Текст книги "Похождения бравого солдата Швейка"
Автор книги: Ярослав Гашек
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 49 страниц)
А негодяй Марек стоял около Швейка с чрезвычайно довольным видом. Лучшего для себя он не мог и придумать. Куда приятнее чистить на кухне картошку, скатывать кнедлики и возиться с мясом, чем под ураганным огнем противника, наложив полные подштанники, орать: «Einzelnabfallen! Bajonett auf!»[109]109
Один за другим! В штыки! (нем.)
[Закрыть]
Отойдя от капитана Сагнера, полковник Шредер остановился перед Швейком и пристально на него посмотрел. В этот момент швейковскую внешность лучше всего характеризовало его круглое улыбающееся лицо и большие уши, торчащие из-под нахлобученной фуражки. Его вид свидетельствовал о полнейшей безмятежности и об отсутствии какого бы то ни было чувства вины за собой. Глаза его вопрошали: «Натворил я что-нибудь?» и «Чем же я виноват?»
Полковник суммировал свои наблюдения в вопросе, обращенном к полковому писарю:
– Идиот? – и увидел, как открывается широкий, добродушно улыбающийся рот Швейка.
– Так точно, господин полковник, идиот, – ответил за писаря Швейк.
Полковник кивнул головой адъютанту и отошел с ним в сторону. Затем он позвал полкового писаря, и они просмотрели материал о Швейке.
– А! – сказал полковник Шредер. – Это, стало быть, денщик поручика Лукаша, который пропал в Таборе согласно рапорту поручика. По-моему, господа офицеры должны сами воспитывать своих денщиков. Уж если господин поручик Лукаш выбрал себе денщиком такого идиота, пусть сам с ним и мучается. Времени свободного у него достаточно, раз он никуда не ходит. Вы тоже ведь ни разу не видели его в нашем обществе? Ну, вот видите. Значит, времени у него хватит, чтобы выбить дурь из головы своего денщика.
Полковник Шредер подошел к Швейку и, рассматривая его добродушное лицо, сказал:
– На три дня под строгий арест, глупая скотина! По отбытии наказания явиться к поручику Лукашу.
Таким образом, Швейк опять встретился с вольноопределяющимся на полковой гауптвахте, а поручик Лукаш, наверное, испытал большое удовольствие, когда полковник вызвал его к себе и сказал:
– Господин поручик, около недели тому назад, прибыв в полк, вы подали мне рапорт об откомандировании в ваше распоряжение денщика, так как прежний ваш денщик пропал у вас на Таборском вокзале. Но ввиду того, что денщик ваш возвратился…
– Господин полковник… – с мольбой произнес поручик.
– …я решил посадить его на три дня, после чего пошлю к вам, – твердо сказал полковник.
Потрясенный Лукаш, шатаясь, вышел из кабинета полковника.
Швейк с большим удовольствием провел три дня в обществе вольноопределяющегося Марека. Каждый вечер они организовывали патриотические выступления. Вечером из гауптвахты доносилось: «Храни нам, Боже, государя!», потом «Prinz Eugen, der edle Ritter».[110]110
Принц Евгений, славный рыцарь (нем.).
[Закрыть]
Затем следовал целый ряд солдатских песен, а когда приходил профос, его встречали кантатой:
Ты не бойся, профос, смерти,
Не придет тебе капут.
За тобой прискачут черти
И живьем тебя возьмут.
Над нарами вольноопределяющийся нарисовал профоса и под ним написал текст старинной песенки:
За колбасой я в Прагу мчался,
Навстречу дурень мне попался.
Тот злобный дурень был профос —
Чуть-чуть не откусил мне нос.
И пока оба дразнили профоса, как дразнят в Севилье алым плащом андалузского быка, поручик Лукаш с тоскливым чувством ждал, когда к нему явится Швейк и доложит о том, что приступает к выполнению своих обязанностей.
Глава III
Приключения Швейка в Кираль-Хиде
Девяносто первый полк переводили в город Мост-на-Литаве – в Кираль-Хиду.
Швейк просидел под арестом три дня. За три часа до того, как он должен был выйти на свободу, его вместе с вольноопределяющимся отвели на главную гауптвахту, а оттуда под конвоем отправили на вокзал.
– Давно было ясно, что нас переведут в Венгрию, – сказал Швейку вольноопределяющийся по дороге. – Там будут формироваться маршевые батальоны, а наши солдаты тем временем наловчатся в стрельбе и передерутся с мадьярами, и потом мы весело отправимся на Карпаты. А в Будейовицах разместят мадьярский гарнизон, и наступит смешение племен. Существует такая теория, что изнасилование девушек другой национальности – лучшее средство против вырождения. Во время Тридцатилетней войны это проделывали шведы и испанцы, при Наполеоне – французы, а теперь то же самое будут проделывать мадьяры в Будейовицком крае. Но, конечно, это не будет носить характера грубого изнасилования. Все выйдет само собой. Произойдет простой обмен: чешский солдат будет спать с венгерской девушкой, а бедная чешская батрачка примет к себе венгерского гонведа. Через несколько столетий антропологи будут немало удивлены тем, что у обитателей берегов Малыши появились выдающиеся скулы.
– Перекрестное спаривание, – заметил Швейк, – это вообще очень интересная вещь. В Праге живет кельнер-негр по имени Христиан. Его отец был абиссинским королем. Этого короля показывали в Праге в цирке на Штванице. В него влюбилась одна учительница, которая писала в «Ладе» стишки о пастушках и ручейках в лесу. Учительница пошла с ним в гостиницу и «предалась блуду», как говорится в Священном Писании. Каково же было ее удивление, когда у нее потом родился совершенно белый мальчик! Однако не прошло и двух недель со дня рождения, как мальчик начал сереть. Серел, серел, а месяц спустя начал чернеть. Через полгода мальчишка был черен, как его отец – абиссинский король. Мать пошла с ним в клинику накожных болезней просить, нельзя ли как-нибудь с него краску вывести, но ей сказали, что у мальчика настоящая арапская черная кожа и тут ничего не поделаешь. Учительница от всего этого рехнулась и начала посылать во все журналы, в отдел «Советы читателям», вопросы, какое есть средство против арапов. Ее отвезли в «Катержинки», а арапчонка поместили в сиротский дом. Вот была с ним потеха, пока он воспитывался! Потом он стал кельнером и танцевал в ночных кафе. Теперь у него успешно родятся чехи-мулаты, но уже не такие черные, как он сам. Однако, как объяснял нам фельдшер в трактире «У чаши», дело с окраской обстоит не так просто: от такого мулата рождаются опять мулаты, которых уж трудно отличить от белых, но через несколько поколений может вдруг появиться негр. Представьте себе такой скандал: вы женитесь на какой-нибудь барышне. Белая, сволочь, абсолютно, и в один прекрасный день, нате! – рожает вам негра. А если за девять месяцев до этого она была разок без вас в варьете и смотрела французскую борьбу с участием негра, то ясно, что вы призадумаетесь.
– Ваш случай с негром Христианом необходимо обсудить с военной точки зрения, – сказал вольноопределяющийся. – Предположим, что этого негра призвали, а он пражанин и, следовательно, попадает в Двадцать восьмой полк. Как вы слышали, Двадцать восьмой полк перешел к русским. Представьте, как удивились бы русские, взяв в плен негра Христиана. В русских газетах, наверно, написали бы, что Австрия гонит на войну свои колониальные войска (которых у нее нет) и что Австрией уже пущены в ход чернокожие резервы.
– Помнится, говорили, что у Австрии есть колонии, – проронил Швейк, – где-то на севере. Какая-то там Земля императора Франца Иосифа.
– Бросьте это, ребята, – вмешался один из конвойных. – Нынче вести разговор о какой-то Земле императора Франца Иосифа опасно. Самое лучшее – не называйте имен.
– А вы взгляните на карту, – перебил его вольноопределяющийся. – На самом деле существует Земля нашего всемилостивейшего монарха императора Франца Иосифа. По данным статистики, там одни только льды, которые и вывозятся оттуда на ледоколах, принадлежащих пражским холодильникам. Наша ледяная промышленность заслужила и за границей высокую оценку и уважение, так как предприятие это весьма доходное, хотя и опасное. Наибольшую опасность при экспортировании льда из Земли Франца-Иосифа представляет переправа льда через Полярный круг. Представляете себе, конечно?
Конвойный что-то невнятно пробормотал. Начальник конвоя, капрал, подошел ближе и стал слушать объяснения вольноопределяющегося. Тот с глубокомысленным видом продолжал:
– Эта единственная австрийская колония может снабдить льдом всю Европу и является крупным экономическим фактором. Конечно, колонизация подвигается медленно, так как колонисты частью вовсе туда не желают ехать, а частью замерзают там. Тем не менее с улучшением климатических условий, в котором очень заинтересованы министерства торговли и иностранных дел, есть надежда, что обширные ледниковые площади будут надлежащим образом использованы. Путем оборудования нескольких отелей туда будут привлечены массы туристов. Необходимо, конечно, для удобства проложить туристские тропинки и дорожки между льдинами и накрасить на ледниках туристские знаки, показывающие дорогу. Единственным затруднением являются эскимосы, которые тормозят работу наших местных органов…
Капрал с интересом слушал. Это был солдат сверхсрочной службы, бывший до военной службы батраком, человек крутой и недалекий, который старался нахвататься всего, о чем не имел никакого понятия. Идеалом его было дослужиться до фельдфебеля.
– …не хотят подлецы эскимосы учиться немецкому языку, – продолжал вольноопределяющийся, – хотя министерство просвещения, господин капрал, не останавливаясь перед расходами и человеческими жертвами, выстроило для них школы. Тогда замерзло пять архитекторов-строителей и…
– Каменщики спаслись, – перебил его Швейк. – Они отогревались тем, что курили трубки.
– Не все, – возразил вольноопределяющийся, – с двумя случилось несчастье. Они забыли, что надо затягиваться, трубки у них потухли, и пришлось бедняг закопать в лед. Но школу в конце концов все-таки выстроили. Построена она была из ледяных кирпичей с железобетоном. Получается очень прочно! Тогда эскимосы развели вокруг всей школы костры из обломков затертых льдами торговых судов и осуществили свой план. Лед, на котором стояла школа, растаял, и вся школа провалилась в море вместе с директором и представителем правительства, который на следующий день должен был присутствовать при торжественном освящении школы. В этот ужасный момент было слышно только, как представитель правительства, находясь уже по горло в воде, крикнул: «Gott, strafe England!»[111]111
Боже, покарай Англию! (нем.)
[Закрыть] Теперь туда, наверно, пошлют войска, чтобы они навели у эскимосов порядок. Само собой, воевать с ними трудно. Больше всего нашему войску будут вредить ихние дрессированные белые медведи.
– Этого еще не хватало, – глубокомысленно заметил капрал. – И без того военных изобретений хоть пруд пруди. Возьмем, например, маски для отравления газом. Натянешь ее себе на голову – и моментально отравлен, как нас в унтер-офицерской школе учили.
– Это только так пугают, – отозвался Швейк. – Солдат ничего не должен бояться. Если, к примеру, в бою упал в сортирную яму, оближись и иди дальше в бой. А ядовитые газы для нашего брата дело привычное еще с казарм после солдатского хлеба да гороха с крупой. Но вот, говорят, русские изобрели какую-то штуку специально против унтер-офицеров.
– Какие-то там особые электрические токи, – дополнил вольноопределяющийся. – Путем соединения с целлулоидными звездочками на воротнике унтер-офицера происходит взрыв. Что ни день, то новые ужасы!
Капрал и до военной службы был настоящий осел, но и он наконец понял, что над ним смеются. Он отошел от арестованных и пошел во главе конвоя.
Они уже приближались к вокзалу, куда собрались целые толпы будейовичан, пришедших проститься со своим полком.
Несмотря на то что прощание не носило характера официальной демонстрации, вся площадь перед вокзалом была полна народу, ожидавшего прихода войска.
Все внимание Швейка сосредоточилось на стоявшей шпалерами толпе зрителей. И как всегда бывает, так случилось и теперь: примерные солдаты шли далеко позади, а конвоируемые впереди. Примерными солдатами набьют телячьи вагоны, а Швейка и вольноопределяющегося посадят в особый арестантский вагон, который обычно прицепляют в воинских поездах сразу же за штабными вагонами. Места в арестантском вагоне всегда хоть отбавляй.
Швейк не мог удержаться, чтобы, замахав фуражкой, не крикнуть в толпу:
– Наздар!
Это подействовало очень сильно, приветствие было громко подхвачено всей толпой.
– Наздар! – прокатилось по всей площади и забушевало перед вокзалом.
Далеко впереди по рядам пробежало:
– Идут!
Начальник конвоя совершенно растерялся и закричал на Швейка, чтобы тот заткнул глотку. Но гул приветствий рос, как лавина. Жандармы напирали на толпу и пробивали дорогу конвою. А толпа продолжала реветь: «Наздар!» – и махала шапками и шляпами.
Это была настоящая манифестация. Из окон гостиницы против вокзала какие-то дамы махали платочками и кричали:
– Heil!
Из толпы к возгласам «Наздар!» примешивалось «Heil!». Какому-то энтузиасту из толпы, который воспользовался этим обстоятельством и крикнул: «Nieder mit den Serben!»,[112]112
Долой сербов! (нем.)
[Закрыть] – подставили ножку и слегка прошлись по нему ногами в искусственно устроенной давке.
– Идут! – все дальше и дальше, как электрический ток, передавалось в толпе.
Шествие приближалось. Швейк приветливо махал толпе рукой из-под штыков конвойных. Вольноопределяющийся с серьезным лицом отдавал честь.
Они вступили на вокзал и прошли к поданному уже воинскому поезду. Оркестр стрелкового полка чуть было не грянул им навстречу: «Храни нам, Боже, государя!», так как капельмейстер был сбит с толку неожиданной манифестацией. К счастью, как раз вовремя подоспел в своем черном котелке обер-фельдкурат из Седьмой кавалерийской дивизии, патер Лацина, и стал наводить порядок.
История того, как он сюда попал, очень проста.
Патер Лацина, гроза всех офицерских столовок, ненасытный обжора и пьяница, приехал накануне в Будейовицы и как бы случайно попал на небольшой банкет офицеров отъезжающего полка. Напившись и наевшись за десятерых, он в более или менее нетрезвом виде пошел в офицерскую кухню клянчить у поваров остатки. Там он проглотил целые блюда соусов и кнедликов и обглодал, словно кот, все кости. Дорвавшись наконец в кладовой до рома, он налакался до рвоты и затем вернулся на прощальный вечерок, где снова вдрызг напился.
В этом отношении он обладал богатым опытом, и офицерам Седьмой кавалерийской дивизии приходилось всегда за него доплачивать.
На следующее утро ему пришло в голову навести порядок при отправке первых эшелонов полка. С этой целью он носился взад и вперед вдоль шпалер и проявил на вокзале такую кипучую энергию, что офицеры, руководившие отправкой эшелонов, заперлись от него в канцелярии начальника станции.
Он появился перед самым вокзалом вовремя, как раз в тот момент, когда капельмейстер уже замахнулся, чтобы начать: «Храни нам, Боже, государя!»
– Halt![113]113
Стой! (нем.)
[Закрыть] – крикнул обер-фельдкурат, вырвав у него из рук дирижерскую палочку. – Рано. Я дам знак. А теперь rut! Я сейчас приду.
После того он пошел на вокзал, пустился вдогонку за конвоем и остановил его криком: «Halt!»
– Куда? – строго спросил он капрала, который совсем уже растерялся и не знал, что ему теперь делать.
Вместо него добродушно ответил Швейк:
– Нас везут в Брук, господин обер-фельдкурат. Если хотите, можете ехать с нами.
– И поеду! – заявил патер Лацина и, обернувшись к конвойным, крикнул: – Кто говорит, что я не могу ехать? Vorwärts! Marsch![114]114
Вперед! Марш! (нем.)
[Закрыть]
Очутившись в арестантском вагоне, обер-фельдкурат лег на лавку, а добряк Швейк снял свою шинель и подложил ее патеру Лацине под голову.
Вольноопределяющийся, обращаясь к перепуганному капралу, вполголоса заметил:
– За обер-фельдкуратами следует ухаживать!
Патер Лацина, удобно растянувшись на лавке, начал объяснять:
– Рагу с грибами, господа, выходит тем вкуснее, чем больше положено туда грибов. Но перед этим грибы нужно обязательно поджарить с луком и только потом уже положить туда лаврового листа и лука.
– Вы ведь уже изволили положить лук раньше, – заметил вольноопределяющийся.
Капрал при этих словах бросил на него полный отчаяния взгляд, так как для него патер Лацина был хоть и пьяным, но все же начальством.
Положение капрала было действительно отчаянным.
– Господин обер-фельдкурат, безусловно, прав, – поддержал Швейк священника. – Чем больше луку, тем лучше. Один пивовар в Пакомержицах всегда клал в пиво лук, потому что, говорят, лук вызывает жажду. Вообще лук очень полезная вещь. Печеный лук прикладывают также на чирьи.
Патер Лацина продолжал бормотать как сквозь сон:
– Все зависит от кореньев, от того, каких кореньев и в каком количестве положить. Но чтобы не переперчить, не… – он говорил все тише и тише, – …не перегвоздичить, не перелимонить, перекоренить, перемуска…
Он не договорил и захрапел вперемежку с присвистом.
Капрал с остолбенелым видом уставился на него.
Конвойные смеялись втихомолку.
– Проснется не скоро, – проронил Швейк. – Здорово нализался!
Капрал испуганно замахал на него рукой, чтобы замолчал.
– Чего там, – продолжал Швейк, – пьян вдрызг – и все тут. А еще в чине капитана! У них, у фельдкуратов, в каком бы чине он ни был, у всех, должно быть, так самим Богом установлено: по каждому поводу напиваются до положения риз. Я служил у фельдкурата Каца, так тот мог свой собственный нос пропить. Тот еще не такие штуки проделывал. Мы с ним пропили дароносицу и пропили бы, наверно, самого Господа Бога, если б нам под него сколько-нибудь одолжили.
Швейк подошел к патеру Лацине, повернул его к стене и с видом знатока произнес:
– Будет дрыхнуть до самого Брука… – и вернулся на свое место, провожаемый полным отчаяния взглядом несчастного капрала, который пробормотал:
– Надо бы пойти заявить.
– Это придется вам отставить, – сказал вольноопределяющийся. – Вы начальник конвоя и не имеете права оставлять нас. Кроме того, по инструкции вы не имеете права отсылать никого из сопровождающей стражи с донесением, раз у вас нет замены. Как видите, положение очень трудное. Выстрелить в воздух, чтобы кто-нибудь прибежал, тоже не годится – тут ничего не случилось. Но, с другой стороны, существует предписание, что в арестантском вагоне не должно быть никого, кроме арестантов и конвоя; сюда вход посторонним строго воспрещается. А если б вы захотели замести следы своего проступка и незаметным образом попытались бы сбросить обер-фельдкурата на ходу поезда, то это тоже не выгорит, так как здесь есть свидетели, которые видели, что вы впустили его в вагон, где ему быть не полагается. Да-с, господин капрал, это пахнет не чем иным, как разжалованием.
Капрал нерешительно запротестовал, что не он-де впустил в вагон старшего полевого священника, а тот сам к ним присоединился, как-никак фельдкурат – все же начальство.
– Здесь только один начальник – вы, – твердо сказал вольноопределяющийся, а Швейк прибавил:
– Если бы к нам сам государь император захотел присоединиться, вы бы не имели права этого разрешить. Это все равно, как если к стоящему на часах рекруту подходит инспектирующий офицер и просит его сбегать за сигаретами, а тот еще начнет расспрашивать, какого сорта сигареты принести. За такие штуки сажают в крепость.
Капрал робко заметил, будто Швейк первый сказал обер-фельдкурату, что тот может ехать вместе с ними.
– А я это могу себе разрешить, господин капрал, – ответил Швейк, – потому что я идиот, но от вас этого никак нельзя было ожидать.
– Давно ли вы на сверхсрочной? – как бы между прочим спросил капрала вольноопределяющийся.
– Третий год. Теперь меня должны произвести во взводные.
– На этом деле можете поставить крест, – цинично сказал вольноопределяющийся. – Я уже сказал, тут пахнет разжалованием.
– В конце концов все равно, – отозвался Швейк, – убьют тебя взводным или простым рядовым. Правда, разжалованных, говорят, суют в самые первые ряды.
Обер-фельдкурат зашевелился.
– Дрыхнет, – объявил Швейк, удостоверившись, что с ним все в порядке. – Ему, должно быть, жратва приснилась. Одного боюсь, как бы с ним чего тут не случилось. Мой фельдкурат Кац, так тот, когда, бывало, налакается, ничего не чувствует во сне. Однажды, представьте…
И Швейк начал рассказывать случаи из своей практики у фельдкурата Отто Каца с такими увлекательными подробностями, что никто не заметил, как поезд тронулся.
Рассказ Швейка был прерван ревом, доносившимся из задних вагонов. Двенадцатая рота, состоявшая сплошь из крумловских и кашперских немцев, галдела песню:
Из другого вагона кто-то отчаянно вопил, обращая свои вопли к удаляющимся Будейовицам:
Это был такой ужасный рев, что товарищи не выдержали и оттащили его от открытой дверки телячьего вагона.
– Удивительно, что сюда еще не пришли с проверкой, – сказал капралу вольноопределяющийся. – Согласно предписанию, вы должны были доложить о нас коменданту поезда еще на вокзале, а не вожжаться со всякими пьяными обер-фельдкуратами.
Несчастный капрал упорно молчал и глядел на убегающие телеграфные столбы.
– Стоит мне только подумать, что никому о нас не доложено, – продолжал ехидный вольноопределяющийся, – и что на первой же станции к нам как пить дать влезет комендант поезда, во мне закипает солдатская кровь! Словно мы какие-нибудь…
– Цыгане, – подхватил Швейк, – или бродяги. Похоже, будто мы боимся света Божьего и нигде не появляемся, чтобы нас не арестовали.
– Помимо того, – сказал вольноопределяющийся, – на основании распоряжения от двадцать первого ноября тысяча восемьсот семьдесят девятого года при перевозке военных арестантов по железной дороге должны быть соблюдены следующие правила: во-первых, арестантский вагон должен быть снабжен решетками, – это яснее ясного, и в данном случае первое правило соблюдено: мы находимся за безукоризненно прочными решетками. Это, значит, в порядке. Во-вторых, в дополнение к императорскому и королевскому распоряжению от двадцать первого ноября тысяча восемьсот семьдесят девятого года в каждом арестантском вагоне должно быть отхожее место. Если же такового не имеется, то вагон следует снабдить судном с крышкой для отправления арестантами и сопровождающим конвоем большой и малой нужды. В данном случае об арестантском вагоне с отхожим местом и говорить не приходится: мы находимся просто в отгороженном купе, изолированном от всего света. И кроме всего прочего, здесь нет упомянутого судна.
– Можете делать в окно, – в полном отчаянии сказал капрал.
– Вы забываете, – сказал Швейк, – что арестантам подходить к окну воспрещается.
– В-третьих, – продолжал вольноопределяющийся, – в вагоне должен быть сосуд с питьевой водой. Об этом вы тоже не позаботились. A propos![117]117
Кстати! (фр.)
[Закрыть] На какой станции будут раздавать обед? Не знаете? Ну, так я и знал: вы и об этом не спрашивали.
– Вот видите, господин капрал, – заметил Швейк, – возить арестантов – это вам не шутка. О нас нужно заботиться. Мы не простые солдаты, которые сами обязаны о себе заботиться. Нам все подай под самый нос, на то существуют распоряжения и параграфы, которые должны исполняться, иначе какой был бы порядок? «Арестованный человек все равно как ребенок в пеленках, – как говаривал один мой знакомый бродяга, – за ним необходимо присматривать, чтобы не простудился, чтобы не волновался, был доволен своей судьбой и чтобы никто бедняжку не обидел…» Впрочем, – сказал Швейк, дружелюбно глядя на капрала, – когда будет одиннадцать часов, не откажите мне об этом сказать.
Капрал вопросительно посмотрел на Швейка.
– Вы, видно, хотите меня спросить, господин капрал, зачем вам нужно меня предупредить, когда будет одиннадцать часов? Дело в том, господин капрал, что с одиннадцати часов мое место – в телячьем вагоне, – торжественно объявил Швейк. – На полковом рапорте я был осужден на три дня. В одиннадцать часов я приступил к отбытию наказания и сегодня в одиннадцать часов должен быть освобожден. С одиннадцати часов мне здесь делать нечего. Ни один солдат не может оставаться под арестом дольше, чем ему полагается, потому что на военной службе дисциплина и порядок прежде всего, господин капрал.
После этого удара несчастный капрал долго не мог прийти в себя. Наконец он возразил, что не получил никаких официальных бумаг.
– Милейший господин капрал, – сказал вольноопределяющийся, – письменные распоряжения сами к начальнику конвоя не прибегут. Если гора не идет к Магомету, то начальник конвоя должен идти за ними сам. Вы в настоящий момент попали в необычную ситуацию; вы не имеете решительно никакого права задерживать кого-либо, кому полагается выйти на волю. С другой стороны, согласно действующим предписаниям никто не имеет права покинуть арестантский вагон. По правде сказать, не знаю, как вы выберетесь из этого отвратительного положения. Положение чем дальше, тем хуже. Сейчас половина одиннадцатого.
Вольноопределяющийся спрятал часы в карман.
– Очень любопытно, что вы будете делать через полчасика, господин капрал.
– Через полчаса мое место в телячьем вагоне, – мечтательно повторил Швейк.
Уничтоженный и сбитый с толку капрал обратился к нему:
– Если это не играет для вас большой роли… мне кажется, что здесь гораздо удобнее, чем в телячьем вагоне. Я думаю…
Его прервал обер-фельдкурат, крикнувший спросонья:
– Побольше соуса!
– Спи, спи, – ласково сказал Швейк, подкладывая ему под голову свалившуюся с лавки полу шинели. – Желаю тебе приятных снов о жратве.
Вольноопределяющийся запел:
Спи, моя детка, спи…
Глазки закрой свои,
Бог с тобой будет спать,
Люлечку ангел качать,
Спи, моя детка, спи…
Несчастный капрал уже ни на что не реагировал. Он тупо глядел в окно и дал полную свободу дезорганизации в арестантском купе. Конвойные играли у перегородки в «мясо», и на ягодицы падали добросовестные и увесистые удары остальных солдат. Когда капрал обернулся, прямо на него вызывающе уставилась солдатская задница. Капрал вздохнул и повернулся опять к окну.
Вольноопределяющийся на минуту задумался и затем обратился к угнетенному капралу:
– Читали вы когда-нибудь журнал «Мир животных»?
– Этот журнал у нас в деревне выписывал трактирщик, – ответил капрал, явно довольный, что разговор принял другое направление. – Большой был любитель санских коз, а они у него все подохли, так он спрашивал совета в этом журнале.
– Дорогой друг, – сказал вольноопределяющийся, – история, которую я вам сейчас изложу, со всей очевидностью вам докажет, что человеку свойственно ошибаться. Господа! Уверен, что вы перестанете играть в «мясо», ибо то, что я вам сейчас расскажу, покажется вам очень интересным, хотя бы потому, что многих специальных терминов вы не поймете. Я расскажу вам повесть о «Мире животных», что поможет вам забыть нынешние невзгоды войны.
Каким образом я стал в свое время редактором «Мира животных», этого весьма интересного журнала, – долгое время было неразрешимой загадкой для меня самого. Потом я пришел к убеждению, что мог пуститься на такую штуку только в состоянии полной невменяемости. Так далеко завели меня дружеские чувства к одному моему старому приятелю – Гаеку. Гаек добросовестно редактировал этот журнал, пока не влюбился в дочку издателя его, Фукса. Фукс прогнал Гаека в два счета со службы и велел ему подыскать для журнала какого-нибудь порядочного редактора.
Как видите, тогда были довольно странные условия найма и увольнения.
Когда мой друг Гаек представил меня издателю, тот очень ласково меня принял и осведомился, имею ли я какое-нибудь понятие о животных. Моим ответом он остался очень доволен. Я высказался в том смысле, что всегда очень уважал животных и видел в них только ступень перехода к человеку и что с точки зрения покровительства животным я особенно прислушивался к их нуждам и стремлениям. Каждое животное хочет только одного, а именно: чтобы перед съедением его умертвили по возможности безболезненно. Например, карп с самого своего рождения сохраняет укоренившееся представление, что очень некрасиво со стороны кухарки вспарывать ему брюхо заживо. С другой стороны, возьмем обычай рубить петухам головы. Общество покровительства животным борется, как только может, за то, чтобы птицу не резали неопытной рукой. Скрюченные позы жареных гольцов как нельзя лучше свидетельствуют о том, что, умирая, они протестуют против того, чтобы их жарили заживо на маргарине. Что касается индюков…
Тут издатель меня прервал и спросил, знаком ли я с птицеводством, разведением собак, с кролиководством, пчеловодством, вообще с жизнью животных во всем ее многообразии, сумею ли я вырезывать из других журналов картинки для воспроизведения, переводить из иностранных журналов специальные статьи о животных, умею ли я пользоваться Бремом и смогу ли я писать передовицы из жизни животных применительно к католическому календарю, к переменам погоды, к скачкам, дрессировке полицейских собак, национальным и церковным праздникам, короче, обладаю ли я журналистским кругозором и способностью обрисовать момент в короткой, но содержательной передовице.
Я заявил, что план правильного ведения такого рода журнала, как «Мир животных», мною уже давно обдуман и разработан и что все намеченные отделы и рубрики я вполне могу взять на себя, так как обладаю всеми необходимыми данными и знаниями в упомянутых областях. Моим стремлением будет поднять журнал на небывалую высоту, реорганизовав его как в смысле формы, так и содержания. Далее я сказал, что намерен завести новые разделы, например «Уголок юмора зверей», «Животные о животных» (применяясь, конечно, к политическому моменту), и преподносить читателям сюрприз за сюрпризом, чтобы они не могли прийти в себя, когда будут читать описание различных животных. Раздел «Звериная хроника» будет чередоваться с новой программой решения проблемы домашних животных и «Движением среди скота».
Издатель прервал меня опять и сказал, что этого вполне достаточно и что если мне удастся выполнить хотя бы половину, то он мне подарит парочку карликовых виандоток, которые получили первый приз на последней берлинской выставке домашней птицы, а их владелец был удостоен золотой медали за отличное спаривание.
Могу сказать: старался я по мере сил и возможностей и свою «правительственную» программу выполнял, насколько только хватало моих способностей; более того, я даже пришел к открытию, что в своих статьях превзошел самого себя.
Желая преподнести читателю что-нибудь новое и неожиданное, я сам выдумывал животных. Я исходил из того принципа, что, например, слон, тигр, лев, обезьяна, крот, лошадь, свинья и т. д. давным-давно каждому из читателей «Мира животных» прекрасно известны и что необходимо расшевелить читателя чем-нибудь новым, какими-нибудь открытиями. В виде пробы я пустил «сернистого кита». Этот новый вид кита был величиной с треску и снабжен пузырем, наполненным муравьиной кислотой, и особенного устройства клоакой, из которой сернистый кит выпускал со взрывом особую кислоту, которая одурманивающе действовала на мелкую рыбешку, пожираемую этим китом. Позднее один английский ученый, не помню, какую я ему придумал тогда фамилию, назвал эту кислоту «китовой кислотой». Китовый жир был всем известен, но новая китовая кислота возбудила интерес, и несколько читателей запросили редакцию, какой фирмой вырабатывается эта кислота в чистом виде.
