Текст книги "Одержимый ею (СИ)"
Автор книги: Яся Белая
Соавторы: Яло Астахова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Глава 11
ИНГА
Мне страшно.
Сегодня я познала градацию страха – от лёгкого испуга до холодящего ужаса. Но сейчас, в его объятиях, вроде таких родных и желанных, я испытываю особенный, виноватый, страх.
Ведь я – предательница.
Меня напугали слова Валерия:
– Ты была моей музой. Теперь ты – мой трофей.
Действительно, он только что отбил меня в честном бою. С очень опасным противником. И я – заслуженный приз. Теперь он может делать со мной всё, что ему угодно. И именно этого я и боюсь.
Слишком жгучей была ярость в любимых серых глазах. Она вытопила весь лёд, осталось только серое, испепеляющее пламя.
Валерий несёт меня по лабиринтам Клетки. Я прижимаюсь к его обнажённой груди, на которой красуются несколько неглубоких, свежих порезов, и тихо плачу.
Да, достаться ему – лучше, чем быть проданной, лучше, чем оказаться под Бизоном. Но…
…я не хочу так…
…не хочу, чтобы меня взяли, как трофей, как шлюху…
Но, увы, у меня нет права «хотеть», а у него – есть право злиться.
Я предала его.
И Валерий не прячет свою злость, хотя и прижимает к себе надежно и крепко.
Мы садимся в машину, на заднее сидение, и он тут же притягивает меня к себе на колени.
Не сопротивляюсь, хотя слёзы ещё душат и текут по щекам.
Его большая ладонь ложится мне на затылок, чуть сжимая волосы и оттягивая назад, причиняя лёгкую боль. Он фиксирует меня в удобном ему положении.
Потом он целует меня. Отнюдь не нежно. Он буквально трахает меня в рот, а я цепляюсь за широкие плечи и, распахнув глаза, мычу свой протест ему в губы.
Он отрывается от меня и дергает за волосы чуть грубее.
– Не смей! – рычит, как настоящее чудовище. – Ты – трофей, приз, игрушка для утех.
– Нет, – хнычу я, – не надо… пожалуйста…
Горячие губы скользят по моей обнажённой и изогнутой шее. Поцелуи-укусы, от которых останутся отметины.
Мой всхлип…
О, нет, не протестующий. Предвкушающий.
Что со мной? Я ведь не хочу, чтобы со мной он был таким… Был чудовищем… Или хочу?
Плотнее сжимаю бёдра, когда его ладонь накрывает мой живот.
– Так не пойдёт, – выдыхает он мне в губы, опаляя жаром, – раздвинь ноги! Шире! Вот так…
И я подчиняюсь приказу.
Он снова впивается в мои губы, а рука, между тем, через тонкую ткань платья, терзает, мнёт, натирает моё лоно.
Я задыхаюсь от эмоций – тёмных, грешных, но таких нужных мне.
Да, он хищник, а я – его добыча.
Не лукавь, Инга, ты хотела быть его, с того момента, как увидела его с той шлюхой.
Ты сама шлюха, Инга. Развратная, распутная, откровенная.
Поэтому я трусь о его руку, желаю большего, жадно отвечаю на поцелуй.
Современная девушка не может быть полностью невинной. И я, конечно же, знаю о сексе многое. И сейчас желаю, чтобы это многое – воплотилось в жизнь.
Мы подъезжаем к особняку Крачковых. Второй раз я пройду через массивную входную дверь.
Вернее, в этот раз меня пронесут – Валерий вновь подхватывает меня на руки.
И вносит – как жену, как хозяйку, как возлюбленную… Как трофей, как приз, как добычу…
И от контраста – любимая, но рабыня, чистая, но шлюха, – у меня кружится голова.
И да – я такая, для него.
Он несёт меня в свою спальню и кидает на кровать. Потом наваливается сверху, сводит мои руки у меня над головой и вдавливает их в подушку. Мы снова целуемся – порочно, страстно, пожирая друг друга. А его рука скользит по моему телу, будто обрисовывая очертания фигуры.
Валерий резко отстраняется, приподнимает меня и одним движением разрывает лиф платья. Разумеется, под такой вырез бельё не предусмотрено. И мои груди – с затвердевшими сосками – предстают его взору.
Я не пытаюсь прикрыться, мне слишком нравится смесь восторга и похоти в глазах моего Чудовища.
– Ты охренительна, – говорит он, и голос хрипит, будоража низкими нотками.
Он продолжает раздевать меня, безжалостно уничтожая шедевр стилистов Лютого.
Мне не жалко, я ненавижу это платье.
Мне ни капельки не стыдно – я женщина перед своим мужчиной. Пред тем, кого я выбрала сама. Сердцем, душой, телом.
И больше нет страха, вины, обиды.
Есть только предвкушение.
Я – его. Я буду такой, какой он хочет.
Валерий встаёт и избавляется от последних деталей одежды. И я любуюсь им – огромный, сильный самец.
И даже его член, явно слишком большой для меня, не пугает. Я приму, до конца и буду просить ещё.
Он снова возвращается на кровать, притягивает меня к себе и начинает осыпать поцелуями – всё ниже, и жарче, и…
Когда его губы касаются меня там, я всхлипываю, выгибаюсь, путаюсь пальцами в его густых волосах…
– Ах… пожалуйста…
– Сладкая… сейчас…
В этот раз он опускает меня на подушки бережно, очень широко раздвигает мне ноги и требует:
– Смотри на меня! Хочу видеть твои глаза в этот момент…
Он входит одним мощным движением, будто пронзая меня насквозь, и глушит мой крик диким поцелуем.
Несколько секунд он даёт мне привыкнуть к размеру, а потом начинает двигаться – яростно, жёстко, в рваном ритме. Переплетает наши пальцы, и вжимает руки в простынь, не позволяя мне касаться.
Мне остаётся лишь обвить ногами его мощные бёдра и подаваться навстречу, ловя дикий необузданный темп.
Стонаю в голос, выгибаюсь дугой, принимаю глубоко. Он вбивается в меня без жалости, без скидки на неопытность и невинность, не церемонясь.
Так размашисто и грубо трахают шлюх, продажных девок, на которых пробу ставить некуда.
И меня.
Да, вот так, резче, глубже, на всю длину…
Когда я уже на грани разрядки, он выходит, переворачивает меня на живот, закидывает одну ногу себе на бедро, максимально открывая, другой рукой – наматывает волосы на кулак, выгибая меня дугой.
И врывается так мощно, что у меня искры сыплются из глаз. Я уже не кричу, я ору, подмахивая ему, извиваясь на его члене…
Мне так больно и так хорошо…
Темп сейчас просто сумасшедший – он вдалбливается в меня, как отбойный молоток.
Дыхания не хватает…
Опоры не хватает…
Ещё несколько яростных движений…а потом – взрыв…
И мы вместе рассыпаемся на атомы…
Мой крик дробится на оттенки радости, боли, восторга…
Мой крик – знак принадлежности…
Мой крик – ориентир во тьме, куда мы летим вместе…
Теперь я твоя, о, моё Чудовище. Теперь – навсегда…
ВАЛЕРИЙ
Это какой-то пиздец!
Несу ее на руках, а она так доверчиво и трепетно ко мне прижимается, что у меня внизу живота все напрягается, даже идти неудобно.
А еще, я зол, очень зол и хочу жертв. Мне не хватило. Она плачет и это хорошо. Зверь внутри напитывается этими слезами. Они – бальзам на мои раны.
Плачь, предательница, плачь. Но и не мечтай, что это разжалобит меня.
Жалость?
Это чувство выбил отец из меня, вытравил. Оно не нужно такому, как я, даже вредно. И я безжалостен.
Я секу её словами:
– Ты была моей музой. Теперь ты – мой трофей! – говорю, и ловлю водопад фиалкового ужаса в ее глазах.
Правильно, бойся меня.
В машине, вдали от чужих глаз, меня накрывает, и я впиваюсь в нее поцелуем – грубым, диким, животным – трахаю ее рот, она протестующе мычит мне в губы. И это заводит.
Вот же дрянь!
– Не смей! – пресекаю я ее протесты, – ты – трофей, приз, игрушка для утех! – я рычу на нее, подавляю своей силой.
Ярость ревет так, что вот-вот сорвет крышку у моего чайника. Натурально киплю.
Даже не помню, как очутился дома. Очнулся, когда обнаженная Инга уже извивалась подо мной, пришел в себя от ее стонов. Сука, как шлюха! Моя шлюха, такая податливая, покорная, открытая. Вся так и просится отыметь ее. Жестко, не церемонясь.
И я трахаю ее так, как мечтал все это время. Чувствую себя грубым животным, но ей же нравится. Ей определенно нравится лежать подо мной и принимать всю мою длину! От ее всхлипов удовольствия я теряю связь с реальностью и проваливаюсь в мир эротических фантазий, где ее стройные ноги обвивают мои бедра, раскрывая ее для меня полностью.
Блядь!
И фантазия воплощается в реальность – ее ноги обвивают мои бедра, и я почти рычу, вбиваясь в нее. От такого напряжения в диком желании получить разрядку, устраиваю девчонке забег невиданной скорости.
А сам смотрю в ее охренительные фиалковые глаза и тону в том, что вижу в них, – нежности, любви, желании.
Она хочет меня?
Нет, блядь! Нет! Этого не может быть.
Я же чудовище, Белль не может меня любить!
Но в ее глазах я вижу именно эту сладостную тень. Ее хочется поймать, удержать. Вырезать себе сердце и заплатить за воплощение этой грезы кровавым сгустком болезненной мышцы. Я бы все отдал за ее любовь.
Но у меня ничего нет.
…нищий, безродный, уродливый…
Отдать корону? Да, легко! Я её не искал, мне её навязали…
Отца давно жрут черви, ему сугубо по хрену на то, насколько я соблюдаю его наставления.
Думать надо о живых. Например, о Темке. Вот, кто за корону готов на все, дурачок мелкий! Интересно, удастся обменять у него корону на развод с Ингой? Все, хватит с меня всего этого – никогда ведь не хотел!
Останавливаюсь на этой мысли в миг наивысшего блаженства. А с Ингой он оказался действительно наивысшим.
Вместе улетаем на божественный Олимп, и от этого мне становится так невероятно, отчаянно охуенно, что хочется продлить, а потом повторить.
Или бегать по усадьбе, словно дебил, и всем орать в лицо: «Она моя!»
Хах! Я так себя вообще никогда не вел, дожил, Пахом! На пенсию пора.
Пока надо решить, что делать с Ингой.
После нашего охренительного секса чувствую себя пустым и вымотанным, как никогда не чувствовал даже после хорошего боя. В голове звенит одинокое отчаяние.
Потому что вместо счастья и неги в глазах Инги я вижу боль. Да, ведь она не просто обнажилась передо мной, она распахнулась до всех тайников души, вручила мне все ключи от своего глупого сердечка…
А я?..
Наверное, надо сейчас её сгрести в охапку, прижать к себе, заверить, что никуда не отпущу и ей нечего бояться.
Но вместо этого цинично кривлю губы и выдаю:
– Тебя в ванну сопроводить или сама дойдёшь?
Она бросает на меня убийственный взгляд. И давит в себе слёзы. Я вижу. И меня трясёт от того, что это я довёл её, притом – в её первый раз. Она стаскивает покрывало, заворачивается в него и бредёт в ванну.
Надо бы отнести.
А ещё обнять и сказать, как сильно люблю. Что она единственная моя. Я ведь после неё теперь ни на одну женщину смотреть не смогу. Суррогат больше не удовлетворит.
Но… я не могу… Он всё ещё жена брата, а не моя. Я украл ее, присвоил, нагло поимел.
…и, похоже, разрушил…
За шумом воды мне не слышно, как она плачет. Но я знаю это. И от этого – невероятно хреново и гадко на себя.
Стою и пялюсь на простынь, где остались пятнышки Ингиной крови. Сгребаю её и засовываю в шкаф. Это тоже мой трофей. В Средневековье кусок тряпки, измазанный девственной кровью, вывесили бы на главной башне замка. А я – готов целовать, как знамя, присягая на верность.
Захлопываю шкаф, натягиваю трусы, достаю из заначки в тумбочке недокуренную пачку сигарет и плетусь на террасу. Так много лет не курил, а сейчас пробило.
Я не знаю, что делать теперь. Отчётливо понимаю, что без неё сдохну. Что даже дышать становится трудно, когда думаю, что её придётся отпустить, отдать другому…
Даже ревновать не имею права.
Чёрт…
Пахом, не забывай, она – принцесса, еще и не из твоего мира! Ты и так уже осквернил все, до чего смог дотянуться своим членом. Как сам себе в зеркало в глаза смотреть будешь? Становится мерзко от самого себя, как никогда раньше.
Но Инга тоже хороша! Вот как девственница так быстро научилась столь охуительно стонать и подмахивать? У меня от одних воспоминаний хрен в штанах в штопор скручивает. И ведь ей нравилось! Реально нравилось! Это не искусная игра, как у продажных девок Лютого. Что я совсем пацан – имитацию от реального оргазма не отличу?
Могу гордиться собой – довел целочку до оргазма! И качественного! О, как она рассыпалась в моих руках золотыми искрами! Как кричала!
Но, блядь, не гордится.
И вообще, ощущение такое, будто я совершил святотатство.
Инга находит меня на террасе. Такая смешная и беззащитная в моём халате, который волочится за ней шлейфом.
Маленькая моя… Славная, родная, нежная…
Отвожу взгляд, равнодушно раскуриваю вторую сигарету и отмечаю, как лёгкий румянец заливает щёчки, когда её взгляд проходится по мне.
Ухмыляюсь и заявляю не без ехидства:
– Чем обязан, Инга Юрьевна?
Она едва не подпрыгивает от моего холодного официального тона.
Блядь! Хочется язык себе вырвать!
Но малышка не остаётся в долгу. Гордо вскидывает прелестный носик и говорит:
– Я не предавала вас, Валерий Евгеньевич! – и мне хочется ей верить. Потому что огромные фиалковые глаза полны сейчас боли и сожаления. – Тогда я ещё думала, что Артем – мой муж, и просто выполняла его просьбу. Меня саму предали и подставили…
Она находит в себе силы на беседу, но не заканчивает ее, уходит, не дождавшись моего ответа.
Вернее, вопроса: что за на хер? Что значит: «Думала, что мой муж»?
Кажется, нужно задать пару вопросов дорогому братцу.
Наспех привожу себя в порядок, натягиваю джинсы и водолазку, и мчусь к Тёме.
Слава уж не знаю каким силам, Инги здесь нет. При ней бы разговор не вышел.
Нависаю над ним, с трудом подавляя желание стереть наглую ухмылку с рожи.
– Рассказывай. Что там у вас с Ингой с браком?
Он разводит руками:
– А нет никакого брака. Я в ЗАГС паспорт на имя Васи Пупкина отдал. Ты знаешь такого? Я вот нет. Так что эта девка мне не жена. Можешь себе забирать. Или ты уже?
Мразь! Гнида! Жалко, что ты мне – не не-брат. Порешил бы тебя улыбчиво.
Как только таких уродов земля носит?
Выскакиваю, хряпаю дверью… и прижимаюсь лбом к холодной стене.
И что мне делать теперь?
Белль, твоё Чудовище попалось. Оно в сетях. Спасай…
Глава 12
ИНГА
Больно…
Не физически, хотя между ног прилично саднит и ощущается лёгкий дискомфорт. Но это мне скорее приятно. Как некая плата за тайное знание. Мой первый раз был именно таким, каким я и хотела – без нежности и прелюдий. Те, кто знает меня, наверное, удивились бы, узнав, что мне нравится жёсткий, почти животный секс. Лишком приличной и правильной я выгляжу. Но в постели со своим единственным мужчиной – а я теперь никому не позволю ко мне прикоснуться, даже если Валерию окажется не нужна моя верность – я хочу быть предельно откровенной, ничего не стеснятся, распахиваться настежь…
Только вот… Моя открытость, как оказалось, любимому и не нужна. И это – ранит сильнее, скручивает всё в душе болючим спазмом, так, что дышать становится тяжко, будто плита давит на тебя.
Тогда, в его спальне, я долго плакала в ванной, радуясь, что шум воды глушит мои рыдания.
А потом – высказала ему всё про Тёму и ушла. Не хотела терпеть его холодность. Надо же «Инга Юрьевна» после того, что только что со мной вытворял. Когда на моём теле не осталось ни одного тайного местечка для него.
За что? Почему? Я не понимала.
Но предательницей себя больше не чувствовала. После близости как-то всё стало на свои места: Артёму – не жена, Валерия – не предавала. Меня подставили саму.
Высказала и ушла.
Пусть думает, что хочет.
В комнату Артёма я тоже не вернулась – делать мне там больше нечего. Присмотрела давно небольшую комнатёнку напротив. Просила Айгуль перенести туда мои вещи, скрючилась на узкой кровати и проревела до утра.
А утром – ловлю на почту сообщение от директора: «Срочно! Вчера!» Едва продрав глаза, открываю письмо и пробегаю по строчкам. Оказывается, на работу придётся выйти раньше, чем я рассчитывала. К нам в город привезли выставку из частной коллекции живописи. И богатый коллекционер, некто Андрей Петрович Сагаль, желает, чтобы открытие провела именно я. И оно – послезавтра.
Чёрт!
На мероприятиях такого уровня принято быть во всеоружии. А я вчера так тщательно отдраивала от себя старания Лютовских стилистов да ещё и после бессонной ночи, выгляжу далеко не айс.
И понятия не имею, что мне делать.
Кто я теперь в этом доме? Каков мой статус, если я – не жена Тёмы?
Наспех одеваюсь, заматываю волосы в хвост и иду искать Валерия, чтобы прояснить своё положение.
К счастью, узнаю у охраны, что он – в кабинете, порог его спальни я бы не смогла переступить.
Робко стучу.
Из-за двери рявкают:
– Войдите.
Валерий сидит за столом и что-то просматривает на ноутбуке. Я хмыкаю про себя – почему-то мне казалось, что бандиты круглыми сутками должны или оружие чистить, или лупить кого-нибудь, или делишки свои тёмные обстряпывать.
А Пахомов за компьютером выглядит, как… бизнесмен какой-нибудь. Да ещё и одет по-домашнему – джинсы, мягкий свитер поверх полосатой сорочки. Ни дать ни взять офисный клерк.
Ну, если допустить, что у клерков бывают такие широченные плечи.
Однако вид у него – не самый лучший: тёмные круги под глазами, заострившиеся черты, бледность.
И тоже – судя по всему – не спал всю ночь.
Что с нами? Почему после желанной близости мы – будто с похорон оба?
– А, Инга Юрьевна, – заметив меня, как-то недобро ухмыляется он. – Чем обязан?
Мнусь, не знаю, с чего начать…
– В общем, – собравшись с силами выдаю я, – мне придётся выйти на работу уже послезавтра… – не договариваю, потому что Пахомов презрительно хмыкает.
Складывает руки на груди, смотрит на меня в упор тяжёлым взглядом и произносит, чеканя слова:
– С чего ты взяла, что вообще ещё раз выйдешь из этого дома? Один раз уже вышла – низкий поклон. Теперь мне дерьмо за тобой разгребать. Так что сиди и не рыпайся, пока я не разрешу…
Часто моргаю, не хочу плакать при нём, но слёзы душат, жгут. Он сейчас меня просто отхлестал! Уж лучше бы оставил свой официальный тон!
– Но… – пытаюсь возразить, – у меня же работа! Октябрина Власовна не потерпит, если я мероприятие сорву. Она меня просто уволит!
От одной мысли, что я могу потерять место, к которому так долго стремилась, на меня накатывает отчаяние. Испортить отношения с таким строгим директором, как мой, – просто. Восстанавливать их потом будет сложно.
Однако губы Валерия кривятся в циничной ухмылке.
– Ты ещё не поняла? Нет у тебя прошлой жизни. Нет работы. Нет родителей. Теперь есть только я. Что я скажу, что ты и будешь делать? Понятно!
Вздрагиваю от его окрика.
Вот же мразь!
Что я ему сделала? За что он так со мной?
Слёзы всё-таки льются – злые, ядовитые, жгучие. Я поворачиваюсь и выбегаю прочь.
Мне плевать, что он там кричит.
Что требует.
Я не заслужила такого отношения!
Отдала ему всё – душу, сердце, тело. Отдалась ему.
А он!
…почему…почему…почему…
Мчусь, не разбирая дороги по этому дому-лабиринту, который ещё до конца не успела изучить.
Чувствую преследование за спиной. Чудовище загоняет добычу. А у меня – уже нет сил бежать.
Рыдания душат, колит в боку. Толкаю ближайшую дверь, и оказываюсь в огромной библиотеке.
Бегу вперёд. Между стеллажей – столик и кресло. Забираюсь в него, будто цепляюсь за спасательный круг. Поджимаю ноги, обхватываю колени, утыкаюсь в них и плачу…
Горько-горько…
…от страха, одиночества, безысходности.
То, что он догнал меня, понимаю по тяжелому дыханию.
Протискивается между стеллажами, нависает надо мной скалой, давит…
– Разве я позволял тебе уходить? – произносит, однако, без всякой злости. – Ты должна слушаться. Должна быть покорной.
Не выдерживаю, вскидываю на него глаза, давлю очередной всхлип:
– За что ты так со мной? – спрашиваю. – Я ведь… – рыдаю и задыхаюсь… – я ведь… так сильно… Валера… – и совсем уже срываясь на вой, на одном дыхании: – …люблю тебя!
Теперь мне всё равно – пусть сделает, что угодно: ударит, убьёт, изнасилует…
Если и это не пробьёт его лёд, то у меня и вправду больше нет оружия, больше нет козырей…
Валерий действительно сжимает кулаки, но в его глазах, почему-то, стынет испуг…
ВАЛЕРИЙ
Блядь!
Пахом, сука, мразь конченная!
Таким мудакам вообще жить не стоит даже начинать, тварь!
Меня корежит, словно червяка на рыболовном крючке – эти неземные сполохи боли в фиалковых глазах, омытых росой чистых слез, пронзают меня насквозь, насаживают на шампур удушающей боли.
И, как выброшенная рыба, хватаю ртом воздух…
Ненависть к себе обдирает изнутри наждачкой.
Урод!
– За что ты так со мной? – слышу ее ломкий, надтреснутый голос, – я ведь… – с трудом разбираю бормотание сквозь рыдания и всхлипы, бедная моя, маленькая, какое же хреновое чудовище тебе досталось! – я ведь… так сильно… Валера… – вздрагиваю от своего имени в ее сладких устах.
Пасть бы на колени и целовать ее хрупкие ножки: тонкие лодыжки, шелковистые икры и маленькие ступни – я все изучил в этот раз. Мозг накрепко запер эти воспоминания в сейфах памяти.
Прости меня, моя богиня, совершенное создание, прости…
Я не сберег, разрушил, осквернил и изломал.
Я – животное, чудовище, монстр…
– ...люблю тебя! – добавляет она и все внутри обрывается в глубокую пропасть с каменистым дном…
Последний раз я слышал эти слова из уст моей мамы. Когда она, испуганная и измученная, оставила меня в кабинете директора приюта. Поцеловала в лоб и ушла. Больше я её не видел…
Мне нельзя говорить эти слова, моя сладкая Белль…
Потому что это слишком много, слишком дорого, слишком прекрасно для меня.
И я не знаю, как все исправить, но мне очень хочется все вернуть в мирное русло. Любить ее гораздо слаще ядовитой, желчной горечи этих обид и разногласий…
Да ладно, Пахом, она ж девчонка, принцесса обыкновенная, она никогда и близко не стояла с твоим миром, пока ты не пришел на ее работу и все не испоганил.
Все же бухаюсь перед ней на колени и сгребаю в охапку: одинокую, беззащитную, мою…
Инга кладет свои ладони мне на голову и легко запускает пальчики в мою шевелюру, взъерошивая ее. А я кайфую от незнакомых мне, но таких восхитительных, ощущений. Хочется, чтобы так было всегда, но я не знаю, как этого добиться, не умею.
– Скажи, что это не правда! – молю я ее.
И она сразу понимает, о чем я.
– Но это правда, – шепчет, и слезинки повисают на длиннющих ресницах, – я люблю тебя…
И я срываюсь, со стоном, больше похожим на рык, прижимаю ее к себе, желая слиться с ней в одно целое.
Половинка моя, единственная моя.
Вытаскиваю её из кресла, плюхаюсь в него сам и осторожно усаживаю Ингу к себе на колени.
– Прости меня, – бормочу, задыхаясь, и осыпая поцелуями личико, шею, плечи. – Прости, моя хорошая, – заглядываю в её глаза и добавляю: – если сможешь… конечно…
И замолкаю, ожидая вердикта.
Приму любой.
Заслужил.
Она тоже молчит. Длит мою муку, лишь перебирает тоненькими пальчиками пряди моих волос.
Если на мгновенье представить себя на её месте – она отдалась, позволила мудаку быть первым, раскрылась перед ним. А он?
А он поступил, как все мудаки – плюнул в душу.
Ты бы простил, Пахом? Сам себя можешь простить?
Ответ однозначный: нет.
Но сладостная грёза, которую я сейчас незаконно держу в своих объятиях, поднимает на меня сияющие глаза и нежно шепчет:
– Глупый, какой же ты глупый… – конечно, идиот последний, знаю! – я прощаю. Конечно же, прощаю.
Тянется и целует в угол губ.
Лёгкое, как крылья бабочки, касание прошивает меня сладкой судорогой.
Но тут Инга опускает меня с небес на землю, строго добавляя:
– Но только на первый раз. Больше таких качелей я не выдержу.
– Клянусь! – торжественно произношу я и целую ей руку.
Я скорее позволю с себя шкуру живьём спустить, чем ещё раз доведу её до отчаяния.
У меня до сих пор дыхание спирает, когда вспоминаю, как жалобно она плакала.
– Ты отпустишь меня на работу? – осторожно уточняет Инга.
Прижимаю её к себе, прячу лицо в волосах.
– Тут, понимаешь, какое дело… Тебе действительно пока что нельзя покидать этот дом…
Она сжимается в комочек, горько вздыхает:
– Понятно… Я ведь теперь трофей… Домашняя утварь…
– Нет, – обнимаю так нежно, как только умею. Чтобы поверила. Чтобы выбросила дурь из прелестной головки: – Ты – бесценное сокровище. Смысл жизни. Воздух. Моя уязвимость. И поэтому враги будут бить по самому дорогому и самому незащищённому. А они будут бить. Сейчас они поджали хвосты, спрятались, но лишь выжидают момент. Это не хищники – гиены. Они не пойдут в открытую. Поэтому, любые твои передвижения по городу в одиночестве опасны. Понимаешь, в следующий раз я могу не успеть или не справиться, – говорю, а у самого – ёж в горле, как представлю.
Моя умная девочка всё понимает, кивает и спрашивает грустно:
– И что же теперь делать?
– Предлагаю такой вариант, – провожу носом по щёчке, вдыхая цветочный аромат, который всегда окутывает мою девочку, – на открытие выставки я пойду с тобой…
Договорить не получается, потому что Инга радостно взвизгивает и кидается мне на шею:
– Ура! Я так хотела пойти с тобой!
Замираю.
И что, это снова правда? Она не стесняется меня. Хочет появляться со мной в обществе?
О таком я и мечтать не смел.
Но не удерживаюсь от лёгкого подкола:
– А ничего, что потом все будут говорить: вот шалава – за одного вышла, а с другим спит?
Она ведёт пальчиком по моей скуле:
– А пусть… Спишем на зависть…
– Именно, – охотно соглашаюсь я, и припадаю к её губам, как к источнику живительной влаги.
Инга отвечает нежно и искренне.
И её искренность, открытость, доверчивость ещё сильнее покоряют меня, привязывают, приручают.
Когда мы всё-таки отрываемся друг от друга и позволяем друг другу нормально дышать, Инга, слегка покраснев и невинно хлопая ресничками, говорит:
– Ты поможешь мне с презентацией?..
Мне хочется даже не смеяться, ржать в голос. Чувствую себя ботаном, у которого просит списать первая красавица школы. Это дивное ощущение!
Сощуриваюсь, говорю нарочито строго:
– Ой, не я твой профессор.
– Ооо!.. – тянет Инга, томно закатывая глаза: – Если бы у меня был такой профессор, как ты, я бы не пропускала ни одной лекции. И ещё бы и на внеурочные занятия напрашивалась.
Хмыкаю: по-моему, вотпрямщаз мы потешили эротические фантазии друг друга.
– Кажется, студентка… – приостанавливаюсь, так как не знаю её девичьей фамилии…
– Василевская, – подсказывает она и ёрзает у меня на коленях от предвкушения.
– Итак, Василевская, мне придётся назначить вам взыскание.
– Строгое, Валерий Евгеньевич? – закусывает она губку.
Что ты творишь, маленькая шалунья? Зачем дразнишься? Я же щадить тебя не собираюсь…
– Очень, Василевская, очень, – говорю я, поднимаюсь, ссаживаю на пол и подаю руку.
Она доверчиво вкладывает в мою ладонь маленькие пальчики.
Веду её в кабинет, и когда закрываю дверь, оборачиваясь к ней, вижу, как она тяжело дышит, щёчки раскраснелись, глаза горят.
И это сочетание невинности и порока срывает мне крышу. Хватаю её, сажаю на стол, на котором мысленно уже столь раз поимел её, раздвигаю стройные ножки, нависаю над ней, выдыхая в лицо.
– Вы готовы к взысканию, Василевская? – сжимаю в кулаке хвостик каштановых волос, чуть оттягиваю голову назад и целую шею…
– О да, мой профессор! – стонет она и кладёт мне руки на плечи.
Ну всё, Белль, ты нарвалась! Пощады не жди!
Но Белль лишь нежнее обнимает своё Чудовище…
