Текст книги "95-16"

Автор книги: Ян Рудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Вот вам ответ на ваш вопрос, – вполголоса буркнул Лютце.

Шель поднялся.

– Прошу прощения за нарушение правил, – спокойно сказал он. – Пожалуйста, не сердитесь, я все равно собирался уходить. До свидания, господин Лютце. Очень вам за все благодарен. – Шель поклонился сестре и вышел из палаты, провожаемый любопытными взглядами больных.

После больницы Шель часа два бесцельно бродил по улицам города. Он был погружен в свои мысли и совершенно не обращал внимания на то, что творилось вокруг. Только мерный топот солдатских сапог и громкая песня заставили его очнуться.

По мостовой шагала длинная колонна Бундесвера. Шель непроизвольно отступил от края тротуара и остановился, как зачарованный глядя на нее: стальные шлемы, серо-зеленые мундиры, винтовки; китель капитана украшали знаки отличий…

– Auf dich Lili Marl-e-en [28]28
  С тобой, Лили Марл-е-ен! (нем.).


[Закрыть] – надрывали глотку солдаты.

– Ein! Zwei! Drei! Vier! [29]29
  Раз! Два! Три! Четыре! (нем.).


[Закрыть] – командовал сержант.

Когда журналист пришел в себя, он с любопытством посмотрел на прохожих. Никто не обращал на маршировавших солдат ни малейшего внимания. Топот стих. «Военщина, черт побери!» – мысленно выругался Шель. «Возвращение к старым традициям», – писал Леон.

Воспоминание о покойном друге вернуло журналиста к мыслям о делах, волновавших его последние несколько дней. Он все больше убеждался в том, что на необъяснимые до сих пор загадки есть только один правильный ответ. Из бесчисленного множества наблюдений, фактов и домыслов вырисовывался единственный вариант, вытесняя все остальные. По временам Шель даже начинал жалеть, что впутался в эту темную историю…

Внимание поляка привлекла сверкающая стеклом и металлом витрина радиомагазина. На темном бархате красовались приемники марки «Филлипс» величиной с папиросную коробку, а в глубине стоял огромный комбайн красного дерева, состоявший из приемника, проигрывателя и телевизора. «Kaufe immer das Beste – nur opta Lцwe [30]30
  Всегда покупай самое лучшее – только у Леве (нем.).


[Закрыть] , – призывала реклама. В левой части витрины разместился магнитофон, над которым висел перечень условий продажи в рассрочку. Шель мысленно вернулся к утреннему допросу и странному способу протоколировать показания. А может быть, они правильно делают, что не показывают микрофон? В обычной, не стенографируемой беседе человек не задумывается над способом выражений; если же он знает, что его слова записываются, то начинает говорить не так свободно, старается избегать щекотливых деталей, тщательно продумывает все обороты речи. Шель внимательно разглядывал магнитофон. Приобрести такой магнитофон было его заветной мечтой – он видел такие в Варшаве и Вроцлаве… Прочитав цену на ярлычке, Шель вздохнул: 650 марок. Целое состояние!

– Дороговато, верно? – обратился к нему остановившийся рядом невысокий худощавый человек. Он быстро окинул взглядом костюм Шеля. – Даже если вы захотите купить его в рассрочку, они сдерут такие проценты, что никакого удовольствия не получишь.

– Неужели?

– Вот именно! На прошлой неделе у меня был такой магнитофон дома, в этом магазине их дают напрокат, вы, наверно, знаете. Моя теща страшно болтлива, никому слова сказать не дает, но когда я подсунул ей под нос магнитофон, так она и пикнуть не посмела. Мы прямо покатывались со смеху, даже Труда – моя жена – еле удерживалась, чтобы не расхохотаться.

– Очень интересно!

– Вот именно! – Он взглянул на электрические часы за стеклом. – Ох, уже поздно! Мне пора возвращаться в контору. Простите, – и он зашагал дальше.

Позабыв про болтливого собеседника, Шель восстановил прерванный ход мыслей. К решению новых проблем следовало приступать с большой осторожностью…

В некотором отдалении за ним, как тень, следовал Нойбергер, не сводя с журналиста глаз. Было тепло, лоб и затылок шофера такси покрывали крупные капли пота, но он продолжал неуклонно держаться на одном и том же расстоянии от поляка.

Около полудня Шель зашел в ресторан «Сокол». Пообедав, он не спеша направился к дому Джонсона.

Как только Нойбергеру стало ясно, куда идет журналист, он зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер 95—16.

– Говорит Нойбергер, – сказал он. – Выйдя из больницы, поляк бесцельно бродил по городу, рассматривал витрины, потом пообедал в «Соколе», а теперь идет к прокурору Джонсону. Мне можно возвращаться домой?

– Да, идите домой и ждите дальнейших указаний.

– Хорошо.

– Это все?

– Да, все.

Нойбергер повесил трубку и тяжело вздохнул, утирая пот со лба. Ему еще предстояло придумать, чем объяснить жене трехдневный перерыв в работе.

Проходя по садику, Шель заметил легкое движение занавески в окне. Однако ему пришлось довольно долго ждать, пока в ответ на его звонок дверь распахнулась. Джонсон радостно приветствовал его и провел в комнату.

– Кэрол пошла к знакомым, – сказал он, открывая пачку сигарет. – У нее паршивое настроение после вчерашних событий. Я утром попросил Визнера отложить ее допрос до завтра.

– Я рад, что вчерашний инцидент с Грубером ты не принял близко к сердцу. Я чувствовал себя виноватым…

Джонсон махнул рукой.

– Безотлагательное вмешательство было необходимо, – произнес он. – В таких случаях с личными переживаниями считаться не приходится. После долгой беседы мы с Кэрол пришли к своего рода соглашению. Я думаю, что все утрясется.

– Вот и отлично! Кстати, хорошо, что Кэрол нет дома, – мы сможем, наконец, поговорить с глазу на глаз. Завтра утром я собираюсь уехать из Гроссвизена, но перед этим мне хотелось бы кое-что обсудить.

– И я как раз собирался тебе это предложить. Закуривай. Прошу прощения, я на минуточку загляну на кухню и приготовлю кофе, а потом посидим спокойно.

Оставшись один, Шель поудобней устроился в кресле и опять задумался над словами Лютце. Вдруг в углу раздался тихий прерывистый звонок. Шель с удивлением оглянулся. На подоконнике за занавеской стоял телефонный аппарат. Журналист торопливо встал и, убедившись, что Джонсон еще на кухне, подошел к окну и поднял трубку.

– 95-16?

– Да, – не задумываясь, ответил Шель,

– Говорит Земмингер. Час назад приехали юрисконсульт Рисхаупт и полковник Гелерт. Я присутствовал на предварительном обсуждении. Дела складываются удачно.

– Хм, – буркнул Шель, прислушиваясь к долетающим из кухни звукам. Слышно было позвякивание фарфора – это означало, что американец ставит посуду на поднос и вот-вот войдет в комнату.

– Неплохо было бы, если б этот поляк отсюда убрался. А с теми двумя олухами мы управимся. Рисхаупт…

В коридоре раздались шаги. Шель быстро положил трубку и, понимая, что сесть обратно не успеет, остановился перед шкафом с фарфоровыми статуэтками.

– Я любуюсь твоей коллекцией, – сказал он, как только Джонсон вошел в комнату.

– Это сокровища Кэрол, – ответил тот, ставя поднос с чашками на стол. – К счастью, здешний антикварный магазин торгует главным образом мебелью. Коллекционирование дрезденских статуэток влетает в копеечку. Но…

Раздался тихий звонок. Американец нахмурился.

– Телефон, – произнес он и нерешительно добавил: – Пускай звонит себе на здоровье.

– А вдруг что-нибудь важное? – спросил Шель и тут же пожалел: повторный звонок мог означать, что Земмингер жаждет закончить донесение.

К счастью, Джонсон, связанный присутствием гостя, предпочел отказаться от разговора. Через несколько секунд звонки прекратились.

– Шеф дал мне два дня отпуска, – говорил Джонсон, наливая кофе,– главным образом по случаю твоего приезда и, кроме того, чтобы дать мне возможность отдохнуть после тревожных событий.

– Очень любезно с его стороны. У тебя есть какие-нибудь известия с «поля брани»? Я сегодня утром видел Гюнтера. Он просил заступиться за него. Но это, пожалуй, невозможно…

– Э-э, о нем можешь забыть! Груберу будет предъявлено обвинение в незаконном присвоении чемодана и попытке шантажа. Его вину нетрудно будет доказать, и наш дорогой инспектор просидит года два-четыре, – сказал Джонсон и, подумав, добавил: – Если только добросердечный защитник не добьется условного приговора. Так или иначе, его карьера в полиции окончена.

Шель кивнул.

– Грубер поступил безрассудно, – сказал он. – Его планы были слишком наивны, а действовал он чересчур открыто. Однако нельзя обвинять его одного. Он ведь был всего-навсего пешкой, исполнявшей чужую волю.

– Ты имеешь в виду старика Менке? – Джонсон искоса поглядел на приятеля.

– Да нет, не только доктора. Я все больше убеждаюсь, что и тот не был «шефом». Ряд незначительных деталей указывает на то… – он оборвал фразу на середине, словно не находя слов, и сказал: – Перед тем как прийти сюда, я снова виделся с Лютце.

– Да? Ну и как пьянчужка? Еще не удрал из больницы?

– Лютце чего-то боится. Я не добился от него никаких сенсационных новостей, но из того, что он рассказал, сделал немаловажные выводы.

– Это интересно! Теперь ты, наконец, сможешь ответить на те загадочные вопросы, которые все время тебя тревожат.

– А тебя разве не интересует решение загадки?

– Конечно, интересует! У меня есть своя теория… Но продолжай, пожалуйста. Любопытно, какими путями ты пришел к своим заключениям?

– Я не могу припомнить, когда именно начал подозревать, что окружен стеной мнимых истин. Некоторые вещи начали меня занимать вскоре после того, как я поселился на Эйхенштрассе. Мне показалось по меньшей мере странным, что Леон покончил с собой перед самым моим приездом. Разговаривая с фрау Гекль, я узнал, что Леон всегда запирался у себя в комнате, но почему-то, решив покончить жизнь самоубийством, оставил дверь открытой. В этом крылось противоречие. Потом я узнал, что ты живешь и работаешь в Гроссвизене. Отчего же Леон первым долгом не обратился со своими затруднениями к тебе? Этот вопрос занял первое место в ряду невыясненных проблем, которых становилось все больше. Леон, несомненно, понимал, что приехать из Польши в Западную Германию не так-то просто. Почему же, несмотря на это, он попросил помощи не у тебя, а у меня? Это заинтересовало меня еще больше, когда я услыхал, что ты работаешь в прокуратуре, то есть являешься тем самым человеком, к которому он должен был обратиться, даже если бы вы были едва знакомы.

– Леон намекал на какие-то свои таинственные открытия. Однако я не принимал его слов всерьез, к тому же в его рассуждениях обычно полно было недомолвок. Зная о том, что он психически болен, я недооценивал серьезность этого дела, решив, что волновавшие беднягу проблемы всего лишь плод больного воображения. Мое поведение его, безусловно, обидело.

– Да. И причины этого теперь стали понятны. Мне было трудно вести расследование, потому что я не знал сути дела. Меня удивляло, почему Леон писал, что не может никому доверять. Перебирая все возможные объяснения, я постоянно возвращался к одному и тому же вопросу: почему он не доверял тебе? – Шель погасил сигарету, взглянул на сосредоточенное лицо Джонсона и продолжал: – Объяснение, будто Леон был психопатом и избегал людей, успокоило мои первоначальные подозрения. После разговора с тобой, а в особенности после встречи с доктором Менке я получил исчерпывающие ответы почти на все вопросы. Лютце – беспробудный пьяница, психически больной Леон был мизантропом. Ты обидел его своим недоверием и так далее. И я бы действительно уехал из Гроссвизена на следующий день, если б не несчастный случай с Лютце и исчезновение чемодана из камеры хранения. Тот, кто подстраивал эти инциденты, наделал столько промахов, что их трудно было не заметить.

– Грубер действительно вел себя, как последний дурак, – произнес Джонсон, забавляясь пепельницей.

– Перед Грубером встала трудная задача. Однако сцену на вокзале он разыграл весьма убедительно. Впрочем, давай обсуждать события по порядку. Перед условленным свиданием Лютце посылает письмо и… попадает под машину. Потом начинают твориться совсем уж странные вещи. Утром ты просишь полицейского инспектора присутствовать при получении чемодана из камеры хранения, а за минуту до нашего приезда чемодан исчезает. Грубер не проявляет желания начать расследование. Лютце молчит. Мои предположения встречены пренебрежительно.

– Но ведь это было…

– Я не прошу объяснений, Пол. Я начал анализировать свои наблюдения и пришел к выводу, что несчастный случай был подстроен умышленно, а единственным лицом, которое знало о предстоящем свидании с Лютце, был ты! Правда вырисовывалась все яснее, но она казалась настолько невероятной, что я долгое время пытался находить происходившему самые разнообразные объяснения. Я не мог и не хотел поверить, что ты можешь быть замешан в этой грязной истории.

Джонсон всем телом подался вперед.

– Я еще не знаю, к чему ты клонишь, – произнес он, – но мне бы хотелось, чтобы ты взвешивал свои слова. Ведь нам нередко случается сгоряча сказать такое, в чем мы потом раскаиваемся.

Шель посмотрел ему прямо в глаза.

– Неужели ты всерьез рассчитывал провести меня такими фокусами? Все, что я сказал и еще собираюсь сказать, я тщательно обдумал. Не существует ни малейших сомнений в том, что руководил всей компанией ты, а не Грубер и не Менке – они были всего лишь пешками. Ты вел рискованную игру, Пол. Я не знаю, какую цель ты преследуешь и какая тебе в этом корысть, но смерть Леона в данном случае была той самой ошибкой, которую раньше или позже совершает каждый преступник, ошибкой, которая приводит к его падению. – Он на минуту замолчал, чтобы до американца успел дойти смысл брошенного ему обвинения.

Лицо Джонсона исказилось, уголки рта опустились, нос заострился.

– Ты выдвигаешь серьезные обвинения, Ян. Я не понимаю, как ты мог прийти к таким фантастическим выводам. Твои инсинуации не имеют никакой реальной основы.

– Я вынужден признать, что ты всегда старался обеспечить себе превосходное алиби и осуществлял общее руководство очень ловко, оставаясь на безопасном расстоянии. И лишь с того момента, когда события начали разворачиваться быстрее, чем ты рассчитывал, и ты потерял возможность управлять ходом неожиданных происшествий, а твое личное участие стало необходимым, я понял, что именно ты держишь в руках все нити. Заглянем в прошлое. Работая в концлагере в бараке доктора Шурике, ты, без сомнения, знал его в лицо. После войны ты поселился в Гроссвизене. Когда и почему здесь появился Менке, я не знаю. Видимо, он считал возвращение совершенно безопасным: борода и усы в достаточной мере изменили черты его лица, волосы поседели… Впрочем, ни у кого не было повода подозревать, что за спиной у уважаемого доктора такое преступное прошлое. Я полагаю, что, узнав Шурике, ты решил воспользоваться его тайной в целях шантажа. Быть может, он сам предложил тебе деньги в обмен за молчание и покровительство. Детали для меня несущественны. Кроме того, я не думаю, чтобы Менке был единственным источником твоих доходов.

Джонсон закурил сигарету. Шель заметил, что у него дрожат руки. Однако это был единственный признак беспокойства. Журналист допил кофе, тоже закурил и продолжал:

– Все так бы и шло по намеченному плану, если б не Леон Траубе. Неизвестно, каким способом он добыл чемодан с документами, компрометирующими доктора Шурике. Возможно, сначала он не отождествлял владельца бумаг с доктором Менке и, лишь убедившись в том, что это одно и то же лицо, понял, насколько важно сделанное им открытие. По всей вероятности, он доверился тебе – это следует по логике вещей. Поскольку ты прореагировал не так, как он предполагал, – возможно, даже предложил ему деньги за сохранение тайны, – он осознал свое бессилие. Не зная, кто еще владеет зловещей тайной, он обратился за помощью ко мне. Леон послал два письма. Одно из них попало к тебе в руки. Ты, безусловно, знал о моем приезде. Действовать приходилось быстро. Ты не видел возможности уговорить Леона или заключить с ним сделку, чтобы таким образом получить бумаги, и во избежание дальнейших осложнений решил, что Леон должен умереть. Чего стоила жизнь изнуренного болезнью и никому не нужного человека по сравнению с регулярно получаемыми доходами?

– О господи! Но ведь Леон покончил жизнь самоубийством. Подумай, что ты говоришь!

– Дай мне, пожалуйста, кончить. Я уже говорил, что дошел до таких заключений после долгих размышлений, тщательно все взвесив. Леон действительно запирался у себя в комнате, но, когда ты пришел к нему в ту трагическую ночь, ты, безусловно, действовал по заранее разработанному плану, с помощью которого тебе удалось обмануть одинокого человека и заставить его открыть дверь. А может быть, он настолько отчаялся, что утратил всякую надежду на спасение и даже не пытался избежать своей участи. Меня охватывает ужас, когда я представляю себе его последние минуты. Бессильный, немощный, всеми покинутый человек знал, что его часы сочтены. И все же он оставил за собой след. В предвидении будущих событий Леон доверил ценный чемодан Лютце, которого – как он справедливо рассудил – никто не подозревал. Он также оставил два невинных с виду рецепта в ящике стола, засунув их между дном и задней стенкой, в надежде, что, если случится несчастье, я смогу их там найти. Это был прицел дальнего действия; вероятность того, что рецепты попадут ко мне в руки и помогут расшифровать загадку, была ничтожна мала. Впрочем, я не уверен, что Леон не оставил каких-нибудь других следов, но либо они попались вам на глаза раньше, чем мне, либо я их проглядел. – Тут Шель прервал свой рассказ, чтобы затянуться дымом сигареты.

– Ты все больше погружаешься в мир фантазии, мой дорогой, – сказал Джонсон. – На основе таких предпосылок тебе не удастся построить столь серьезное обвинение – это просто невозможно.

– А я и не рассчитывал, что ты со мной согласишься.

– Так что же дальше, Шерлок?

– События вчерашнего вечера подтвердили мои подозрения. История с Грубером произошла как нельзя более кстати для тебя. Продажный полицейский решил сам шантажировать доктора. Узнав об этом, ты вышел из себя… Не составляло труда догадаться, что причиной твоего возбуждения была не одна только Кэрол. Бедняга Грубер! Однако дело начало осложняться. Ты не мог помешать инспектору ознакомиться с документами, раскрывающими преступления доктора, который, безусловно, был твоим подопечным.

– Какой вздор!

– Все, о чем я говорю, действительно построено на гипотезах, но, вне всяких сомнений, отражает истину.

– Продолжай.

– Когда мы просматривали документы, ты сделал вид, будто слышишь какой-то шорох. Несмотря на то, что у меня прекрасный слух, я попался на удочку. Ты вышел из комнаты, окликнул меня и ударом повалил на землю.

– Ты сошел с ума! Это переходит…

– Минутку, выслушай меня до конца. Пока я был без сознания, ты взял чемодан, вытащил у меня из бумажника письмо Леона и сжег все вместе. Потом, хлопнув дверью, разбудил Кэрол и улегся возле меня в садике.

– Фантастика! – Джонсон начал с нетерпением притопывать ногой.

– При этом ты снова совершил ошибку. Как утверждала Кэрол, когда она нашла тебя, ты лежал навзничь. По твоим же словам, ты получил удар в затылок. В таких случаях человек всегда падает лицом вниз, Пол.

– Я запомню это на будущее! Ну, валяй дальше. Мне становится интересно.

– Как только ты узнал, что я отправился к Менке, ты позвонил ему и предупредил о моем визите. Гюнтер поджидал меня в засаде. Когда я попал к доктору, тот уже знал, что опасные бумаги уничтожены. События разворачивались с такой быстротой, что вы начали совершать ошибки одну за другой. Перед лицом грозящей опасности перепуганный доктор потерял голову. Попытка обезопасить меня была глупостью. Шель – это вам не Траубе! Даже если б вам удалось меня уничтожить, это не осталось бы незамеченным.

– Ты переоцениваешь себя, иронически заметил Джонсон.

– А ты меня недооцениваешь. После твоего прихода, – продолжал журналист, – между вами произошел резкий разговор. Менке, безусловно, предъявил тебе претензии за то, что ты не сумел сохранить тайну.

– Гм, – пробормотал Джонсон, – ну и что же я на это ответил?

– Дело начало принимать опасный оборот. Менке, спасая собственную шкуру, мог тебе напакостить. Его арест был предрешен. Не имея возможности предвидеть ход следствия, ты решил уменьшить риск и устранить опасного свидетеля. Это было не лучшее решение вопроса – таким образом ты лишался одного из важнейших источников дохода. Однако сделать выбор было необходимо…

– И я сделал выбор – застрелил старика.

– Да, ты его убил! – уточнил журналист. И неожиданно с удивлением поднял голову: ведущая в коридор дверь начала мало-помалу приотворяться.

– Поразительная дедукция, Шерлок, – сказал Джонсон. – Ты начитался слишком много детективов, а теперь не можешь сдержать полета фантазии.

В приоткрывшейся двери появилось бледное лицо Кэрол. Первым побуждением Шеля было желание подняться, однако он быстро переменил решение, сообразив, что свидетель – даже такой – может пригодиться…

– Ты, без сомнения, отдаешь себе отчет в том, что не располагаешь никакими доказательствами в поддержку своих абсурдных обвинений? – спросил Джонсон.

– У меня нет ни времени, ни желания заниматься выискиванием доказательств.

– Тогда разреши спросить, что ты собираешься предпринять?

– Над этим я еще не задумывался.

– А чего ты ждешь от меня?

Шель пожал плечами. Он старался не смотреть в сторону двери: мысль о подслушивающей их разговор Кэрол раздражала его. Еще неизвестно, можно ли на нее рассчитывать.

– Я приехал по просьбе Леона, – сказал он, – поэтому мне остается одно – пролить свет на обстоятельства его смерти.

– Пролить свет – для кого?

– Для лиц, обладающих правом вершить правосудие.

– Короче говоря, ты хочешь передать дело в руки властей? – сердито бросил американец. – Не думаешь ли ты, что я затратил столько усилий ради того, чтобы сейчас допустить это?

– Значит, ты признаешься в том, что «затратил столько усилий»? – перешел в нападение Шель.

– Я ни в чем не признаюсь. Теории, которые ты высосал из пальца, в лучшем случае будут восприняты со снисходительной усмешкой.

– Посмотрим. Во всяком случае, я сделаю то, что считаю своим долгом.

– Глупец! – воскликнул Джонсон, вставая. – Неужели ты всерьез рассчитываешь, что я позволю разглашать эти басни?

– У тебя ничего не выйдет, Пол, – сказал Шель. – Ты совершил два убийства. Нельзя безнаказанно убивать людей, пользуясь правом сильнейшего. Мы все-таки живем не в джунглях…

– Нет, мы живем в джунглях, причем куда более диких, чем ты можешь подумать. В них нет места мечтателям. Только сильные, беспощадные и безжалостные имеют право на существование. – Голос Джонсона звучал хрипло, глаза сузились и почти совсем скрылись в сети глубоких морщин. – Ты наивен и простодушен. Ты принадлежишь к той же категории людей, что и Леон, – кончил он свою тираду шипящим злым шепотом.

На минуту воцарилась тишина. Кэрол беспокойно зашевелилась. Легкий шорох не ускользнул от внимания Джонсона. Он резко обернулся. И в то же мгновенье Кэрол вошла в комнату.

– Извините, что я так поздно, – неестественно громко сказала она.

Джонсон окинул ее подозрительным взглядом.

– Ах, это ты!

Кэрол с наигранной улыбкой подошла к Шелю и принялась стягивать перчатку,

– Добрый вечер, – протянула она ему руку. – У меня были кое-какие дела, я не думала, что вы придете так рано.

– Не беспокойтесь, – ответил Шель, стараясь овладеть собой. – У нас была необычайно интересная беседа. – Покосившись через плечо, он заметил, что Джонсон нервно поглаживает волосы.

– Наверно, опять сидели в своем подвале? – Кэрол взглянула на мужа. – Почему, старик, у тебя такая кислая физиономия? Небось проголодался? Я пойду на кухню и приготовлю чего-нибудь поесть. Вы, конечно, поужинаете с нами?

– К сожалению, я не смогу остаться. Я очень устал. Извините меня, пожалуйста.

– Все мы страшно извелись за последние дни, – поддержал его Джонсон, стараясь говорить как можно естественнее. – Не стану тебя задерживать, Ян. Я тоже сегодня рано лягу спать.

Несколько мгновений они молча стояли друг против друга. Наконец Шель произнес:

– Итак, спокойной ночи и до скорой встречи, – он слегка поклонился и направился к двери.

– Проводи нашего гостя до калитки, Кэрол, – сказал Джонсон. – Я приму сердечные капли.

В саду Кэрол прошептала:

– Я просто оцепенела, не знала, что мне делать. Что все это значит? Что натворил Пол?

– А вы не знаете?

– Скажем, догадываюсь.

– Положение очень сложное. Неизвестно, чем все кончится. У Пола могут быть серьезные неприятности.

– Ах! Лучше поберегите себя!

– А что будет, если… – заколебался он. Она догадалась, о чем он собирался спросить.

– В монастырь я не пойду. Меня уже давно родные зовут в Швейцарию. Я с удовольствием туда поеду, а с еще большим удовольствием останусь.

Они дошли до калитки.

– Желаю вам всего наилучшего, – сказал Шель.

– Я не пропаду.

Шель молча кивнул и вышел на улицу. Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Кэрол облокотилась на калитку. На фоне густых кустов и живой изгороди она казалась очень маленькой и хрупкой.

Свернув за угол, Шель распрямился, вздохнул всей грудью и с удовольствием почувствовал, как медленно расслабляются напряженные мускулы.

Наемный

свидетель

Ночь. Двадцать три часа сорок пять минут. Душная тьма окутала дома, улицы и сады. Ползущие над городом облака слились, образовав серый низкий потолок. Порой налетал порывистый ветер; он гнул деревья и жалобно свистел в ветвях. Когда же, издав протяжный, душераздирающий стон, ветер стихал, воцарялась еще более неестественная тишина.

Шель неподвижно стоял возле окна и, задумчиво глядя на черные сады, прислушивался к звукам уснувшего города. Где-то завизжали тормоза. На окраине монотонно лаяла собака.

Полночь. Глухо, словно где-то под землей, загудел колокол. Дрожащие в воздухе тупые удары медленно уплывали вдаль. В разрыве между облаками ненадолго показался бледный диск луны. Четкие мертвые очертания изгородей и кустов легли на землю. Потом все снова погрузилось в темноту.

Шель знал, что этой ночью ему ни на миг нельзя сомкнуть глаз. И он настороженно ждал, отмечая про себя каждый шорох и шелест.

Ноль часов двадцать минут. Ветер опять затянул свою грустную песню. В отдаленном домишке засветилось окно. Лай собаки сменился испуганным воем. Где-то завели мотор автомобиля. В ночной тишине человеческий голос звучал необычайно отчетливо. Тьма вселяла неуверенность, беспокойство росло. Вой пса действовал на нервы.

Шель попытался выяснить, который час, но было слишком темно, чтобы разглядеть стрелки. Он вытащил из кармана смятую пачку сигарет и, зажигая спичку, взглянул на циферблат часов. Было около часа. Шель затянулся терпким дымом. Где-то вдалеке по рельсам застучали колеса вагонов. Этот звук вызвал у него смутное чувство тоски по родине.

Тишину нарушил громкий звонок. Резкий звук пронизывал барабанные перепонки, телефон упорно призывал, требовал. Кто-то громко и крепко выругался. На первом этаже торопливо зашлепали чьи-то шаги. Шель приоткрыл дверь и остановился на пороге. Коридор был погружен в темноту.

– Кто?.. Ах, это вы! Неважно… Да… Около десяти… Нет, никуда не выходил… Конечно. До завтра! – фрау Гекль повесила трубку и удалилась, что-то бормоча себе под нос.

Шель услышал, как она запирает дверь, и вернулся в комнату. Он догадался, что речь шла о нем. Значение позднего звонка тоже было ему понятно.

Час десять минут. Вокруг гнетущая тишина. Только приглушенное тиканье часов и ритмичное биение пульса отмеряли время. Маленький желтый огонек в окне далекого дома, который притягивал взор застывшего в ожидании человека, погас. Журналист почувствовал себя всеми покинутым и очень одиноким.

Час двенадцать минут. Тихий шорох на лестнице подействовал на Шеля, как удар кулака. Он замер, продолжая прислушиваться. Жалобно рыдал ветер. Но вот явственно скрипнули иссохшие ступени – зловещий, тревожный звук. Шель выбросил сигарету за окно. Именно так, должно быть, чувствовал себя запертый в стенах этой унылой комнаты, безоружный, дрожащий от страха Леон, поджидая врагов.

На лестничной клетке воцарилась тишина. Но Шель знал, что она обманчива. Его воображению отчетливо представились вцепившиеся в перила пальцы, вытянутая шея, ощупывающие каждую ступеньку ноги крадущегося человека.

Он торопливо подошел к кровати и быстро разобрал постель, положив одну из подушек под одеяло. Шорохи за окном умолкли, ветер стих, вой пса смолк; казалось, вся природа замерла в ожидании. Снова донесся почти неуловимый скрип; кто-то, изо всех сил стараясь не шуметь, осторожно подымался наверх.

Журналист на цыпочках подошел к двери и приложил ухо к косяку. Незваный гость, безусловно, стоял с другой стороны. Проходившие секунды казались вечностью.

Потом с легким скрипом металлическая дверная ручка начала медленно поворачиваться. Шель затаил дыхание и сжал кулаки.

Отворившаяся дверь прижала его к самой стенке. Темная фигура прокралась по комнате, остановилась перед кроватью и после минутного колебания вцепилась растопыренными пальцами левой руки в то место, где, по ее расчету, должна была находиться глотка спящего. Правая рука описала в воздухе дугу и вдруг в неуверенности остановилась. Человек сделал несколько торопливых движений в поисках своей жертвы и, поняв, что его обманули, стремительно отскочил на середину комнаты. В тот же миг Шель двумя прыжками пересек разделяющее их пространство и схватил негодяя за горло.

Незваный гость, застигнутый врасплох неожиданным нападением, попытался вырваться. Осознав тщетность своих усилий, он внезапно согнулся, увлекая журналиста за собой, потом резко выпрямился и, откинув голову, ударил его макушкой в рот и подбородок. Шель почувствовал соленый вкус крови, текущей из рассеченной губы. Воспользовавшись его минутным замешательством, нападающий ловко вывернулся из тесных объятий. От сильного удара в живот у поляка перехватило дыхание.

Шель со стоном скорчился. В мозгу мелькали отрывочные воспоминания о некогда известных ему приемах. Тем временем бандит, закинув правую руку ему за шею, левой схватил себя за сгиб руки и сдавил противнику горло. Превозмогая раздирающую черепную коробку боль, Шель поймал большой палец противника и резко отогнул его книзу. Сжимающие его объятия мгновенно ослабели. Тяжело дыша, журналист попытался овладеть собой.

Привыкшие к темноте глаза заметили, как согнувшийся в три погибели противник, шаря вокруг себя руками, что-то разыскивает на полу. Шель прыгнул вперед и почти вслепую ударил его кулаком в висок. Тот охнул и опустился на одно колено, однако тут же ловко, как кошка, вскочил на ноги. В течение нескольких секунд они стояли друг против друга, с трудом переводя дыхание.

В это мгновенье луна осветила комнату, и Шель узнал в нападающем водителя такси. И тут он вспомнил один прием, которому научил его поручик «командос». Он неуверенно сделал полшага вперед. Нойбергер бросился в атаку. Склонив голову вбок, Шель уклонился от приближающегося к нему кулака и, оказавшись у немца под самым носом, снизу вверх ударил его коленом. Нойбергер переломился пополам, словно складной нож. Воспользовавшись этим, Шель ударил ребром ладони по склоненному затылку. Среди «командос» этот удар был известен под названием «усмирение кролика»; он мог оказаться смертельным, если его наносили изо всех сил. Немец с глухим стоном повалился на пол.