Текст книги "Я в Лиссабоне. Не одна (сборник)"

Автор книги: Януш Леон Вишневский

Соавторы: Марина Ахмедова,Константин Кропоткин,Мастер Чэнь,Сергей Шаргунов,Вадим Левенталь,Владимир Лорченков,Вячеслав Харченко,Улья Нова,Татьяна Розина,Каринэ Арутюнова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Александр Кудрявцев
Будь навсегда

– Не найдется ли у вас огня, дабы потешить мою пагубную привычку к табаку?

Я всмотрелась в силуэт, остановившийся рядом. Внимать столь церемонным речам в нашем захолустье мне не приходилось с тех времен, когда я перечитывала «Войну и мир».

Он изрядно покачивается, в бликах фонаря – тонкое лицо с большими глазами. Мальчишка, лет семнадцать.

Я чиркаю зажигалкой, он смешно вытягивается к огню.

– Какой у вас нос, молодой человек! – не выдерживаю я.

Даже в электрическом полумраке я вижу, как он покраснел.

– Пардон, не понял…

– Не нос, а произведение искусства! – Я тоже закуриваю, усиленно зеркаля его жесты. – Такие когда-то носили герои Древней Греции.

Польщенно сопит. Обожаю этот возраст – его счастливые обладатели искрят от любого прикосновения, как блуждающие провода.

– Вы историк? – глупо спрашивает он, явно пытаясь поддержать разговор.

Сегодня я выгляжу неплохо: на лице боевая штукатурка, вполне еще стройные ноги принесены в жертву каблукам, а грудь на крепкую четверку декольтирована до пределов неприличного.

– Нет, – улыбаюсь я, стараясь скрыть отсутствие зуба-«пятерки», – я учительница. Работаю в мясном.

* * *

Сначала кажется, что в мясной лавке жарко от парных внутренностей.

От запаха сырого мяса мутит, но вскоре приходит медицинское равнодушие, с которым ты учишься точить широкие ножи и чекрыжить плоть на развес.

Мясник Виталий однажды хохмы ради показал, как разделывают туши.

«Все дело в заточке ножа».

Он зажал меня в раздевалке через неделю, перегнул через левую руку, нажав правой сзади на шею, а потом одним рывком стянул юбку с бельем.

Дав первый залп, оттащил на старый диван в бытовке и торопливо разделся. Где-то читала, что тело освежеванного медведя почти человеческое: кубики пресса, развитые плечи и кирпичи-бицепсы атлета. Голый Виталий похож на медведя без шкуры.

Сначала на спине. Потом на коленях. Сверху. Сбоку. Повторить.

Виталий рычит.

* * *

– Звезды пахнут летом! – Юноша задирает голову в космос над крышами, жадно тянет носом.

Мы сидим рядом в обнимку и немного целуемся.

– Какая ночь! Я чуть не плачу! Луна чертовски хороша! Весь мир прекрасен! И не может быть иначе! И ты – как эта ночь! Прекрасна! И ночна!

– Замечательно! – вру я. – Твои стихи?

Гордо кивает.

– Знаешь, в этой дыре нечасто встретишь поэта. Почитай мне еще из своего. Пожалуйста!

Он храбро декламирует Гумилева и Ахматову.

– Очень хорошо!

Его длинные пальцы робко и неумело гладят мою грудь.

– Пойдем ко мне? – говорю я.

Он замирает и зачем-то смущенно оглядывается по сторонам.

– Понимаешь… – долго молчит, пытаясь подобрать слова, которые мне известны заранее, – просто я еще никогда… ну…

– Это поправимо, – отвернувшись от него, я улыбаюсь в свежее ночное небо.

* * *

«Народы, моря и горы живут волнами», – вспоминаю чью-то строчку, вздрагивая от его мягких, еще несмелых движений. Путешествую пальцами по маршрутам родинок на гладкой груди, смотрю в огромные от восторга глаза.

Если бы я снимала домашнее порно, то брала бы в кадр только лица.

В зеркале напротив пышная женщина осторожно усаживается на юноше и, покачивая тяжелой грудью, двигается в такт его громкому дыханию и тихому скрипу пружин. К городу за окном приближается проходящая электричка, запуская из-под дуг бенгальские огни. Гул нарастает, пульсирует в ушах, оконные стекла звенят все громче, громче, сильнее – СИЛЬНЕЕ! ДА! ТАК! – гроздья искр взрываются на весь мир, а потом тишина и темнота, в которой вспыхивает «чирк» зажигалки и вырастают два багровых кончика сигарет.

– Как это, в первый раз? – Я выпускаю дым к потолку.

– Странно. Все плывет. Сердце из ребер выламывается… И жутковато – вдруг что не так… Твоя рука берет, направляет, внизу сначала горячо. Потом влажно. Потом сладко. И бешено. И твое тело… Как горячий снег.

Он перевел дух и приподнялся на локте:

– Ну, как я?

– Великолепен! – Я гладила его мягкие волосы, целовала тонкие руки.

Не выдержав, закричал:

– Теперь я самый мужчинский мужчина на свете!

– Милый мой Том Сойер, солнечная тайна, – сказала я, – магия тропинок и закатов чайных.

– Тоже пишешь? – В его голосе снисходительность.

– Да, – сказала я и дочитала ему стихи Насти Полевой до конца. Он притих, а потом обнял меня, и в его движении было уже новое, властное, мужское. Я вздрогнула, подумав, что только что он стал намного старше, – человек растет рывками, двигаясь по своему циферблату, как дерганая минутная стрелка вокзальных часов.

Я включила «Пикник», свою любимую «Будь навсегда».

Его губы пахли парным молоком, как у теленка. Я сказала об этом, и мальчик тут же обиделся.

– Вообще-то я сегодня пил, – солидно сказал он. – Был один повод…

Я сделала серьезное лицо и поцокала языком:

– Что-то случилось?

– Завтра в военкомат. В универ не поступил, так что все. В армию.

– О, господи, – сказала я.

Он улыбнулся и снова ткнулся мягкими губами в мою грудь.

* * *

Ты скоро уйдешь в мир взрослых, Том Сойер.

Они ничего не оставят от тебя и выпьют небо из твоих глаз.

Они ожесточат твои руки и натянут на запястьях толстые жилы.

Ты загрубеешь, научишься скалиться и огрызаться, иметь женщин и ломать мужчин.

Ты быстро поймешь, что жизнь – это уроки жестокости, а твой ум позволит тебе стать хорошим учеником.

Но пока ты есть, милый мальчик, будь со мной, пока ты весел и твоя улыбка светла – будь со мной, хотя бы до этого проклятого, ненавистного, страшного рассвета.

* * *

– Я люблю тебя! – смотрит он огромными глазами. – А ты меня?

Ночь дает течь.

Боже, как быстро.

– Очень. – Его голова лежит на моих коленях, а щеки блестят от моих слез.

– Почему ты плачешь? – Он проводит пальцем по моему мокрому лицу.

– Ты не поймешь.

Почему все проходит?

– Ну-ну… успокойся, – растерянно повторяет он. – Ты будешь меня ждать? Из армии? Это очень важно – когда тебя ждут.

– Найди себе ровесницу, – улыбаюсь сквозь слезы, – зачем тебе старуха?

– Ты не старуха, – хмурится он, – Гала была намного старше своего Дали. И ничего. Смеешься? – вдруг вскидывается. – Я что-то смешное сказал?

– Да нет. Историю вспомнила. Про кролика Дали.

– Я не помню. Расскажи.

Это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО гениальная история.

– Однажды Гала и Дали надолго покидали дом. Сальвадор грустил, потому что не знал, что делать со своим любимым кроликом – оставлять было нельзя, брать с собой тоже. Утром в день отъезда Гала приготовила вкусное жаркое. Дали похвалил еду и спросил, что это было за блюдо. «Твой любимый кролик», – ответила Гала.

– Глупо, – поморщился мальчик.

– Она сделала так, чтобы Дали остался вместе со своим любимцем навсегда. Он съел кролика, и тот стал его частью. И они были вместе – НАВСЕГДА! Понимаешь?

– Неа! – Он зевнул и повернулся на бок. – Разбуди меня рано утром, ладно?

Когда его дыхание становится глубоким и ровным, я осторожно встаю и следую в кухню.

Я исполняю танец на цыпочках, рассматривая свою наготу в широких сверкающих лезвиях на деревянной стойке для ножей.

Они не получат тебя, мой Том Сойер.

Ты останешься со мной.

Ты будешь навсегда.

Татьяна Розина
Запах

Все повторялось. Снова и снова. Дежавю. Он брал ее руки и приближал к своему лицу. Мягкие, теплые ладошки, всегда влажные. От них парил, врезаясь в сознание, запах. Сладкий. Или горький. Вернее приторносладкий. Приторный до горечи. Запах полыни. Летней ночи. Коньяка. Раздавленного таракана. Он окунал свое лицо в ее ладошки. И глаза «туманились». Снова и снова. Но он никогда не мог сказать, было это раньше или нет. Или случилось впервые. И вообще… было ли. Или он бредит. Или спит. Запах улетучивался быстро. И он трезвел. Снова видел яркие краски, предметы будто прорисовывались через пелену и обретали четкость. Он начинал думать. И даже понимать смысл слов. Но потом снова брал в свои руки ее ладошки… они манили своим запахом… Он не мог понять, что заставляет бежать по спине крошечные мурашки. Не мог разгадать причину волшебства, происходящего каждый раз, когда он окунал лицо в ее руки. Но его влек, необъяснимо влек. этот запах. Запах, от которого темнело в глазах и уплывал рассудок. это было. было уже. когда-то.

Первый раз он увидел ее, когда им было шесть лет. Вернее, ему – шесть. А ей, пожалуй, еще меньше…

Жаркое лето. В воздухе плавится солнце. Оно с утра появилось из-за пенящегося облачка, единственным пятнышком веселившегося на беспросветно-скучной голубизне. Появилось и плюхнулось толстым телом на пыльный двор. Плюхнулось, расплескав горячие капли вокруг, обжигая дворовую ребятню. Десятки ног взбивают серую пыль, поднимавшуюся от земли и тут же оседающую на потных ступнях, размазываясь невообразимыми грязными подтеками по голени.

Харитоновна вешает белье. На длинных веревках, протянутых от единственного во дворе дерева до гвоздя на заборе. Старуха, кряхтя, нагибается к жестяному тазу, берет тряпку и, тряхнув ею, вытягивается, чтобы повесить. Мокрая ткань плюхает, цепляясь за веревку. Харитоновна достает из кармана фартука прищепку и щелкает ею по белью. И снова нагибается. И снова стряхивает. И снова щелкает.

Он сидит на лавочке в беседке на другом конце огромного двора. Двора, зажатого пятиэтажками и деревянным некрашеным забором. Остатки краски уже не угадываются. Ободранной кожурой слоятся на досках, отпугивая прохожих. Касаться поверхности забора не приходит в голову – шершавая, торчащая в разные стороны лохмотьями поверхность может ранить. Харитоновна снова нагибается. А он тупо наблюдает за движениями старухи.

Июль. Может, август. Жара расплавила не только воздух, но и мысли. Они перетекают, не складываясь в однообразную массу, обрывочными кусками расслаиваются, не доходя до сознания общим смыслом. Краем глаза он замечает возню. Самые непоседливые затеяли игру. Игру в войну. Мальчишки и пара девчонок носятся, размахивая кто пластиковыми саблями, а кто просто палками, оторванными от рассыпающегося забора.

Он сидит. Вдруг внутри что-то щелкает, как реле в трансформаторе. Он вскакивает и бежит. Бежит сначала просто так. Без цели. Без мысли. Будто внутри завелся механизм. Завод замедленного действия. Чем быстрей бежит, чем громче раздается призывный крик соседского мальчишки, тем сильнее разгораются глаза, пар выбивается из ноздрей. Сначала он бежит за всеми. И со всеми. Но потом глаза вырывают красное пятно. На серо-пыльном фоне двора яркое пятно притягивает остекленевший взгляд. Он впивается своими маленькими, но цепкими глазками в красную точку, то удаляющуюся от него, то, наоборот, заполняющую пространство перед глазами.

Разглядеть, что этим пятном была ситцевая юбочка на какой-то толстушке, он смог только тогда, когда догнал ее. Девочка загнала себя в угол. Она, видимо, подсознательно считала, что спасется от неимоверно приближающейся угрозы, спрятавшись за деревом. Из последних сил добежав до раскидистой акации, она попыталась просунуться между забором и деревом. Сунулась и застряла. Дерево широкой кроной касалось старого забора. Он бежал, не сбавляя скорость, и буквально врезался в девочку. От разгоревшегося ее лица, от всего ее раскаленного тела на него накатила горячая волна.

Волна охватила… он замер и даже чуть отшатнулся, как от ожога. Девочка дышала тяжело, широко открыв рот и обнажив щербатые острые зубки. Мелькнул малиновый язычок. Слюни собрались в открытом рту и пузырились, будто кипели от поднявшейся температуры. Девочка сглотнула слюну, неприятно чмокая губами, и снова открыла рот.

«У нее, видимо, заложен нос», – мелькнула неприязненная мысль.

Мальчик заметил, как по лбу девчушки стекает огромная и жирная капля пота. Капля выползает из-под белых, туго стянутых в косички волос и, лениво перекатываясь, направляется к рыжеватой брови. Лоб девочки, покрытый белым, едва заметным пушком, не дает той свободно соскользнуть. Он зачарованно засматривается каплей, как когда-то в цирке – блестящим шаром фокусника. Наконец, капля протянулась по брови и рухнула. Он вздрогнул.

Они стояли, почти не шевелясь. Вдруг девочка решила защититься, все еще ожидая нападения. Откуда-то снизу выскочила маленькая толстая ручка… и двинулась прямо ему в грудь. Он схватил ее за запястье и сжал своими тонкими, но цепкими пальцами. Ее ладошка, сжатая в кулак, раскрылась. и на него пахнуло. Тем сладким. Вернее сладко-горьким. Приторным. Терпким. Ударившим в нос. В лицо. Поглотившим его разум. Сожравшим сознание. Разъевшим волю, как ржа разъедает железо. Но ржа разъедает годами, а запах парализовал его в одно мгновение. Едва коснувшись лица.

Мальчик держал руку девочки, не в силах отпустить ее. Сердце, только что бившееся в груди и готовое вырваться из горла, вдруг упало вниз. Он почувствовал пульсирующее биение в паху. Там что-то налилось горячим соком и дернулось. Будто в животе жил крошечный червячок, который вдруг ожил. Мальчик больше не видел потного лица девочки. Не видел ее желтых веснушек, разбросанных по гладкой розовой щеке. Не видел открытой красной рваной раны рта с двигающимся язычком, кажущимся экзотическим животным, неизвестно как попавшим туда. Он лишь видел пухленькие пальчики. Ощущал лишь запах, дурманящий его. И пульсирующее движение в своих шортиках.

Он держал влажную руку около самого носа и вдыхал ее аромат. Что это? Полынь? Корица? Пот? Мальчик боялся открыть глаза. Открыв, спугнуть видение запаха. Он пытался продлить сон. Хотелось ощущать этот запах бесконечно. Запах, ковыряющий подкорку и дергающий плоть.

Наваждение окончилось, когда девочка вырвала руку, одернула красную юбочку и, протиснувшись между мальчиком и забором, пошла в сторону подъезда. Он стоял еще некоторое время, не в силах сдвинуться с места. Пристально глядя вслед девчушке. Правая рука автоматически опустилась в шортики. Он не мог сдерживаться. Плоть саднила и взывала о помощи. Мальчик даже не заметил, как яростно стал растирать ее, чтобы успокоить возникший зуд. Уже почти зайдя в подъезд, она оглянулась и насмешливо улыбнулась ему…

С тех пор этот запах, дурманящий запах руки соседской девчонки, время от времени появлялся в его жизни. В эти минуты он выпадал из реальности, погружаясь в магическое и необъяснимое блаженство. Простое воспоминание о запахе ее рук заставляло мурашкам разбежаться по спине, а в паху начинало приятно саднить.

Вскоре кончились каникулы, и девочка уехала. Во дворе она больше не появлялась. Он пошел в школу и на какое-то время забыл о случившемся. В школе шла обычная суета и возня. Девчонки не интересовали его. И ощущение томящейся тяжести в паху не беспокоило. Но однажды неожиданная память вырвала почти забытое. Пыльный летний двор. Харитоновну, хлюпающую мокрыми полотенцами. И толстушку с веснушками и рыжими бровями. И запах… от воспоминания замутило. Приятная нега прокатилась от горла и плюхнулась внизу живота. Это было невыносимо приятно.

Но… воспоминания о запахе почти выветрились. Он не ощущал уже той сильной волны, которая окатывала его раньше. И мурашки перестали пробегать по спине. Казалось, он забывает его. И, пораздумав немного, мальчик решил поискать ускользающий из памяти запах. Он твердо помнил, что искать его нужно в руках. В женских, вернее, девичьих ладошках. Именно они дадут питание его вожделению.

Одноклассницы к тому времени вытянулись. И превратились в молоденьких газелей. Они носились по коридорам школы, все еще по-детски вереща. Но многие бросали многозначительные взгляды на мальчишек, заигрывая с ними, привлекая внимание к своим появившимся женским прелестям. Он с интересом заметил, как у некоторых появились грудки. У одних они торчали острыми пупырышками из-под тонких блузочек, словно бородавки на гладкой поверхности. У других, более полненьких, выросшие припухлости выпирали мясистыми горками, вызывая желание их потрогать.

Он любил рассматривать девчачьи спины. Сидя на последней парте, порою забывал про урок, увлекшись любимым занятием. Он видел, как через прозрачные блузки проглядывают полоски бюстгальтеров. Они врезались в тело девочек, четко прорисовываясь через ткань. Иногда мальчик представлял, как расстегивает лифчик и проводит рукой по спине… Рука скользила сверху вниз, между лопаток. затем останавливалась и медленно, перебирая пальцами, он воображал, как пробирается под мышками вперед, как бы обхватывая девочку сзади. Это придавало ему смелости – ведь она не видела, кто позволил себе такие вольности. И вот его руки оказывались на ее груди. Он мысленно прикрывал грудки ладошкой и, не испытывая сопротивления… поглаживал тело, немного придавливая пальцами. и даже чувствовал чуть вздувшиеся соски. Воображение усыпляло, но того эффекта, которое он испытал, когда почувствовал запах руки соседской девочки, не возникало.

Мальчик стал волноваться. Запах ускользал. Ускользал окончательно. Ему так не хватало его. Этот дурман необходимо было возродить. Срочно. Найти его. Уловить. Впитать. И запомнить. И держать. Держать в памяти, чтобы снова провалиться в черную пущу, где красными пятнами кружились звезды. Звезды с желтыми хвостами. Они жгли его и холодили одновременно. Он падал вниз, будто на качелях-лодочках в городском саду. Душа ухала в пятки. И снова взлетала, когда лодочки взмывали ввысь. Он перестал учить уроки. Почти не играл с другом-одноклассником в свои шумные игры на переменках. Ему не давал покоя запах. Запах, который почти исчез из памяти. Запах, который нужно было найти.

Наконец, он решился. Это была девочка из класса. Маленькая, похожая на Дюймовочку. На физкультуре, когда их строили по росту, она замыкала шеренгу. На уроках она сидела на первой парте, и он видел, как ровно его Дюймовочка держит спинку. Она ему очень нравилась, хотя у нее не было даже намека на грудь. Но мальчика интересовало совсем другое. Ему нравились ее ручки. Именно они притягивали внимание и волновали его.

«Да… эти руки обязательно должны пахнуть», – думал он.

Однажды он предложил девочке проводить ее домой. Она нехотя согласилась. После школы он взял ее портфельчик, и они безмолвно зашагали по улице. Она – чуть впереди. Он за ней. Ему нечего было сказать. Да и не хотелось говорить. Сама по себе девочка не манила его. Он ждал лишь момента, когда сможет взять ее руки в свои. И понюхать.

Около подъезда он протянул ей портфель, который нес всю дорогу.

– Спасибо, – вяло проговорила Дюймовочка, коротко взглянув на него.

Он сглотнул слюну. Девочка, так и не придумав, что еще можно сказать… хмыкнула, собираясь уходить. Но он успел схватить ее руку и, чуть пожав длинные и холодные пальцы, не выдержав, потянул их к своему лицу. Испугавшись, она дернулась, желая вырвать свою руку из его крепких пальцев. Но он изо всех сил сжимал ее и тянул. Когда рука девочки почти коснулась его лица, из сжатого кулака мальчика едва торчали кончики пальцев. Он потянул носом, вдохнув всей силой своих легких. но ничего, кроме остатков яблочного мыла, услышать не удалось. Девочка, наконец, вырвала руку и, крикнув: «Идиот!» – побежала домой.

Ночью он покрылся испариной. Липкость проступала из всех пор, вызывая брезгливость. В душе поселился страх. Страх, что найти потерянный запах будет не так просто. Он понял, что не каждая девичья рука пахнет так, как пахла пухленькая ручка с обкусанными ноготками. Та ручка, которую он поймал на пыльном дворе своего детства.

Мальчик перестал остерегаться. Он использовал любую возможность, чтобы схватить чью-то ладонь и поднести к лицу. Его ожидания рассыпались, наткнувшись на чужие запахи. Это были запах пыли, запах только что съеденного персика или лака, которым покрыли ногти. Он отчаялся. И понял, что помочь ему может только одна. Та, чьи руки пахли этим сладким. Приторным. Дурманящим запахом. Запахом, заставляющим терять рассудок.

Однажды. снова было лето. Испепеляющая жара опустилась на город, выжигая и без того пустой двор. Харитоновна давно умерла. Бельевую веревку сорвало ветром. От забора почти ничего не осталось. Подрастающие пацаны доломали остатки полурассыпавшихся досок. Старая беседка, бывшая уже достаточно покосившейся в пору его детства, сейчас имела совсем жалкий вид. Но возвышавшаяся во дворе акация, продолжая каждый год раскидываться свежей зеленью, источала жизнь рядом с мертвой подгнившей деревяшкой. Акация по-прежнему всем своим гордым видом возвещала, что все в жизни преходяще. Все, кроме нее. Она выросла тут, когда еще не родились дедушки и бабушки сегодняшних обитателей двора. И будет стоять, когда они умрут и их забудут внуки.

В то лето он закончил школу. И превратился в худосочного, прыщавого переростка. Детство махнуло хвостом и исчезло в том углу, где старая акация окончательно срослась с куском забора. Но до сих пор он так и не нашел ту, чьи руки пахли загадочным запахом. Запахом, витавшим в его подсознании. Но ускользавшим и растворявшимся в воздухе каждый раз, когда казалось, что он вот-вот его поймает.

В тот вечер он, рассеянно поглядывая из засиженного мухами окна кухни, ковыряясь в гречневой каше и размазывая ее остывшую массу по краям тарелки, неожиданно увидел ЕЕ. Та маленькая толстушка превратилась в рослую девицу. Но, едва завидев ее, мальчик сразу понял, что это именно ТА девочка… На ее голове все так же плотно зачесанные волосы переходили в две тонкие косички, тоскливо болтаясь и едва касаясь кончиками-метелочками широких плеч. Лицо, усыпанное веснушками, выглядело вполне довольным.

Он дернулся. Тарелка соскользнула, упав со стола на пол. Остатки каши размазались по коричневому линолеуму. Мальчик на мгновение задержался, размышляя, убрать ли кашу с пола. Поднялась, почуяв неожиданную добычу, кошка. Слегка коснувшись его ноги, видимо, выражая благодарность, мерно урча, приступила к еде. Еще бы… гречка пахла съеденной им котлетой. Выскочив из квартиры, он метнулся по лестнице вниз и чуть не сбил девочку, уже входившую в подъезд.

– Привет, – бросил он, не зная, что сказать.

Девочка стояла совсем близко. И, как много лет назад, дышала ему в лицо. Рот ее в этот раз был закрыт. Она жевала жвачку, монотонно двигая челюстью. Некоторое время он завороженно смотрел на живые толстые губы, которые она вытягивала трубочкой вперед, видимо, растягивая во рту мягкую резинку.

– Привет, – сунув языком жвачку за щеку, ответила она.

Девочка продолжала стоять, сверля его круглыми глазками.

– К бабушке приехала? – спросил он, лишь бы что-то сказать.

– Угу, – продолжая жевать, буркнула она.

– Приходи в беседку в десять. – прошептал он. Шептал не потому, что не хотел, чтобы слышали соседи. Просто голос не слушался его, сипел в глубине, не прорываясь наружу. Но она услышала и, как-то неопределенно поведя плечом, но так ничего и не ответив, двинулась в черноту подъезда.

Девочка была не только некрасивой. Она была ему неприятной. И своей полнотой, и жующими толстыми губами. Ее маленькие прищуренные глазки казались колючими. Сидя около окна кухни и следя за выходящими из подъезда людьми, он удивленно размышлял. и не мог понять, почему столько лет его мучило воспоминание запаха ее рук. Рук этой неприятной девочки. Но даже сейчас, в ожидании вечера. он чувствовал приятную негу, разливавшуюся по телу.

Он едва дождался ночи. Долгий вечер тянулся бесконечной патокой, растекаясь по оконному стеклу. Мальчик выглядывал во двор и беспокоился, что темнота никак не наступает. Казалось, все рассматривают через окна, выходящие во двор, вросшую в пыль беседку. И все обязательно увидят, как он пробирается туда. И будут смеяться над ним. Над ним, спрятавшимся там с этой неприятной толстухой. Он даже слышал хор голосов, издевательски гогочущий ему в спину.

К десяти ночь рухнула на город. Рухнула неожиданно быстро. Как это бывает на юге. Иссиня-черное небо окутало тайной и двор, и беседку. Рассмотреть уже что-то стало невозможно. Тусклые лампочки, болтающиеся на скрюченном шнуре над подъездами, не могли осветить ничего, кроме входа. Большой неоновый фонарь, торчащий посреди двора, давно перегорел. И двор погрузился в непролазный мрак. Молодой месяц тонким серпом, едва зацепившись в самом уголке небосвода за тучку, не излучал света. Волнение забило тревогу. Что-то учащенно застучало внутри, распирая ребра.

Мальчик не видел, выходила ли девочка из подъезда. Не знал, придет ли она. Ровно без пяти десять вышел из квартиры и быстрыми шагами прошел в беседку. Едва ступив на сломанную доску порожка, он не увидел, а скорее почувствовал, что девочка там. Сначала он не различал ни малейшего движения, ни крошечной черточки ее тела. Но сразу услышал запах. Запах, наполнивший собой все вокруг и приглушивший остальные запахи ночи. От предвкушения удовольствия сердце встрепенулось, черкнув по нутру тонкими крылышками.

Девочка сидела, повернув голову в его сторону. Его глаза привыкли к темноте, и он смог увидеть ее очертания. Она сидела на вбитой в стенку скамейке, свесив ноги в резиновых сланцах. Ноги не доставали пола, и она болтала ими. Один сланец слетел, но она даже не шелохнулась, чтобы его надеть снова. Толстые пальцы рук, сцепившись замком, мирно лежали на круглом животе.

На ней был ситцевый сарафанчик в широкую яркую полоску. Очень короткий. Юбочка задралась, оголив колени. Он присел рядом и немного боком. Дыхание участилось… казалось, он не может с ним справиться. Он задыхался, будто только что гнался за ней. Как тогда. Много лет назад.

Некоторое время они сидели в полной тишине, не глядя друг на друга. Наконец, так и не взглянув на нее, он взял ее ладошку и протянул к своему лицу. Девочка не сопротивлялась. Ее ладонь была прежней. Такой же пухлой, напоминающей подушечку, потной, липкой и. благоухающей. Притягивающей и парализующей. Он вдыхал ее запах и чувствовал, как сознание отключается.

Чуть повернувшись к ней, другой рукой он стал гладить ее коленки. Не отдавая отчета, просто елозил по телу. Сначала почувствовал теплую гладь кожи. потом ощутил ткань платья. Она молчала. Осмелев, он сунул руку под ткань, и пальцы ткнулись в дрожащее желе ее живота. Голова кружилась все сильнее, и все сильнее он проваливался в фиолетовую пропасть. Пропасть блаженства. Пропасть катания сознания на качелях-лодочках.

– Откуда? Почему? – едва слышно проговорил он.

– Что… откуда? – отозвалась она.

– Откуда этот запах?

Девочка не ответила. Только слегка столкнула его со скамейки, придерживая рукой за плечи… Он послушно соскользнул на пол, встав на колени перед ней. Она широко раздвинула ноги. И без того короткая юбочка сарафана высоко задралась. Хотя в темной беседке трудно было что-то рассмотреть, он увидел белую массу ее тела. Девочка, томно застонав, еще сильнее развела бедра в стороны и своей рукой мягко, но настойчиво придавила его голову, приблизив к себе.

Он забыл о том, что стоит на грязном полу заплеванной беседки. Забыл, что перед ним толстая девочка в застиранном сарафане. Что из ее рта пахнет смесью клубничной жвачки и чеснока, съеденного на ужин. И совсем рядом болтается ее босая нога. Он забыл обо всем этом. И без сопротивления уткнулся в мягкое лоно, источающее запах… Сладкий. Или горький. Вернее приторносладкий. Приторный до горечи. Запах полыни. Летней ночи. Коньяка. Раздавленного таракана. Тот запах, который сводит с ума и выворачивает нутро.

Он почувствовал щекочущее касание жестких волосков между ее ног. Его окутало теплой волной. казалось, вот-вот он оторвется от земли, настолько легким стало его тело. Запах окружал его и качал, как младенца в люльке. Он боялся шевельнуться, прижавшись закрытыми глазами к жесткой щетке волосков на ее лобке. Боялся спугнуть ее. Боялся неловким движением или даже громким дыханием остановить наваждение. Но она вдруг просунула одну руку между его лицом и своим телом, другой вцепилась в его волосы на макушке и отвела его голову чуть назад. Сначала он не понял, что происходит. Даже не успел ни о чем подумать. Только едва различимо в темноте и отсветах вышедшего из-за тучки месяца. он наблюдал, как она стала расправлять волоски и раздвигать пухлые губы под ними.

«Почти как когда рот открывается.» – успел подумать он, увидев темную бездну.

Она снова застонала и с силой снова притянула его лицо к себе. Вместе с этим движением с неимоверной силой в него ударило тем сладко-приторным запахом, который он с такой страстью искал. Так долго искал. И не находил.

Запах поглотил его. Сожрал. Раздавил. На мгновение его вырвало из сознания. Он растворился в запахе, потеряв ощущение времени и собственного тела. Вознесся в небеса. И снова рухнул на землю…

Утром впервые за многие годы он проснулся счастливым. Он разгадал загадку, мучившую его много лет. Больше не нужно бояться, что те ощущения, которые он испытал прошлой ночью в старой беседке, никогда не повторятся. Он понял, что невозможно прожить без этого уносящего в бездну запаха, но также он теперь отлично знал, где искать его. Мальчик понял, что запах, который он так долго искал, – это не запах женских рук. И вовсе не запах соседской толстухи. Он, наконец, понял, что это – запах женской плоти. Вожделения. Запах самки. Запах, без которого он уже не сможет жить…