Текст книги "Юдифь и олигофрен"

Автор книги: Ярослав Ратушный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Для обретения грядущего необходимо отказаться от всех мирских привязанностей, чтобы погубить душу ради спасения: «Кто потеряет душу свою ради меня, тот сбережет ее; ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить» (Лук.9:23). Если ради будущей жизни необходимо погубить душу, то тем более не следует щадить тело.

Проповедник учит посвятить себя зарождающемуся миру, относительно которого мысль о действии гораздо важнее самого действия. Призыв к членовредительству отнюдь не метафора: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Мат.5:29).

Принцип спасения: чем хуже – тем лучше! Нельзя противиться злу, дабы не препятствовать его распространению, ибо в будущем зло обернется добром. По той же причине нужно возлюбить врагов своих, поскольку, делая зло, они творят благо, приготавливая к спасению. А враги человека – домашние его, которые делают благо, ведущее к злу в грядущем: «Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».

Закон Моисея предполагает разделение мира, а Иисус возвещает о соединении противоположностей, которые отличаются только относительно друг друга, а перед лицом высшей реальности едины: «Будете сынами Отца вашего небесного; ибо Он повелевает солнцу восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мат.5:43).

Необходимо молиться о распространении небесных прерогатив на землю: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе» (Мат.6:9). Космический переворот неизбежен, поэтому нужно заботиться только о будущей жизни: собирать сокровища на небе, а не на земле. Необходимо отказаться от всех потребностей, даже самых существенных: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться» (Мат.6:25).

Требования учителя чрезмерны: чтобы войти в царство небесное, нужно не только умереть, но еще при жизни перестать быть людьми. Однако иного пути нет, ибо если ученики ужаснутся, узрев посеянный в их душах свет, то как они смогут существовать в грядущем? Трансформация адепта должна быть столь глубокой, чтобы изменить восприятие органов чувств, ибо уверовавший человек находится как бы в будущем.

В сущем мире переход от духовного ощущения к действию происходит в линейном течении времени. В системе восприятия Иисуса действие предшествует ощущению – сначала прелюбодействовал, а потом посмотрел: «А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мат.5:28).

Пришелец воспринимает свет мира как тьму, добро как зло, а живых как мертвых, поэтому предлагает пренебречь самыми необходимыми обязанностями по отношению к родным, запрещая тратить время на похороны. Тотальный отказ от сущих ценностей неминуемо ведет к антагонизму со священными заповедями. Проповедник настаивает на более широком понимании закона, содержащего свое отрицание: «Должно ли в субботу добро делать, или зло делать? душу спасти или погубить?» (Мар.3:4).

Иисус говорит о духовном качестве, но исцеляет материальную руку. Вероятно, спасение тела сопровождается гибелью души. Уверовавший человек спасается, ибо после воскрешения его душа станет телом, которое сможет существовать в условиях изменившегося мира. Если для благоприятной материализации в будущей жизни необходимо погубить душу, то для спасения души следует погубить тело.

Души людей, сожженных неугасимым огнем, преображенные огненным крещением, будут воплощены в новые тела. Поэтому Иисус крестит огнем, который сводит на землю в лице царства небесного: «Огонь пришел я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен я креститься; и как я томлюсь, пока сие совершится! Думаете ли вы, что я пришел дать мир земле? нет, говорю вам, но разделение» (Лук. 12:49).

Небожитель обладал способностью переводить явления в противоположное состояние, ибо его тело духовно относительно земного мира, а душа материальна. Вероятно эффект чудесных исцелений состоял в том, что недужное тело оказывалось как бы между двух душ.

Целительная сила Иисуса универсальна, для него не существовало неизлечимых болезней. Наверное, через тело больного человека, вступившего в контакт с целителем, происходил трансферт его души и астрального тела чудотворца. В результате болезнь переходила в свою противоположность: слепые прозревали, немые говорили, прокаженные очищались, расслабленные вставали.

Все акты исцеления сопровождались требованиями веры – особого состояния, при котором возможен обмен духовностью. Это необходимое условие для деятельности Иисуса, у себя на родине он лишен чудотворной силы, более того – выглядит в глазах близких «вышедшим из себя». Каждое исцеление завершается прощением грехов, поскольку является крещением духом, о котором возвестил Иоанн. Далеко не все подлежат крещению: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные». Спаситель послан только к погибшим овцам дома Израиля.

На землю вступил искупитель из иного пространства и времени, существо из грядущего – во всем противоположное настоящему. Его крещение только начинается на Иордане, а заканчивается на Голгофе, где было распято приобретенное в мире тело, а истинное было отдано людям в виде учения, ибо взаимоотношения небожителя и земной реальности таковы, что его плоть воспринимается как духовность, а духовность как плоть.

Исцеления совершаются не только по воле спасителя, но и по вере человека. Это взаимный процесс, в котором изменяются обе стороны. В момент контакта недужное тело находится между двумя духовными объектами, но и астральное тело чудотворца оказывается между двумя материальными объектами: его душой и телом больного. В результате взаимодействия Иисус отдает людям наряду с духовным телом и материальную душу, получая взамен грехи и болезни, все больше и больше становясь человеком, превращаясь из сына божьего в сына человеческого.

Обладая астральным телом, небожитель мог свободно идти по воде, оставаться незамеченным, проходить сквозь плотные толпы людей. Отсюда способность творить чудеса, превращая воду в вино, мизерное количество хлеба в огромное. Принцип чудесного превращения изложен ученикам, которые не могут понять, что меньшее число хлебов для большего количества людей дает больший остаток, чем большее число хлебов для меньшего количества людей.

Люди не знают о небесном происхождении Иисуса, зато об этом прекрасно осведомлены бесы, которые беспрекословно повинуются небесному экзорцисту. В послании Иакова сказано: «И бесы веруют, и трепещут». Следовательно, находятся в оппозиции не с Богом, а с людьми, ибо существуют в противостоящем космосе.

В результате смешения миров неизбежно появление значительного числа одержимых, которых можно было считать представителями новой реальности, если бы не преждевременность их появления. Соединение антагонистичных начал одинаково неблагоприятно и для бесноватого, и для нечистого духа: «В новолуние беснуется и тяжко страдает, ибо часто бросается в огонь и часто в воду» (Мат.17:15).

Стремление уберечь плоть от опасности заставляет бросать тело в огонь и воду. Бесы, в великом множестве завладевшие несчастным человеком, просят не изгонять их из страны, а послать в стадо свиней, которые совершили коллективное самоубийство. Они хотели получить отдельную плоть, чья смерть давала возможность воплотиться в ином мире в чистые тела.

Если Иисус противостоит земле во всей полноте своей индивидуальности, то бесы, а вернее пришедшие из иной реальности люди, оказываются ущербными, присутствуя в видимом мире только одной частью ранее единой сущности. Если искупитель во исполнение древних пророчеств берет на себя грехи мира, то бесов он прогоняет, ибо разнородное притягивается, а однородное отталкивается.

Конфликт с книжниками неизбежен, поскольку для небожителя князь мира сего – дьявол и отец лжи. Фарисеи же в свою очередь полагают противостоящий мир – сатанинским, его посланца – исчадием ада, а чудесные исцеления – проявлением силы Вельзевула.

Иисус прямо не опровергает обвинения в сатанизме, полагая, что постановка такого вопроса зависит от точки зрения: «Если я силою веельзевула изгоняю бесов, то сыновья ваши чьею силою изгоняют? Посему они будут вам судьями. Если я духом божиим изгоняю бесов, то конечно достигло до вас царствие божие» (Мат. 12:25).

Иисус предлагает определиться, дабы не служить одновременно настоящему и будущему, ибо они во всем противоположны друг другу. С позиций иного мира люди выглядят такой же нелюдью, как нелюдь с точки зрения людей. Во вселенной, которая едина перед лицом Бога, все относительно. Представления о сатане – это следствие бессознательного желания персонифицировать противодействующий мир. Иисус не может сказать какой властью он творит чудеса, пока не определятся спрашивающие его, ибо верхние и нижние миры сугубо относительны в момент взаимного перехода.

Спасение состоит в предпочтении грядущего, но для радикального обращения мало всей мощи благовещения, необходимо внутреннее согласие человека. Выбор только формально свободен, ибо лишь избранные от века могут иметь особые глаза, способные видеть невидимое, и особые уши, чтобы слышать невозможное.

От этого зависит положение человека и состояние мира в будущем, поскольку только при условии веры Иоанн становится Илией, а Иисус Христом. Ориентируясь на традиционные установки, можно определить смертоносное грядущее сатанинским. Но уверовавшие вольны полагать тьму светом, зло добром, грех праведностью, связывая конец существующей реальности с наступлением царства небесного.

Апостол Павел говорил о людях, ставших грешными, ибо им явлено невидимое, известно сокровенное, открыта великая тайна – знание Бога. После космической метаморфозы, наряду с обещанной благодатью воскрешения, верующие в Христа откроют потаенное, узнают Господа и станут неверующими, обреченными на смерть в будущем.

Если до начала сущего мира христианская доктрина, противоречащая всей проходящей человеческой мудрости, была тайной, доступной лишь избранным, то после вселенского переворота – невидимое стало видимым, новое учение мудростью книжников, а христиане – фарисеями нашего времени. Поэтому Павел, как апостол язычников, учил паству не возноситься над иудеями: «Если отвержение их примирение мира, то что будет принятие, как не жизнь из мертвых?» (Рим. 11:15).

Послания апостолов учат, что язычники спаслись из-за непослушания Израиля, но в конце мира уже они будут непослушны, а потому отвергнуты. Грядущий мессия восстановит бывший порядок и призовет народ свой, чтобы вести его в новую землю по пустыне космоса.

А грехи будут возложены на тех, кто был избран прежде, ибо теперь они не смогут покориться воле Всевышнего о грядущей метаморфозе: «Как и вы некогда были непослушны Богу, а ныне помилованы, по непослушанию их, так они теперь непослушны для помилования вас, чтобы и сами они были помилованы. Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать» (Рим. 11:28). В конце сущей реальности христиане уподобятся фарисеям и книжникам и отдадут на смерть Христа, приняв его за антихриста: «Пришел к своим, и свои его не приняли» (Ио.1:11).

Телега резко остановилась, издав короткий пронзительный звук. Я неохотно поднял голову и увидел приземистое здание, на котором было написано «ПРАВЛЕНИЕ КОЛХОЗА «ПУТЬ К СВЕТУ».

– Приехали, – сказал карлик, почмокивая тонкими бескровными губами. – Здесь ответят на все ваши вопросы.

– Ты в этом уверен? – иронично произнес я, спрыгивая на землю.

– Не сомневайтесь, – твердо ответил он и, стегнув лошадь, исчез в тумане.

Во внутренней пустоте здания сильно пахло казенным духом, который неистребимо впитался не только в атомы инвентарных предметов, но и в поры служивых людей. На стене, словно в логове анархистов, висел поясной портрет Че Гевары. Впрочем, в другой комнате возвышалась большая картина, изображавшая пожилого интеллигентного мужчину в больших темных очках, который напряженно всматривался в бесконечную даль моря.

«Борхес, что ли?» – подумал я, открывая дверь в следующую комнату, где за столом, покрытым красным сукном, заседали три человека. Один из них, центровой, наверняка председатель, был огромен, тучен и зловеще равнодушен к окружающим. Он наклонил голову к лежащим на столе бумагам, обнажив большую продолговатую плешь. Слева сидел страшный, как смертный грех, очень длинный и очень худой туберкулезник. Его сосредоточенное лошадиное лицо с выступающими костистыми скулами было покрыто пятнами пылающей лихорадки неудовлетворенного желания. Справа сидела женщина в строгом сером костюме, над которым маячила голова с высокой, устремленной в небеса прической, украшенной завитыми химическими кудряшками. Надменное выражение красивого лица выдавало принадлежность к парламентскому сословью.

«Депутатская блядь», – подумал я.

– А не он ли отрезал голову нашему полковнику? – неожиданно спросила она и посмотрела на меня с такой ненавистью, что я сразу понял, что она поняла, что я понял, что она блядь.

– Руки у него коротки, чтобы дотянуться до нашего полковника, – сказал председатель после короткого, но угрожающего молчания.

– А может, он американский шпион? – высказала предположение женщина.

– Сейчас, накануне торжеств, можно ожидать любой провокации, – мрачно сказал центровой, глядя мне в глаза, чтобы отыскать испуг.

– Можно позвонить? – робко спросил я, но мой вопрос игнорировали все, кроме туберкулезника, который тайком делал успокаивающие жесты.

– Что ты можешь сказать в свое оправдание? – спросил председатель с таким явным интересом, что я сразу догадался о невозможности оправдания.

«Убью сволочей, – тяжело шевельнулось в моей голове, – перестреляю как собак».

Восприятие мира сузилось до величины стола, покрытого красной материей. В таких условиях невозможно промахнуться, моя рука медленно потянулось за пистолетом. Однако прежде чем я успел сжать рукоятку оружия, дверь отворилась со страшным грохотом, и в комнате возник Тимур.

– Все время нужно тебя искать, – брезгливо произнес он, не обращая внимания на заседавших колхозников. – Мало того, что ты на похоронах полковника не был, так ты еще и на поминки опоздать хочешь.

Поминки полковника

В комнате было многолюдно и шумно. Однако шум был сдержанный, вызванный необходимым перемещением столовых приборов. Гости сидели с напряженными суровыми лицами, еще не забыв о скорбной причине застолья, заглатывая водку как бы по нужде и закусывая с явной неохотой. Во главе стола сидела молодая вдова. Первоначальная бледность ее красивого лица сменилась редким пятнистым румянцем – следствием выпитой водки и натуги нервов. В огромных, распахнутых, словно от ужаса человеческого существования, серых глазах, подернутых поволокой горя и усталости, начали проявляться проблески интереса к жизни. Среди гостей было много военных, чьи вырезанные из камня лица раздражали несгибаемой доблестью и презрением к мысли. Впрочем, большинство было в штатской одежде. Нам налили на три четверти в большие граненые стаканы. Редким, но симпатичным женщинам налили на треть. Видимо, таким был суровый обычай. Ноздри затрепетали, вобрав густой запах самогона.

– Помянем покойного, – сказал седоволосый крепыш в дорогом коричневом костюме.

Все присутствующие поднялись с места с такой неотвратимой решительностью, что я вздрогнул всем телом от полной несостоятельности пить самогон стаканами, ощутив себя изгоем в большой и дружной народной семье. С большим трудом, замирая от ужаса неминуемой расплаты, я проглотил полстакана и робко огляделся. Все дружно выпили и с чувством выполненного долга стучали по столу пустыми стаканами.

Собрав все мужество, я выдохнул воздух и вылил проклятую жидкость в освободившееся пространство. Горло судорожно сжалось, отказываясь пропустить в утробу чужеродный напиток. Я закашлялся, давясь и страдая от стыда и недостатка воздуха. Тимур налил мне воды, и я сел, ощущая осуждающие взгляды могучих военных людей.

– Ты закусывай, а то закосеешь, – посоветовал друг, и я положил в тарелку две вареные картошки.

Самогон предательски быстро обволок дешевым теплом стенки пустого и сгорбленного желудка, который гордо выпрямился, как сытый удав, и отказался принимать пищу. Можно было подумать, что он (удав) час назад проглотил пушистого кролика.

– Кого похоронили? – шепнул я в заросшее рыжеватыми волосами тимуровское ухо.

– Полковника, – ответил он после недоуменного разглядывания моих, вероятно, уже пьяных глаз.

– Слушай, а она знает, – начал я, вспомнив безголовое тело с презервативом, но осекся на полуслове, остановленный свирепым взглядом Тимура.

Вдова громко и безутешно зарыдала, словно выпитый алкоголь вернул ей силы, необходимые, чтобы пережить горе. Женщины бросились утешать рыдающую подругу. Снова, как по команде, разлили в стаканы по той же, установленной обычаем, норме. На этот раз самогон проворно проскочил по пищеводу. Тем не менее, я не смог допить до конца, но демонстративно сильно стукнул стаканом по столу. Мне так понравился этот удалой жест, что я незаметно перешел к воспоминаниям минувших дней.

В детстве я ужасно боялся похорон. Увидев печальное шествие или услышав издали надрывные пронзительные звуки ненавистного марша Шопена, я тут же сворачивал на параллельную улицу, чтобы избежать встречи со смертью. Впервые я попал на похороны, будучи студентом первого курса. Умер преподаватель кафедры марксизма-ленинизма, всю нашу группу сняли с занятий и отправили почтить память почившего философа. Я оказался в числе тех, кого попросили снять еще открытый гроб с машины. У меня не нашлось мужества отказаться, пришлось увидеть совсем близко от себя желтое неподвижное лицо мертвого человека.

У меня осталось глубокое впечатление, что, коснувшись гроба, я оставил на нем дактилоскопические отпечатки, которые тут же стали известны в подземной канцелярии. Таким образом, я засветился, стал известен в преисподней. И, действительно, вскоре начали умирать близкие и знакомые люди, поэтому просто перейти на другую улицу уже не удавалось.

После погребения тела всех оставшихся в живых пригласили на поминки. Мы вежливо отказались, однако устроили альтернативную вечеринку, благо в этот день выдавали стипендию. Пьянка удалась на славу, и я первый раз в жизни нажрался. Во-первых, я пил на пустой желудок, поскольку с утра ничего не ел, а за столом наблюдалось огромное количество водки и любительской колбасы, отвергнутой мною на генетическом уровне. Во-вторых, я еще не знал, что мой нетренированный организм совершенно не выдерживает исконно русскую привычку пить водку стаканами.

Стыдно признаться, но я никогда не мог выпить сразу целый стакан водки, что сразу выдавало интеллигентное происхождение. И ведь интересно, что рюмками я мог довольно легко выпить пол-литра без особых изменений в походке и поведении. Меня всегда восхищала способность пить водку стаканами и не морщиться. Однажды я был в Ярославле в необычно жаркое лето. Ртутный столбик подбирался к 40-градусной отметке, поэтому я валялся в гостинице, изнуренный жарой и бездельем. В номер вошли настоящие русские люди.

– Давай по последней, – сказал один из них, достав бутылку водки и два плавленых сырка.

– Будешь? – предложил он мне, открывая бутылку.

– Нет, спасибо, – отказался я, – в такую жару не пью.

– Как хочешь, – сказал сосед, наполнив два стакана до края. Они даже не присели, молча выпили водку, съели сырки, поглядели на меня и на оставшиеся в бутылки сто грамм.

– Может быть, все-таки будешь?

– Нет, спасибо, – еще раз отказался я.

Они посмотрели на меня, как на редкое животное, молча допили водку и ушли в сорокаградусную жару. А на той вечеринке я даже не понял, что опьянел, поскольку не был знаком с этим состоянием. Танцуя в обнимку с девушкой, я неожиданно почувствовал неудержимый позыв к рвоте. «Извини», – сказал я и успел отойти в сторону, пока содержимое моего желудка не оказалось во рту, который я открыл только на улице.

– Закусывай хлебом с маслом, – подсказал Тимур, но я ограничился кусочком соленого огурца и минеральной водой.

Обильно накрытый стол пустел на глазах. Мускулистые организмы воинов требовали постоянной подпитки. Редкие женщины снова поднялись с насиженных мест, чтобы принести горячее. Мужчины, словно поджидая этот момент, легко оторвали тренированные тела от стульев, чтобы покурить на свежем воздухе. Поднялся и я, впрочем, не так уверенно, чуя под ногами бездну, готовую открыться в любую минуту.

Тимур с удовольствием обнял молодую вдову. А я выразил свое соболезнование издали, сопровождая невнятные слова энергичными жестами. Впрочем, она все равно оставалась безучастной, за исключением тлевших на самом дне глаз угольков тайной женской жизни. Офицеры и родственники мужского пола курили на улице, пуская в небо невзрачные табачные дымы. Вдохнув насыщенный никотином воздух, я почувствовал приятную легкость. Однако в глубине души таилась тревога.

– Ты знаешь, что Марк умер? – осторожно спросил я.

– Когда и как он умер? – небрежно спросил он, скривив свои тонкие губы в зловещей усмешке.

– Вчера на моих глазах прыгнул с балкона и неудачно приземлился. Я видел его мозги на асфальте.

– Ко мне поступают сведенья обо всех происшествиях в городе, – задумчиво сказал Тимур, доставая мобильный телефон.

– Кому ты звонишь?

– Марку, конечно.

– Позвони на тот свет, – злобно посоветовал я, убедившись, что телефон не отвечает.

– Там еще нет связи, – серьезно ответил Тимур, – но агентура работает в этом направлении. А что это он с третьего этажа прыгнул?

– Не знаю. Хотел спросить, пока летит, но не успел.

– Интересно получается. Ты говорил, что он убийца. Наверняка побежал девчонку спасать. Он что голый прыгнул? Может быть, ты ему помог?

– Скотина, – едва вымолвил я, чувствуя, что твердая почва уплывает из-под ног в прямом и переносном смысле.

– Ладно, успокойся, – снисходительно похлопал меня по плечу Тимур. – Нет трупа, – нет преступления.

Поминки шумно возобновились. Вернее, шум приобрел новое качество – стал более развязным. Пустые стаканы уже не падали с адским грохотом, как снарядные гильзы после выстрела из пушки, а плавно опускались на поверхность стола, словно десантники на парашютах. Армейские гости немного расслабили мускулы лица и позволили своим могучим телам принять более удобное положение, чтобы приспособиться к неудобству мебели.

Я выпил полстакана, посвященные памяти безвременно погибшего полковника, и обратил внимание, что наливать стали меньше. Вероятно, запасы спиртного были не безграничны. Самогон уже не обжигал горло, а скользил по пищеводу, как горнолыжник по крутому склону. Тем не менее, я налил минеральную воду. Сидящий рядом воин неожиданно спросил, из какой я части. Я ответил, что я журналист. Однако из опаленного горла вырвался булькающий звук с отчетливым окончанием «ист». Сосед, вероятно, подумал, что я танкист или связист. Он понятливо кивнул большой головой и вернулся к поглощению молодой поросятины.

Я хотел продолжить процесс питья, но с удивлением обнаружил, что поблизости от моих рук находятся три стакана с примерно одинаковым количеством жидкости. Довольный своей сообразительностью, я выпил ближайший, но он оставил впечатление самогона. Второй стакан также содержал если не спиртное, то, по крайней мере, повод для сомнений. И только третий стакан я выпил с легкой совестью, хотя по вкусу он мало отличался от предыдущих.

«Неужели я пью проглотом, не различая самогон и воду?» – ужаснулся я, хотя эта мысль не показалась мне особенно ужасной.

Ничего страшного не случилось, разве что речь воинов стала более приглушенной, а их движения замедлились и приобрели звериную плавность. Такое соседство было крайне опасным, поскольку они легко могли свернуть мне шею небрежным движением рук, даже не поморщившись от доставленного беспокойства. Впрочем, соседство с профессиональными убийцами не казалось мне угрожающим, а, напротив, выглядело как увлекательное приключение. Мне захотелось проверить предел толерантности сидящего рядом зомби, и я с удовольствием пнул его под столом ногой.

– Ты что, совсем рехнулся! – с чувством воскликнул Тимур, поперхнувшись бесцветной жидкостью.

– Извини, – сказал я, – кажется, я перепутал стороны света.

Эта мысль образовала в моем сознании маленький вихрь. В самом конце воронки возник карлик с лошадиным членом, который спрашивал, помню ли я, что случилось на поминках полковника.

– Боже мой! – ужаснулся я. – Как можно помнить о событии, если оно еще не случилось? Откуда проклятый конюх знал два дня назад о том, что должно произойти сегодня. А как Пуруша мог быть отцом своих родителей? Здесь что-то творится со временем. Не те ли это поминки, где за столом сидела лошадь?

От таких мыслей может крыша поехать. Ой! Только подумал, и сразу поехала. Голова стала настолько пустой и легкой, что раскачивалась, привязанная шеей к отяжелевшему туловищу. Казалось, соседнему воину достаточно сделать легкий щелчок, и моя голова полетит, как воздушный шарик. Не буду же я за ней бежать. Ой! Снова без головы.

Однако действительность превзошла все ожидания. Тяжелое тело неожиданно вскочило и побежало, а легкая голова явно не успевала за таким темпом передвижения, поскольку болталась сзади, мучительно соображая: «Куда это, собственно говоря, мы бежим?». Оказалось, что тело стремилось к молодой вдове, которая в окружении боевых подруг намеревалась покинуть комнату. Она, конечно, остановилась при виде пьяного чудовища с расщепленным сознанием.

– Любимая! – неожиданно воскликнул долго молчавший второй.

– Мне очень жаль, – начал я свою спонтанную речь.

– Как мне хочется тесно прижаться к твоей груди и лизнуть слезку из ласковых глаз, – с чувством продекламировал второй, поражая меня банальной слащавостью.

– Что вы потеряли мужа.

– Как мне хочется целовать твое заплаканное лицо.

– Но мужайтесь, ибо вы не одна, – патетически воскликнул я, подумав, что иногда лучше побыть в одиночестве.

– Как я люблю! – не унимался второй, возбуждаясь с третьей физиологической скоростью. Но я не успел узнать, что именно он любит на этот раз, поскольку удав, копошившийся в дебрях моего желудка, подозрительно замер, и я понял, что он готов извергнуть наружу не только всех проглоченных кроликов, но и болотных лягушек.

– Извините, – успел я сказать вдове прежде, чем мой рот наполнился отвратительной жижей, но я разжал зубы только за порогом дома.

– Ты что, блюешь? – поинтересовался вышедший вслед за мной воин, когда я, низко согнувшись, выплевывал останки непереварившейся пищи на его армейские ботинки.

– Вроде бы нет, – нервно ответил я, – просто вышел подышать свежим воздухом.

– А, разведка, – понятливо сказал он и принялся подмывать толстой струей стену дома.

Мучительная рвота принесла заметное облегчение. Голова снова прочно сидела на плечах, и я уверенной поступью вернулся в дом. За столом чувствовалось напряжение. Застывшие лица воинов были преисполнены решимости, их руки до такой степени стремились сжаться в кулаки, что, казалось, еще немного, и стекло стаканов разлетится на мелкие осколки, заливая стол самогоном.

Речь держал маленький невзрачный человек с остреньким мышиным лицом, которого я раньше не замечал из-за отсутствия моего внимания или его лица. Он был одет в строгий серый костюм и производил впечатление полной серости. Впрочем, очки в большой роговой оправе придавали его лицу выражение зловещей интеллектуальности. Серый человек, несомненно, был генералом. Воины посмотрели на меня с большим осуждением, когда я шумно уселся и налил себе минеральную воду, поскольку застольная речь требовала крепких напитков.

– Доколе будем терпеть? – гневно вопрошал серый человек. – Сегодня они отрезали голову полковнику, а завтра отрежут вам яйца и будут возить на вас дрова и воду.

Воины зашевелились и, пользуясь временным отсутствием женщин, матерными словами выражали свое несогласие быть кастрированными, а тем более возить на себе тяжести. Опытный оратор умело сделал паузу, чтобы дать аудитории возможность проявить свои чувства. Под всеобщий гул негодования я выпил минеральную воду, предварительно изучив поднимающиеся из недр стакана пузырьки.

Эффект был сногсшибательным, поскольку зрение раздвоилось, и я увидел, что наряду с воинами соседствует совсем иная, ранее невидимая компания. Это были священники разных конфессий. Служители культа пили за упокой души «Абсолют», а закусывали блинами с икрой и языками под хреном. Другие закуски я не сумел разглядеть, ибо оказалось очень сложным наблюдать одновременно за двумя сторонами бытия. Яростно вращая глазами и шевеля ушами, я добился сносного изображения и звука.

– Рустамчик, ну я тебя умоляю – попробуй вкусную шведскую водку, – упрашивал густым басом крупный полнокровный поп с осанистой бородой, одетый в черную рясу, украшенную большим серебряным крестом. – Честное слово, я никому не скажу.

– Отстань, Василий. Не вводи меня в грех раздражения, – лениво ответил жирный мулла, чей округлый живот легко угадывался под свободным покроем восточного халата.

– Теперь вы понимаете, уважаемый Рустам-заде, почему русские люди не приняли ислам? – иронично спросил высокий раввин, сбрасывая перхоть со своего черного длиннополого сюртука.

– Вот вы всю Россию споили, а толку все равно нет, – равнодушно ответил мулла, перебирая перламутровые четки.

– Это тоже иллюзия, – сказал лысый человек в желтом платье. – Я лично считаю, что русской ментальности лучше всего соответствует буддизм.

– Разве это не иллюзия, Петр Николаевич? – спросил раввин, хитро прищурив удлиненные глаза и поднося руку к темно-синей велюровой шляпе с высокой тульей.

– Верно, ребе Мойша, – согласился буддист, наморщив низкий лоб своей высокой головы. – Однако моя иллюзия гораздо ближе русскому народу, чем ваша.

– Что вы знаете о народе? – сокрушился поп.

– Делом надо заниматься, а не друг друга подначивать, – сказал резкий неприятный фальцет, а сам говорящий находился вне поля моего зрения.

Я еще больше скосил глаза, но они устали и вернулись в прежнее положение. Воины по-прежнему сидели с застывшими лицами, слушая речь генерала, который закончил вступление и перешел к императивам: «Вычистим сорняки из нашего огорода! Передавим клопов, сосущих русскую кровь! Избавимся от нелюди в дружной народной семье! Отомстим за поруганных жен и дочерей! Вот, Столыпин привел в пример англичан, они перебили всех волков на своем острове и даже не думают о своей ненависти к этому вредному и гнусному зверю».