь бросилась мне в голову, душа запылала гневом и ненавистью, и, казалось, какая-то сила внутри моего черепа вот-вот его расколет. К тому времени, когда я дошел до двери, я уже ничего не замечал и не могу даже вспомнить, как добрался до моей убогой постели в темноте чердака над конюшней харчевни.

Не знаю, сколько времени я пролежал там, но, во всяком случае, прошло его порядочно. Полагаю (я делил чердак с полудесятком других постояльцев), кто-то приходил, кто-то уходил, только я ничего не замечал и знаю лишь, что мой подбородок, когда я опамятовался, покрывала щетина, мои члены сковывала слабость, и мне пришлось побриться, прежде чем я мог показаться на глаза людям. Вода в колодце была ледяной, однако, когда я направился через двор в харчевню, вид у меня был благопристойный. Произошедшее почти исчезло из моей памяти, но едва я переступил порог, как мгновенно все вспомнил. Мертвая тишина, а затем смешки. Я подошел и попросил пива, и тут же человек рядом со мной повернулся ко мне спиной с грубостью, столь естественной для простонародья. Впрочем, что тут удивительного, если вспомнить примеры, которые им подают те, кто стоит выше них?

Тяжко вновь переживать подобные унижения, и даже теперь рука у меня дрожит, когда я обмакиваю перо в чернила, чтобы написать эти слова. Столько лет прошло, полных такого света, такой благости, и все же та минута все еще разит в самое сердце, и гнев воскресает. Мне говорили, что сердце джентльмена более беззащитно против подобных ран, чем сердца простых людей, потому что его честь несравненно выше, и, возможно, так оно и есть. Я бы продолжил мои розыски там, если бы это могло принести пользу, но я знал, что случившееся сделало мое путешествие напрасным; теперь я никак не мог явиться к Эдварду Вильерсу с надеждой на учтивый прием, а столкнуться с новым грубым отказом я не желал. Выбора не было: следовало как можно быстрее покинуть Танбридж-Уэлс, однако я был исполнен решимости прежде увидеть лицо сэра Джона Рассела, проверить, не оно ли явилось мне в миске с водой миссис Бланди. Это не было лицо Мордаунта, что меня искренне обрадовало, и я уже знал, что Вильерс выглядит совсем иначе. Признаюсь, я уповал, что сэр Джон, уже заслуживший мою неугасаемую вражду, будет изобличен и тем облегчит мою задачу.

Увы! Мои надежды не сбылись; я провел много часов, притаившись возле гостиницы, а также (как можно незаметнее, чтобы не быть узнанным) перед домами, где собиралась знать, и мрачно прислушивался к доносящимся оттуда звукам веселья, промокая до костей под первыми осенними дождями в упрямом и терпеливом ожидании. И в конце концов терпение это было вознаграждено, хотя и не так, как мне хотелось бы. Я подкупил уличного торговца, чтобы он указал мне на сэра Джона, когда тот выйдет, и уже потерял всякую надежду, когда он ткнул меня локтем в бок и прошипел на ухо:

– Вона он, весь расфуфыренный.

Я посмотрел, почти ожидая увидеть на крыльце фигуру с таким мне знакомым лицом.

– Где? – спросил я.

– Да вона же. Это он самый и есть, – ответил торговец, тыча пальцем в толстяка с багровой физиономией и старомодными клочкастыми усами. Я с величайшим разочарованием смотрел, как это мерзкое существо (в котором не было заметно ни притворства, ни единой знакомой мне черты) забралось в ожидавшую карету. Нет, он не был тем, кого мне показала старуха Бланди.

– Так идите же! – сказал торговец – Идите, подайте свое письмо.

– Что-что? – спросил я, совершенно забыв, что просил указать мне его под этим предлогом – А! В следующий раз.

– Струхнули маленько? Оно понятно. Только позвольте сказать вам, сударь, вы от них ничего не дождетесь, если не приналяжете хорошенько.

Я решил воспользоваться этим непрошеным, но как будто здравым советом, упаковал мои сумки и ушел из города. В нем не оказалось того, чего я искал.

Глава шестая

Полдень миновал, и мне доложено (заметьте, теперь мне докладывают!), что утром мы отправимся в мое поместье, и у меня остается мало времени для продолжения моего повествования. Мне уже обрили голову под этот чертов дурацкий парик, портной снял мерку, всюду хлопоты. Столько необходимо привести в порядок, приготовить, а меня это совсем не занимает. Докучные эти мелочи не имеют никакого отношения к моей истории, но я уже подмечал в себе эту черту, и последнее время все чаще. Думаю, дело идет к старости: я замечаю, что помню все это – то, что происходило столько лет тому назад, – куда яснее, чем то, что случилось со мной позавчера.

Но вернемся к моей истории. В Оксфорд я возвратился с глубоким негодованием в сердце и с еще более глубокой решимостью нанести поражение моим тайным врагам. Я отсутствовал более двух недель, и за это время в город нахлынули студенты, а потому царящие там заметную часть года сельские тишина и покой его покинули. К счастью, кроме того, это означало, что все те, в чьей помощи я нуждался, тоже вернулись. Первым, разумеется, был Томас: особенно не хватало его искуснейшего владения логикой, отточенного в преподавании богословия и логики студентам, на удивление умелом. Он мог перебрать кипу бумаг и извлечь смысл быстрее, чем кто-либо из тех, кого я знал. Вторым был щуплый странный коротышка, которого Томас как-то привел познакомить со мной. Его звали Антони Вуд.

– Вот, – сказал Томас, представляя мне Вуда у себя в комнате, – ответ на все твои вопросы. Мистер Вуд великий ученый и очень хочет помочь тебе в твоих розысках.

Кола коротко его описал, и это – один из тех редких случаев, когда, по моему мнению, его перо почти не погрешило; мне не встречалось более нелепое существо, чем Антони Вуд. Он был заметно старше меня, ему исполнилось тридцать, если не больше, и его уже отличали согбенная спина и впалые щеки книжного червя. Одежда на нем выглядела чудовищно – такая старая, заплатанная и перезаплатанная, что распознать фасон было невозможно; чулки заштопанные, и еще привычка, когда его что-то забавляло, откидывать голову и ржать, будто лошадь. Неприятный, режущий ухо звук – и потому в его обществе все быстро обретали глубокую серьезность, боясь обронить остроумную шутку и услышать в награду его смех. Все это в сочетании с общим неизяществом его движений – одни подергивания и рывки: он и минуты не мог просидеть спокойно, – начало раздражать меня, едва я его увидел, и у меня еле доставало сил сохранять терпение.

Однако Томас сказал, что он может быть полезен, а потому я удержался от насмешек над ним. К несчастью, завязавшееся знакомство порвать оказалось невозможным. Как все ученые, Вуд нищ и постоянно ищет покровительства: они все воображают, будто за их развлечения должны платить другие. От меня он никогда не получал ни пенни, однако все еще не отчаялся. Он все еще является засвидетельствовать почтение в надежде, что из моего кармана в его вымазанные чернилами лапы может перекочевать монета, и не устает напоминать мне об услуге, оказанной столько лет назад. Собственно, он побывал тут совсем недавно: вот почему он так свеж в моей памяти. Впрочем, ничего существенного я от него не услышал. Он пишет книгу, но что в том? Он ее пишет с тех самых пор, как я с ним познакомился, и она как будто все так же далека от завершения. И он из тех жилистых коротышек, которые словно бы не стареют, ну, спина чуть больше ссутулится да добавятся морщины на лице. Когда он входит в комнату, мне кажется, что второй половины моей жизни вообще не было, что она мне только приснилась. Лишь боли в моем собственном теле свидетельствуют об обратном.

– Мистер Вуд мой большой друг, – объяснил Томас, заметив отвращение, с каким я смотрел на этого малого. – Каждую неделю мы вместе музицируем. Он величайший знаток истории и в последние годы собрал много сведений о недавних войнах.

– Весьма замечательно, – сказал я сухо. – Но не вижу, как он может помочь?

Тут заговорил Вуд этим своим высоким, пискливым, как флейта, голосом и с педантичным жеманным произношением – словно читал по записной книжке, и столь же неинтересно.

– Я имел честь беседовать со многими людьми, – сказал он, – отличившимися в войнах и государственных делах. Я располагаю немалыми знаниями о трагическом пути нашей страны, которые буду счастлив предоставить в ваше распоряжение для установления того, что произошло с вашим отцом.

Клянусь, он все время изъяснялся вот так, и все его фразы были столь же безупречно сложены, сколь сам он был неуклюж и косолап.

Я не совсем понял суть его предложения, однако Томас сказал, чтобы я обязательно согласился, так как мистер Вуд уже прославился тонкостью суждений и обширностью знаний. Если мне надо узнать что-нибудь о каком-то событии или каких-либо людях, то я должен в первую очередь обратиться к Вуду, это сбережет мне много времени.

– Ну хорошо, – сказал я. – Но я хочу, чтобы вы никому не говорили о моих поисках. Многие люди станут моими врагами, если узнают о них. Я хочу захватить их врасплох.

Вуд с неохотой согласился, и я сказал, что изложу ему все факты и сведения в свое время, чтобы он мог пополнить плоды моих розысков своими. Затем Томас оказал мне услугу, выпроводив его из комнаты. Я посмотрел на моего друга скептически и с упреком.

– Томас, я знаю, что мне требуется любая помощь, какую я смогу найти…

– Ты ошибаешься, друг мой. Познания мистера Вуда в один прекрасный день окажутся для тебя незаменимыми. Не отвергай его за наружность. И я нашел для тебя еще одного полезного человека.

Я застонал.

– И кто же это?

– Доктор Джон Уоллис.

– Кто?

– Профессор геометрии и был посвящен во многие тайны Республики благодаря искусству разгадывания тайнописей. И он прочел для Турлоу много секретных посланий короля, во всяком случае, если верить тому, что говорят.

– Так его следовало бы повесить…

– А теперь он оказывает те же услуги правительству его величества, если верить слухам. Лорд Мордаунт сказал тебе, что документы, обвиняющие твоего отца, были написаны тайнописью. Если так, доктор Уоллис может что-то знать про это. Если ты убедишь его помочь…

Я кивнул. Возможно, против обыкновения один из планов Томаса окажется полезным.

Прежде чем мистер Вуд или доктор Уоллис могли оказать мне помощь, мне представился случай отплатить Томасу услугой за услуги, выручив его, когда он из-за нелепейшей опрометчивости оказался в опасном положении. Обстоятельства были весьма забавны, хотя и внушали некоторую тревогу. Все знали, что старик Титмарш, квакер, тайно устраивает в своем домишке у реки какие-то дурацкие молитвенные собрания. В нарушение закона, разумеется. А если вспомнить, сколько беспокойств уже причинили эти полоумные, их следовало бы сокрушить без всякого милосердия. Но нет! Время от времени какую-нибудь горстку отправляли в тюрьму, а затем вновь выпускали, давая им волю вернуться к их гнусностям. Собственно говоря, они словно бы гордились этим и кощунственно приравнивали свои страдания к мукам, которые претерпел наш Господь. Некоторые (как я слышал) в своей гордыне даже объявляли себя Господом, рыскали по округе, трясли головами и притворялись, будто исцеляют больных. В те дни мир был полон таких сумасшедших. Тюремное заключение – это не способ усмирить подобных людей; полумеры только питают их гордыню. Махните на них рукой или перевешайте, вот мое мнение. Либо еще лучше: отправьте их всех в Америки, и пусть они там перемрут от голода.

Как бы то ни было, несколько дней спустя я шел вечером мимо замка и вдруг услышал страшный шум и топот бегущих ног. Видимо, мировой судья против обыкновения решил принять меры. Сектанты мелькали повсюду: прыгали из окон, бегали взад и вперед, будто муравьи в разворошенном муравейнике. Кстати, не слушайте их, когда они говорят вам, будто сидят тихо и поют псалмы, когда приходят их арестовать. Пугаются не меньше, чем все другие люди.

Я стоял, со смехом наблюдая за этой охотой, как вдруг, к своему великому изумлению, увидел, что из окна титмаршеского дома вывалился мой друг Томас и кинулся в проулок.

Немедля, как поступил бы всякий настоящий друг, я кинулся за ним. Из всех глупцов, думал я, он был, несомненно, самым глупым. Поставить под угрозу свое будущее, уступить своему нелепому благочестию именно тогда, когда требовалось соблюдать полнейшую и безоговорочную приверженность господствующей церкви!

Умением бегать он не блистал, и я нагнал его без всякого труда. Он чуть не хлопнулся в обморок, когда я ухватил его за плечо и остановил.

– Что, во имя Божье, ты затеял?

– Джек? – произнес он с глубочайшим облегчением. – Хвала Богу, а то я было подумал, что ты стражник.

– Да так оно и было бы! Ты с ума сошел?

– Да нет. Я…

Однако его попытку объяснить свои глупости тут же прервало появление двух городских стражников. Мы стояли в тупике, да и бежать все равно было поздно.

– Помалкивай, опирайся на мое плечо, а остальное предоставь мне, – шепнул я при их приближении. – Доброго вам вечера, судари, – вскричал я заплетающимся языком, словно был куда пьянее, чем на самом деле.

– И что вы тут двое делаете?

– А! – сказал я. – Так что, мы опять не успели к закрытию ворот?

– Студенты, значит? Какого колледжа, скажите, будьте добры. – Он прищурился на Томаса, притворившегося пьяным весьма неубедительно. Если бы он хоть раз в жизни напился, то сумел бы изобразить опьянение правдивее. – Где вы были последние два часа?

– В кабаке со мной, – сказал я.

– Я вам не верю!

– Да как ты смеешь сомневаться в моем слове? – ответил я мужественно. – А где, по-твоему, мы могли быть?

– На противозаконном сборище.

– Да ты шутишь, – сказал я, убедительно смеясь над нелепостью такого предположения. – Или я похож на святошу? Может, мы и пьяны, но не от Слова Божьего, счастлив я сказать.

– Я про него. – Он ткнул пальцем в совсем побелевшего Томаса.

– Он-то? – вскричал я. – Вот уж нет! Да, сегодня он познал экстаз, но совсем не божественный. Уверен, впрочем, что дама поручилась бы за его истовость. Пусть вас не вводит в заблуждение его смиренный вид.

При этих словах Томас покраснел, и, к счастью, это было истолковано как признак стыда.

– Я же играл в карты, и с немалым успехом.

– Да неужели?

– Ну да. И нахожусь в великолепном расположении духа. Хотел бы поделиться своей удачей со всем белым светом. Вот, сударь. Возьмите этот шиллинг и выпейте за мое здоровье.

Он взял монету, поглядел на нее, и алчность взяла верх над долгом.

– А если вы гоняетесь за квакерами, – продолжал я весело, едва монета перекочевала в его карман, – так я видел, как двое самого угрюмого облика пробежали вот там не далее трех минут тому назад.

Он посмотрел на меня и ухмыльнулся во весь беззубый рот.

– Спасибо, сударь. Но ворота-то уже закрылись. И если вы еще будете тут, когда я вернусь…

– Не бойся! А теперь припустите, не то не догоните их.

Они кинулись прочь, и я испустил глубочайший вздох облегчения, а потом повернулся к Томасу, который совсем позеленел.

– Ты мне должен шиллинг, – сказал я. – А теперь уберемся отсюда.

Мы молча пошли к Новому колледжу; нам необходимо было поговорить, но у меня и думать нечего было: я же делил комнату с моим наставником, а он, наверное, уже лег спать. Томас, однако, был теперь магистром богатого колледжа, мог свободно приходить и уходить, не считаясь с запретами, превращавшими мою жизнь в ад. Пусть его комната была маленькой и убогой, зато ему не приходилось делить ее со своими студентами – великолепное нововведение, которое вызвало много толков и пересудов.

– Друг мой, ты, наверное, совсем помешался, – сказал я в бешенстве, едва дверь закрылась. – О чем ты думал? Если уж тебе так приспичило, уступай своим чувствам наедине с собой, но выставлять их напоказ, подвергая себя опасности попасть в тюрьму, когда надеешься получить приход и жениться, это чистейшее безумие.

– Я не…

– Ну конечно, нет! Ты просто оказался среди квакеров, не зная, кто они такие, а из окна вылез и побежал, только чтобы поразмяться.

– Нет, – сказал он, – я был там по своему выбору, но по веской причине.

– Никакая причина не может быть достаточно веской!

– Я пошел, чтобы поговорить кое с кем. Показать, что мне можно доверять.

– Почему?

– Потому что я все-таки могу прихода не получить.

– И не получишь, если будешь вести себя так.

– Ну выслушай же меня, – сказал он умоляюще. – Гров старается его добиться и уже заручился поддержкой нескольких членов факультета, на которых я рассчитывал. А теперь он уламывает смотрителя.

– Но как?

– Да очень просто. Говорит, что он стар и холост, тогда как я, конечно, женюсь и обзаведусь детьми. По сравнению его потребности невелики, и треть своего годового дохода он будет отдавать колледжу.

– А он может это сделать?

– Если он получит приход, то сможет поступать, как ему заблагорассудится – деньги ведь будут принадлежать ему. Он рассчитал, что лучше иметь две трети от восьмидесяти фунтов годовых, чем вовсе ничего. А Вудворд очень заботится о доходах колледжа.

– А ты не можешь предложить того же?

– Разумеется, не могу, – сказал он с горечью. – Я хочу жениться. А ее отец даст согласие, только если я буду получать полную сумму. Как бы ты поступил, если бы я пришел и сказал, что треть буду отдавать?

– Найди другую жену, – посоветовал я.

– Джек, она мне нравится. Очень хорошая партия, если я получу приход.

– Понимаю твои затруднения. Но не вижу, почему из-за них приходится прыгать в окно.

– Гров не годится в пастыри. Он бросит тень на Церковь, вываляет ее доброе имя в грязи. Я давно это знаю, но пока он не посягнул на приход, это меня не касалось.

– Но я все равно не понимаю.

– Он блудник, я в этом уверен. К стыду колледжа и церкви, он тешится плотью с этой своей служанкой. Это позор! И если его лицемерие будет изобличено, колледж, отдав ему приход, подвергнет свое доброе имя опасности. И я хотел узнать правду.

– На собрании квакеров? – переспросил я, не веря своим ушам. История выглядела все хуже и хуже.

– Эта его служанка иногда их посещает, и, говорят, она пользуется у них уважением, – сказал он. – Они ставят ее очень высоко по причинам мне непонятным. И я подумал, что если пойти туда, то она доверится мне.

Боюсь, тут я расхохотался.

– Ах, Томас, милый мой друг! Только ты способен попытаться совратить девушку, стоя на коленях в молельне!

Он стал пунцовым.

– Ничего подобного у меня и в мыслях не было!

– Уж конечно, нет. А кто, собственно, эта тварь?

– Ее зовут Бланди. Сара Бланди.

– Я ее знаю, – сказал я. – И думал, что она хорошая девушка.

– Это только показывает, как ты ненаблюдателен. Ее отца застрелили как смутьяна, мать – ведьма, а сама она росла в адской общине, с десяти лет отдаваясь каждому, кто хотел ее взять. Я много наслышан об этих людях и о том, что они творят. Говорю тебе, я содрогаюсь от одной мысли о том, чтобы вступить с ней в разговор.

– Ну конечно, распевая псалмы и молясь об избавлении от искушения, ты обретешь ее расположение самым чудесным образом, – сказал я. – Но ты уверен? Я встречался с этой девушкой и ее матерью. Для дочери ведьмы она слишком уж красива, а для дьявольской блудни выражается слишком учтиво.

– Нет, я не ошибаюсь.

– Ты с ней разговаривал?

– Не было такой возможности. Эти их сборища ни на что не похожи. Мы все сели в круг, а эта Бланди – в середине.

– И…

– И ничего. Видимо, все ждали, чтобы она что-то сказала, а она просто сидела там. Так продолжалось около часа. Потом мы услышали крики снаружи, и все в страхе разбежались.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю