Текст книги "95-16"

Автор книги: Ян Рудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– О, это очень культурный человек. Он приходил нечасто, но, должно быть, знал Траубе очень давно. Они были на «ты». И мне кажется, что герр Пол давал вашему другу деньги. Да, он очень приличный человек. Работает в суде…

– А как его фамилия? Ведь Пол – это имя?

– Конечно. Его фамилия Джонсон.

– Что-что?! А кто он по национальности? – Шель вскочил со стула.

– Американец или англичанин, – ответила фрау Гекль неуверенно.

– Пол Авел Джонсон! – обрадовался Шель. Если это действительно их товарищ по подвалу, то он, несомненно, знает причину трагической смерти Леона.

– Он работает в суде?

– Да, в прокуратуре.

Шель раздумывал, что ему делать. Он предполагал провести в Гроссвизене несколько дней, но теперь это потеряло смысл, и он решил уехать на следующий же день.

– Фрау Гекль, – спросил он, – ведь комната Леона Траубе еще свободна?

– Разумеется! Никто…

– Очень хорошо, – перебил Шель нетерпеливо. – Вы не будете возражать, если я там поселюсь на пару дней? – Увидев, что хозяйка колеблется, он добавил: – Я уплачу за двое суток вперед.

– Хорошо, – согласилась фрау Гекль, – но ведь я могу поместить вас в другой комнате.

– Спасибо. Я бы все-таки предпочел, если можно, занять комнату Леона.

– Как хотите. Идемте, я покажу вам ее.

Они вышли на площадку и оттуда по скрипучей лестнице поднялись на третий этаж. Старуха остановилась в конце коридора, открыла дверь и, бросив испуганный взгляд на окно нехотя вошла внутрь. Шель одним взглядом окинул комнату: скудная и жалкая обстановка. Значит, здесь… Солнечные лучи освещали грязное окно, за стеклами которого виднелись огороды и тронутая желтизной зелень деревьев. Где-то неподалеку громко кудахтали куры. Идиллический пейзаж успокаивал, рассеивал печаль. Шель повернулся к старухе.

– Хорошо, фрау Гекль. Я здесь отдохну несколько минут, а потом постараюсь повидаться с Джонсоном. Не знаю, когда вернусь, может быть, поздно.

– О, не беспокойтесь! До полуночи дверь не запирается. Потом нужно звонить, но я вам охотно открою. Если вам что-нибудь нужно – скажите… – Она снова покосилась на окно.

– Нет, мне ничего не нужно, спасибо.

– Когда будете уходить, – предупредила фрау Гекль, – не забудьте посильнее захлопнуть дверь, иначе замок не защелкнется. Вот так, – показала она. – Герр Траубе в последнее время всегда запирался на ключ, потому что от сквозняка дверь распахивалась, – добавила она, выходя.

Шель облегченно вздохнул, услышав удаляющиеся шаги. Он сел, закурил и взглянул на покрытую пятнами крышку стола.

Траубе болел три года. Когда состояние его здоровья ухудшилось, он бросил работу и жил на пособие. Судя по письму, он заинтересовался каким-то загадочным делом и сделал неожиданное открытие. Вероятно, это не имело отношения к болезни, иначе Траубе упомянул бы о ней в письме. Два месяца назад, узнав что-то, по его словам, чрезвычайно важное, он написал и отправил два письма, из коих, кстати, сказать, дошло лишь одно. Раз он написал два письма, то, стало быть, опасался, что ему постараются помешать передать информацию. Следовательно, материал, которым располагал Леон Траубе, представлял для кого-то опасность. Две недели назад Шель написал Леону письмо, сообщая о своем приезде. По логике вещей Леон должен был бы дождаться его. Фактически же произошло нечто неожиданное и ужасное. Траубе покончил с собой чуть ли не накануне приезда друга. Столь отчаянный шаг мог быть вызван только чем-то из ряда вон выходящим…

Шель погасил окурок, поднялся и снова, на этот раз более внимательно, оглядел комнату. Здесь стояли никелированная кровать, стол, стулья, гардероб и эмалированный умывальник с кувшином. На стенке висела олеография, изображающая мельницу. Шель принялся обыскивать помещение в надежде найти хоть что-нибудь проливающее свет на недавние события.

Ничего не найдя в кровати, он открыл гардероб. Внутри на перекладине висели три вешалки. Шель заглянул под газеты на полках, влез на стул, чтобы осмотреть гардероб сверху. Снял олеографию и отодвинул лист картона, прижимавший картину к стеклу. В заключение он вернулся к столу и выдвинул ящик. Там лежали проспекты туберкулезного диспансера и старое приглашение на встречу бывших узников концлагеря в Вольфсбруке. Шель вынул ящик совсем и поставил на стол. Между задней стенкой и дном он заметил два засунутых в щель прямоугольных листочка и с надеждой выхватил их, но это оказались всего лишь рецепты на популярные успокоительные средства, выданные неким Карлом Менке, доктором. Шель кинул бумаги обратно в ящик и водворил его на место. Он осмотрел еще раз каждый уголок мрачной комнаты. Полиция, несомненно, забрала личные вещи покойного, решил он и принялся распаковывать чемодан.

Уходя из комнаты, Шель несколько минут возился с дверью, которая никак не закрывалась. «Ах, да, – вспомнил он, – фрау Гекль ведь предупреждала, что замок плохо работает».

На лестнице Шель внезапно остановился. В его мозгу зародилось сперва туманное, но быстро усиливающееся подозрение. Хозяйка сказала, что в день самоубийства Леона дверь его комнаты была приоткрыта. Прожив здесь пятнадцать лет, Траубе, несомненно, знал дефект двери и, наверное, совершенно машинально закрывал ее как следует. И он не мог оставить дверь открытой, готовясь покончить с собой. Значит, после смерти Леона, но до прихода фрау Гекль в комнате был кто-то, кто не знал о дефекте двери и не сумел ее запереть. Кто? Конечно же, человек, желавший завладеть тем, что хранилось у Траубе.

Шель понимал, что его рассуждения весьма произвольны, но все дело казалось ему по меньшей мере странным. Он решил немедленно отправиться к Джонсону.

* * *

Несколько минут спустя после ухода Шеля в дом на Эйхенштрассе вошел высокий, широкоплечий мужчина в темно-синем костюме. Фрау Гекль встретила его удивленным восклицанием.

– Я проходил мимо, – объяснил гость, – и решил узнать, как у вас дела.

– Все по-старому. Работаю с утра до ночи. – Хозяйка вытерла мокрые руки передником. – Садитесь, пожалуйста.

– Нет, нет. Я на службе, у меня времени мало. Вы уже нашли жильца на место покойника?

– Что вы! На эту злополучную комнату не скоро найдется охотник. Впрочем, – замялась она, – там дня два поживет друг Траубе.

– Друг?

– Какой-то поляк. Приехал в гости.

– К кому в гости?

– К Траубе. Был потрясен, узнав о его смерти.

– Он не спрашивал, как это случилось?

– Я сказала, что Траубе болел туберкулезом.

– А еще что?

– Он интересовался, были ли у Траубе друзья. Я сказала, что не было никого, кроме Лютце и герра Джонсона. Спрашивал, где живет Лютце и где работает герр Джонсон. С последним он, кажется, знаком и собирается его навестить.

– Он вышел?

– Десять минут назад.

– Вы сказали ему, где живет Лютце?

– Да, в блиндаже.

– А больше он ни о чем не спрашивал?

– Нет.

Гость направился к двери.

– С вами очень приятно поболтать, но мне нужно идти. Завтра, с вашего разрешения, я, возможно, забегу еще раз.

– Конечно, заходите! Буду рада. Нас, стариков, мало кто балует вниманием…

* * *

Хозяин такси Фриц Нойбергер отодвинул пустую чашку на середину стола и прислонил к ней сложенную вдвое газету.

– Опять вся первая страница об этом проклятом Конго, проворчал он, – можно подумать, что больше ничего на свете не происходит.

– Фриц! – позвала жена. – Тебя к телефону. Он отложил газету, встал и вышел в переднюю.

– Нойбергер слушает.

– Говорит 95-16. Поезжайте немедленно в блиндаж за городом, где живет Лютце. Машину поставьте подальше, чтобы он не мог разобрать номер. Дайте ему десять марок и скажите: «От друга на водку». Ясно?

– Да, разумеется! – заверил Нойбергер.

– Потом вернетесь в город и подъедете к зданию суда. Оттуда выйдет мужчина, темно-русый, рост около 172, со шрамом от правого угла рта к носу, в коричневом костюме спортивного покроя и белой рубашке. С ним будет, по всей вероятности, помощник прокурора Джонсон. Вы его знаете?

– В лицо – да.

– Хорошо. Так вот, нам нужно знать каждый шаг мужчины в коричневом костюме. Не спускайте с него глаз. Доложите по телефону в 14 часов. Все.

– Кто звонил, Фриц? – спросила жена, заглянув в переднюю.

– Пассажир, – ответил Нойбергер. – Мне придется уехать на пару часов.

* * *

В начале десятого Шель подошел к зданию окружного суда. Он окинул взглядом строгие стены из темно-красного кирпича, высокие готические окна, черную надпись «Kreisgerichtsamt» над дверью и по широкой лестнице поднялся в холл.

В указателе помещений было сказано, что прокуратура расположена в комнатах 8—10. По прохладному, пахнувшему дезинфекцией коридору Шель прошел к двери с табличкой «Канцелярия», нажал тяжелую медную ручку и, слегка волнуясь, вошел внутрь.

Джонсон сидел за большим письменным столом, заваленным папками и бумагами. Шель узнал его сразу, хотя бывший штурман сильно изменился. У него был хороший цвет лица, но лоб покрылся сеткой морщин, а поредевшие волосы плохо маскировали лысину. В левом углу комнаты девушка в черном халате быстро стучала на машинке. Джонсон внимательно читал какую-то бумагу. Лишь несколько мгновений спустя, почувствовав на себе взгляд Шеля, он поднял голову и спросил машинально:

– Ja? Was ist los? [13]13
  Да? В чем дело? (нем.).


[Закрыть]

Шель не отвечал. Смущенно улыбаясь, он ждал, пока бывший товарищ по несчастью узнает его сам. Джонсон, не дождавшись ответа, пристально, с удивлением взглянул на посетителя и поднялся с места.

– Не знаю… Я почти не верю своим глазам, – сказал он нерешительно, – но ведь… ведь… – и лицо его просияло.

Приятели обнялись и, смеясь, радостно похлопывали друг друга по плечу. Машинистка с любопытством наблюдала непривычную сцену.

– Ян Шель! – воскликнул Джонсон, отстранясь. – Ты откуда, дружище?

– С утреннего поезда.

– Ну и ну, короля Таиланда я бы и то скорее ожидал здесь увидеть, чем тебя… Почему ты не писал? Впрочем, это неважно! Покажись, старина, как ты выглядишь? – Он потянул Шеля к окну.

– Ого-го, ты возмужал…

– Брось, брось! – засмеялся Шель. – Мы оба стали старше на пятнадцать лет. Ты тоже «возмужал», Пол.

– Да, время бежит. Ну, рассказывай, как живешь и где – в Англии, в США или, не дай бог, за железным занавесом?

– Именно там, Пол, и это совсем не «не дай бог». Я четырнадцать лет живу во Вроцлаве и очень доволен судьбой. А ты?

– Что я делаю и где, ты видишь сам. А доволен ли я? На это трудно ответить в двух словах. Всяко бывает… Но ты садись… Или нет! Давай лучше уйдем из этой затхлой канцелярии и спокойно побеседуем о былых временах. Ты не устал?

– Нет, меньше всего мне хочется сидеть. Пошли.

– Я выхожу, Эльза, – обратился Джонсон к секретарше, – Приготовь материалы к делу «Штейнер против Клейнбаха». Если меня будут спрашивать, скажи, что вернусь в двенадцать, в час.

Девушка кивнула, бросила украдкой взгляд на Шеля и повернулась к машинке.

Приятели вышли на залитую солнцем улицу. Шель, тронутый радушной встречей, забыл на мгновение о трагедии Леона и о своих сомнениях. Погода была на редкость хороша, небо радовало глаз своей яркой голубизной.

– Ты завтракал? – спросил Джонсон.

– Да.

– Ну, тогда пойдем в парк. Лучше всего беседовать там, где никто не будет пялить на нас глаза.

Шель был немного удивлен, что Джонсон не приглашает его к себе домой. Словно угадывая его мысли, американец сказал:

– У меня небольшая вилла за городом, но моя жена встает не слишком рано, а мне не хочется, чтобы ты застал квартиру неубранной и составил себе дурное мнение о нашем доме.

– Ты женился?

– Да.

– Поздравляю.

– Спасибо. Я, разумеется, приглашаю тебя к нам на обед и на сегодняшний вечер. Погости у нас столько, сколько захочешь. А теперь расскажи подробно, как ты жил все эти пятнадцать лет.

Они шли по центру, где в это время дня царило оживленное движение. Среди машин преобладали маленькие «фольксвагены» и мотороллеры. Шелю бросилось в глаза большое количество подростков с темной кожей и негритянскими чертами лица. Джонсон объяснил:

– С 1945 по 1950 год в Гроссвизене стояла американская воинская часть, большинство которой составляли чернокожие граждане США. Как видишь, расистские теории Гитлера оказались несостоятельны…

Джонсон был, должно быть, известной личностью в городе. Многие встречные приветствовали его.

Шель рассказывал о своих переживаниях, трудностях, работе и успехах. Джонсон слушал внимательно, расспрашивал о подробностях, но ненужных вопросов не задавал. Наблюдая за ним, Шель не мог не признать, что американец изменился к лучшему. В нем трудно было узнать молчаливого и замкнутого узника Вольфсбрука. Он прекрасно овладел немецким языком и говорил свободно, хотя и с несколько нарочитой четкостью, присущей людям, выучившим чужой язык уже в зрелые годы.

Они подошли к краю большого парка. Деревья здесь были реже, за ними простирались залитые солнцем поля. У дорожки стояла узкая доска с надписью: «Mach mal Pause, trink соса-cola» [14]14
  Передохни, выпей кока-колу (нем.).


[Закрыть] .

– Теперь свернем налево, – сказал Джонсон. – Тут неподалеку кабачок с открытой террасой. В это время там еще нет народу.

Шель пока не упоминал о Траубе. Ему хотелось сначала дать Джонсону возможность рассказать о себе.

Ресторан «Красная шапочка» встречал посетителей яркими пятнами тентов. На газоне были расставлены столики и стулья, окруженные замысловатой изгородью из стволов молодых березок.

Они сели за столик. Джонсон заказал две кружки пива, и Шель, не забывая об очерке, который ему предстояло написать, сказал:

– А теперь, дружище, твоя очередь. Расскажи о себе о своей жизни.

Джонсон вытер губы платком и задумался. Шель протянул ему пачку сигарет.

– Не знаю, как они тебе понравятся…

– Я их никогда не пробовал, но привык к своим «Кэмел». Может быть, и ты хочешь?

Шель взял предложенную сигарету и протянул Джонсону зажженную спичку. Тот закурил и, затянувшись, сказал вдруг со злостью:

– А мне постоянно не везло. Должен признаться, – продолжал он спокойнее, – что я слушал твой рассказ с некоторой завистью. Я тоже пытался, и не раз, устроить себе спокойную приятную жизнь. Но уже много лет меня преследует какой-то рок. Все, что сулило, казалось, большие надежды, всегда оканчивалось горьким разочарованием. – Он несколько мгновений молчал вспоминая. – Первые годы после войны были даже слишком многообещающими. После лагерного кошмара мир казался прекрасным, и я вкушал все его радости, пользовался свободой и авторитетом. Немцы были необычайно покорны. Все их мировоззрение было заключено в словах: «Jawohl, mein Негг! Naturlich, mein Негг!»! [15]15
  Слушаю! Так точно (нем. )


[Закрыть] Чернокожий солдат был для этих рьяных приверженцев расизма большим авторитетом, чем недавний крейслейтер. Немецкие женщины чрезвычайно благоволили ко всем, кто носил военную форму.

– Почему ты не вернулся в Штаты, Пол? – спросил Шель.

– Почему?.. Я был бы там одним из многомиллионной массы маленьких людей. Здесь, в Германии, все обещало быть иначе. Работая в Комиссии по денацификации, я испытывал глубокое удовлетворение от возможности вершить судьбами тевтонских «сверхчеловеков». Это «Jawohl, mein Негг! Naturlich, mein Негг!» продолжалось до 1950 года. Потом гражданская и государственная власть перешла в руки самих немцев.

В то время я познакомился с Кэрол, семнадцатилетней красавицей – танцовщицей из ночного клуба в Ганновере. Она казалась воплощением всего, о чем может мечтать мужчина. Спустя месяц мы были уже мужем и женой. – Он глубоко затянулся. – Мы решили остаться в Германии. Это решение было отчасти вызвано предложением американской военной разведки, возложившей на меня обязанности офицера связи. Кстати, это статус-кво не изменилось, понятно? – Джонсон посмотрел Шелю в глаза. – Я сообщаю тебе это в строжайшей тайне, Джон. Мы слишком много пережили вместе, чтобы нам нужно было скрывать друг от друга такие вещи. Впрочем, – он несколько мгновений колебался, – мы еще вернемся к этой теме и, быть может, сумеем найти общий язык…

Шель взглянул на него с изумлением, но Джонсон невозмутимо продолжал:

– Поскольку я до войны изучал юриспруденцию, то благодаря некоторой поддержке сверху сумел получить должность помощника прокурора. Занимая эту должность, можно видеть все, что творится вокруг… Но хватит об этом. Основная работа, да и дополнительные обязанности меня в общем вполне удовлетворяют. Беда в другом – в неправильном выборе подруги жизни. – Поймав недоуменный взгляд Шеля, он кивнул: – Да, да, именно Кэрол. Она женщина злая и черствая, совершенно безнравственная, пренебрегающая общепринятыми этическими нормами. Кокетничает с первым встречным…

В голосе Джонсона звучали горечь и разочарование, говорил он быстро, словно выплёвывая что-то очень невкусное.

– Я пробовал наладить наши отношения, просил, убеждал, грозил. Кэрол каждый раз глубоко раскаивается и обещает исполнить все мои желания, но идиллия длится недолго… Ты не думай, что я хочу поплакать тебе в жилетку. Люди, как правило, таких вещей не понимают. Но на тебя я могу положиться.

Шель сочувствовал Джонсону, хотя и не знал, как это выразить словами.

– Ты можешь быть со мной откровенен, Пол, – сказал он. – Мне понятны твои переживания, и я рад, что время не разрушило нашу дружбу.

– Да… подвал! Не каждый поймет, как связывает такое прошлое. Относительно Кэрол… Я вынужден был предупредить тебя… Возможно, она и на тебе будет пробовать свои чары, а мне бы не хотелось, чтобы из-за нее…

– И не думай об этом, Пол, – перебил Шель. – У меня довольно крепкие устои!

– Да, да, разумеется, – согласился Джонсон, проводя рукой по глазам.

Шель поднял кружку и допил пиво. Его удивляло, что Джонсон до сих пор ни разу не упомянул о Леоне. Наверное, думал он, Пол так поглощен собственными заботами, что совершенно забыл о нем.

– Жаль, что мы не можем спустя пятнадцать лет собраться втроем, – навел он разговор на интересующую его тему.

– Увы, Ян, не можем, – тут же откликнулся Джонсон.– Не знаю, слышал ли ты? Леона вчера похоронили.

– Да, я был на Эйхенштрассе и говорил с фрау Гекль, его хозяйкой.

– И ты знаешь, как это произошло?..

Шель кивнул. Играя пивной кружкой, он добавил:

– Мы с Леоном переписывались.

– Неужели? Я от него ни разу не слышал о тебе. Он вообще был скрытен. Ну, и что же он писал?

– Последнее известие я получил два месяца назад. – Шель достал письмо и протянул его Джонсону со словами: – Прочти и скажи, что ты об этом думаешь.

К столику подошла официантка, полная блондинка с веселыми глазами.

– Не угодно ли еще пива?

– Выпьем, Ян?

– Да, пожалуй.

– Принеси нам две кружки, – попросил Джонсон и принялся читать письмо. Кончив, он с сомнением покачал головой: – Фантастика! Бедняга Леон!

– Как понять это письмо, Пол? – Шель с любопытством взглянул на него.

– Надеюсь, это не единственная причина твоего приезда в Гроссвизен?

– Нет, не единственная, но одна из главных. Согласись, что письмо звучит как крик о помощи.

– Внешне – да. Могу ли я сказать тебе всю правду без обиняков?

– Разумеется.

– Леон Траубе в последние годы жизни был не совсем вменяем. Печально, но факт.

– Что? Как же это случилось? Говорят, он болел?

Светловолосая официантка принесла пиво, поставила его на картонные кружочки и ушла, покачивая бедрами. Приятели снова закурили.

– Леон был тяжело болен, – рассказывал Джонсон, – и, по всей вероятности, умер бы естественной смертью еще в этом году. Но туберкулез был лишь одной из многих причин психического недуга.

– Странно, что Леон в письмах ни разу не упомянул о своей болезни.

– Он был очень скрытен и недоверчив. После войны мы не встречались, я вращался в совершенно другой среде, а он все стремился найти себе цель в жизни. Думаю, что это ему вряд ли удалось. Со временем он впал в депрессию, отвернулся от людей, замкнулся в себе. Когда выяснилось, что у него туберкулез, он окончательно потерял душевное равновесие. Узнав о его бедственном положении, я предложил ему материальную помощь. Леон вначале отказался, а потом принимал деньги как должное.

– А что ты думаешь об этом странном письме, Пол?

– По-моему, оно плод больной фантазии. С полгода назад у Леона появилась какая-то, по его мнению, ужасная, тайна. Ему казалось, что он окружен врагами, и вообще у него была настоящая мания преследования. Он боролся с призраками и в конце концов потерпел в этой борьбе поражение, потерял последние остатки здравого рассудка и покончил с собой.

Шель слушал внимательно. Логические доводы Джонсона объясняли странное стечение обстоятельств и рассеивали прежние подозрения.

– Ладно, – сказал он, – но хотелось бы знать, что все-таки заставило Леона написать мне подобное письмо.

– Понятия не имею. В последнее время он напустил на себя ужасную таинственность. Говорил о «темных силах», которые его осаждают, но я затрудняюсь повторять его мрачные монологи. Да и вообще Леона нет в живых. Если он и напал на след какой-то тайны, то нам уже все равно не выяснить, что это было.

– Вот именно, нет в живых! – буркнул Шель упрямо. – Интересно, как бы он объяснил свое письмо, будь он жив?

– Возможно, его дух посетит тебя в полночь и откроет свои тайны, – пошутил Джонсон.

– Послушай, Пол, не сочти меня навязчивым, но как объяснить, что Леон так ждал моего приезда и все же покончил с собой, зная, что я приезжаю?

– Ты хочешь, чтобы я понимал мотивы поведения душевнобольного? Такие люди в состоянии аффекта действуют вопреки самой элементарной логике.

– Допустим. Но Леон отправил мне два письма, и одно из них не дошло. Разве это не странно?

– Мы не знаем, отправил ли он оба. Он мог так написать для пущей убедительности. Не забудь, что сто марок были для него большой суммой, а двести – целым состоянием. Я убежден, что он отправил только то письмо, которое ты получил.

– Возможно, – согласился Шель без особого энтузиазма. – Остался еще только один вопрос.

– Именно?

– Побывав у фрау Гекль, я решил остановиться в бывшей комнате Леона. Старуха рассказала, что наутро после его смерти дверь в комнату была приоткрыта. Хотя… там испорчен замок и, чтобы закрыть, нужно крепко нажать, – произнося эти слова, Шель сознавал, насколько шатки и туманны его подозрения. Он пожалел, что вообще заговорил об этом. – Впрочем, все это несущественно, – заключил он. – Бедный Леон! Надеюсь, он находился под наблюдением врача?

– Конечно! Я сам привел к нему лучшего в нашем городе врача и платил за лечение.

– Какой-то доктор Нанке или Минке…

– Доктор Менке. Он не только крупный терапевт, но и специалист-психиатр.

– Фрау Гекль упомянула также… – начал Шель и остановился на полуслове. Что мог Джонсон знать о каком-то старом пьянице? Не имело смысла копаться в этих мелочах. – Значит, дело Леона Траубе следует считать закрытым? – спросил он после минутного молчания.

– Вне всякого сомнения. У нас своих забот предостаточно. Жаль, что мы не поддерживали связи, ты бы избежал разочарования.

– Ничего не поделаешь. – Шель взглянул на залитую солнцем зелень парка. – Хватит о Леоне. Давай поговорим о чем-нибудь более приятном.

– В таком случае слово предоставляется тебе.

– Знаешь, Пол, подлинная цель моей поездки – собрать материал для очерка о ФРГ.

– Очерка на какую-нибудь конкретную тему?

– Нет. Мне бы просто хотелось к общим сведениям добавить пару зарисовок из повседневной жизни и, быть может, остановиться несколько подробнее на судьбе переселенных лиц…

– Ну, переселенцы – вопрос чуточку щекотливый. В последние годы сюда понаехало много людей, которые благодаря своей национальности рассматриваются как репатрианты. Их соблазнили перспективы больших пенсий, компенсаций и общего процветания. Эти люди – одна из серьезнейших наших проблем.

– В поезде я слышал, что близ Гроссвизена есть лагерь для таких лиц.

– Да, на Веберштрассе. Ты хочешь там побывать?

– Если можно…

– Вход туда свободен. Но у тебя может создаться неправильное представление. Этот лагерь не делает чести нашему городу.

Побеседовав еще немного, они вернулись в центр тем же путем, по которому пришли. Поравнявшись со зданием суда, Джонсон остановился.

– К сожалению, мне нужно вернуться на работу. В тринадцать часов слушается дело, которое я веду, заменяя своего начальника. Жаль, что я не знал о твоем приезде, мне давно уже не приходилось ни с кем беседовать так откровенно.

– Я не знал твоего адреса и не мог предупредить.

– Да, конечно.

Прощаясь, Джонсон пригласил Шеля зайти к нему вечером.

– Не знаю, удастся ли тебе приятно провести с нами время, – сказал он. – Это будет зависеть от многих обстоятельств.

Шель ушел в смятении. «Так всегда в жизни бывает, – философствовал он. – Готовишься к чему-то, строишь планы, заранее обдумываешь свои действия, а потом все получается не так».

Траубе! Великая тайна оказалась всего-навсего плодом больной фантазии. Это было бы смешно, если б не трагическая развязка. Шель взглянул на часы: начало второго. Пора обедать.

Он зашел в «Ресторан Шнайдера», реклама которого обещала посетителям, что они смогут «пообедать быстро и дешево». Продолговатый зал был почти пуст. На высоком табурете сидела женщина, причесанная и накрашенная под Бриджит Бардо. Она окинула вошедшего быстрым оценивающим взглядом и продолжала изучать меню, висевшее высоко над стойкой. Слева, у «играющего шкафа», стояла молодая пара. Девушка медленно жевала резинку, парень опустил монетку в отверстие автомата. «Fur immer dein»… [16]16
  Твой навсегда (нем.).


[Закрыть]– запел слащавый тенор.

После обеда Шель решил повидаться с Лютце, о котором говорила фрау Гекль. Он спросил дорогу у прохожего и не торопясь пошел, осматривая витрины и изредка останавливаясь, чтобы прочесть заманчивые рекламы.

Следом за ним, на некотором расстоянии медленно двигалось такси. Табличка «свободен» была спущена. Водитель внимательно наблюдал за ничего не подозревающим журналистом.

Блиндаж находился на дальней окраине. Его железобетонная крыша торчала из земли – молчаливое напоминание о войне… Шель остановился на пороге, осваиваясь с темнотой, переходящей постепенно в серый сумрак. Сверху сквозь узкое отверстие просачивался тусклый свет.

Журналист стал понемногу различать предметы: большой прямоугольный ящик, похожий на шкаф, низкий топчан рядом с ним. Сколоченный из досок стол. От высоких серых стен веяло холодом и пустотой.

– Герр Лютце! – голос ударился о стены и вернулся, искаженный эхом.

Никто не шевельнулся, не ответил.

«Наверное, он в городе», – подумал Шель.

Он вышел на шоссе и беспомощно оглянулся кругом. Рядом не было никакого жилья, но вот вдалеке появился велосипедист. День был теплый и солнечный, от лугов шел бодрящий запах свежей зелени. Шель взглянул на безоблачное небо и подумал с внезапной тоской, что то же небо простирается над Польшей…

Велосипедист поравнялся с ним, и Шель узнал форму почтальона. На багажнике лежала объемистая сумка.

– Одну минуточку! – позвал он.

Почтальон, седой, сгорбленный старик, остановился: – Что вам угодно?

– Я ищу герра Лютце. Дома его нет, – Шель указал на блиндаж. – Вы не знаете, где он работает и когда приходит?

– Лютце? Да разве такие работают?! Это же запойный пьяница!

– Мне очень нужно его повидать, а времени у меня в обрез.

– Попробуйте спросить о нем в трактире «Корона» или «Сокол». Если он раздобыл несколько пфеннигов, то, наверное, пропивает их там. – Почтальон с любопытством взглянул на Шеля. – Вы не здешний?..

– Я из Вроцлава.

– О, а я из Ополе, – обрадовался тот. – Вы приехали насовсем?

– Нет, только на неделю.

– Я живу в Гроссвизене уже четыре года. – Он заколебался, но тут же продолжал, с опаской поглядывая на Шеля: – Мы с женой и сыном приехали в ФРГ в 1956 году. А вы здесь впервые?

– Нет, я был в Гроссвизене пятнадцать лет назад. Просидел год в концлагере Вольфсбрук.

– Вот как! – Почтальон смущенно вертел руль велосипеда. – Но я у вас отнимаю время. Пойдемте вместе, мне с вами по пути; очень хочется узнать, как там у вас теперь жизнь.

Они медленно пошли по шоссе. Шель отвечал на вопросы старика и слушал, в свою очередь, его историю.

– Мы целый год прожили в лагере для переселенцев, – рассказывал почтальон. – Было трудно с жильем и с работой. Местные жители нас не любят, считают, что мы лишаем их заработка.

– А где вы работали в Ополе?

– До сорок пятого я был начальником отдела в Arbeitsamt [17]17
  Биржа труда (нем.).


[Закрыть] , потом работал бухгалтером в правлении Красного Креста. Работа хорошая, и жили мы прилично, но знакомые уговорили поехать в ФРГ.

– И вы не жалеете? Старик пожал плечами.

– Чего ж теперь жалеть?! Что сделано, то сделано. Хуже всего был лагерь. Моя жена до того разочаровалась, что у нее испортился характер – сварливая стала, причитает без конца, все ей не то да не так. Сын ходит в школу. Записался в Bund Deutscher Jugend [18]18
  Союз германской молодежи (нем.).


[Закрыть] … Но вам это, наверное, неинтересно?

– Напротив! Очень интересно! А получить работу по специальности вам не удалось?

– Что вы! Полгода я не работал совсем, потом стал охранником на складе. Оттуда перешел на консервную фабрику, там заработок лучше, но работа тяжелая. Ну, и наконец, один знакомый помог мне устроиться почтальоном.

Они подошли к трактиру «Корона». Старик протянул Шелю руку со словами:

– В странное время мы живем, да. Не знаешь, кого в чем винить, и ясно только одно – хуже всего приходится простому человеку.

Он поехал дальше по дороге, низко наклонившись над рулем, а Шель вошел в трактир. Лютце там не оказалось, и журналист, следуя совету почтальона, спросил дорогу и вскоре очутился у окруженного столетними дубами трактира «Сокол».

Маленькие окошки выходили в сад. Над открытой дверью висела эмблема: сокол в лавровом венке. Стены были укреплены снаружи каменными контрфорсами. Все вместе напоминало дряхлого, всеми забытого старика, задремавшего в тени ветвей.

Прямо с мрачного крыльца Шель вошел в большую избу, пропитанную дымом и запахом пива. Он с любопытством осмотрелся: тяжелые бревна пересекали низкий потолок, солнечные лучи, проникающие сквозь маленькие стекла, освещали расставленные вдоль стен столы и тяжелые скамьи. Несколько человек пили пиво, крикливо переговариваясь, справа от входа кто-то жадно глотал суп. Толстая, низенькая трактирщица, протиравшая стойку, взглянула на вошедшего, не отрываясь от своего занятия.

Шель подошел к ней.

– Мне нужен герр Лютце, нет ли его здесь? Трактирщица ткнула пальцем в один из темных углов.

– Вот он сидит.

Повернувшись туда, Шель увидел чью-то согнутую над столом спину. Мужчина в сером поношенном пиджаке сидел, облокотившись и закрыв руками лицо. Перед ним на середине стола стояла пустая рюмка. Шель направился к нему…

– Лютце?

Тот с трудом поднял голову. Его небритое лицо было бесцветно и сморщенно, как сушеный плод, белки глаз налились кровью, затуманенные зрачки смотрели тупо и бессмысленно.

– Лютце? – повторил Шель.

Глаза пьяного сузились. Он пытался вспомнить, кто такой этот подошедший к нему мужчина. Ничего не вспомнив, он снова равнодушно опустил голову.