Текст книги "И ветры гуляют на пепелищах…"

Автор книги: Янис Ниедре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Она вынесла из шалаша большую миску, ложки, полкаравая. Расстелила на траве льняное полотнище, на него положила хлеб и расставила посуду. Потом вынесла горшок с похлебкой и позвала гостей:

– Сама матерь божья вас привела. Коли Юргис-попович бывал в церкви, то, стало быть, и святой крест целовал?

– Целовал.

– Значит, можешь освятить воду, окропить ребенка, окрестить его?

– Мне ребенка крестить?

– Надо наречь его другим именем. Именем одного из вас. Вы будете его крестными. Да не дивитесь! У женщины тут по соседству мальчонка совсем расхворался. Кумовья его нарекли Икстом, Большим Пальцем значит, только это имя духу-хранителю малыша пришлось не по нраву. И с той поры мальчик плачет без передышки и тает прямо на глазах. И умрет, если его не окрестить заново.

– Да ведь священник должен крестить! А я сана не сподоблен, – воспротивился Юргис.

– Мало ли кто не сподоблен на то, что приходится ему делать в нынешние неспокойные времена. А вот достанется слабенькому имя сильного мужа, станет он поправляться и вырастет настоящим мужчиной. Во славу будущей Герциге.

– Мы ведь зашли на миг только. Дождаться вести из Бирзаков, – пытался отговориться Юргис.

– Пока она придет, бедный малыш успеет ускользнуть от зла. Дух-мучитель удерет во все лопатки. Вы ешьте, а я обойду соседок, найду восприемницу, кто засунет младенцу за опояску хлеб, соль и уголек – чтобы крестнику всегда хватало соли, хлеба и чтобы добро его не пожирал огонь…

* * *

Бирзакский остров…

Горбатый, как бычья спина, поросший березами, залегший среди болот примерно в шести кривичских верстах к востоку от Даугавы, Бирзака – обиталище берез.

Сейчас Бирзака – немалое латгальское поселение. Однако не пахари, бортники да охотники живут в нем; не их праотцы из давних и недавних поколений, больших и малых родов построили его, как строят селения на берегу ручья, реки или озера, близ возделанных полей. Бирзаку населяет множество ремесленников, в свое время далеко славившихся умельцев. Живут здесь многие из мастеров разрушенной Ерсики, их домочадцы и ученики. После немецкого набега, после второго сожжения Висвалдова замка оставшиеся в живых укрылись на березовом острове Герцигской топи, веря, что священные деревья эти уберегут их от насилия заморских разбойников, что здесь переждут они войну, в коей выпустят из рыцарей кровь и прогонят их на веки вечные и из Ерсики, и из Кокнесе, и из краев, где живут селы, ливы и земгалы. И в издревле населенной излучине Даугавы вновь встанут дубовые и сосновые срубы, в горнах кузен загорится голубой огонь, заухают молоты, зазвенят молоточки, застучат ткацкие станы – и снова в устье реки Истеки, притока Даугавы, станут чалиться к берегу парусные и весельные корабли.

Седа, как сказание, могуча, словно выросший на равнине дуб, слава мастеров из города Ерсики. Выкованные ими мечи и секиры высоко ценят в землях вотяцких и эстонских. Не уступают они оружию, изготовленному царьградскими греками и мастерами племен, поклоняющихся богам пустынь. Мечи в ножнах, каленые наконечники копий, звездчатые сакты, цепочки для крестов и талисманов в виде птиц, зверей ерсикские мастера в избытке изготовляли и для своих торговых людей, и для гостей из южных и западных земель. Купцы нагружали претяжелые возы, везли водой и сушей в самые дальние торговые места.

Укрепившись в устье Даугавы, подмяв латгальские Кокнесе и Асоте, спалив Ерсику и окопавшись в Науйиене, близ пределов владений русских князей, тевтонские рыцари принялись закабалять и уцелевших ерсикских ремесленников. Однако мастера эти не зря росли на вольных ветрах Даугавы. Кузнецы, чеканщики, резчики по дереву, гончары и ткачи, а также прочие умельцы ушли от тевтонов на недосягаемый остров средь Герцигской топи. Поставили общие и отдельные овины, гумна, кузни. Побратались с непокорными жителями поселений – вольными охотниками, посадили священные деревья, призвали предков угощаться в священной роще, затеплили свечи в православной молельне (где перед Царьградской чудотворной иконой воскурял ароматные травы глухой на одно ухо прислужник бывшего пастыря ерсикского).

Искусники не предались отчаянию. Веры в грядущее не утратили. Разве не приходит вслед за жестокой зимой красная весна и плодоносная осень? Разве не поют веселых песен на праздниках засева и обмолота – праздниках, бытующих и после войн и чумы? Разве и прежде не зверствовали чужаки на берегах Даугавы, не резали пахарей и корабельщиков? И зверствовали, и резали, и лили кровь. Однако же прошли годы, народились дети, а там и внуки, и нынче разве что сказители поминают страшные времена. Так было и снова будет! Унесет Даугава бесовы корабли, и спустя годы вновь пойдет из уст в уста слава о ловких руках ерсикских умельцев. Будут их восхвалять за хитро устроенные оружие и орудия труда, тонко выделанные, радующие глаз и сердце украшения, сукна, вышивки, полотно, за веселые узоры и оторочки.

Поседевших, сгорбившихся под грузом времени старых умельцев сменят продолжатели их дела: сыновья, дочери, ученики, воспитанники, кто отточенные стариками приемы соединят с поиском нового, ранее невиданного прекрасного, опережая заморских мастеров.

Разные мысли копошились в голове Юргиса, когда ходил он по мастерским ремесленников, нашедших прибежище на Бирзакском острове, когда смотрел на работу мужчин и женщин, что ковали, резали, ткали, вязали, месили глину, загружали поделки в обжиговую печь – словом, творили чудеса. Именно так: творили чудеса. Ткачи, вязальщики добывали пряжу и краски для узоров здесь же, на месте, в окрестных полях и лесах. Однако что делать кузнецам и чеканщикам? Что придумать резчикам по меди, серебряных дел мастерам, что превращали металл в парчовую ткань, в сакты, пряжки, крестики, изукрашенные глазурью? И в бляшки с головой святого Георгия или русского князя Ярослава Мудрого, в фигурки зверей и птиц? А что делать тем, кто обрабатывает янтарь, украшает шали и пояса кружочками, сделанными из розового русского камня, кто изготовляет известняковые веретенца, какие дарят женихи невестам? Без привозного железа бирзакские кузнецы еще кое-как обходятся, плавя и обогащая здешнюю болотную руду, хотя булатный меч с гибким клинком из такого железа не выковать! Тевтоны и свои живоглоты наглухо заперли ворота торговли между странами. Поставили дозорные башни у даугавских порогов, полностью овладели устьем Даугавы, а на сухопутье понастроили укрепленные становища для своего воинства, охочего до чужого добра. Вот и достань теперь на стороне хоть малую толику светлой и красной меди, серебра и другого товара.

«Ничего, поворотится жизнь и к лучшему», – утешались бывшие жители Ерсики. И не упускали случая расспросить Юргиса, что об этом сказано в книге книг – в церковном писании? Может, латгалы прогневили небесных правителей? Тем, что кроме распятого на кресте сына божьего усердно почитают и древние, дохристианские святыни. Холят рощи предков, приносят жертвы духам земли, воздуха, огня и воды, украшают жертвенники, дубы, посвященные Перкону, поят молоком ужей. Не станет ли от этого еще хуже? Не собираются ли те, кто ныне расчищает Герцигский холм, воздвигнуть на месте владетельского замка свой? Недавно, в ночь нарождения нового месяца, дед известного кузнеца видел очень уж странный сон…

* * *

– С добрым утром! Каково спалось на новом месте?

Спросила это высокая старуха, голову которой покрывали седые пряди. Как и у большинства очень старых людей, было у нее худое лицо, впалая грудь, узкая поясница, оплетенные жилами руки. Одета она была в темное, как женщины латгалов обычно не одевались. Иссиня-черная юбка, клетчатая шаль на плечах, темно-синий пояс. И только глаза светлели, как родниковая вода.

– Как спалось-то? – Словно приглашая Юргиса выйти, она отступила на шаг-другой во двор, затянутый туманом. После сухого восходного подул влажный ветер с заката, и с низких туч посеялись капельки, легкие, словно мука мелкого помола.

– Что во сне привиделось?

– Да ничего такого. – Юргису не хотелось признаваться, что он и не помнит, снилось ли ему что. Наверное, лежа он перевернулся на другой бок – после этого все сны, как известно, забываются.

– Я ведь не из любопытства… – Старуха почувствовала, что ее неверно поняли. – Что да как снится – другим рассказывать негоже, не то виденное не исполнится. А в пору молодого месяца и подавно. Я так спросила. Услыхала, что новый гость у нас из книжников. Ты, верно, читать умеешь и на дереве и по берестяным грамоткам?..

– По берестяным?

– Ну, свиточки берестяные, исписанные буквами.

– А соседке ведомо, где их найти?

– Знаю. – Старуха подошла совсем близко. – Хорошо знаю.

– Здесь? В Бирзаках?

– Тут. В священной роще. Ты небось думаешь, люди из спаленной Ерсики прихватили с собой одни только веретена, кузнечные молоты да гончарные круги?

– Боже великий!

– Боже великий, отец небесный! Спасаясь от огня, что бушевал на Герцигском холме, некая женщина, пробегая мимо разграбленной сокровищницы владетеля, увидела валявшиеся там на полу берестяные свитки и их подобрала. Она ведала, что у Висвалда хранились покрытые письменами рысьи кожи и пластины бересты, по коим люди, постигшие божественное умение, могли прочесть и быль о далеких временах, и мудрые предсказания. Ведала, что сказано в них, к примеру, какие дни года для каких работ подходят.

– И та женщина спасла берестяные грамоты Висвалда?

– Малую часть. Я ведь говорю: в ту пору Ерсикский холм горел огнем. Немецкие латники сами рыскали в поисках золота, серебра, денег и кидали в замок горящие факелы. Только не везде загорелось. Вот и сокровищница тоже. Я и подобрала несколько грамот…

– Ты?..

– Герцигский владетель дорого их ставил. Прислуживая владетельнице, я слыхала, как благородные супруги говорили о грамотах, что хранились в сокровищнице. Как называли своих предков с материнской или отцовской стороны по письменам на бересте и коже. И как сетовал владетель на то, что его писец не сумел восстановить погибшие при набеге тевтонов древние записи. До первого сожжения замка роду герцигских владетелей принадлежал выдолбленный из дуба ларец, полный свитков, писанных в Киеве и Новгороде, у шведских викингов и литовских кунигайтов. Были там еще нашейные и нагрудные украшения, покрытые письменами. Их привозили путники из дальних земель.

– Значит, ты сохранила ерсикские грамоты?

Весть потрясла Юргиса, как раскат грома.

– Те, что оказались поближе.

– И я могу их увидеть?

– А как же! Я храню их в моем лубяном коробе в колоснике, где и сама живу.

– Пошли! – Одним прыжком Юргис оказался за воротами сарая. Ерсикские грамоты – воистину чудо! – Идем, хозяйка!

– Пойдем. Только по дороге я забегу на мельницу. Моя сводная сестра с дочкой сейчас как раз мелют зерно на крупу. А за ними мой черед вертеть жернов…

* * *

В сумраке сарая Юргис до рези в глазах вглядывался в полузаплывшие письмена на бересте. Такие покоробившиеся, а к тому же и тронутые сыростью свитки надо бы читать при дневном свете или хоть у стола, освещенного множеством свечей, как делалось это в полоцком скриптории. Но как раз лил дождь и нельзя было вынести грамоты наружу, а здесь, в полумраке, в пристройке овина, был один лишь скудный источник света: воткнутая в развилку светца горевшая с шипеньем сосновая лучина. Второй светец в пристройке некуда было бы и поставить. Конура не превышала размером хлебного закрома, пол весь был уставлен ларями, коробами, тут и прялка, и ткацкий стан, еще умещалась тут лавка для спанья и зыбка младенца, в которой лежал ребенок – сын той самой дочери сводной сестры. Мальчонку стерегли два свернувшихся на подголовном мешочке ужа. «Напились молока из одной плошки с малышом. Теперь спокойно спят, и потревожить их нельзя. Кто разбудит спящего ужа, заболеет заразной болезнью. И станет она терзать годами – пока жив будет уж».

Юргис придвинулся поближе к лучине, развернул поданный женщиной берестяной свиток и углубился в нацарапанные на внутренней стороне греко-славянские, похожие на руны викингов, письмена. Описание начала государства Ерсикского. Составленное, похоже, со слов какого-то героя либо сказителя.

«…И святитель развернул перед ним изукрашенное зеленым и бурым полотнище. Как бы вид земли с птичьего полета. Меж пестрыми пятнами – излучины большой реки: Даугавы. Хотя и названа река именем Рудона…»

«Рудона, значит, наша Даугава, – сообразил Юргис. – В трудах мудреца древних греков Птолемея Рудона упоминается. Стало быть, имелся у полоцкого святителя Симеона список с Птолемеевой книги…»

Он взял второй свиток.

«…От брака киевского князя Ярослава с королевной викингов Ингихертой родился княжич Виссивалд. В его дни викинги поселились в плативших дань Полоцку городах Кокнесе и Герциге. Числом викингов было мало, и они брали себе жен из латгальских видных людей. И со временем слились с ними, как сливаются ручьи в реку…»

В третьем уже говорилось прямо о Ерсике.

«…Князь Владимир отдал Полоцкий удел сыну своему Изяславу. Поклявшись в верности богу и своему господину, Изяслав принялся выполнять отцовы заветы. Слал он гонцов в крепость Летьголы, что на Двине, меж оврагом Ручай и ручьем Исток, рекомая Герзак, в память викинга по имени Герзкр, что означает – муж сей бывал на Руси…»

Четвертый свиток перекликался со вторым:

«…В 854 году от рождества господа нашего Иисуса Христа пошел воевать земли на полдневном берегу король викингов Олаф со своими рыжими германцами. Он захватил Апульскую крепость, но литовские и куршские воины его прогнали. И курши, играя, катали отрубленные головы рыжеволосых…»

«…В сильном и преславном торговом городе северных морей Хайтхабе выгружали товары, привезенные вдоль побережья Северного моря, из земель Готских и Саксонских, и далее везли к викингам, вотам и славянам».

И вот – полуобуглившийся свиток с совсем уже стершейся надписью. Юргис разобрал в ней лишь отдельные места:

«…тогда крепостной ремесленник правителя… приделал… к серебряным монетам красивые ушки, и правитель, пируя, вешал их себе на шею…»

– Прочитал? – Хранительница свитков заменила сгоревшую лучину на новую. – Что же сулят нам письмена? Какие наступят перемены для людей и всего света?

– Здесь о будущем не сказано. Тут – о предтечах герцигских владетелей, об одном русском князе, о ремесленнике-умельце…

– Только-то? – Женщина глянула на Юргиса с нескрываемым удивлением. – А ты все точно знаешь, как читать надо?

– Про такие письмена, как здесь, все знают. Тут речь о былом, давно минувшем.

– Ну, а тут? – Нагнувшись над лубяным коробом, старуха порылась в тряпье и вытащила сложенную в несколько раз, испещренную цветными разводами кожу. – Вот это, завернутое в заморский платок, доставил однажды герцигской владетельнице католический монах, он провожал епископа Альберта на встречу с князем полоцким в новый замок владетеля Висвалда. Там надлежало им заключить соглашение о свободном плавании по Даугаве. Это послание прочитал владетельнице в ее покоях тот, кто привез его. Владетельница выслушала, а когда чтец закончил и произнес «аминь», супруга Висвалда и мать его детей швырнула лист на пол, растоптала его ногами и приказала мне убрать его и сжечь. А я вместо того спрятала его в своей укладке.

«…Во имя Троицы святой и нераздельной… Мы, Альберт, милостью божией епископ рижский, покорный служитель людской в делах веры…»– без запинки прочитал Юргис две первые строки в верхней части листа. Дальше шло место перегиба, вытершееся, в два пальца шириной, где все, некогда написанное, было словно счищено скребком.

Зато в средней части листа буквы можно было различить, и они складывались в описание того, как правитель побежденной католиками Ерсики Висвалд в Риге, на кладбище при церкви святого Петра, «в присутствии благородных духовных лиц, рыцарей и купцов, и немецких, русских, ливонских знатных людей… опустившись на колени перед епископом, с покорностью просителя протянул к нему свои сложенные руки, кои епископ принял в свои…»

«…Город Ерсику, принадлежащий ему как удел, вкупе с землями и всеми принадлежащими сему городу угодьями, передал он… церкви святой богоматери приснодевы Марии. А тем своим данникам, кои уже приняли римскую христианскую веру, дарует он независимость… Как-то: городу Аутине, Цесвайне, а также землям, что переданы церкви…»

После чего торжественно принял он из рук епископа упомянутый город Ерсику с принадлежащими ему землями и угодьями в качестве лена с тремя знаменами. И получила свободу плененная рыцарями королева с прислуживавшими ей женами и девами…

Вот где было начало гибели владетеля Висвалда!

На рижском католическом кладбище владетель отчизны латгалов преклонил колени перед рижским епископом…

– Ничего, ничего доброго! – бросил Юргис хранительнице грамот, которой чудилось, что обрывки писаний все-таки скрывают и светлые предсказания.

* * *

 
Умывайся, молодец,
Ключевой водицей,
Полотенце поднесет
Красная девица.
 

Юргис перестал плескать в лицо воду из ручья, оглянулся и увидел приближавшуюся певунью, дочку бирзакской травницы, Сниедзе, чей голос всегда звучал на посиделках, на пастушьих весельях и подле костров в ночном.

– Утрись, молодец, – подала девушка Юргису полотенце, хранившее свежий запах ларя с приданым. – Утрись и ступай за мной к моей матушке. Ей что-то не нравится, как ты кашляешь. Люди сказали – прошлой ночью тебя прямо на части разрывало. Матушка процедила для тебя настой березовой смолы.

– Похоже, тут, в Бирзаках, все хвори лечат березой.

– Что ж удивительного? Бирзакское поселение, Бирзакский остров от берез родились. Здесь они растут, они нас хранят, они – наша святыня. А от березовой смолы и пчелы берут лечебный мед. И через него дают людям здоровье.

Уголком полотенца Сниедзе мягко прикоснулась к подбородку Юргиса. То ли он не досуха вытерся, а может статься, румяная говорунья сделала это, чтобы выказать свое расположение. Скорее второе. Расположение девушки к видному парню.

Что он по сердцу Сниедзе, полоцкий книжник почувствовал еще на состязании певунов. В тот раз парни одержали верх над голосистыми девушками, и в эту победу внес свою долю Юргис теми принесенными с чужбины сорочьими песнями, что пропел он, поддержанный Степиным тенорком. После той посиделки Сниедзе стала часто попадаться на пути Юргиса.

Надо думать, следила за ним, чтобы выскочить навстречу как раз, когда парень бывал один.

– Пойдем, пойдем, молодец, матушка тебя вылечит, – не отставала Сниедзе.

– Приду, только не сейчас, – отговорился Юргис. Слов нет, Сниедзе – девушка пригожая, ладная телом, разговорчивая, всегда красиво одетая, охочая до женских работ.

Только Юргису сейчас было не до невест. Не то время, не тот случай. А кроме всего прочего – есть ведь на свете гедушская Дзилна. Все годы разлуки стоит она перед его внутренним взором.

– Загляну, когда будет время, – пообещал Юргис, возвращая полотенце. – А сейчас надо узнать, не пришли ли вести от тех, кто отправился разузнать, что творится в мире.

* * *

Наконец возвратились лазутчики с Ерсикского холма. Усталые, с воспаленными от ветров и бессонницы глазами. Еще не успели толком утолить голод («червь голода точит желудок злее, чем древоточец – сухую лесину»), еще не успели смыть пот скитаний, очиститься от дурного глаза, от призраков, духов, кикимор (от них наилучшее средство – крепко нахлестаться березовым веником, прибегнув к заступничеству Матери Бань), не рассказали на людях об увиденном и случившемся ни слова, а бирзакский люд уже делился новостями: Ерсикский холм расчищают и подвозят туда землю для новых укреплений, бревна для строительства стен, башен и городских домов; все это договорились везти сообща вотчинники с этого берега Даугавы под защитой орденских рыцарей.

Надо думать, перед очищением в тепле Матери Бань лазутчики успели все-таки сказать слово-другое хоть кому-то из близких или сотоварищей по оружию. Вот, например, Степа, тоже ходивший с другими вызнавать, единым духом отбарабанил Юргису:

– Тевтоны и наши вотчинники собираются строить новый Крестовый замок, Круста Пиле, наподобие того, что пониже Асоте. Сулят воздвигнуть дома и для епископа, и для орденского начальника. А владетеля Висвалда и его наследников не упоминают ни словечком.

Не поминают, значит…

Сидя у пруда подле бани, Юргис поджидал парившихся. Лишь только сейчас сообразил он, что не видел меж вернувшимися друга Микласа, ушедшего разом с ними. Вышел Миклас из Бирзаки прежде Степы, хотел сделать крюк до Дон и послушать, о чем там говорят, что слышали о суете на пепелище владетельского замка.

Но вот все прочие возвратились, а Микласа нет. Может, он примкнул к вольным мстителям – молодым смельчакам, что вчетвером откололись от островитян, коих открыто называли не воинами, а тряпками.

– Думается мне, что правда за ними: мстители разят насмерть, им ни к чему бесконечно выжидать, – поддерживал их Миклас. А еще прежде, наедине с Юргисом, бывший воин Ницина жаловался на робость латгалов, на их нерешительность.

– Хотят выждать, пока сильные не передерутся меж собой. Словно думать и решать за пахаря, охотника или ратника могут только их вотчинники.

Стукнул засов банной двери, из щели вырвались клубы пара. Послышались говоримые нараспев слова. Это мужчины закончили омываться и напоследок благодарили свою благодетельницу – Мать Бань.

Юргис поднялся и зашагал к большой риге. Там старейшины селения вместе с лазутчиками сядут обедать, а за обедом будут говорить о том, чему быть и чему статься. Если же случится такое, что может круто повернуть судьбу бирзакского люда, об этом будут судить в роще. Ибо только тогда решение имеет силу, если выносили его в священной роще или на примыкающем к ней огражденном кладбище, где в разговорах участвуют и божества предков, и души их.

Юргис миновал мастерскую златокузнеца Истака. И, себе на удивление, услыхал доносившийся оттуда звон молоточка.

– Что, еще у горна Истак? – окликнул Юргис. – Наши уже выпарились. Время идти в большую ригу.

– Я мигом! – Еще раз-другой звякнул металл, и в низких дверях показался Истак, встряхивая на ладони отделанные золотистой медью и полусеребром подвески. – Иди глянь. Нравится?

Два витых кольца, подвесной трилистник, подвесная же ступка с пестиком, две булавки, заколка с круглой головкой, в середине которой – в знаке солнца – святой Георгий на коне.

Юргис взял согревшиеся в руке мастера украшения, тонкой выделкой которых остался бы доволен и самый привередливый вельможа.

– Очень нравится, – ответил Юргис на повторный вопрос мастера.

– Обрадовал. Когда стал я плавить позеленевшую уже медь, бросил в огонь три щепотки в жертву Матери Горнов. Чтобы отнеслась по-доброму. Постучу, мол, для своего удовольствия. До людей, до больших торжищ моим работам больше не добраться.

– Отчего же?

– Оттого, что медь и серебро на болоте не валяются. Как и слюда для зеркального литья. Но если бы Мать Горнов даже и упросила бы сыновей Ветра пригнать сюда целые возы чистой руды, запряженные конями Мороза, – все равно бирзакские изделия копились бы кучами у дверей. Где теперь хитрые ерсикские купцы, вывозившие, продававшие, менявшие товар? Где они?.. Одних прикончили тевтонские искатели легкой наживы, других гноят в подвалах своих замков рыцари ордена, рассчитывая на богатый выкуп… Третьи же, заботясь о своей шкуре, примазались к заморским торговцам и стараются получить торговые места повыгоднее.

Мрачно был настроен мастер, не так, как большинство бирзакских жителей.

Юргис попытался приободрить павшего духом:

– Ничего, сосед, все уладится. Вот воротится владетель Висвалд, и тогда…

– Дай-то бог.

– Юргис! Юргис! Э-эй! – донесся с противоположного конца селения Степин голос.

Что это он? Сейчас, когда весь народ собирается в большой риге… Однако откликнулся и поспешил к нему.

– С Микласом беда… Добрые люди прислали весть с той стороны болота… Пришел скоморох… – отрывисто говорил встревоженный Степа. – Мы, кто помоложе, как раз резали камыш для челнов… Он – к нам… Миклас в Дони связался с бортниками. Те бунтуют, недовольны, что оброки стали большие – хоть иди с сумой по миру. Мол, если бы получали меда и воска вдесятеро против нынешнего, и тогда не хватило бы. И вот набежали вояки из Доньского и Гедушского замков, чтобы проучить непокорных. Увидали чужака – накинулись, схватили и увезли.

– Куда?

– В Гедуши. Тевтоны всех схваченных держат в Гедушах. Надо спасать Микласа. Спешить вслед за теми, кто его схватил.

– До Гедушей?

– Хоть бы и до Гедушей. А в Гедушах у немцев околачивается Пайке…

– Какой Пайке?

– Тот самый, кто шел с вами из Полоцка.

– Кто тебе сказал?

– Доньские. А им сказывали люди из Гедушей.