Текст книги "Серебряный доспех"

Автор книги: Ярослав Хабаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Но с чего ты взял, смертный, что я нуждаюсь в твоей помощи? – удивился Тзаттог.

И опять Хазред понял, что его пытаются обмануть.

– Я не более смертный, чем ты, – проговорил Хазред. – Есть нечто, позволяющее мне, как и тебе, жить бесконечно долго. Но имеется в мире и нечто иное, губительное для таких, как мы. – И, не позволив Тзаттогу возразить, продолжил: – Ты нуждаешься в моей помощи, и я готов предложить ее тебе в обмен на твою. Но сперва ответь мне по всей правде – кто ты такой?

– Мое имя Тзаттог, – прозвучало из темноты, окутавшей принца-упыря, точно мантия. – Так называют меня создания тьмы. Если бы ты был одним из нас, тебе было бы довольно одного этого имени.

– Но я не один из вас, как ты выражаешься, – возразил Хазред. – Подобных мне не существует. И ты можешь называть меня Асехат.

– Это не настоящее твое имя, – помолчав, произнес Тзаттог.

– С чего ты взял? – удивился Хазред.

– Ты произнес его отчужденно.

– Возможно, с некоторых пор я ощущаю себя чуждым самому себе.

– Нет. – Тзаттог покачал головой. – Ты хочешь от меня искренности, а сам пытаешься меня обмануть.

– Клянусь тебе, Тзаттог, имя, которое я назвал, принадлежит мне…

– Как и доспех, который ты присвоил? – помолчав, спросил Тзаттог. Он говорил совершенно спокойно, просто, даже дружески. – Ты ведь вор, не так ли, Хазред?

– Ты знал мое имя! – возмутился Хазред. – Знал и все-таки задавал свои вопросы.

– Я уже объяснил тебе, что мысли некоторых существ я могу прочесть. Например, твои. Поэтому ты до сих пор и жив, а не валяешься на земле с переломленной шеей. В тебе есть какое-то необъяснимое могущество, которое меня привлекает… Оно открывает для меня твой разум. И с горечью я различаю в тебе лживость и способность присвоить чужое. Ты – не Асехат. Асехат – тот или та, кого ты обокрал.

– Я не совершал кражи! – возмутился Хазред. – Я освободил то существо…

– И где оно теперь? – В голосе Тзаттога явственно звучала ирония.

– Возможно, – медленно проговорил Хазред, – я превратился в него… в нее… я теперь и есть Асехат.

– Нет, – сказал Тзаттог, посмеиваясь, – ты Хазред. Ты был Хазредом и остался Хазредом. Асехат – недостижимое состояние для тебя, потому что ты слаб.

– Но с каждой минутой я становлюсь все сильнее. – Хазред провел ладонью по доспеху, и серебро засияло так ярко, что у Тзаттога слезы потекли из глаз.

Принц-упырь еще пытался противиться обаянию серебряного доспеха.

– Твое воплощение несовершенно, – сказал Тзаттог. – У доспеха не хватает пластины. Без нее ты никогда не сможешь закончить то, что начал, а ты даже понятия не имеешь, где искать недостающее.

– До сих пор я вполне довольствовался тем, что имею.

– Поверь мне, скоро этого окажется мало.

– Откуда тебе знать?

– Я знаю… – Тзаттог вздохнул. – Хорошо, я откроюсь тебе, Хазред-Асехат. Ты узнаешь обо мне то, что прежде я скрывал даже от самого себя. Время настало… Где она?

– Асехат? – брякнул Хазред, который постоянно думал только об одном – о странном существе с тремя круглыми глазами, взиравшими на мир с детским удивлением. О существе с крохотными жабрами, о существе с золотисто-коричневой кожей. Об Асехат, которая (если только возможно говорить о ней как о женщине) незримо присутствовала в душе троллока и определяла все его мысли и поступки.

– Асехат? – Тзаттог нахмурился, явно не понимая, почему собеседник вдруг произнес это имя, так невпопад. И внезапно рассмеялся. – Тебя поглотили мысли об Асехат, о том, как бы сделаться ею без остатка! Это опасно, потому что рядом с тобой всегда может оказаться некто, наделенный значительной силой и требующий к себе всего твоего внимания!

– Ты требуешь моего внимания? – делано удивился Хазред. Он был смущен тем, что так неосмотрительно позволил Тзаттогу заглянуть себе в душу.

– Если ты не будешь настороже, имея дело с таким, как я, ты будешь уничтожен, – спокойно объяснил Тзаттог. – Однако сейчас это не имеет значения. У тебя есть то, что мне необходимо.

– Моя сила? – Хазред дотронулся ладонью до доспеха, с удовольствием ощущая прикосновение гладкого металла. – Ты об этом говоришь?

Тзаттог тихонько рассмеялся.

– О, Асехат! Как же она могущественна! Она совершенно затмила твой разум! Твоя сила ничтожна по сравнению с моей, и если бы речь шла только о силе, то я не нуждался бы в твоей помощи. Нет, я говорю о женщине, которая пришла сюда с тобой. О Пенне, лучнице. О той, что поклоняется Архаалю, не зная истинной природы своего поклонения. Я помогу тебе, если ты отдашь мне ее. Она нужна мне.

– Я не понимаю, – признался Хазред.

– Чего? – Тзаттог смотрел на него с грустной, даже ласковой улыбкой. – Чего ты не понимаешь?

– Почему ты не можешь взять ее сам? У тебя было много возможностей сделать это.

– Нет, – сказал Тзаттог. – Смысл нашего союза в том, что он должен быть добровольным. Она обязана согласиться, иначе… Иначе я просто убью ее, а это не входит в мои планы. Мертвая женщина не имеет смысла.

– Живая зачастую тоже, – хмыкнул Хазред, но Тзаттог не поддержал шутки: он говорил о вещах, которые были чересчур важны для него.

– Она и я, королева и принц-упырь… Я искал такую много лет. Быть одним из высших порождений тумана – прекрасная доля. Видеть то, что вижу я, испытывать наслаждения, недоступные другим смертным и бессмертным… – Он улыбнулся. – Ты даже вообразить их себе не можешь, потому что для нас мир выглядит иначе, чем для вас. Оттого многие из нас и представляются вам такими уродливыми, искаженными… Мы прекрасны и гармоничны, а искажения – лишь следствие нашего соприкосновения с вашим миром… Но даже здесь я чувствую себя великолепно! И всегда у меня под рукой армия, стоит лишь призвать их, покорных моей власти, молчаливых, плаксивых, вечно одолеваемых желаниями… – Тзаттог покачал головой. – Но с тех пор как в мои мысли вошла мечта о королеве, я ни мгновения больше не наслаждался своей властью. Потому что меня сжигает страсть к чему-то гораздо более великому, нежели возможность повелевать ордами умертвий и наводить ужас на смертных.

Тзаттог схватил Хазреда за руку, и тот поневоле вздрогнул: какой холодной оказалась эта сильная рука!…

– Выслушай! Я открою тебе то, о чем еще ни разу не говорил вслух. На болотах я встретил ведьму. Она была в тот день весьма неосторожной, потому что ее поглощали мечты о любви. С ведьмами такое случается, хотя и нечасто. Она ступала по кочкам, которые раскачивались под ее босыми ногами, и длинный подол ее зеленого платья совершенно вымок и потемнел от влаги. Добравшись до трясины, она подобрала платье обеими руками, и ее ноги обнажились до самых колен. Она пробежалась по водной глади, и круги разошлись от прикосновения ее ступней, казалось, по всему болоту. Каждая травинка отозвалась ведьме, покачивая длинной головкой с белыми пушистыми волосками цветков. Видел ты такие болотные цветы?

– Да, – сказал Хазред. – Когда я был… собой… я принимался ужасно чихать, если пух от этих цветов попадал мне в ноздри.

Он произнес это без всякой печали по тем временам, когда был простым троллоком и страшно ругался, если ему доводилось расчихаться на болотах. Он начинал забывать, что такое печаль.

Тзаттог, казалось, читал в его душе, как в раскрытой книге. Принц-упырь улыбнулся:

– Когда-нибудь ты еще познаешь тоску по былому. Сейчас ты просто слишком молод для этого. Слишком много новых ощущений, слишком много возможностей открываются перед тобой. От этого кружится голова, и каждое удовольствие этого мира представляется абсолютным. Но когда грусть придет – а это неизбежно, – она станет всеобъемлющей, и ты утонешь в ней. Многие из нас печальны, хотя люди и прочие смертные отказываются понимать нашу печаль и обычно не верят ей.

– Я тебе верю, – сказал Хазред. – Но продолжай. Я никогда еще не слышал ничего подобного. Ведьма, которая грезит о любви! Клянусь Болотным Духом – должно быть, жуткое зрелище, ведь все ведьмы стары и безобразны.

– Однако та, о которой я говорю, была юной и поистине прекрасной, – задумчиво произнес Тзаттог. – Знаю, ты не готов поверить в такое… Однако при виде этой женщины я едва не захлебнулся от желания и смог сдержаться, только вцепившись зубами в собственный палец. Клянусь, я изгрыз себе руку! Ведьма источала призыв всем своим существом. Она была переполнена жизнью и страстно желала раскрыться навстречу другому живому созданию. И в то же время она была стара, невероятно стара. Меня отнюдь не обманула ее внешность: за оболочкой прелестной молодой девушки скрывалась тварь древняя, полная холодной мудрости. Она лишь позволила себе на время отринуть опыт прожитых столетий. Впрочем, этот обман не отталкивал и не пугал меня; напротив, он делал ведьму еще более желанной. Когда я неожиданно предстал перед ней, она не удивилась и, казалось, совершенно не испытывала страха. Я раздразнил ее моими поцелуями, и она потеряла голову от сладострастия. Она была так возбуждена, что даже не заметила, как я прокусил ей шею и осторожно влил в ее жилы мой яд. Знаешь ли ты, что мои жертвы никогда не находят в себе сил бежать?

– Разве? – Хазред постарался изобразить удивление.

Тзаттог кивнул:

– Все дело в этом яде. Когда жертва отравлена, она покоряется моей воле. Я никогда не оставляю выбора, ведь принудить слабое создание делать выбор – по меньшей мере жестоко, а я вовсе не жесток… Ведьма была счастлива в моих объятиях. Таких, как я, зачастую изображают отвратительными кровавыми чудовищами, но ведь это неправда. Ни один из нас не испытывает ненависти к другим существам – гнусное чувство, которым так гордятся наши так называемые жертвы. Поверь, мы, создания тумана, погружены в постоянную потребность любить. Моя ведьма знала это, когда отдавала себя мне – всю себя, целиком, до последней капли…

– Ты пил ее кровь? – поморщился Хазред.

Тзаттог смотрел на него печально.

– Я не вампир. Я знаю, как обращаться с кровью партнера, чтобы покорить его и доставить удовольствие ему и себе… Мой мир совершенно не похож на тот, в котором прозябают слуа…

– Я понял.

– Надеюсь… Отдыхая в моих объятиях, ведьма наконец рассказала мне историю о том, как сделалась молодой. Историю о мужчине, которого она завлекла на свое ложе, чтобы подарить ему наслаждение и забрать его мужскую силу. Она поклялась мне в том, что обмен был равноценным: «Он достигнет такого могущества, что его сила больше не понадобится ему. Он станет бессмертным, и ему не потребуется производить на свет потомство». Вот что она сказала…

Хазред заглянул в свое сердце и не нашел там больше ненависти к болотной ведьме. В этот миг он вдруг понял, что она его не обманула.

– И еще одну историю напоследок поведала мне моя возлюбленная, – продолжал Тзаттог ровным тоном. – Историю о желтой коже… Найдя ее на болотах много лет назад, моя ведьма подумала было, что обнаружила наконец способ возвращать себе молодость, но все оказалось иначе: желтая шкура, надетая на живое существо, прирастает к нему и изменяет его природу. Ведьма поведала мне об Игинуш, о созданной ведьмовскими чарами женщине-карлице, которая проживает множество жизней, одну за другой… И это воистину разные жизни, потому что, поменяв кожу, та женщина меняет и свою судьбу, и ее память стирается, искажается, истончается, и она никогда не помнит того, что было с ней прежде. Изменяются и ее внешность, и ее участь, и только ее природа остается неизменной.

Уже умирая – потому что все мои возлюбленные всегда умирают, пока я ласкаю их, – наслаждаясь сумерками и восхитительной, головокружительной слабостью, моя ведьма все еще смотрела мне в глаза и шептала пророчество. Пророчество о королеве умертвий, о той, что родится от женщины, проживающей сотни разных жизней… Так я узнал о той, которой суждено войти в мое бытие и сделать его воистину полным.

– Ведьма сказала тебе? – Хазред наморщил лоб. – И ты поверил?

– Конечно, ведь я был ее возлюбленным и убийцей, и никто на свете не мог бы любить ее сильнее, чем я.

– Я видел ведьму, и в ее хижине висела желтая шкура, – сказал Хазред. – Она была, поверь мне, жива-живехонька.

– Моя ведьма не умерла? Она сумела обмануть меня, чтобы я разжал объятия и оставил ее в покое? – Тзаттог рассмеялся. – Что ж, я рад услышать это. Обычно я не выпускаю возлюбленную, пока дыхание теплится на ее губах…

– Женщины коварны, – сказал Хазред. – Уверяют нас в одном, а на самом деле…

– Сейчас это не имеет значения, – оборвал Тзаттог. И прибавил, явно желая смягчить свою резкость: – Я действительно рад тому, что не смог убить ее. Но она заснула так крепко…

– Да она просто морочила тебе голову, – с горечью молвил Хазред.

– Как морочила ее тебе? – проницательно прищурился Тзаттог. – Что ж, я не удивлен. Но в ее пророчество я поверил безоговорочно. И продолжаю верить ему.

– Почему? Ведь она лгала тебе!

– Она не лгала в главном – она любила меня.

– Ну да, – пробормотал Хазред. – Она и меня любила. Это не помешало ей воспользоваться мною.

Тзаттог хмыкнул, показывая, что прекрасно знает, кем был тот мужчина, силу которого забрала болотная ведьма.

– Ты получил от нее кое-что взамен, – сказал Тзаттог. – А я нашел наконец королеву, которую она мне предрекала. Ту, которая изменит мою жизнь. Ваша спутница, женщина по имени Пенна. Она рождена от той, что проживает десятки жизней… Она способна победить в обстоятельствах, губительных для любого другого. Она слышит то, чего не слышат смертные, она видит там, где смертные слепы. Она – наша королева.

– Ты все время повторяешь это слово, – нахмурился Хазред. – Но что оно означает на самом деле? Что такое «королева»? Та, которой вы будете повиноваться? Ваша владычица? Или ваша жертва? Та, которую вы встретите с почестями, разукрасите драгоценностями и белыми цветами, а потом торжественно загрызете на алтаре в честь ваших темных божеств?

– Ты гораздо грубее, чем тебе следовало бы быть! – вздохнул Тзаттог. – Глядя на твой серебряный доспех, на наследие Асехат, я вправе был рассчитывать на большую душевную тонкость… «Королева» означает прежде всего владычица сердца. В моем случае – и в переносном смысле, то есть наилучшая возлюбленная из возможных, и в самом прямом. Мое сердце будет неуязвимо, если королева согласится занять трон.

– Подробнее, – потребовал Хазред.

– Она должна полюбить меня, – сказал принц-упырь. – Она должна отдаться мне добровольно. Я не могу применить к ней насилие. Я не смею и пальцем ее тронуть, потому что насилие разрушит магию и королева умрет, как любая простая женщина. В умершей королеве нет смысла.

– Ну так соврати ее, – предложил Хазред. – Поступи с ней так, как с болотной ведьмой. Впусти яд в ее жилы и отбери ее волю.

– Ты плохо слушал меня! – вспылил Тзаттог. – Я говорил о любви, а не о принуждении и не о совращении. Мне нужна добровольная жертва. Радостная и нежная. Поэтому я жду. Я преследую ее, запугиваю, но не трогаю, я спасаю ее от смерти, и я же ввергаю ее в опасности… Я веду сложную игру, цель которой – заинтересовать мою королеву, войти в ее мысли, стать частью ее судьбы. Тогда она неизбежно полюбит меня, ведь мое присутствие – это сладчайшая отрава, способная придать смысл любому существованию. Она всегда будет оборачиваться, чтобы удостовериться: Тзаттог рядом, он никуда не делся, он вечно стоит за левым плечом, верный страж, преследователь, спутник.

– Ладно, – поморщился Хазред. Разглагольствования Тзаттога о любви и «сладчайшей отраве» явно вызывали у него отвращение. – Я понял. Она должна стать твоей потому, что таково ее сокровенное желание. И ты из кожи вон лезешь, чтобы это желание у нее вызвать. Похвально. Ну а дальше-то что? Ну, переспит она с тобой, и ты даже не придушишь ее в первую же брачную ночь. А потом? Власть над миром? – Последние слова он произнес со злой иронией.

Тзаттог ответил доброжелательно и спокойно, как обычно разговаривает старший по возрасту и опыту с зарвавшимся мальчишкой, которого следует обучить хорошим манерам:

– Потом я и она – мы оба станем частью единой личности. Ни пола не будет у этого существа, ни возраста, не будет оно знать и предела своему могуществу. Потому что, сохраняя все превосходные свойства ночного существа и все его преимущества, оно наконец-то перестанет бояться солнечного света.

Глава тринадцатая

Пенна привычно всматривалась в ночную тьму. В былые времена ее часто отправляли в ночные караулы, потому что она видела в темноте лучше большинства соратников. Хотя почти все они подверглись магическим изменениям, усовершенствования касались не столько зрения, сколько физической крепости. Лучница же нуждалась прежде всего в умении хорошо видеть при любых обстоятельствах.

Что ж, думала в таких случаях Пенна, за все приходится платить. И за зоркие глаза – тоже. Бессонные ночи на страже не были для нее в диковину.

Теперь у нее появилось время подумать обо всем, что происходило в последние дни. Как ни странно, лишь Эгертон не вызывал у Пенны недоумения, хотя поведение мага и могло бы на первый взгляд показаться весьма непоследовательным: ведь он то спасал ее, то бросал на погибель, то держался чуть ли не враждебно, то вдруг, напротив, выказывал глубокую, искреннюю симпатию. Пенна понимала, что такое отношение могло быть продиктовано лишь одним: для Эгертона она оставалась исключительно интересным объектом для изучения. Если бы он счел это целесообразным, он бы недрогнувшей рукой препарировал ее, разрезал на кусочки и поглядел, что у нее внутри. Очевидно, Пенну спасло от вивисекции лишь одно обстоятельство – магу уже доводилось расчленять живых людей и ему для его изысканий попросту не требовалось вспарывать брюхо еще одному.

Что по-настоящему тревожило Пенну, так это неразбериха в крепости-тюрьме. Беспечные охранники-хедды, ненадежная решетка, яма, битком набитая заключенными… Что здесь происходит? Неужели все эти пленники действительно предназначены в жертву Ужасу Исхара? Троллоки действительно не скрывают своего преклонения перед этим жутким существом, пытаются задобрить его… Как будто Ужас Исхара можно задобрить.

И для чего здесь находится сама Пенна? Почему ее отпустили, доверили ей оружие, усадили на стену над воротами? От кого она должна защищать крепость?

Внезапно она услышала голоса.

Разговаривали двое. Сперва до девушки доносилось лишь невнятное гудение, но скоро она начала разбирать отдельные слова и фразы.

– Я перестану избегать солнца и стану выходить, когда захочу! – говорил один.

– Неужто ты скучаешь по солнечному свету? – вопрошал второй.

Первый тихо засмеялся:

– Меня мало интересует солнечный свет сам по себе. Никогда не верь россказням о ночных созданиях, которые якобы тоскуют по животворным лучам и зеленой травке… Все это сентиментальная чушь, не имеющая никакого отношения к реальности! Трава остается травой, и лично мне она милее в серебряном сиянии звезд… Слитые воедино мужчина и женщина, владыка и его владычица, – это невероятная свобода. От потребности избегать солнечных лучей, от потребности искать любовь, от необходимости в собеседнике… – Он помедлил, прежде чем закончить: – Возможно, это будет свобода от самого себя.

– О да, свобода, – медленно проговорил второй голос. – О да, я это понимаю. Я всей душой понимаю

это! Ну так слушай, я отдам тебе ту, которую ты вожделеешь, в обмен на помощь.

– Продолжай! – воскликнул Тзаттог (к тому времени Пенна уже узнала его голос и внимала его речам, дрожа от гнева и страха). – Продолжай, Хазред, я полон внимания. Почтительного внимания, если тебе угодно.

– Угодно, еще как угодно! – хмыкнул Хазред. – Я отдам тебе лучницу, и она падет в твои объятия, полная трепета… Но мне нужна небольшая армия…

– Ты получишь ее, – обещал Тзаттог. – Сотни преданных умертвий придут на мой призыв, и я брошу их на твоих врагов. Назови имена тех, кто должен быть уничтожен.

– Я желаю захватить город Ифу и стать там карикусом, – надменно произнес Хазред.

– О! – молвил Тзаттог. – А в Ифе об этом знают?

– Нападение будет внезапным.

– Как я слышал, карикус избирается советом жрецов.

– Жрецы вот уже пятнадцать лет не могут прийти к определенному соглашению. Престол карикуса успел остыть и покрыться коркой льда.

– И ты намерен растопить этот лед своей задницей?

– Что-то вроде того, – скромно признался Хазред. – Я пришел к выводу, что жрецов следует немного подтолкнуть в определенном направлении. Чтобы они приняли наконец правильное решение. Думаю, что с армией умертвий за спиной я добьюсь избрания.

– Почти не сомневаюсь в этом, но… Как ты намерен заплатить мне?

– Я уже сказал: я отдам тебе лучницу.

– Ты забываешь о главном условии – о добровольности.

– Я отдам ее тебе так, что она испытает самую добровольную добровольность на свете. Пора раскрывать объятия, Тзаттог, потому что она уже здесь. – Хазред повысил голос: – Пенна! Иди сюда! Я ведь знаю, что ты подслушиваешь!

Девушка выступила вперед, держа лук наготове. Она хмуро переводила взгляд с одного собеседника на другого.

– Я не вещь, Хазред, чтобы ты мог распоряжаться мною.

Серебряный доспех переливался, как перламутр, в мягком свете звезд.

Хазред широко улыбнулся:

– Разумеется, ты не вещь. Ты женщина, Пенна. Прекрасная молодая женщина, невзирая на твои неестественно длинные пальцы и прочие магические искажения. А теперь, умоляю, оторви от меня свои взоры и обрати их на того, кто сгорает от любви к тебе.

Пенна молча пожирала глазами Хазреда. Тот, ничуть не смущаясь, продолжил:

– О да, дорогая, я знаю, что неотразим и все такое и что отвести от меня взгляд бывает непросто. Как женщины, так и мужчины умирают от любви ко мне. Но ты не из их числа. Ты свободна и самостоятельна, поэтому… Поэтому ты достойна истинной любви.

– Архааль, помоги мне! – вскричала Пенна. – По-твоему, я должна броситься на грудь этому живому мертвецу?

– Архааль не слышит тебя, – сурово бросил Хазред. Он перестал улыбаться, и его лицо сделалось жестким. – Он не может услышать тебя. Ты – урод, принявший облик молодой женщины, я знаю о тебе все. Только одно существо в состоянии полюбить тебя, и это существо – здесь, полное нежности и желания принять тебя в свои объятия. Не понимаю, почему ты до сих пор стоишь перед нами, точно дубина, и грозишь нам своим луком.

– Тзаттог хочет убить меня, – пробормотала Пенна.

– Любая любовь есть убийство, – пожал плечами Хазред. – Я познал любовь и сразу же после этого познал смерть. Я знаю, о чем говорю. Полюбив, ты умираешь в возлюбленном и, в свою очередь, убиваешь его.

– Очень красиво! – хмыкнула Пенна. – Почему же я не верю тебе?

– Потому что ты испытываешь страх. Это естественно, – объяснил Хазред.

Пенна молчала. Молчал и Тзаттог. Он просто любовался девушкой и покусывал губы, мечтая о мгновении, когда познает эту нежную плоть и сольется с нею воедино. Им предстоит любовное соитие, которому не будет конца. На мгновение Пенна встретилась с ним взглядом и поразилась нежной печали, которая наполняла глаза принца-упыря. Одними губами он произнес: «Королева».

И в тот же миг Пенна поняла: у нее больше не осталось сил сопротивляться. То, о чем грезит Тзаттог, непременно сбудется, хочет того Пенна пли нет. От воли девушки больше почти ничего уже не зависело. Куда бы она ни бежала от своей судьбы, судьба неизбежно будет наступать ей на пятки. И когда бы она ни обернулась, судьба окажется у нее за спиной и встретит взгляд Пенны прямым, открытым взглядом. Так осужденного на смерть берут за плечо с коротким «пора» и ведут на плаху.

Пенна открыла рот, чтобы в последний раз возразить принцу-упырю… и в этот самый миг раздались громкие, отчаянные вопли.

Ужас Исхара пришел.

***

Хедд по прозвищу Шрам храпел, привалившись к стенке и нимало не заботясь о том, что десять пар глаз с ненавистью смотрели на его изуродованную физиономию. Никто из узников не поднимет руки на Шрама – это бесполезно. Убийство соглядатая никому не принесет свободы, а вот заточение после этого станет поистине мучительным: ведь стражники-хедды, совершенно очевидно, не озаботятся убрать труп.

Гирсу сидел на земле, подтянув колени к подбородку. Он был рад тому, что Пенне удалось избежать тюрьмы. Троллок не мог, конечно, в точности знать, какова участь женщин, попавших в эту яму, но не без оснований подозревал, что ни одна из узниц не избежала насилия. Ужас Исхара не слишком разборчив. Что бы там ни говорили впечатлительные эльфы о «жертвоприношениях девственниц», которые якобы практикуют троллоки, – все это сентиментальная чушь. Ужасу Исхара абсолютно безразлично, кого пожирать.

Гирсу ощущал странное беспокойство, которое мешало ему заснуть. Неоформленные мысли щекотали его сознание. Он как будто что-то знал, но потом забыл и теперь лихорадочно пытался сообразить, что такое это было… Иногда вдруг вспыхивали догадки. У него вроде бы был друг, который погиб… Но если этот друг был по-настоящему близким и действительно погиб, то почему же Гирсу никак не может вспомнить его имя? И не только имени – он и лица своего друга уже не помнил. Или же Гирсу только кажется, будто когда-то рядом с ним находилось близкое существо? Может быть, воображение разыгралось? Но, насколько знал Гирсу, с воображением у него обстояло не слишком хорошо. Как всякий воин, он не позволял себе мечтать и видеть призраков. Вот еще! Он обязан иметь ясный взгляд на вещи. А если у воина во время сражения все двоится перед глазами, да еще какая-нибудь полуоформленная греза над головой кружит – битву сразу можно считать проигранной. Точка.

Так был у Гирсу друг детства или такового вовсе не имелось?

Гирсу не знал ответа. Он поражался собственному безразличию к своей судьбе. Он закончит свои дни в сырой яме, в обществе худших представителей болотных племен. Да и сам он ничем от них не отличается – убийца, бродяга, нарушитель всех возможных законов.

Уныние овладевало троллоком, гнуло его к земле. Хотелось закопаться как можно глубже в мягкую болотную почву и исчезнуть. Перестать думать, чувствовать. Превратиться в растение – без мыслей, без забот. Как это было бы хорошо!

Растение не ведает страха смерти. Растение вообще не ведает страха…

Страх. Он выползал из всех щелей, он таился в ночной тьме, он был повсюду, и от него не существовало укрытия. Гирсу в панике огляделся по сторонам. Как будто ничего не изменилось: все та же яма, все те же блестящие в темноте глаза. И каждый готов вцепиться в глотку каждому… Тяжелое дыхание узников было единственным звуком, нарушавшим тишину.

Потом до слуха Гирсу донесся новый звук. То было еле слышное чмоканье. Внутри Гирсу все сжалось от ужаса. Чмоканье повторилось. Гирсу ни мгновения не сомневался в том, что звук ему не почудился. Нечто приближалось к решетке, закрывающей яму.

В панике Гирсу подумал о заклятиях, наложенных на решетку. Наверняка то жуткое, что движется сквозь ночь, не сумеет проникнуть в яму. Нужно только лечь на самое дно, вжаться в землю, закрыть глаза и вообще избавиться от всяких мыслей – как бы перестать существовать. И тогда чудовище пройдет мимо, не заметив Гирсу и остальных.

Троллок уже хотел было поделиться этой спасительной мыслью с остальными, но тут нечто темное нависло над самой решеткой и заслонило звезды. Мрак сделался абсолютным. Этот мрак был живым. Его смрадное дыхание достигало самого дна ямы. Он шевелился, вытягивая щупальца. Отчетливо слышалось негромкое постукивание зубов (или то были когти?) – как будто чудовище там, снаружи, выражало таким образом свое полное довольство. Затем оно опять чмокнуло.

Тело Гирсу покрылось липкой испариной. Троллока ничуть не удивляло то обстоятельство, что все его товарищи по несчастью застыли, точно камни, не в силах пошевелиться. Страх парализовал их. Всех, даже Шрама, который теперь не спал и трясся так сильно, что это ощущалось всеми обитателями ямы: все-таки хедд был довольно массивным существом.

«Решетка, – думал Гирсу, из последних сил вцепившись в надежду на заклятие. – Решетка не поддастся».

«На что ты рассчитываешь? – возразил Гирсу второй голос, и троллок не мог понять, кому принадлежал этот второй, полный скептицизма голос, ему самому или же тому забытому, неведомому другу, с которым Гирсу вроде как неустанно спорил по самым разным поводам. – О чем ты молишься, глупец? Если это пришел Ужас Исхара – а судя по всему, именно так дело и обстоит, – вы все обречены, и решетка вас не спасет. Вы предназначены ему в пищу. Вы – жертва. Троллоки не любят разводить долгие церемонии с плясками и песнопениями. Они кормят свое божество обильно и деловито. Им нет нужды выманивать Ужас Исхара из болот, завлекая его ритуалами. Ужас Исхара приходит сам».

«Но… решетка… заклятие…» – слабо возражал Гирсу сам себе. Слова звучали жалко и неубедительно, и он сам понимал это.

«Дурак! – откровенно веселился внутренний голос. Гирсу понимал, что близок к настоящей истерике, но никак не мог совладать с собой. Он готов был хохотать в голос над собственной глупостью. – Дурак! – твердил он себе. – Как ты мог поверить в существование истинного заклятия? По-твоему, хедды в состоянии овладеть настоящей магией? Посмотри на Шрама! Неужто Шрама тебе недостаточно, чтобы понять, каковы на самом деле хедды? Эти тупицы провели вас лишь потому, что вы все – еще большие тупицы! А ведь умно: будь охранниками тюрьмы троллоки, ты бы сразу заподозрил подвох. Троллоки – большие хитрецы, а хедды слывут простодушными. Обычное роковое заблуждение: чем больше мускулов, тем меньше ума. И нет ничего проще, чем пропасть, попавшись на эту удочку!»

К несчастью, тот, второй голос оказался совершенно прав. Если заклятие и существовало, то лишь в воображении запуганных, сбитых с толку узников. Ужас Исхара не испытывал ни малейших затруднений с решеткой. Щупальце монстра обхватило решетку и одним сильным рывком отбросило ее в сторону. Затем извивающаяся конечность, похожая на толстую змею, спустилась в яму, обвилась вокруг одного из пленников и в мгновение ока вытащила его наружу. Кричащий, отбивающийся, дрыгающий ногами, он мелькнул над головами остальных… и вскоре теплая противная жидкость потекла в яму, а чавканье сделалось громким: монстр оторвал своей жертве голову и с хрустом разгрыз ее, после чего принялся за туловище.

Никогда раньше Гирсу не верил в то, что в минуты смертельной опасности не попытается отразить врага, а напротив – сожмется в комочек и, истекая постыдным липким потом, будет просто трястись от страха и молить Болотного Духа о том, чтобы монстр там, наверху, избрал себе следующей жертвой кого-нибудь другого…

Рядом с Гирсу захлебнулся рыданием какой-то троллок. Огромный щуп Ужаса Исхара обвился вокруг шеи несчастного. Впрочем, в одном тому повезло – монстр мгновенно сломал ему шейные позвонки, так что жертва погибла сразу и была съедена уже мертвой.