355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ярослав Зуев » 4891 » Текст книги (страница 6)
4891
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 18:27

Текст книги "4891"


Автор книги: Ярослав Зуев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

– Они ж обетованцы, ты что, не знал? Кто б их иначе через Европериметр пропустил? Вдумайся в название стенки, баклан! Думаешь, оно с нихуя взялось?! Просто так?! Сейчас, блядь…

– Я предпочел отмолчаться. Ввязываться в споры с пьяными персонажами вроде Полковника – бессмысленное, к тому же, небезопасное занятие. Сейчас сами поймете, почему. Я вкратце расскажу вам об этом старом маразматике и пропойце.

***

Как отставной военрук, он побывал во множестве «горячих» отсеков. ПОУЧАСТВОВАЛ, как любят выражаться сами участники – нюхнувшие аромата портянок военруки, придавая своим рубленным физиономиям выражение скорбной многозначительности. В их глазах этот глагол – ПОУЧАСТВОВАЛ – дорогого стоит. И может, кстати, влететь в копеечку тому, у кого есть сомнения в его отношении. Разумеется, выраженные вслух. И, Архитектор вас сохрани, искать в их УЧАСТИИ смысл, тот уж точно – жди беды. УЧАСТИЕ обыкновенно сопровождается глаголами НАЕБАЛИ и ОБМАНУЛИ, они придают ему благородную жертвенность. И не мешают своим операторам считать всех, не пожелавших быть НАЕБАННЫМИ или хотя бы ОБМАНУТЫМИ, ЕБАНЫМИ УКЛОНИСТАМИ.

Да, так вот, Полковник, без преувеличения, ПОУЧАСТВОВАЛ, пройдя долгий и многотрудный ратный путь от рядового ополченца до военрука, а, завершив его по выходу в отставку, трудоустроился вертухаем в Проект ПОЛЫНЬ, следить, чтобы на режимный объект не прокрались посторонние или вообще, шпионы. Ему для этого выдали вертушку, у которой он и бдел, проверяя пропуска. Правда, ему все равно не удалось сберечь установки от катастрофы, когда они взорвались.

Оставшись без дел после аварии, Полковник сидел на бобах, проклиная куцую пенсию и Консенсуса с его ДОЛБАННОЙ Перекраской, которая сгубила Красноблок и, следом за ним, НЕПОБЕДИМУЮ и ЛЕГЕНДАРНУЮ Клику агрессивных военруков. Еще больше ругательств исторгалось им по адресу Давидовичей и учрежденного ими Содружества Непросыхаемых Газенвагенов.

– ПРОСРАЛИ БЛОК РОДНОЙ, ПИДАРЮГИ ЕБАНЫЕ! – бесился Полковник и пил, пил, пил.

Когда началась Шоковая Терапия, его дважды, если не трижды, ловили и волокли к Балластным шахтам. Будучи на подпитке, Полковник казался терапевтом легкой добычей. Обманчивое впечатление, он был тертый калач. Чудесным образом трезвея всякий раз у самой Черты, закаленный ветеран расшвыривал терапевтов с помощью приемов рукопашного боя, которыми овладел, когда служил в ДЕСАНТУРЕ, после чего, матерясь, скрывался в ближайшей подворотне. Я думаю, он мог не бежать. Получив достойный отпор, терапевты теряли к нему интерес, отправляясь на поиски более покладистых пациентов.

Чуть позже Полковнику крупно повезло, ему подвернулась работенка. И не где-нибудь, у Подрывника на куличках, а у швабров, безуспешно пытавшихся демонтировать монорельс, некогда проложенный нашими военруками для переброски резервов на случай, если бы Холодная возня переросла в горячую стадию. Нельзя сказать, будто швабры фанатели от затеи военруков и раньше, но благоразумно помалкивали: в их квартире квартировал наш ограниченный контингент. Точнее, на половине квартиры, ее тогда разделили шкафами-берлинерами.

Я сейчас поясню, о чем речь. После умиротворения ультрас Шпиля Грубого силами наших доблестных ополченцев, швабры долгое время жили порознь, отгородившись друг от друга выстроенными в ряд шкафами. Высокими такими, под самый потолок. Сверху поклеили обои, чтобы подчеркнуть: размежевание – всерьез и надолго, возврата к прошлому – не предвидится. Щели, конечно, оставались, но их регулярно конопатили газетами «Правда», чтобы избежать шпионских происков и исков в несанкционированном отборе кислорода. Смысл в том, что западные и восточные швабры черпали дыхсмесь из разных источников. Тем, что проживали на стороне Западного крыла, их, чтобы не путаться, именовали бундесами, качали воздух пожарные расчеты Пентхауса. Это делалось при помощи толстых прорезиненных шлангов конструкции какого-то Маршала. Соответственно, на половине бундесов, хозяйничали мазерфакелы с факелами, отчего перерасход кислорода там был чудовищным.

Швабры-хонекеры или, ласкательно, ханыки, как их, чисто по-братски, звали у нас, снабжались кислородом из красноблочных запасов. Централизованно и под строгим надзором военруков и соглядатаев. В период Холодной возни, военруки с пожарными, бывало, переругивались через стену, ее звукоизоляция оставляла желать лучшего. И это при том, что шкафы-берлинеры были, по сути, частью непрошибаемого во всех остальных местах ССанКордона. Периодически высказывались идеи заменить их на силикатный кирпич, но до практического воплощения не дошло. Как пояснил мне сам Полковник, в первую очередь, этого не хотели именно наши военруки. Чтобы не загромождать направление главного удара, говорил он. Если б мазерфакелы, вдруг, поперли, мы бы им шкафы на головы опрокинули, и до самого Пентхауса подсрачниками гнали, с глубокими охватами флангов, ясен красен…

Так было вплоть до затеянной Консенсусом Перекраски, кончившейся Перестановкой, когда предводительствуемые Давидовичами бывшие стройбаны отгородились друг от дружки обломками ССанКордона, организовав СНГ – Содружество Непродыхаемых Газенвагенов. Что сказать, пример оказался заразительным. Под сильным впечатлением от нашей Перестановки, швабры очень скоро затеяли свою.

– PERESTANOVKA, YA!!! – с довольными физиономиями восклицали они, сдвигая свои берлинские шкафы обратно к стенкам. И давай брататься, угощая друг друга баварскими сосисками и подливая в стаканы Jagermeister. Пить шнапс после Шпиля Грубого сделалось у швабров неприличным вне зависимости от того, бундесами они себя ощущали или ханыками…

За швабрами потянулись лягушатники с лапшистами, за ними бени с люксусами и так, вплоть до жижек и пшиков. В итоге создалось обширнейшее пространство Еврозоны…

Из-за исчезновения сотен перегородок катастрофически возросла нагрузка на несущие стены, отчего Дом дал осадку на западный бок. Еще неизвестно, чем бы все кончилось, спасибо месье Шенгену, не оплошал. Быстро сделал расчеты, спроектировал и возвел ЕвроПериметр на замену ССанКордону. Спас нас от крупных неприятностей.

Как только Красноблока не стало, а швабры убрали берлинские шкафы, встал вопрос, как быть с монорельсом, оставшимся от наших военруков. В итоге, его решили разобрать, как не соответствующий экологическим нормам механизм. Он, к слову, и был таким. Устрашающе прожорливым по части киловатт, их у нас никогда не считали, вдобавок, чудовищно шумным, из-за него, бывало, швабры полночи не смыкали глаз, что негативно сказывалось на демографии. Однако, демонтировать конструкцию оказалось непросто. Сами швабры, порядком разленившиеся и отвыкшие от физического труда, не желали пачкать рук. Турки, которых они приютили у себя на этаже, чтобы те варили им кофе в турках, откуда, собственно, и пошло самоназвание этих бедняг, против старого монорельса оказались бессильны. Швабрам не оставалось ничего другого, как обратиться за содействием к бывшим военрукам, дескать, кто строил, тому и ломать сподручнее. Расценки за работу установили швабрские, нежадные, от желающих – не было отбоя. Полковник прошел суровый кастинг, заявив на собеседовании эйчарам:

– Как свои пять пальцев эту хреновину знаю. Лично по ней начинку для межэтажных баллистических лифтов с разделяющимися боеголовками возил…

И убыл в Западное крыло, получив рабочую визу, подписанную самим месье Шенгеном, представьте себе. А, по возвращении в Содружество Непросыхаемых Газенвагенов, огорошил меня, заявив, что пересекся нечаянно с Михаилом Электроновичем.

С тех пор, как они с Ритой переехали в Западное крыло, минуло года три, а то и больше.

– С дядей Мишей?! – я не поверил ушам.

– С ним, мля, – отвечал Полковник, подливая нам в стаканы шнапс, которым он разжился у швабров. – Только никакой он теперь не дядя Миша, и даже не Михаил Электронович, чтобы ты знал, Геша…

– Как это?! – не поверил я.

– Молча! – рявкнул Полковник и, единым махом, осушил стакан. – Это он у нас, хамелеон еханный, Михаилом Электроновичем прикидывался, а теперь окрас вместе с хозяевами поменял. И зовут этого Иуду продажного – ребе Моше.

– Как?!

– Уши с утра не мыл?! – напустился на меня Полковник. Я подумал: он напился и врет от зависти. Полковник, сколько его помню, регулярно закладывал за воротник, а, разбогатев на импортную дыхсмесь, честно уплаченную швабрами по условиям контракта до последней марки, вообще не просыхал. Мало ли, что у пьяного на уме, подумалось мне. У Полковника в голове и на трезвую голову, конь не валялся. Кроме того, они с Михаилом Электроновичем недолюбливали друг друга еще, когда работали на установках ПОЛЫНЬ. Помню, дядя Миша жаловался Отцу, будто Полковник его умышленно третирует:

– В лицо меня знает, урод, а все равно, всякий раз, пропуск требует! И глазищами своими нездоровыми сверлит, как будто знает обо мне нечто такое, о чем я сам не догадываюсь. Харя комитетская! Палач! Сразу видать, пока в отставку не вышел, инакомыслящих к спецдантистам таскал, нервы вытягивать, без новокаина…

– Тише ты! – шикнул на приятеля Отец, приложив указательный палец к губам. – Хочешь, чтобы соглядатаи на карандаш взяли?!

Стоило Отцу упомянуть карандаш, как они, словно по команде, втянули головы в плечи. Никому из них явно не улыбалось ненароком очутиться верхом на нем. Я же, случайно подслушавший их разговор подросток, впервые испытал то, что психологи зовут когнитивным диссонансом. Лица взрослых мужчин стали пепельными, они явно испугались. Но нас же с самого младенчества, буквально с яслей учили: честному стройбану в Красноблоке бояться некого, он тут, почитай, как у Основоположников Мраксизма за пазухой. Песня такая была строевая на эту тему:

От Собора, и до самых до окраин,

От одной стены и до другой,

Наш стройбан шагает как хозяин,

По казарме милой, дорогой…

Мы эти куплеты заучивали наизусть. Они ни у кого из нас не вызывали сомнений, по крайней мере, в детском саду и начальной школе. Представить себе, что дяде Мише воткнут карандаш, сами догадаетесь, куда, и не контрики какие-то, поймав по противоположную сторону ССанКордона, а НАШИ – было немыслимо. И уж тем паче, я не мог поверить, будто НАШИ просверлят добрейшему дяде Мише зуб, и не запломбируют, чтобы лез на стену в воспитательных целях, а не слушал исподтишка запрещенное радио вроде ГОЛОСА ПЕНТХАУСА, невнятно бубнившее издали про воображаемые злодеяния стоматологов опер-сексотской ячейки. Слов, правда, было почти не разобрать, голоса ведущих доносились глухо, с превеликим трудом пробиваясь сквозь армированную толстыми металлическими прутьями кладку из силикатного кирпича.

Получалось, дядя Миша – плохой, раз опасается НАШИХ? ПАПА РИТЫ – ПЛОХОЙ?! Да ну ладно!

Хотя, если уж быть откровенным до конца, кое-какие намеки насчет того, что далеко не все у нас в Красноблоке чисто да гладко, как утверждали воспитатели, имели место. Например, подобное умозаключение следовало из популярного шлягера «Если кто-то кое-где у нас порой», про героические будни надзирателей за охраной общественного порядка. Раз уж эту песню сложили, получалось, эти «кто-то» у нас «кое-где» как-то порой проявляют себя, правда, не понять, насколько часто. Ну и что? Дядя Миша то тут при чем?

***

– Твой дядя Миша теперь никакой не Миша, а Моше бен Эхнатон, млять, и не подходи, какой важный! – заявил мне Полковник, вытрясая последние капли шнапса в граненый стакан. – Мы с ним у швабров буквально нос к носу столкнулись в коридоре, так он, паразит, хотел мимо незаметно прошмыгнуть. Точно, как когда я на вахте у рулетки стоял, а ему, видите ли, было в падло документ предъявить. Чуяло мое сердце вражину. Мишаня, говорю, ты, что ли?! Опять аусвайс дома забыл?! А он, паскуда, нос воротит, типа, я вас не знаю. Я ему: ты шнобель не задирай, как-никак, земляки, млять…

Глядя на раскрасневшуюся физиономию Полковника, я подумал, что, пожалуй, поступил бы на месте дяди Миши точно так же.

– Думаешь, твоего любимого дядю ибн Михельсона швабры заставили свои грязные портки полоскать?! Как бы не так, держите карманы шире. Он теперь цельный ребе, весь на понтах, такой деловой, едва сдержался, чтоб в хайло не зарядить, чисто по старой памяти. Жирно устроился, морда хитросракая, катается как сыр в масле! – все больше распалялся Полковник, пока не перешел на крик, что для военруков, кстати, было в порядке вещей. – Статус беженца себе в канцелярии выхлопотал, на том основании, прикинь, что его папаше швабры при бесноватом Шпиле нос расквасили, когда он шнурки у входной двери пулял! Жаль, что швабры ему башку не отвернули, тем паче, что торговля с рук у нас была строжайше запрещена, между прочим…

Эту историю я слышал в интерпретации Риты, она, естественно, сильно разнилась с той, которую излагал Полковник. По словам Риты, ее родной дед, Электрон Адамович, будучи дружинником, стоял на вахте у входных дверей, когда швабры, находившиеся в состоянии, порочащем достоинство жильца, вероломно снесли их с петель. Ворвались в Красноблок, дико вопя и размахивая подручными средствами, включая бейсбольные биты и кухонные молотки, из чего нашим сразу же стало ясно: дебош на нашей территории затевался давно и был обстоятельно продуман. Электрон Адамович, не растерявшись, первым принял удар, заступив им дорогу с багром, который успел сорвать с пожарного щита. И сдерживал толпу хулиганов около получаса, пока на подмогу не подоспели поднятые по тревоге ополченцы. Рита очень гордилась подвигом деда, и я ее прекрасно понимал.

– Говорю тебе, Электрошка всучивал в районе боевых действий шнурки! – еще сильнее развопился Полковник. – Дгужинником он был, оказывается! Как же, сейчас. Попался под горячую руку, схлопотал по репе. А Мишка все переврал, и давай швабрам на совесть давить. Дескать, вы теперь предо мной, как прямым потомком жертвы, в неоплатном долгу, предкам своим спасибо скажите, не надо было хайль Шпиль орать на каждом углу. Швабры решили не связываться, прописали его у себя, благоустроенную квартирку за счет жилтоварищества выделили, с встроенной кухней, душевой кабиной и сплит-системой, на минуточку. Живет там теперь Мишаня, и горя не знает, на полном пансионе, сосиски, гнида хитровыебанная, за бесплатно жрет, а швабры с него еще и пылинки сдувают. Уметь надо, блядь…

Выплеснув на меня порцию негатива, Полковник отправился на поиски чего-нибудь спиртного, чтобы, по его выражению, прополоскать рот. Свой шнапс он к тому времени допил. Я же отправился паковать сумку, ранним утром мне было идти за новой партией тапок. Челнока, как известно, ноги кормят.

Тем вечером, лежа на койке в казарме, я долго не мог уснуть, снова думая о Рите. Это была первая весточка о ней с тех пор, как они с дядей Мишей перебрались в Западное крыло. По словам Полковника, у нее все было хорошо. Большего я у Архитектора и не просил никогда для нас…

Обетованка… – думал я, смакуя это слово на вкус.

– Их одних в Западное крыло за красивые зенки пускают, остальным, млять, от ворот поворот и еще коленом по копчику от этого пидара Шенгена, – гавкал у меня в голове нетрезвый голос Полковника.

Ну и что, что Обетованка, – думалось мне. – Так ведь только лучше, это многое объясняет…

Мы выросли с Ритой в одном песочнике, об этом я уже говорил. Порой мне казалось, я знаю свою подружку, как облупленную. Это было, разумеется, не так. Иногда я ее не понимал. В Рите всегда крылась какая-то загадка, и я был бессилен ее разгадать. Быть может, то была печаль ее карих глаз? Я не знал ответа, но не сомневался, именно эта ее черта по-особенному очаровывает меня. Завораживает. Пьянит. Наверное, то был отголосок Древней Тайны, передавшейся ей в генах от пращуров, частичка крови, что текла в жилах самого пророка Моше. Вот и ее папу звали так же…

Короче, зря Полковник выводил Михаила Электроновича на чистую воду. Ничего у него не вышло. Превратившись в обетованку, Рита стала еще желанней для меня. А, заинтересовавшись историей ее предков, я узнал для себя много нового. В частности, что им частенько перепадало от других жильцов еще со времен самовлюбленного и деспотичного управдома Ухогорлоносора, отобравшего у обетованцев их Обетованную квартиру прежде, чем они успели ее толком обжить. Правда, Ухогорлоносор недолго радовался, чуть позже деспота схватили и швырнули в Балласт, где ему, к слову, было самое место. Это событие лишь утвердило нерушимую веру обетованцев в особые планы Архитектора в отношении них. Жильцы соседних квартир были под таким впечатлением от веры обетованцев, что сами скоро приобщились к ней, переняв у них Начертание – самую важную книгу из всех, что когда-либо издавались в Доме.

Начертание уважали все, кроме фашиствующих античных лапшистов. Преисполнившись самой черной завистью из-за того, что именно обетованцы считаются избранниками Архитектора, лапшисты напали на них. Снова выселили из квартиры и разогнали по всему Дому. Так началось великое и, в равной степени драматическое рассеивание обетованцев по отсекам. Часть из них забрела в Западное крыло. Кое-кто даже утвердился в Пентхаусе. Одни обетованцы попали в Подвал. Другие – в мрачные отсеки нигролов, где их, понятное дело, тотчас сожрали. Третьи – в Красноблок, причем, до того, как чрезвычайники выкрасили его суриком, разбавленным кровью, но это уже – отдельная история…

***

За что я еще люблю свою работу? За то, что не сижу взаперти, чем уже, кажется, хвастал. Я – всегда в пути, лично столько тапок стоптал, что давно потерял им счет.

Дорога – это новые знакомства. Навру, если скажу, будто они все, без исключения, из приятных. Одни насиловики из коридорно-постовой службы чего стоят. Так и тянет назвать их подколодными вместо коридорных. И, тем не менее, жизнь убедила меня: большинство жильцов – хорошие. А если и поступают плохо – то не от хорошей жизни, а из-за стесненных обстоятельств и не осознавая: от каждого плохого поступка жизнь, в целом, становится только хуже, даже если вы в данном конкретном случае и поимели какие-то дивиденды.

В общем, не даром говорят: самое главное сокровище Дома – его жильцы. Вне зависимости от цвета кожи и исповедуемой ими религии. Взять хотя бы Муллу. Он – мой главный деловой партнер с этажа арафатников. Честный, порядочный человек. И ума – не занимать. Навидался всякого – на десятерых хватит. Что еще важнее: пришел в итоге к правильным выводам. А то ведь, многим, как говорится, хоть кол на голове теши…

Если у мюрида нет муршида, его муршидом

рано или поздно станет шайтан…

Хасан ибн Саббах

IV. Мюриды Хасана ибн Саббаки

Мы сблизились, поскольку Мулла в совершенстве знал наречие СОБРов. Очень удобно изъясняться не одними жестами, когда ведешь дела. Три четверти бед, обрушивающихся на Дом и его обитателей с удручающим постоянством, происходят не по злому умыслу, а из-за банального недопонимания между жильцами.

Короче, мы с Муллой быстро нашли общий язык. Наше сотрудничество оказалось взаимовыгодным. Запасы отменных арафаток всех цветов радуги в подсобках Муллы оказались поистине бездонными. Ассортимент был столь широк, что я нарадоваться не мог, теряясь в догадках, откуда же взялось такое сказочное изобилие. Кроме того, Мулла досконально разбирался в амуниции, хранившейся на складах нашими военруками и заранее знал, что заказать, чтобы не залежалось. Торговля шла бойко, конкуренты исходили черной завистью. Наше маленькое предприятие работало четко, как собранные швейцарами знаменитые механические часы.

Позже, когда мы сдружились, и он разоткровенничался, выяснилось: все его поразительные навыки, пришедшиеся нам весьма кстати – родом из Красноблока. Как и арафатки. Их, оказывается, произвели по заказу наших агрессивных военруков. Отсюда – и восхитительное качество…

– Конечно, когда какая-нибудь ваша мастерская КРАСНАЯ ТЕКСТИЛЬЩИЦА имени Фридриха Эндшпиля шлепала ширпотреб вроде носков для внутреннего потребления, они расползались после первой же стирки. Но, когда агрессивные военруки размещали там же оборонный заказ, с качеством все обстояло как надо…

– Кому надо?! – слегка ошалев, спросил я.

– Мученикам пролетарского Джихада, – тихо пояснил Мулла. – Их еще звали мюридами. Должны же они были что-то носить? Какой мюрид – без арафатки, а? Что им, было, голышом бессмертные подвиги совершать? Так они же не бесстыдные феминистки из поп-группы Pussy Riot, чтобы сверкать ягодицами на публике…

– Наши агрессивные военруки обмундировывали мучеников Джихада?! – не поверил я.

– Пролетарского Джихада, – поправил меня Мулла. – Поверь, я знаю, о чем говорю. Ведь я и сам – военрук второго ранга, специальную подготовку у вас прошел, – чуть покраснев от смущения, добавил Мулла. Едва не выпустив из рук пиалу с зеленым чаем, я расплескал половину ее содержимого себе на колени.

– Вижу, ты удивлен, мой друг? – усмехнулся Мулла, протягивая мне хлопчатобумажную салфетку. – Скажи, ты знаешь, что кроется за словом мюрид?

– Не совсем, – я решил уклониться от прямого ответа, хотя кое-какие мысли у меня имелись. Но, как говорят – Восток – дело тонкое. Неприсоединившихся этажей это касается в первую очередь. Они лежат в самой восточной части Дома. И переборки здесь порой такие тонкие, что только громко чихни.

– Быть может, тебе, Гена-ага, больше знакомо понятие хашишин? Так мюридов прозвали кафиры из Западного крыла, нагрянувшие к нам на этаж по пожарным лестницам, чтобы защитить какой-то воображаемый гроб, замурованный в одну из стен Обетованной квартиры. Наши жильцы сразу поняли, разговоры про Спасателя – лишь предлог, чтобы оправдать бесчинства и грабежи. Даже с виду кафиры были – натуральные скины, кресты, велосипедные цепи, кастеты…

– Скины хотели обидеть обетованцев?! – всполошился я, тотчас подумав о Рите. С тех пор, как Полковник открыл мне глаза на ее национальность, я стал весьма болезненно воспринимать любые попытки наехать на этих многострадальных жильцов.

– От скинов досталось и обетованцам, и арафатникам, – заверил меня Мулла. – В ту пору они мирно уживались под одной крышей, и еще сильнее сплотились, когда кафиры свалились им прямо на головы. Это было естественно, ведь скины одинаково презирали и первых, и вторых. Страшно рассказывать, что они творили у нас в отсеках, науськиваемые своими свирепыми вожаками, ухитрившимися внушить остальным кафирам, будто именно обетованцы замучили Спасателя, который принес себя в жертву ради искупления наших безнадежных долгов за уже израсходованный воздух. Вот из-за кого у нас в Западном крыле нечем дышать! – орали они, тыча пальцами в обетованцев. Что потом началось, не опишешь в словах. Особенно, когда прошел слух, будто обетованцы спрятали Грааль Спасателя под одним из висевших на стене ковров…

– Грааль?

– Легендарную шкатулку с завещанием, по которому он, якобы, отписал Обетованную квартиру кафирам. Разумеется, то был развод для лохов. Но скины были не в том градусе, чтобы прислушаться к голосу разума. Полчаса не прошло, как все ковры были содраны со стен, а сами стены пестрели множеством дыр от перфораторов…

– Ужас какой-то…

– А, вдобавок идиотизм, – подхватил Мулла. – Ибо в сурах четко сказано: милостивый Архитектор забрал Спасателя из Дому до того, как злобный лапшист по имени Понт в Латах проткнул ему сердце копьем. И никакого завещания Спасатель не писал. Искупив долги, он покинул отсеки, чтобы поглядеть со стороны, как облагодетельствованные им жильцы распорядятся налоговыми каникулами. А они, как тебе известно, снова организовали непрозрачную ипотеку…

– Да уж… – уронил я.

– За это Спасатель их наказал…

– Страшным судом?

– Нет, Гена-ага, до этого тогда не дошло. Но, Спасатель послал на нечестивцев отважных мюридов, неумолимых мстителей Джихада. Они обрушились на кафиров, когда те, согнувшись под тяжестью ковров, скатертей, сервизов и другой добычи, награбленной у обетованцев с арафатниками, возвращались в Западное крыло. Руки кафиров были заняты барахлом, пожарные лестницы, по которым они карабкались, были крутыми и тесными. Мюриды – разили без промаха…

– Ты назвал мюридов хашининами, мой друг, – напомнил я. – Почему? Насколько мне известно, этот термин означает курильщика гашиша. Неужели мюриды употребляли наркотики?

– Так думают ваши историки, – отвечал Мулла. – Это ложь, выдуманная самими кафирами, боявшимися мюридов до поноса. Им было не понять, отчего их доблестные противники не боятся смерти. Сами кафиры не могли похвастать храбростью, ведь они верили в Спасателя лишь на словах, цепенея от животного ужаса при одной мысли о Балластных шахтах. Мюриды же, напротив, жаждали смерти, будучи свято убеждены: она – всего лишь шаг, отделяющий их от вечного блаженства, уготованного каждому мученику Джихада на Светлом чердаке в обществе прекрасных полногрудых гейш. Надо было кафирам найти хоть какое-то оправдание своему безверию? Вот они и убедили себя, будто мюриды потому такие отважные, что под кайфом. Черный пиар, дорогой мой Гена-ага, кафиры уже тогда овладели этим подлым искусством в совершенстве…

– Значит, мюриды не курили гашиш? – переспросил я, недоверчиво прищурившись. – Мне говорили обратное…

– Кто? – насторожился Мулла. Я чуть не брякнул, Полковник, но, вовремя спохватившись, попридержал язык, подумав: эту историю Мулле знать ни к чему. Вам – могу рассказать. У Муллы вряд ли получится нас подслушать…

***

Много лет назад, будучи совсем молоденьким гвардии-ополченцем с двумя крохотными латунными звездочками на погонах, Полковнику довелось слазить через глинобитный Душменский дувал для оказания прятавшимся за ним задувальцам бескорыстной интернациональной помощи. Полез он, разумеется, не по своей воле, а по приказу Геронтобюро Красноблока, чьи приказы не подлежали обсуждению, а были обязательны для всех без исключения членов Клики агрессивных военруков. Впрочем, руководство, отправившее Полковника через дувал в составе ограниченного контингента ополченцев, не имело в виду ничего дурного. Наоборот. У нас прошел невнятный слушок, будто у ютившихся там задувальцев или душменов, как их чаще звали у нас, случился страшный неурожай маковой соломки, и они – буквально пухнут от голода. Вот и решили помочь, причем, даром, из чисто альтруистских соображений. Откормить их хоть немножко, уж больно душмены отощали.

– Были кадры, которые вообще за удочкой прятались, – невесело усмехнулся Полковник, когда рассказывал мне, как было дело. – И костями гремели при ходьбе – хер уснешь. Как нам было на такое вопиющее, млять, безобразие, глаза закрывать, мы ж были не лягушатники какие-нибудь, или бени с люксусами из Западного крыла, которым все, кроме самих себя, по бую, а воспитанные в духе братской взаимопомощи стройбаны…

В общем, наши поскребли по сусекам, поскольку к тому времени сами отнюдь не жировали, собрали в посылки всякую снедь, главным образом, макароны с тушенкой, не пожадничали, хоть пришлось от себя отрывать. Стали решать, как доставить продукты в сжатые сроки. Выбор пал на парашютистов-десантников…

– Это и понятно, – вздохнул ветеран. – Наших парашютистов специально готовили, чтобы в любую точку Дома мгновенно спускаться на парашютах. Не учли, что Западное крыло, чтоб ему погореть, вымахает вдвое выше нашего Красноблока…

Как явствует уже из названия, самым важным элементом экипировки десантников были компактные парашюты. Считалось, открыв их, десантники через шахты лифтов свободно спланируют на любой этаж, куда ткнут пальцем военвралы, а уж там, как говорится, будут действовать по межэтажной обстановке, умело орудуя складными саперными лопатками. Поэтому, когда соглядатаи через свою агентуру добыли секретные сведения об истинной этажности Западного крыла, высшие военруки из агрессивной клики чуть не впали в кому. По всему выходило: чтобы попасть в тот же Пентхаус, десантникам надо учиться не планировать, а воспарять вверх по шахтам, как каким-нибудь мотылькам или москитам. Сгоряча их думали снабдить небольшими индивидуальными моторчиками, как у Карлсона из известной детской книжки, но идея оказалась слишком дорогостоящей и трудно исполнимой с технической стороны. Еще была мысль установить на дне шахт могучие пропеллеры, способные превратить сами шахты в пневмопроводы и, когда понадобится, задуть контингент десантников на любую требуемую высоту. Частые перебои с электричеством поставили на этой затее крест. На испытаниях, в случае аварийной остановки пропеллеров, десантники падали прямо на лопасти. В общем, отряды парашютистов чуть не расформировали, и когда возникла надобность в срочном порядке отправить продуктовые пайки в отсек к душменам, военруки углядели в ней неоценимый шанс оправдать свои зарплаты. Словом, каждому десантнику вручили по ящику с продуктами и, недолго думая, столкнули в ближайшую шахту.

Дальше начались проблемы. Для начала душмены категорически отказались хавать наши консервы, поскольку, как выяснилось гораздо позже, агенты влияния из Пентхауса внушили им, будто они – из поросятины.

– Уперлись рогом, и ни в какую, – сетовал спустя много лет Полковник. – Мы их и Духами потом прозвали за то, что не переносили наше сало на дух. А у меня приказ, накормить, паразитов, и точка. Ничего не попишешь, надо выполнять. Опять же, больно было глядеть на этих дистрофиков. Ну, что, давай ловить и силком консервами пичкать. Поймаем, бывало, у дувала чумазого дурагона, скрутим по рукам, по ногам его же чалмой, штык-ножом зубы разожмем, и ложку за ложкой, ложку за ложкой, ложку, блядь, за ложкой! И каждый раз на кадык еще дави, чтоб не сплюнул. Откуда ж мне было знать, что они все обдолбанные в корень и одним опиумом питаются, как пчелки цветочным нектаром. Дескать, диета у них такая…

Диета, упомянутая Полковником, действительно существовала. Ее составил выдающийся врач-диетолог Збигнев Небздинский, помощник управдома Пентхауса Джимми Кратера по кулинарным вопросам, с детства люто ненавидевший Красноблок из-за нашей знаменитой армейской тушенки из сухпайков, которая, по его твердому убеждению, была самым некошерным блюдом во всем Доме.

К сожалению, духи поверили брехливому Небздинскому, а не нашим десантникам, которые хотели им добра. Вопя от ужаса, они разбежались, кто куда по полям опийного мака, он рос за Дувалом необычайно густо. Нашим ничего не оставалось, как преследовать этих кретинов.

Продираться через заросли мака с тяжеленными ящиками консервов в руках оказалось весьма непросто. Вдобавок, душмены, оправившись от первого потрясения, начали отказывать отчаянное сопротивление, отбиваясь от наших всеми подручными средствами, включая обоюдоострые скребки, использовавшиеся ими для сбора урожая опиоидных пептидов. Целая партия таких скребков была доставлена через Дувал Спасателями Мамы Гуантанамамы по личному распоряжению негодяя Небздинского.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю