Текст книги "Hollywood на Хане (СИ)"

Автор книги: Ян Рыбак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Давай я помашу…

– Помаши…

Валера машет, и я с восторженной завистью наблюдаю, как легко он это делает…

Пещера, в которую мы вселились, более всего напоминала погребальную камеру фараона, но была не в пример холоднее и предназначалась капризным живым людям. То, что в ней невозможно было выпрямиться во весь рост – полбеды, в конце концов, нам в ней не танцульки устраивать, ужасно было другое: на снежных нарах, вырубленных в её стенах, невозможно было сидеть, не склонив голову вперёд или набок. Это особенно мучительно, когда ты устал и страдаешь от недостатка кислорода. Процесс питания и, тем более, питья превращается в этих условиях в изощрённую пытку. Попробуйте склонить голову на плечо и выпить кружку горячего чая, и вы поймёте, о чём я говорю… Кроме того, сидя в такой норе, ты чувствуешь себя погребённым заживо, и хотя никто из нас не страдал клаустрофобией, всё это было довольно утомительно и действовало на психику раздражающим образом.

За ужином обсудили планы на завтра, при этом выяснилось, что на вершину рвусь я один: Лёша плохо себя чувствует, а Валера с Сашей дают понять, что предпочли бы заняться съёмками на седловине, хотя не возражают и против попытки восхождения. В итоге, Лёша высказывается в пользу нашего – моего и обоих операторов – восхождения, и мы тут же начинаем обсуждать время утреннего выхода. Бурное обсуждение быстро заводит нас в очередной тупик. Валера с Сашей чувствуют себя хорошо и уверены в своём темпе, а потому они хотят выйти часов в шесть-семь утра, я же не уверен абсолютно ни в чем, кроме одного: я буду медленнее их обоих, а потому настаиваю на раннем выходе – желательно в четыре, но никак не позже пяти.

– Ян, нам нет смысла выходить в четыре: будет холодно, снимать в темноте мы всё равно не сможем, да и, вообще, – на этих высотах мы с Сашей не в состоянии тебя ждать – это просто тяжело физически…

– Но вам ведь всё равно придётся меня ждать, – иначе, кого вы будете снимать на подъёме?.. А на вершине?

– Не знаю… Будем снимать тех, с кем пересечемся… Не обязательно снимать именно тебя…

– Это значит, я должен буду идти на вершину один?..

– Не знаю… А как ты сам это видишь?.. Мы несём аппаратуру, мы должны снимать… мы всё равно не сможем идти в твоём темпе…

Мы продолжаем какое-то время толочь воду в ступе, гася искры раздражения и взглядами апеллируя к Лёше, но чем он может нам помочь?..

Мы молчим. С оплывших за время ужина выступов потолка, с зарождающихся ледяных сталактитов, капает вода, капли стучат по капюшону куртки, отдаются в мозгу, мешают сосредоточиться. Шея затекла, поскольку уже целую вечность я сижу, склонив голову на бок, как удивлённая дворняга… Надо что-то решать, но голова – чугунная, и мыслительный процесс напоминает скорее броуновское движение, чем поступательное…

Наконец, я принимаю решение, право на которое никто не может оспорить:

– Если завтра будет погода, я выйду в четыре, а вы – когда захотите. В семь, так в семь. Если всё пойдёт нормально, где-то в районе вершины вы меня догоните, а если вы меня догоните намного раньше, то это значит, что мне там всё равно нечего делать, – я поверну вниз.

Я хотел спросить их, смогут ли они пойти вместе со мной до вершины и вниз, если догонят меня в разумные сроки, но после предыдущего разговора не повернулся язык…

– Если мы догоним тебя в районе вершины, мы подождём тебя и пойдём вниз вместе.

Я молча кивнул головой.

В два тридцать прозудел будильник, и то зыбкое нечто, в котором я пребывал, – обрывки снов, затекшая рука, соскальзывающий под уклон каремат, храп соседей – окончательно кристаллизовалось в леденящую реальность, в которой дыхание повисало в воздухе серебряной пылью, и в которой мне предстояло быть сильным, выносливым и принимать безошибочные решения.

На четвереньках, зарываясь по локти в рыхлый снег, выползаю из пещеры. Снежная пыль стекает в зазоры и прорехи одежды – молча матерюсь, стиснув зубы и задерживая дыхание. Выпрямляюсь, стою, пошатываюсь, смотрю на звёзды… Звёзды, звёздочки, звездулечки… – можно выходить…

Соскользнув обратно в пещеру, готовлю себе овсянку, строгаю в неё брусок сыра, крошу сухарь. Кто-то похрапывает, кто-то ворочается, кто-то голосом, похожим на безнадёжно треснувшее зеркало, спрашивает у меня погоду, затем – время…

Заливаю термос, одеваюсь, ещё раз проверяю собранный с вечера рюкзак и выползаю во мглу, в которой нет более звёзд, и загуливает, разминается, низенький ветерок – гонит взашей сонную позёмку.

Погода портится… Где кошки – вчера воткнул слева… Унесло?.. Кошки не может унести… кошки не может унести… кошки не мо… Справа! Ну да – справа… Чертовы ремешки… Снять перчатку… Чертовы ре… Блядь – соскочила!.. ещё раз… ещё раз… Теперь вторую…

На гребне метёт сильнее, но тропа хорошо видна, и не слишком холодно. Не помню, сколько времени я шёл, – возможно, около часа, а может быть всего полчаса, но шлось через силу: то ли недостаточная акклиматизация сказывалась, то ли «мотор» ещё не разогрет, то ли и то, и другое…

Когда я добрался до первых скал, уже вовсю мело. Присел, прислонился к скале.

Надо подумать… будем думать… думаем… Погода – дрянь, – это только начало… Идти можно – да, пока можно, но дальше что… В каком смысле «дальше»?.. Стоп… Думаем… В ТАКУЮ погоду ТАКИЕ как ты не начинают… История повторяется… Надо идти…

Иду ещё пятьдесят метров. Или сто… Или двести… Нахожу затишное место у очередных скальных выходов, сажусь, упираюсь лучом фонарика в снег меж пластиковых ботинок, думаю… Вот оно главное: В ТАКУЮ ПОГОДУ РЕБЯТА НЕ ВЫЙДУТ… Надо поворачивать…

Гора нависает надо мной – безликая, чёрная, я чувствую её враждебное присутствие, вижу стекающие во мраке ручьи холодного порошка, обрывки верёвок, шевелящиеся на ветру, как сухие патлы, – ночная мертвецкая… – я не хочу идти сквозь всё это, для чего мне это нужно?..

Ребята выйдут… ребята выйдут, потому что вышел я… Ещё хуже… Надо возвращаться…

Отрываюсь от скалы, бреду вниз по гребню. Прохожу пятьдесят метров. Или сто… Или двести… Зло выругавшись, выругав себя, поворачиваю и возвращаюсь к скалам: под скалой нет ветра, а минут через сорок начнёт светать… Сижу полчаса. Или двадцать минут… Или десять… Тупо наблюдаю, как на глазах заметает мои же собственные следы… Нет… к черту… хватить дурить… Встаю, бреду, посыпаемый колючими иглами, скатываюсь к пещере, спуская по склону волны сухого снега, вваливаюсь… Никто не спит…

– Погода дрянь…

– Правильно, что вернулся. Сегодня никто не выйдет…

Сперва допиваю чуть тёплые опивки из термоса, затем прихлёбываю свежий горячий чай… «Правильно, что вернулся»…

Мы спускаемся в базовый лагерь.

Ниже первого лагеря встречаю идущую вверх колону из десяти корейцев. Дежа вю…

От старого серпантина ничего не осталось: всё перекрыто гигантской лавиной, которая сошла за время нашего пребывания в верхних лагерях… Думаю: «что если?..» Нет… – если бы кого-то накрыло, нам передали бы по связи… Позже, сидя в столовой мы просматривали отснятый Гошей материал: по счастливой случайности ему удалось заснять эту лавину, в которую, по ещё более счастливой случайности, никто не угодил, хотя обычно на этом склоне всегда кто-нибудь да корячится…

Весь склон дрогнул и поехал, раскалываясь на огромные многоугольники, которые, в свою очередь, распадались на многоугольники помельче, а те – перемалывались в пыль, и вся эта неимоверная масса бесшумно сползала, соскальзывала, как соскальзывает на пол толстое пуховое одеяло.

Лавина была такой огромной, что склон горы показался мне частью макета, моделью – нашему мозгу трудно вообразить, что обвал может быть столь огромным…

Оказавшись на морене, поджидаю Лёшу, который, как обычно, медлителен на спусках.

Пошёл снег, потом – град, потом – дождь: непрерывная череда трансформаций и фазовых переходов.

Пока пересекали ледник, промокли насквозь. Брёдем в тумане, из которого ближе к лагерю вынырнули две фигуры и на румынском диалекте английского – словно галечка речная перекатывается – спросили, не видели ли мы группу румын: «три девушки и парень… не видели?..» Сюр… Растворились в тумане, как привидения.

На подходе к лагерю нас встречает Гоша с видеокамерой: снимает наш приход. Стараюсь идти ровно, не спотыкаясь, хотя, возможно, Гоша ищет именно этого: смертельной усталости, согнутых спин, потухших глаз. Плевать!.. Не дождётся… Не от меня… Я БОЛЬШЕ НЕ ИГРАЮ… С капюшона капает вода, мокрые брюки прилипают, холодят колени. Добредаем до палаток, роняем у входа лыжные палки и мокрое железо – всё, пришли…

Девушка с пуховками

В столовой я сидел в обнимку с чайником, периодически припадая к нему небритой, давно не знавшей ласки щекой. Я уже и попил, и поел, но дрожь никак не унималась – она зарождалась где-то под ложечкой и рябью мелких судорог пробегала по всему телу. Мокрым было всё: вкладыши пластиковых ботинок, брюки, термобельё, флисовая куртка… Моя пуховая одежда осталась зимовать во втором лагере, но зима – вот она… здесь и сейчас… Я глажу тёплые бока чайника и пытаюсь шутить между приступами дрожи.

За наш стол присаживается сероглазая стройная девушка, которая внимательно и сочувственно смотрит на меня, на мой роман с чайником, и я нехотя отстраняюсь от своего пузатого друга… С первого же взгляда – по осанке, по рукам, по каким-то неуловимым особенностям движений – я признал в ней скалолазку, и так оно потом и оказалось.

Неожиданно мы начинаем говорить – я даже не помню, кто из нас произнёс первую фразу, – и я тут же почувствовал себя спокойно и комфортно, словно мне на лоб положили мягкую успокаивающую ладонь. Чего бы мы ни касались в нашей беседе, во всём я с удивлением обнаруживал родство и схожесть со своей собеседницей: не формальную схожесть интересов и обстоятельств, а именно – отношения, градуса, пропорции… Это было не знакомство, а узнавание, если вы понимаете, о чем я говорю.

Остро и сладко заныло сердце: я уже заранее чувствовал ностальгию по чему-то редкому и значительному, что могло бы произойти в моей жизни, но, конечно же, никогда не произойдёт… Собственно говоря, УЖЕ не произошло, поскольку мы разминулись с ней во всём, в чем только могут разминуться два человека: в пространстве и, что куда важнее, во времени. Это было, – как опоздать на последний поезд, идущий в нужном тебе направлении, но успеть, к своему несчастью, заглянуть в окно купе, в котором обещалось тебе долгое, счастливое и уютное путешествие…

– Вам холодно?..

– Есть немного… – с коротким смешком, отодвигая чайник и выпрямляя спину…

– Вы в мокром?..

– Да, мы только что спустились. С седловины… На вершину?.. – нет, не ходили, это был акклиматизационный выход. Ну и для съёмок… Съёмки? Ну… мы фильм снимаем… о Хане… Документальный, конечно. Вон Гоша – наш режиссёр… Да-да, – тот, что постоянно ко всем пристаёт со своей камерой…

– Такой шумный молодой парень в тёмных очках?.. Я видела…

– Понятно, что видели, – Гошу трудно не заметить…

– Вас колотит, почему вы не переоделись?

– Да-а… так… не во что… Пуховое всё наверху осталось, а здесь только нижнее. Что мог – поменял, но, по-моему, и оно уже отсырело…

– Хотите мою пуховку?.. – Девушка посмотрела на меня тревожно и участливо, и столовая покачнулась, подняла якорь и отчалила в ночь – волшебную, кружащую бессонным новогодним снегом…

– Я похож на человека, который снимет с девушки пуховку?..

– Нет-нет – у меня их две!.. Сейчас принесу… – и она выпорхнула в морось и слякоть – именно они, а не новогодняя пушистая круговерть царили на леднике, – оставив меня с открытым ртом, в котором медленно замерзали слова благодарности и протеста…

«Какого черта!..» – сказал я себе, мотнул головой, отгоняя смутные мысли, и налил себе ещё одну чашку бывшего кипятка из чайника. Пошарил по столу, не нашел сахара, зажевал конфетку… Прокрутил в памяти…

Внимание девушки было очевидным. В последние годы я обнаружил, что пользуюсь некоторой известностью в узких кругах: меня стали узнавать в базовых лагерях «постсоветского пространства». На меня иногда оглядывались, и я не сразу понимал почему…

«Что-то читала…» – подумал я со странной досадой… – «Оноре де Бальзак, блин!..»

Она вернулась, неся вторую пуховку – чистую и светлую, как её собственные льняные волосы.

– Спасибо вам огромное!.. – я смущённо и неловко натянул на себя пуховку и почувствовал, как ровное доброе тепло обволакивает тело и приливает к щекам.

Она села рядом, положила на стол руки, – длинные узкие ладошки, тонкие сильные пальцы.

– Как вас зовут? Мы даже не познакомились…

– Меня зовут Александра… Саша.

– Меня – Ян. Вы всегда щедро раздаёте пуховки нуждающимся?..

– Конечно!.. – у неё приятный смех…

Приятный смех и замечательное имя: Саша Лукошкина!.. Или Орешкина!.. Или Пуховкина!.. Какая Вам, любимый мой читатель, в конце концов, разница – не правда ли?.. У неё звонкое, дышащее ягодной свежестью, северное «имя-фамилия», и это то, чем я хотел с вами поделиться! Разве этого не достаточно?..

– А вы, случайно, не публиковались на сайте «маунтин-ру»?.. – спросила Александра Читашкина, после долгой смущенной паузы. Мне нравятся её смущённые паузы. Иногда она говорит чуть сбивчиво, но всегда грамотно и с искренними тёплыми нотками. Уравновешенная натура, – большой запас душевной прочности. Её горизонты широки, она из тех, кто любит и умеет расти, воспринимать новое, – её наверняка ждёт длинная и интересная дорога… Меня что-то спросили?.. Ах, да, – публиковался ли я на «маунтин-ру»!..

– Да, было дело… А что вы читали?

– Очерки про Иорданию – это ваше?.. Хорошие очерки!

– Да, это мои очерки… А ещё, у меня есть большой рассказ про Хан-Тенгри – я уже был тут четыре года назад… Вы его не читали?..

«Ты сошел с ума!» – говорю я себе, поскольку никогда ещё не занимался столь дешевой саморекламой, не пускал в ход это пошлое и такое очевидное оружие…

– Вы правда не читали?! Я обязательно пошлю вам ссылку! – какой кошмар…я выгляжу полным идиотом… – а ещё, у меня есть рассказ про Альпы, и про Боливию… Вы бывали в Альпах?..

И мы продолжали болтать, и несмотря на мой павлиний хвост и фонтан мерзкого, едва прикрытого бахвальства, большей частью это было лёгким скольжением по водной глади общих тем и увлечений, приятной прогулкой по местам и весям, знакомым обоим… О, Господи, зачем я родился так рано!.. И не там!.. И не таким, как надо бы!..

Столовая начала пустеть, и взгляд Саши Окошкиной стал затуманиваться, она поглядывала в сторону выхода из столовой, который проглатывал усталых восходителей одного за другим. Скоро отключат генератор…

– По-моему, вам пора… – я стал стягивать с себя пуховку, но Веснушкина смешно наморщила носик и протестующе замахала на меня…

– Оставьте её себе!..

Я застыл с немым вопросом в глазах…

– Завтра рано утром я ухожу в первый лагерь, а вечером вернусь, ну и у меня же есть та пуховка, что на мне…

– Да, но если мы разминемся, как я её вам верну?..

– Оставите её Вере. Правда – берите, она мне пока не нужна…

– Спасибо, Саша…

Спасибо тебе, Александра Хорошкина… Спасибо тебе, Девушка Раздающая Пуховки!

Я пробирался к своей палатке: мои ноги скользили по мёртвому чёрному ледниковому шлаку, я путался в растяжках палаток, спотыкался о валуны, а на лицо мне плакал холодными слезами моросящий, налету замерзающий дождь, но тело моё было укутано в облако мягкого заботливого тепла… Перед палаткой я остановился, словил языком несколько чахлых, умирающих снежинок… Наверное, я улыбался…

Вошел в палатку и тщательно застегнул вход. С одежды стекли тонкие ручейки воды и мокрого снега и исчезли меж грязными досками настила. Снял пластиковые ботинки, возмущённо пахнувшие на меня кислым жаром и стянул с себя верхнюю одежду, пожалев, что не умею отряхиваться, как собака. В палатке ворочался Лёша: он разминал мышцы ног и шмыгал простуженным носом. Я завалился на свой спальник по диагонали и издал долгий мечтательный вздох…

– Ты чего?.. – спросил Лёша, продолжая усердно растирать натруженные икры.

– Да так… Почки проклюнулись… – ответил я, продолжая загадочно улыбаться в потолок, а Лёша посмотрел на меня недоуменно, видимо не понимая о каких «почках» идёт речь, и беспокоясь, всё ли в порядке у меня с почками…

«Человек и Стихия…»

Кислород – лучшее снотворное для утомлённого высокогорьем организма. Мне снилась боль в треснувших пальцах, и снилось, что горят и опухают губы, но ни то, ни другое не разбудило меня…

Пасмурное, серое, спокойное утро – по-своему уютное, после жесткого мира верхних лагерей. Тщательно, со вкусом бреюсь, умываюсь. Чуть морщась, бинтую потрескавшиеся пальцы, от которых на внутренней стороне спальника, там, где я подкладывал под щеку ладонь, остались бурые пятна. С досадой изучаю в зеркале первые водянистые пузырьки на нижней губе: где-то там, на горе, в неплотном тумане я не позаботился вовремя смазать лицо кремом от солнца, и вот – результат на лице… Смазываю губы мазью «Зовиракс», прекрасно понимая, что на этом этапе ничто уже не поможет…

На ледниковом холме, чуть выше наших палаток, возвышается большой естественный монумент – огромная гранитная глыба, поставленная на попа неторопливыми природными силами: движением ледника, многократным таянием и замерзанием, ветрами и течением ручьёв. Спустившись в лагерь на отдых, мы обнаружили, что монумент за время нашего отсутствия опасно накренился в сторону палаток, и вся его опора в данный момент – столбик твёрдого натёчного льда, сбереженный от неминуемого таяния тенью самой же глыбы.

Первым поднял тревогу Валера Багов – человек строгого порядка, не оставляющий ничего на волю случая, зорким глазом обнаруживающий мельчайшие неполадки в механизме мироздания и умелой, трудолюбивой рукой тут же их устраняющий. Случай, этот легкомысленный лопоухий пёс, щедро раскормленный на просторах Валериной родины, от самого Валеры не получает и обглоданной кости…

К нам Валера пришел с уже готовым инженерным планом: эвакуировать всё живое и ценное из нижестоящих палаток, а затем попытаться завалить глыбу в сторону её естественного крена.

– А если она докатится до палаток?..

– Сомнёт пустую палатку… А если она упадёт ночью сама и докатится до палаток?.. – вопросом на вопрос отвечает Валера.

Осмотрев глыбу и её подножие, мы с Сашей с сомнением качаем головами, а Лёша – человек не созерцания, но действия – легко принимает Валерину идею, и уже вдвоём они отправляются добывать верёвку и дармовую рабочую силу.

Спустя каких-нибудь полчаса, ледник у наших палаток кипит, как муравейник, в который воткнули прут: народ опутывает глыбу верёвками, впрягается, приноравливается. Воплощается в реальность Гошин кинематографический образ: Вавилонская Башня: разноязыкий гомон, смешение языков и сплошная, кромешная неразбериха. В отличие от древних, перед сегодняшними народами поставлена задача упрощённая: не строить, но ломать, и засидевшиеся без живого дела восходители обмениваются возбуждёнными возгласами, радостно посмеиваются, поплёвывают на руки, оценивающе пошлёпывают и поглаживают шершавую кожу гранитного монстра. Засучили рукава, заарканили, потянули, скользя по каменной крошке и разноязыко матерясь…

Хмурые небеса, понаблюдав за происходящей в наземном мире богопротивной суетой, в сердцах сплюнули мокрым снежком и окончательно отвернулись. Глыба не поддаётся…

Я подумал о древних и об их безвозвратно утерянных секретах, позволявших играючи управляться с мегалитическими блоками, как с кубиками детского конструктора. Кроме обычного уважения кабинетного интеллигента к обладателям умелых мозолистых рук, я испытываю к ним и почтение совсем иного рода. Меня всегда поражала приверженность этих закутанных в шкуры, вечно озабоченных пропитанием северных людей астрономии и космологии… Казалось бы, «что им Гертруда»?.. Вместо того чтобы кратким северным летом запасать на зиму мох да шишки, да строить надёжные, устойчивые к ветрам каменные жилища с двойными окнами из мочевого пузыря мускусного быка, они тратили последние силы, возводя из гигантских, невообразимого веса глыб астрономические обсерватории, рассчитанные на программу исследований длиною в десятки тысяч лет!.. Нам, обладающим неисчислимыми материальными и людскими ресурсами, но неизменно урезающим свои космические программы, стоит оглянуться назад на наших предков – мечтательных троглодитов, косматых романтиков с глазами, устремлёнными в небо…

Отчаявшись завалить глыбу простым умножением физической силы, исчерпав человеческий ресурс базового лагеря, Валера подошёл к проблеме с другой стороны. Принеся от палаток два ледоруба и добыв себе в помощь румынского добровольца он стал подрубать ледовый столбик, на который опиралась глыба. Мне эта затея показалась опасной для самих работников, но к моему голосу никто не прислушался. Циклы подрубаний и бурлацких усилий следовали один за другим, но глыба и не думала снисходить со своего пьедестала…

Надо всем этим действом большим взъерошенным буревестником носился Гоша Молодцов. Подлетел ко мне, загадочно подмигнул, заговорщицки шепнул на ухо: «Человек против стихии!..» и умчался за видеокамерой.

Окончательно разуверившись во всей этой затее, я махнул рукой и отправился писать записки в опустевшую, покинутую даже её собственным персоналом столовую, оправдывая себя той самой «ответственностью художника за своё произведение», которая не позволяла нашему режиссёру подниматься выше базового лагеря…

Столовая пуста: в «борьбе со стихией» участвуют, кажется, все обитатели лагеря, кроме меня и Саши Коваля. Я не участвую в свале монумента по причине лени и глубокого неверия в конечный результат: затея кажется мне опасной, как для палаток, так и для участников, а Саша – по идеологическим причинам. «Нельзя ничего менять в природе…» – говорит он, укоризненно покачивая головой. И это произносит человек, затащивший «Лендровер» на вершину Эльбруса!..

О, этот Сашин «Лендровер»! – квинтэссенция человеческого безумия, кристально чистый в своей бессмысленности проект, в сравнении с которым даже египетские пирамиды кажутся мне плодом рационального мышления и экономной траты ресурсов…

Полтора месяца безумного напряжения всех человеческих и нечеловеческих сил целой команды, состоявшей из очень неглупых и невероятно волевых людей, ушло на то, чтобы буквально на руках занести на вершину Эльбруса нелепый конгломерат из замороженного железа, заиндевевшего стекла и вонючей ребристой резины… Когда железный конь переставал перебирать копытами, утопая в снегах, проскальзывая на льду и задыхаясь от недостатка кислорода, его вытягивали с помощью лебёдки: метр за метром, дюйм за дюймом…

Не спрашивайте меня для чего это хорошо, и в чем смысл подобного мероприятия: я не знаю и, по правде говоря, не желаю знать, и даже если кто-то попробует разъяснить мне этот смысл, я буду отворачиваться и затыкать уши, потому что не желаю присутствовать при посрамлении совершенства, – ибо бессмысленность этого мероприятия совершенна!..

Я терпеть не могу технические виды спорта, вторгающиеся в среду, которую я привык считать своей. Меня бесят все эти широкомордые джипы, как навозные жуки катящие самих себя по последним не загаженным песчаным пляжам и оставляющие за собой долго не заживающую колею, я ненавижу квадрациклы: истеричные приземистые чудовища, на которых гоняют по моей пустыне взъерошенные технокретины – вскормленные бензиновой грудью, дышащие выхлопными газами, с ушами, обутыми в наушники плеера, чтобы не дай бог не услышать тишину. Трудно ожидать, что идея затащить на красивую снежную гору вонючее железное чудовище найдёт отклик в моей душе, и, тем не менее, я признаю за этим проектом некое совершенство: совершенство гротеска, и ещё, – в нём присутствует что-то от жертвоприношений, практиковавшихся доколумбовыми жадными до крови цивилизациями, когда босоногую жертву затаскивали на вознесшийся средь снегов и льдов алтарь, чтобы аккуратным обсидиановым ножичком вырезать из её тоскующей груди усталое сердце… И надо заметить, что грузный тугодум Эльбрус принял жертву с неожиданным для него черным юмором и с благосклонной иронией: на спуске с вершины «Лендровер» дёрнулся из ослабевших рук своих мучителей, заскользил вниз, обрывая тросы и канаты и выплёвывая на ходу зазевавшегося водителя, пропахал в упоительном предчувствии свободы осенние ледяные торосы и застыл навеки, лишенный своего большого металлического сердца…

Со стороны палаток донёсся короткий грохот, шелест подминаемого щебня и ликующий вопль человеческого разума, в очередной раз посрамившего косную стихию…

Перед ужином мы сходили в баню – небольшое примитивное сооружение, состоящее из трёх секций: центрального предбанника, левой секции, где находится парилка, и правой – собственно бани, где в огромных чанах хранится вода с ледника, и где происходит сам процесс «помойки».

Первыми вымылись операторы, а за ними потянулся административный и актёрский состав: Лёша, Гоша и я. Для трёх человек места в бане маловато, поэтому нам приходится мыться по очереди.

Деловито насвистывая себе под нос, Гоша повесил на гвоздь любимый плеер, нашел нужный трек, нажал на кнопочку и под песню «Я не сдамся без боя!..» нырнул в клубы пара… Мы с Лёшей переглянулись и иронически осклабились…