Текст книги "Одержимый ею (СИ)"
Автор книги: Яся Белая
Соавторы: Яло Астахова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Одержимый ею
Яся Белая, Яло Астахова
Глава 1
ИНГА
– Братец, что же ты меня на свадьбу не пригласил? Не по-родственному как-то. Тем более, тут такое шоу.
Насмешливый голос сочится ядом. От его вибраций продирает холодом по позвоночнику. Оборачиваюсь и замираю, пойманная в плен льдисто-серых глаз. Губы мужчины кривятся в презрительной ухмылке.
Он демонстративно усаживается верхом на стул и уставляется на меня.
Я знаю этого человека. Хотя человека ли? Монстра-оборотня. Днём он меценат и благотворитель, который жертвует тысячи долларов галереям искусств. А под покровом ночи – криминальный авторитет.
Передо мной сидит сейчас «теневой» король Валерий Пахомов.
Ему ничего не стоит унизить и растоптать человека. Просто играючи. Указать твоё место. И противопоставить ему нечего.
Меня начинает трясти.
Зачем он здесь? Почему назвал моего Артёма братом?
– Ну так что, младшенький, представишь своей жёнушке её деверя? Или мне самому?
Артём мотает головой.
Трудно говорить, когда рот заклеен скотчем. Мне до боли жаль Тёмку. С ним не церемонились – отпинали, шарахнули по голове, а вот теперь привязали к стулу. Дорогой костюм разорван, идеальная причёска испорчена, в глазах стоят слёзы.
Но мне стоит подумать о себе – ведь сейчас меня грубо держит за руку бритоголовый верзила, похожий на гору.
А Тёма – любимый, милый и озорной – сказал пару минут назад страшные слова:
– Вот, заберите её! Она ещё невинна! За неё много дадут на подпольном аукционе. Этого хватит покрыть долги!
Я не верила. Хлопала глазами, ловила ртом воздух, и… не верила…
Это мой Артём?! Который несколько часов назад сказал вместе со мной «да» в ЗАГСе? Тёмка, который помогал мне выбрать самое красивое платье в самом дорогом салоне? Любимый, который подарил мне просто сказочную свадьбу?..
Он собирается отдать меня каким-то ублюдкам, чтобы те продали меня? Как рабыню? Как куклу?
Этого не может быть….
Но в голове билось: долги! невинна! подпольный аукцион!
А тут ещё Пахомов! Для полного счастья.
Нагло лыбясь и пялясь на меня – не на лицо, на грудь! – он заявляет:
– Если собственный брат меня игнорирует, так может вы, Инга Юрьевна, представитесь?
Вскидываю голову – боров, что держит меня за локоть, зыркает на меня зло и косится на дверь.
Те двое, что прессовали Тёмку, тоже сейчас замерли истуканами.
Похоже, Пахомов производит на всех неизгладимое впечатление. Как и на Октябрину Власовну, моего директора из галереи искусств. Бежала за ним до самой двери и всё благодарила. А ведь подумаешь, благодетель? Всего-то несколько тысяч долларов пожертвовал. Да у него на карманные расходы в день больше улетает!
– Знакомы вроде, – фыркаю я, хотя внутри всю трясёт.
До сих пор вспомню его ехидное: «Октябрина Власовна, зачем вы держите сотрудников, для которых Мане и Моне – один и тот же человек?» Мне тогда знатно влетело, чуть не уволили. А уж позору было! Ну подумаешь – импрессионисты никогда не были моей сильной стороной и моими фаворитами. Да, я считала, что это один и тот же человек, только его фамилию каждый раз пишут по-разному. И как именно правильно – уже никто и не помнит. Но зачем же унижать и выпячивать, какой ты умный? Наверняка, он учился в лучшем вузе страны, а я окончила провинциальный институт культуры. Заочно. Так сложились обстоятельства. Зато я отлично разбираюсь в эпохе Ренессанса и творчестве прерафаэлитов.
Злюсь и фыркаю:
– Артём не говорил, что у него есть брат. Тем более – такой.
– Какой? – уточняет Пахомов, равнодушно рассматривая свои идеально отполированные ногти.
– Вы.
– Ах он скромник! – исходится ядом этот гад. – Не любит хвастаться. – Ребята, – он даёт знак «людям в чёрном», что замерли у дверей, – забирайте моих родственников. Дальше свадьба продолжится в тесном семейном кругу.
– Эй, Пахом, ты ничё не попутал? – отмирает, наконец, верзила, что держит меня.
– Что ты, Сеня, я никогда ничего не путаю. Особенно, если это касается моей семьи.
Слово «семьи» он выделяет особо – хищным рычанием. Сопровождая таким взглядом, что бритоголовый тут же отпускает мой локоть.
Наконец-то, хотя синячище точно здоровенный останется!
– Твой брат многим задолжал – и Баграту, и Князю, и Лютому. Они так просто это не оставят. К тому же, он сам отдал нам девку.
Пахомов чуть наклоняет голову, будто разминает шею.
– Понимаешь, Сеня, тут такое дело, – говорит Пахомов медленно, с расстановкой, будто смакуя каждое слово, – он не тебе задолжал. А с Багратом, Князем и Лютым я разберусь сам. А мой брат – ошибся. Эта женщина – не девка, а уже, – взгляд на брендовые часы, – пять часов как его законная жена. А в нашей семье жёнами за долги не рассчитываются, правда, братик?
Артём то кивает, то отрицательно машет головой. Глаза у него вот-вот вылезут из орбит.
И он становится мне неприятен.
Боже, как я могла целовать этого слизняка и мечтать о близости с ним?
Пахомов встаёт – и я сразу сжимаюсь, даже давлю порыв нырнуть за бритоголового: какой он всё-таки огромный. Даже этот Сеня на его фоне кажется щенком.
– Иди, Сеня, не парься, – говорит Пахомов, – я скажу твоим нанимателям, что ты честно отработал.
Бритоголовый кивает, даёт знак своим, и они спешно уходят.
Двое «людей в чёрном» подходят ко мне и становятся по обе стороны. Конвоиры, догадываюсь я.
А ещё двое и сам Пахомов идут к Тёме.
Бесцеремонно сдирают с того скотч, и зал ресторана – изрядно разгромленный, практически уничтоженный – оглашает вопль:
– Валера! Сука! Садист!
Пахомов хватает его за волосы и выворачивает шею – такой громила и сломать может. Что ему стоит?
– За суку ответишь, садиста – увидишь. И как умудрился в такое дерьмо влезть – подробно объяснишь. – Слова Пахомов чеканит, будто выплёвывает и, повернувшись, командует своим подельникам: – В машину их, живо.
Нас с Тёмой тащат коридорами, через кухню ресторана – кругом пустота и разор, но хорошо, хоть трупов не видно, – и запихивают в громадный джип. Их целых пять припарковано на заднем дворе.
И меня и Артёма заталкивают в одну из машин на заднее сиденье.
Между нами и охраной Пахомова – стекло. Мы с Артёмом в относительной безопасности. И уж точно неслышимы для тех, кто впереди.
Тёма ноёт:
– Не радуйся, дура. Мой брат хуже, чем ты можешь себе представить. Настоящее чудовище!
Я только хмыкаю: догадываюсь.
– Почему ты мне вообще не сказал, что у тебя есть брат? – шиплю вслух.
– Не считаю это отродье своим братом! – кривит он разбитые губы. – Его батя по пьяной лавочке заделал со шлюхой из борделя. А та, кукушка, потом его нам подсунула. Ну как подсунула… В приют сдала…А отец забрал и в наш дом притащил. Но так и не усыновил его. Видишь, у нас даже фамилии разные.
Ну да, Крачков и Пахомов. У меня и подозрений не зародилось. Но они – определённо похожи: тёмно-русые волосы, светлые глаза, очертание губ. Особенно сходство было заметно сегодня, когда братья оказались рядом.
Правда, вряд ли у Артёма когда-то будет такое надменное выражение лица, как у брата. Да и черты не станут такими резкими, почти отталкивающими. Хотя, надо признать, Пахомов красив. И холоден, как айсберг, при этом. О такую красоту можно порезаться.
Так, куда-то не туда мысли меня понесли.
Трясу головой, отгоняя их. Уложенные локоны бьют меня по щекам. С них сыплются цветы, которыми мои волосы украшали сегодня самые искусные стилисты.
Артём же ехидно лыбится и говорит:
– Запал он на тебя! Так что держись, Инга.
– Кто куда запал?.. – непонимающе хлопаю ресницами.
– Да Валерка на тебя. Как галерею вашу посетил – так ему башню и снесло. – Муж неприятно хмыкает. – Я же на тебе женился, чтобы его позлить. А ты думала по любви?
Вот же гад! Меня, конечно, несколько смущал нас скоропалительный роман. Но всякое в жизни случается – любовь с первого взгляда, предложение на третий день, свадьба через две недели знакомства. Я уже много лет жила в мире романтических историй, запечатлённых на великих полотнах. И в свои двадцать два по-прежнему верила в чудеса.
– А зачем на аукцион отдавал? – спрашиваю, холодея внутри.
– Ну, во-первых, я реально кучу бабла должен крутым браткам. А во-вторых… хотелось посмотреть, как братишка покрутится, тебя выкупая… Какими принципами поступится…Ненавижу его! Корона должна была быть моей!
И мне больше всего сейчас хочется отключиться, выпасть из этой реальности, провалиться в другое измерение. Никогда я не мечтала стать яблоком раздора между наследниками мафиозного клана.
ВАЛЕРИЙ
Она в свадебном платье… Это – сладостное виденье, нереальная грёза, дьявольское наваждение. Такая красивая, тонкая, воздушная. Сказочная принцесса, фарфоровая куколка, хрупкая драгоценность.
Моё наказание за все грехи, что я совершил.
Но платье испачкано, локоны растрёпаны, в глазах испуг. В невозможных, на хер, редких, единственных на миллион фиалковых, на хер, глазах.
И это бесит!
Она не должна бояться, никогда. Её страх слишком колкий, режется и жжётся.
Больше всего мне хочется схватить её на руки и унести отсюда. Чтобы ужас и грязь больше не касались мой драгоценной девочки. Да, Пахом, совсем ты плох, еще серенады начни слагать!
Но я, мать его, не имею права.
Она – жена брата. Я – коронованный авторитет.
Поэтому циничную сволочь придётся включить на полную. Это я умею. Она знает.
Несу какую-то пургу про брата, семью, выуживаю подробности шоу, на которое меня забыли пригласить.
Вот же мелкая гнида!
Девочку на аукцион!
Грязный урод!
За свои долги!
Хорошо, что отец отдал душу дьяволу раньше, чем узнал, как низко опустился его любимый сын.
Значит, буду разруливать ситуацию, как выгодно мне. В конце концов, я теперь старший.
Быстро разбираюсь с Сеней и командую сажать в машину брата и его жену.
Сам сажусь в другую.
Нужно трезво подумать и чуть-чуть остудить голову. Потому, как только вижу эту девицу – крышу сносит напрочь.
И так с первой минуты, как увидел её в той грёбанной галерее.
Как оказалось, благотворительность прилагалась к короне. Отец мне это популярно объяснил. В глазах общества нужно быть хорошим, почти примерным. Попадать в прессу не с криминальной хроникой, а с «добрыми» делами.
Да уж, мы тут все – добрые феи. На рожи глянешь – сомнений никаких. Но положение обязывало.
И пока папаша, сбагрив мне корону, шлялся по борделям и казино, я вынужден был посещать выставки, спектакли и прочею поебень. Полагаю, это была такая изощрённая форма наказания. Отец знал, как я не выношу тупиц. Особенно, когда они пытаются что-то из себя строить, а среди работников культуры полно пустоголовых позёров.
Две недели назад я притащился на выставку импрессионизма в галерею искусств и… завис. Девчонка, что открывала выставку, сама была – произведением искусства: миниатюрная, тоненькая, фарфорово-белая, как Олимпия Мане[1]. А глаза… Кажется, цвет называют фиалковым. Его и взмаха длиннющих ресниц мне хватило, чтобы пропасть.
Но при этом…девчонка лажала! И это несоответствие внешней красоты и внутренней глупости вымораживало до лютого бешенства. Наверное, все зачёты и экзамены в институте получала за минет. Иначе как объяснить, что она на полном серьёзе заливала посетителям, что Мане и Моне – один и тот же человек? Просто в одном случае его фамилию пишут так, в другом – так.
Что, на хер?
Но, похоже, никто вообще фишку не сёк. Толстосумы и их спутницы «на лабутенах» и в ботоксе, не то, что Мане от Моне не отличали, но и Ван Гога от Дали. Для этой публики Мане, равно как и Моне – просто «малюющий» Моня с Соборки в Одессе. Такая категория населения ходит на такие мероприятия только чтобы выгулять нового папика или новую девицу.
Я вовсе не заядлый искусствовед. Просто папаня держал разные сферы теневого бизнеса. В том числе, и незаконный вывоз из России произведений искусства. И ему нужен был свой человек, который бы сёк в теме. Знал нюансы. Буквально на глаз, на слух, на нюх мог отличить подлинник от хорошей копии. Вот и пришлось вникать, изучать, разбираться. И, признаться, меня увлекло. Да так, что я теперь мог с любым учёным экспертом тягаться. А в годы далёкой юности и сам мечтал рисовать. Только кто бы мне позволил. Единственный вид искусства, доступный мне, – роспись морд. Желательно, с ноги. И в этом я направлении я весьма преуспел.
Честно дождался окончания вдохновлённого монолога куколки с фиалковыми глазами и отвёл её в сторону:
– Инга Юрьевна, – так значилось на её бэйджике, – не подскажите, где у вас тут кабинет директора?
– А вы кто? – любезно улыбнулась девушка. Правда, улыбка была натянутой и дежурной. Но мне хватило и её, чтобы поплыть. Несколько секунд таращился на губы куколки. Интересно, какие они на вкус? Малина, вишня или всё-таки клубника?
С трудом отвис и представился. Даже вполне вежливо.
Она кивнула и сказала:
– Идёмте, я провожу.
И поплыла впереди, покачивая бёдрами, обтянутыми узкой юбкой.
Это было слишком, за гранью.
Нельзя быть такой манящей, такой желанной и такой…недоступной.
Потому что она – хорошая девочка. Её мир – искусство.
А я очень плохой, и мой мир – грязь.
Но даже у меня есть принципы: я не трогаю хороших девочек.
Руками.
Унизить можно и по-другому. А мне тогда очень хотелось: мелочно, эгоистично, зло. Уязвить её. Спустить с пьедестала, куда сам же и вознёс.
Поэтому я высказал всё, что думаю о некомпетентности сотрудницы прямо в лицо её строгой начальнице.
Октябрина Власовна, культурологическая грымза прошлых времён, зыркнула тогда на девочку так, что та подскочила. Разнос Инге она устроила прямо при мне. Только вот я, увидев слёзы в глазах девочки, готов был убиться головой об стену.
Идиот!
Ну и кому ты сделал хуже?
Инга выбежала из кабинета директора – наверное, где-то забиться и плакать.
А я, почти не глядя, перевёл на счёт галереи деньги и тоже выскочил на воздух.
Спасибо тренировкам – хватило нескольких секунд, чтобы привести дыхание в порядок, и явится перед своими людьми всё тем же холодным циничным ублюдком, которого они знали.
Только девочка всё не шла из головы. Придется на несколько часов зависнуть в зале, чтобы из меня хорошенько выбили всю эту ванильную дурь!
Я стал грёбанным сталкером. Шарился по её страничкам в соцсетях, как прыщавый подросток, ищущий красивое личико, чтобы подрочить.
Вот только дрочить на неё не получалось.
С ней вообще не вязалась никакая грязь. Её хотелось носить на руках, зацеловывать, осторожно брать на шелковых простынях. Эти образы методично выжигали меня изнутри.
Я, честно, уже готов был послать на хер свои принципы и сделать её своей женщиной…
Но Тёмочка, как всегда, опередил. Увёл из-под носа и в ЗАГС. Конечно, у него же нет грёбанной короны и шлейфа трупов в анамнезе.
И хер бы с ним, пусть бы женился на ней – в конце концов, девочка заслужила быть женой, а не шлюхой, но вот только эта мелкая мразь, что зовётся моим братом, делов наворотила…
Полчаса назад Тугарин, мой помощник, подорвал меня инфой:
– Босс, тут назревает буча с Артемом Евгеньевичем! Баграт, Князь и Лютый возбухают на брата вашего. Наш человек маляву прислал, что Артем Евгеньевич много денег задолжал серьезным людям. Но теперь у него, типа, есть девка, которую он может загнать Лютому…
Сложить дважды два получилось быстро: Лютый, эта мразота, крышевал подпольный аукцион, где всякие извращенцы покупали себе девочек для утех. Тёлкам везло, если они после «хозяев» попадали хотя бы в бордель… Некоторых уродовали так, что оставалось идти в придорожные шалавы и сосать у дальнобойщиков за бутылку…
Артём собирается отдать Лютому свою жену! Рассчитаться ею!
Ох и взбесился я тогда, наверное, разнёс бы дом, но Тугарин напомнил, что время не ждёт – люди Лютого уже на пути к ресторану.
Пришлось самому рвануть следом – хорошо моим объяснять ничего не надо. Увидели босс несётся, попрыгали в тачки и следом.
Мы приехали вовремя.
…У Артёма – шикарная квартира в пентхаусе. Но я счёл нужным привезти его в родовое гнездо. Здесь говорить будет сподручнее.
Извини, братишка, разговор будет долгим и местами болезненным.
Хмыкаю себе под нос и вылезаю из машины
____________________________
[1] «Оли́мпия» (фр. Olympia) – картина, написанная в 1863 году французским импрессионистом Эдуардом Мане. Будучи выставленной на Парижском салоне 1865 года, картина стала причиной одного из самых больших скандалов в истории искусства.
Глава 2
ИНГА
Дверь распахивается и в проёме появляется тьма. Вернее, это Пахомов. Просто он такой огромный, что закрывает даже малейший свет. Однако я вижу, как этот нелюдь ухмыляется. И чувствую, как трясётся Артём, прижимаясь ко мне.
И, несмотря на все гадости, что он мне наговорил и собирался сделать, Артём пугает меня куда меньше, чем Пахомов. Я на себе ощутила, как тот умеет наказывать за одному ему известные провинности.
– Братишка, на выход! – рявкает Пахомов и отстраняется, давая возможность Артёму выбраться наружу.
Но мой муж лишь мотает головой и уползает подальше вглубь салона.
– Тёмыч, не беси! – с плохо сдерживаемой яростью говорит Пахомов. – Вылезай сам, или я выволоку тебя, и тогда будет хуже.
– Ты чудовище! Ты мразь! Зачем отец только тебя из приюта забрал?! – вопит Артём, закрываясь руками, как от ударов.
– Могу прямо сейчас устроить тебе встречу с родителем, – Пахомов совершенно спокойно достаёт оружие и наводит на Артёма, – сам и спросишь.
– Не надо! – канючит Артём.
– Тогда вылезай! – голос холодный, бескомпромиссный. Таким – повелевают. Такому беспрекословно подчиняются.
Вот и Тёма, скуля, всё-таки ползёт к двери и почти вываливается наружу.
– Тащите его в гостиную. Будем отмечать. У меня брат женился, как-никак!
«Люди в чёрном» подхватывают орущего и брыкающегося Артёма и волокут его в сторону дома. Родовое гнездо Крачковых высится впереди чёрной громадой.
– Теперь вы, Инга Юрьевна, – всё тем же холодным тоном произносит Пахомов. Однако оружие убирает и протягивает мне руку.
Да я скорее жабу поцелую, чем его коснусь!
Фыркаю:
– Не утруждайте себя, Валерий Евгеньевич, – стараюсь, чтобы голос не дрожал, выдавая помесь отвращения и страха, – я справлюсь.
– Как вам будет угодно, – он отступает дальше.
А я начинаю выбираться, путаюсь в ворохе юбок и лечу вперёд рыбкой. Прямиком в его объятия.
Даже зажмуриваюсь.
Слышу, как у меня над головой презрительно хмыкают. Однако большие сильные руки смыкаются на моей талии почти нежно. Ладони у него такие, что он обхватывает мою талию в кольцо. Бережно опускает на землю.
– Вот видите, Инга Юрьевна, сама судьба толкает вас в мои объятия, – ехидничает он.
Открываю глаза и… ранюсь о разбитый лёд в его взгляде.
Почему он так смотрит? Будто ему больно? Разве я чем-то его обидела?
Пахомов первым прерывает наши «гляделки».
– Сопроводите мою невестку в гостиную, – отдаёт он распоряжение своим громилам. – И помните, эта женщина теперь – моя семья.
Резко разворачивается и уходит, прежде чем я успеваю высказать всё, что думаю о таких родственных связях.
– Идёмте, Инга Юрьевна, – говорит один из амбалов.
Похоже, меня спрашивать о том, хочу ли я куда-либо идти, никто не собирается.
К входной двери ведёт двадцать ступенек, но этот подъём кажется мне бесконечным. Я иду, приподнимая край белоснежных юбок. Выглядывает изысканное кружево подъюбников, мелькают осыпанные жемчугом туфельки. Мой свадебный образ можно было бы счесть образцово-показательным, если бы не грязь на подоле и растрёпанные волосы.
Передо мной открывают огромную двухстворчатую дверь, и я чувствую себя так, как, должно быть, чувствовала Бель, входя в замок чудовища. И дверь за моей спиной захлопывается столь же зловеще.
Кажется, этот громадный дом и сам монстр, и он только что сожрал меня.
За дверью оказывается воистину дворцовый холл – мрамор, паркет, хрусталь, зеркала.
Я выросла в маленьком провинциальном городке в семье со средним достатком. И хотя уже несколько лет работаю в сфере, где мне приходится соприкасаться с роскошью, она не стала частью моей жизни и по-прежнему поражает.
В областной столице, куда уехала учиться, родители приобрели для меня крохотную квартирку, в которой я и жила до сих пор. Но там, в своём уютном мирке, я была хозяйкой, а здесь – в большом и роскошном доме – буду пленницей.
Хорошо, что у меня нет кота. Бедное животное погибло бы в закрытой квартире. Потому что вряд ли я выйду из этой золотой тюрьмы в ближайшее время.
Таким невесёлым мыслям я предаюсь, следуя за своими сопровождающими. Мы почти несёмся, поэтому некогда смотреть по сторонам. Но даже то, что я замечаю, заставляет меня, как искусствоведа, трепетать – антикварная мебель, бесценные живописные полотна, старинные фарфоровые вазы… Да в таком доме только фильмы про миллионеров снимать!
Особенно, в этой громадной, обставленной дорогой и изысканной мебелью, гостиной.
Истерзанный Артём жмётся в углу обитого светлой кожей дивана, а Пахомов, как ни в чём не бывало… открывает шампанское.
Когда я вхожу, он скользит по мне небрежным насмешливым взглядом. И это лучше, чем видеть в его глазах разбитые льдины.
Я тоже опускаюсь на самый край дивана. И чуть прикрываю глаза, понимая, как жутко устала, а безумный день ещё не закончился.
Нервы натянуты, как струна.
– Инга Юрьевна, мы вас уже заждались, – Пахомов разливает искрящуюся жидкость по хрустальным бокалам. Один протягивает мне, другой подаёт Артёму. – Давайте же выпьем за только что созданную ячейку общества, – говорит он нарочито бодрым и подчёркнуто издевательским тоном. – Совет вам да любовь. Горько!
Мы с Артёмом переглядываемся, муж крутит пальцем у виска, показывая, что его родственник не в себе.
Пахомов и не собирается разубеждать нас: хохочет, как полоумный.
– Умора! Молодожёны, которые не хотят целоваться! – он ставит бокал на стол и склоняется ко мне, нависает, как утёс, давит, угнетает. – Если младшенький вас не устраивает, Инга Юрьевна, то вы только скажите. Я, знаете ли, хороший старший брат, привык выручать Тёмыча. Могу и с поцелуями помочь, и с брачной ночью…
Боже, как же меня тошнит от него! Даже сильнее, чем от Артёма, когда я поняла, что он собирался отправить меня на аукцион – продавать за долги.
Никого противнее и гаже на свете не видела!
Я плескаю шампанским прямо в его наглую рожу. И лишь заметив, как начинают играть у Пахомова желваки, понимаю, ЧТО сделала.
Зажмуриваюсь, сжимаюсь, ожидая удара.
Но его не следует, и я всё-таки открываю глаза
Артём хлопает в ладоши и смеётся:
– Молодец, Инга! Правильно! Так ему и надо! Пусть знает своё место!
Но мне становится ещё страшнее: к Артёму оборачивается не человек – разъярённый монстр.
Кажется, стоит зажмуриться снова.
ВАЛЕРИЙ
Зря Инга это сделала! Ой, зря!
Я ведь с трудом держу зверя, что беснуется внутри. Он уже давно разодрал в клочья белые тряпки на ней и жестко оттрахал прямо на глазах у мужа.
Тёмыч бы ещё и аплодировал. Он любит зрелища.
И сколько презрения и гадливости во взгляде!
Видимо, привыкла к трахалям другого уровня. А я – птица не ее полета и вообще до птицы не дотягиваю.
Зачем мне дался их поцелуй, сам не понимаю. Это же, словно всадить в себя нож и проворачивать медленно, мазохистки считая повороты…
Младшенький оценил выходку своей жёнушки. Ржет, дебил, и клоунаду разыгрывает. Знакомо, он всегда так поступает, когда очкует. Он вообще отвратный игрок в покер, а все равно лезет за стол в мечтах сорвать куш или хотя бы отыграться. Вот и сейчас проигрался до последнего, а долги раздать нечем!
Шарахаю об пол бокал, смотрю, как брызжет стекло.
Паяцы стихают и хлопают глазищами.
О глазищах лучше не думать, особенно, фиалковых.
Сжимаю кулаки – пока ещё держу зверя.
Терпи, осталось немного.
Будет тебе пир.
Мой голос разносится эхом по огромной комнате, хотя говорю тихо, чеканю слова:
– Ты на кой в долги влез, мудила конченный? Да еще к кому? И почему ты непричемную девку решил сбагрить за свои долги, а не жопу свою? – рычу на брательника.
Тот окидывает меня наглым взглядом, снова хорохорится:
– А ты у нас теперь специалист по мужским жопам? – регочет он.
Сученок!
Резко хватаю его за руку и дергаю на себя, но в гарду взять не успеваю.
Тёма тоже занимался джиу-джитсу, как и я, поэтому ловко выскальзывает от болевого захвата, перекатившись по полу.
Инга испуганно забирается на диван с ногами, тщательно прикрывшись пышными юбками, в глазах стоят хрустальные слезинки.
Переживает за эту, сука, мразь, который ее хотел извращенцам продать!
Зато Тёмка берет меня в гарду ногами. Это он зря! Выворачиваю ему рабочую ногу коленом под неестественным углом. Следующее движение связки – и брат инвалид на костылях пожизненно! Он это знает, поэтому скулит, как побитый щенок, елозит по полу, стараясь вывернуться из захвата.
А вот хер тебе!
Я одним движением ломаю ему ногу, но не в колене, а только бедренную кость. Жить будет, мразота, хоть и не так весело. Особенно – следующие пару месяцев.
Тёма орет так, что у меня аж уши закладывает:
– Пахом, сука, садист! – от боли он реально плачет, и меня это раздражает. Неужели так сложно быть мужиком хотя бы пять минут в своей жизни? Хотя бы перед молодой женой?
Поэтому я перекатываюсь, седлая брата, и методично крушу ему ребра.
Он вопит, но вывернуться не может. Потому что он тренировался, как папа велел, а я ходил к сенсею для себя! Было время, с меня гематомы вообще не сходили после спаррингов: только одна начинает желтеть, вместо нее уже новая чернеет! Зато шкура стала толще, хер меня теперь такой, как этот слизняк, пробьет!
– Прекратите! Вы садист! Чудовище! – Инга бросается перед нами на колени, край ее юбок накрывает Тёмыча.
Она снова плачет, почти рыдает. И в этом снова виноват я! Становится тошно от самого себя до горечи во рту…
Я отпускаю брата – всё равно он, кажется, отключился от боли. Нависаю над ней – маленькой, хрупкой, беззащитной, она задирает голову и смотрит на меня. Глазищи, умытые слезами, нереальны, в них – целая вселенная. По плечам и узкой спинке рассыпаются каштановые волосы. С них – снегопадом по полу – белые цветы…
От красоты – захватывает дыхание. От желания обнять и прижать к себе – сводит пальцы.
Но сегодня я могу только причинять боль.
И я делаю это.
Нарочно добавляю в голос побольше яду:
– Дорогая Инга Юрьевна, – елейно говорю я, – позвольте вас просветить, что происходит с теми, кому «повезло» попасть на подпольный аукцион. Сначала вас купит какой-нибудь извращенец, которому хочется иметь живую игрушку. Конечно же, он побалуется со своей собственностью от души. Не ограничивая свою фантазию. Наигравшись в одиночку, он позовет друзей, так как в этом обществе принято делиться! А когда игрушка потеряет кондицию и товарный вид, ей, возможно, позволят работать в борделе, если причиненные увечья не будут отвращать клиентов. В противном случае будет зарабатывать на жизнь на трассе – дальнобойщики менее щепетильны в этом вопросе. Вот такую участь выбрал для вас ваш любимый муженек. А чудовище, конечно, я. Или вы давно сговорились о подобном сценарии медового месяца, и вы просто любительница подобных развлечений? Так вы только скажите, я с радостью обслужу… – ехидно скалюсь прямо в побелевшее лицо и… ненавижу себя!
Девочка же еле держится! Откуда только столько сил в такой пигалице? Другая бы уже истерила, орала, металась.
А эта – только смотрит.
Бледная, измученная, едва живая…
Урод! Скотина! Ненавижу!
Да, я знаю, что меня многие ненавидят, но все равно никто не может ненавидеть меня сильнее меня самого! Их я помучал и ушел, а с собой мне жить приходится!
В комнату заглядывают мои люди, подзываю двоих и командую оттащить отключившегося брата в его комнату наверху.
Девочке же кидаю, выпрямляясь:
– Инга Юрьевна, поскольку ваш муж временно недееспособен, вам, как образцовой жене, надлежит находиться у его постели, ухаживая за болезным.
Она кивает, видимо, сил на споры нет.
Медленно поднимается.
Гордая, скорее упадёт, чем позволит подать ей руку.
Мне приходится прятать ладони за спину, чтобы она не видела, как дрожат пальцы.
Она остаётся.
Это хорошо.
Будет под присмотром.
Только вот что теперь будет со мной?
