Текст книги "Красная лилия"

Автор книги: Ян Мортенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– И ничто не зарыто в снегу, ничто не может испортить чертежи?

– Что ты имеешь в виду? – На лице вновь появилась неуверенность.

– Разве не так говорил Густав, когда мы сидели у Халлингов? То, что спрятано под снегом, при таянии выходит наружу.

Лицо Андерса Фридлюнда потемнело. Он наклонился ко мне и понизил голос:

– Не знаю, на что ты намекаешь. Но если ты полагаешь, что похороны Густава место для такого рода шуток, ты ошибаешься. – Повернувшись на каблуках, он ушел.

Я посмотрел ему вслед. Почему он так отреагировал? Я просто сказал наобум. Не от чего было так заводиться. Если, конечно, у него не было повода для этого. Неужели Андерс Фридлюнд зарыл что-нибудь в снежных сугробах и боится оттепели? Что могло случиться, наступи весна истины до выборов и растопи его снежное покрывало?

– Привет.

Я обернулся. За мной стояла Стина Фридлюнд.

– Привет. Андерс только что наскочил на меня. Но я ведь только пошутил.

– Неужели? – отрезала она. – Не обращай внимания. Он просто нервничает из-за выборов и перенапрягся. Последнее время он какой-то дерганый и странный. Не как обычно. Естественно, все одно к одному. Пресса, гонка, все время надо балансировать. Достаточно сказать любую глупость или необдуманно выразиться и – бух! Набрасываются и пресса и оппозиция. Нет, не понимаю, что руководит людьми, жаждущими стать политиками.

– Они хотят улучшить мир, – улыбнулся я. – Бороться за свои идеалы.

– Ха, – она насмешливо улыбнулась. – Покажи мне того политика, который борется за идеалы и справедливость. Все они просто коррумпированы. Чтобы получить власть, готовы на компромиссы и переговоры. А потом они такие же, если не хуже, только бы ее не отдать. Они пойдут на все что угодно. Только посмотри на Густава. Где была его идеальность? Куда девался его пафос? Вначале, наверное, были и у него идеалы, а потом… – и она пожала плечами.

Тут к нам подошла Барбру Халлинг, и наш разговор прервался. А мне так хотелось продолжить его. Стина была явно невысокого мнения о политиках и политике. Относила ли она все это и к мужу? Был ли Андерс Фридлюнд «готов на что угодно», чтобы добиться власти и чтобы сохранить ее? Остался ли в Народном доме еще дух Макиавелли, наследство хитрого, циничного флорентийца, не чуждавшегося ни интриг, ни яда в достижении своих княжеских целей?

Гости стали расходится один за другим. Многим далеко было добираться, большинство приехали из Стокгольма и даже еще дальше. Я отставил чашку и пошел прощаться с Уллой. Когда я подошел к ней, она отвела меня в сторонку:

– Я так рада, что ты зашел. И я действительно ценю, что ты нашел время поговорить со мной. Так мало людей, кому можно доверять. А ты никогда раньше не имел дел с Густавом и на все можешь посмотреть глазами человека со стороны. А мне просто необходимо немного отрешиться от всего этого ужаса.

Я подбадривающе кивнул и пожал ей руку.

– Время – лучший лекарь, – сказал я. – Да, знаю, что это прозвучит банально и, может быть, бестактно в такой день, но я убежден, что все в конце концов образуется.

– Надеюсь, – и она вздохнула. – Густава мне никогда не вернуть. Но я рада одному. Тому, что и Сесилия покончила с собой.

Я с изумлением посмотрел на нее. Нет, она не это имела в виду?

– Не пойми меня неправильно, – тут же добавила она и положила свою руку на мою. – Я не о том. Конечно, для нее и ее мамы это ужасная трагедия. Я имела в виду только, что я рада, что она убила Густава, а не кто-то другой, это я поняла в полиции.

– Кто другой?

– Кто-нибудь из его друзей. С ними ты встречался. А может, и еще кто-нибудь.

– Ты считаешь, что у них был повод убить Густава?

– Если бы ты только знал, – и теперь ее улыбка стала дружеской. – Среди тех, кто был на обеде у Халлингов, нет никого, кто не рад от души, – зло сказала она. – За исключением тебя и меня, конечно. Если бы ты только знал!

ГЛАВА XVII

На этот раз хватит. Блаженна радость, что длится постоянно, но я не настолько богат, чтобы держать лавку на Чёпманнгатан и дальше закрытой. Надо ехать в Стокгольм, снять вывеску «Закрыто. Отпуск» и включаться в дела. Ведь в принципе я живу, не задумываясь о завтрашнем дне. Может, и не совсем так; я должен бы в удачные годы откладывать на черный день, равномерно распределять доходы, но ничего не поделаешь. В моей сфере, в сфере «культурного посредничества», как я обычно ее называю, можно неделями сидеть молча в пустой лавке, а потом вдруг, в один день, продать шкаф в стиле барокко и бюро в стиле рококо и «начесать» много прекрасных тысячных банкнот на еду, квартплату, налоги и прочие жизненные невзгоды. Но именно тогда не удается закрыть лавку надолго и обзавестись сетями в деревне в разгар рыбалки.

Я упаковал вещи, собрал книги и уложил их в пластиковые сумки. Убрался в избушке, вытащил все из холодильника и морозильника и даже разморозил этот белый шкаф на кухне. Навел чистоту за плитой, пропылесосил под кроватью, вытряс ковры и почувствовал себя примерным квартиросъемщиком. Налив кофе в термос и проверив, что все оконные задвижки в порядке, телевизионный шнур вынут из розетки и дверь заперта на два поворота, я сел в машину, пристегнул ремень и двинулся к дому, в Стокгольм, в его Старый город.

Обычно после отпуска я чувствую себя бодрым и отдохнувшим, полным радости предстоящей работы. Но на сей раз было иначе. Нет, это не значит, что я физически не отдохнул. Но я чувствовал раздражение, болезненное неудовольствие оттого, что с убийством Густава Нильманна – полная неясность, что я все еще не был уверен, действительно ли Сесилия Эн покончила с собой. Хотя это не мое дело. Я не полицейский. Ответственность несет Калле Асплюнд.

Проезжая через Аскерсунд, через опущенное стекло машины я услышал, как старичок на крыше отбил четыре удара на часах, салютуя мне на прощание. Потом я проехал Эребру. По левую руку впереди выросла Арбога, за ней вдали от бетонного канала автострады проглядывала Эскильстуна. Но я не обращал внимания на природу, не интересовался летним великолепием ландшафта средней Швеции. Я не мог отрешиться от мыслей о смерти Густава. И Сесилии – красивой, красивой Сесилии. Я встречался с ней всего пару раз, но она уже что-то значила для меня. И вот она мертва. Выжав газ до предела, я обогнал датский трейлер с загруженным до отказа прицепом. Зло сигналя, я вложил всю агрессию в гудок, когда он не прижался к обочине. Удивленное лицо шофера мелькнуло в зеркале заднего вида. Я увидел, как он выставил палец в мой адрес, и, возможно, поделом мне. Но мне надо было дать выход своему бессилию, почувствовать, что я владею ситуацией.

Когда адреналин вернулся к более нормальному уровню, я успокоился, вспомнил Уллу и наш с ней разговор после похорон. «Среди тех, кто был на обеде у Халлингов, сегодня нет никого, кто не рад от души», – сказала она. И звучало это, будто она действительно так думала.

Хотя не мое это дело, я снова и снова думал о происшедшем. Я не буду вмешиваться, перебегать дорогу Калле, и все же. Ничего не стоило немного пристальнее посмотреть на эту историю. Не потому, что я питаю какие-либо иллюзии на этот счет. Да и доступа к фактам Калле и сведениям СЭПО у меня нет, но на какие-то интересные данные я натолкнулся еще раньше.

Перед самым Стрэнгнэсом я свернул на мое любимое место отдыха, если ехать по дороге «Е-3» с запада. О его нахождении надо знать, чтобы суметь вовремя замедлить ход, свернуть и попасть в небольшой идиллический кудрявый лесок, защищающий от взглядов со стороны дороги, и с птичьим пением за стеклами машины. Там можно попить кофейку и вытянуть ноги, не боясь, что тебе помешает дорожное движение или же попутчики.

Я пробежался несколько сот метров по дороге через поле, чтобы размяться, потом обратно, достал термос и пакет печенья с пряностями.

«Если бы я был методичным, – подумал я, наполняя красный пластиковый стакан горячим черным кофе, – надо было изучать все шаг за шагом. Искать и рассматривать, думать и собирать и смотреть, что же получается. Знать только, с чего начать. Взять, например, Габриеля. Что я знаю о нем? Граф, генерал и холостяк. Живет на пенсию с экономкой, старой преданной служанкой. Его экономическое положение потрескивает, сельское хозяйство приносит ему столько же, сколько и другим, но доходы есть. В любой момент он может набрать сотню тысяч со стен и столов, так что нужды он не испытывает. По крайней мере с экономической точки зрения. Сказал ли Густав на обеде у Халлингов что-нибудь обидное, что могло задеть Габриеля? Ведь это был единственный раз, когда я видел их вместе. Посмотрим…» И я начал вспоминать, как мы сидели за столом, о чем говорили потом в салоне и как Густав расположился с рюмкой ликера в руке, фатально влюбленный в «Априкот брэнди».

Мы говорили о красных лилиях. О Фагертэрне. И Густав сказал что-то вроде «эти великолепные цветы, вероятно, попали сюда с юга» и задал Габриелю вопрос, смысл которого тот не совсем понял. «В красных лилиях есть что-то тропическое, – сказал Густав. – И ничего от северной страны, нашей героической северной страны, фронта против варварства».

Ничего больше я не вспомнил, а это не густо. Разве можно убить человека только за то, что, по его мнению, красные лилии Фагертэрна кажутся тропическими? А что еще я знаю о Габриеле? Что он консервативен, но это вполне можно было понять, зная все его прошлое. Дело Веннерстрёма? Может быть, что-нибудь здесь? В коллекции Густава находится его пистолет, к тому же Веннерстрём был офицером, как и Габриель. Возможна ли какая-либо связь между ними? Какие-нибудь еще не раскрытые обстоятельства? Нет, это звучало неубедительно. Я не мог представить себе Габриеля неразоблаченным тайным агентом, который убил Густава, чтобы не допустить этого.

Тут сзади меня остановилась машина. Должно быть, не я один владел этой земляничной поляной. И я собрал свои вещички, размялся, сел в машину и вырулил на Стокгольм.

Дома у фрю Андерссон состоялась торжественная церемония встречи. Я имею в виду не кофе, предложенный мне ею в своей квартире на Чёпманнгатан, 11, а Клео. В диком возбуждении носилась она по маленькой кухоньке вдоль стен и мяукала во все горло. Наконец, сделав финальный поворот, она вспрыгнула мне на плечо, урча, ткнулась своим холодным носом мне в ухо, потом улеглась на коленях и уснула.

В лавке стоял затхлый запах закрытого помещения и заброшенности. Я распахнул обе двери на улицу и окно на кухне, а в витрине выставил кое-что из дорогих вещей, спрятанных на лето, чтобы напрасно не привлекать воров.

Пока я возился, я не мог отделаться от мыслей о Габриеле. Его пруд с красными лилиями раздражал меня. И то, что я никак не мог найти им место в моей картине-головоломке. В ней, правда, еще не хватало многих частей, но кое-что уже было. Может, поступить, как в детстве? Выложить сначала кусок, который точно знаешь, и строить рисунок вокруг него? Скажем, красную лилию из Фагертэрна или пруда Габриеля Граншерны, а потом прикладывать красные, зеленые и синие куски и смотреть, подходят ли они. Зеленые – для листьев, на которых растут красные лилии, синие – для воды и красные, кроваво-красные – для цветов и жестокой смерти, унесшей и Густава и Сесилию. Кстати, а не возникли ли картинки-головоломки в восемнадцатом веке? В качестве учебной карты для принца Уэльского, чтобы научить его собирать куски британской империи.

А кто знает что-нибудь о старых генералах? Кто мог бы рассказать? И тут, стирая пыль с суповой миски солдата береговой артиллерии, стоявшей на нижней полке в шкафу, я вдруг вспомнил. Как звали знаменосца землячества «Сёдерманландс – Нэрке Нашун», который на мальчишнике разлил гороховый суп, и нам пришлось на первое пить горячий пунш? Сделал он это, конечно, непреднамеренно, просто пытался поставить флаг землячества в гороховый суп. Нурдлюнд? Разве не так? Да, и работал он в Музее армии. Кажется, каким-то интендантом. Я встретился с ним год назад, когда продавал старое полковое знамя с аукциона под Траносом. Оно лежало на самом дне сундука, и сначала мне показалось, что это был кусок материи, которым затыкали щели, чтобы не было сквозняков. Развернув ее, я понял, что я нашел. И Нурдлюнд позаботился о нем. Правда, поначалу я его не узнал. Хотя не могу сказать, что он особенно обрадовался, когда я ему напомнил о гороховом супе. Конечно же, он должен кое-что знать об ушедших, подобно Габриелю, на пенсию офицерах и о том, как складывалась их карьера.

Мне повезло, когда я позвонил на следующее утро и нашел его в служебном кабинете. Я напомнил ему о полковом знамени, ничего не говоря о гороховом супе. Не хотел рисковать. Конечно же, он в отпуску и не очень занят и, конечно же, охотно поможет мне. Только если это не связано с чем-нибудь секретным.

Во второй половине дня вывеска «Скоро буду» появилась за стеклом двери моей лавки. Абсолютно четкий признак экономического легкомыслия. Сначала несколько недель валялся, читал плохие книги, спал и ел. А потом, едва успев приехать домой, опять мчусь выяснять всякие пакости. Но я утешал себя мыслью о том, что не потрачу очень много времени. Да и, кроме меня, это не касалось никого.

Через полчаса я сидел в просторной комнате в Музее армии, глядя поверх кирпичной стены придворной конюшни. По другую сторону стола сидел знаменосец землячества «Сёдерманландс – Нэрке Нашун», вернее, бывший знаменосец, а сейчас первый интендант Ингвар Нурдлюнд. Сзади него теснились материалы в переплетах и в папках, а на столе грудились пачки документов и актов. Все выглядело многообещающе.

– Прежде чем начать, расскажи мне, что ты ищешь и как ты будешь пользоваться информацией, которую я могу предоставить.

Он посмотрел на меня внимательно, машинально поправил галстук жестом, показывающим: все должно быть корректным и чистым, он, боже упаси, не станет принимать участия в каких-либо легкомысленных действиях.

– Речь идет об убийстве, – я конспираторски наклонился к нему. Он откинулся на спинку своего высокого стула.

– Убийство? Офицера? – он испуганно смотрел на меня.

– Во всяком случае не Карла XII. Так что можешь успокоиться. Нет, между нами говоря, убит один человек, и вполне возможно, что речь идет о вымогательстве, – соврал я, но только чуть-чуть. Ведь скрытую угрозу Густава можно назвать и так. – А я помогаю полиции в расследовании.

– Ты? Но ты же торгуешь антиквариатом?

– Точно. Это-то их и привлекло. Когда у них появляется слишком слабая теория, которая базируется больше на интуиции, чем на фактах, они посылают меня. Если они дадут маху, то могут быть привлечены к судебной ответственности инспектором по юридическим вопросам и все такое прочее, а я простой торговец антиквариатом, что с меня возьмешь: просто жертва плохой репутации.

– Понимаю, – сказал он медленно. Но я видел, что он не понимал.

– Я очень хороший друг ведущего расследование. И он попросил меня кое-что деликатно разузнать, что самому ему не удается.

– А почему не удается? – подозрительность вновь вернулась к нему.

– Потому что это станет известным, газеты раздуют дело, и он рискует, что может пострадать кто-нибудь невинный. Сейчас они только на стадии догадок. Вот поэтому я здесь.

– А-га, – сказал он неуверенно, подергал свою тонкую бородку и нервно покрутил широкое кольцо доктора наук. – Что бы ты хотел узнать подробнее?

– Знаешь ли ты генерала по имени Габриель Граншерна?

– Граншерна, Граншерна, – он посмотрел через окно, и рука снова оказалась в бороде. – Не могу точно сказать, что знаю. Что-то такое припоминается, но не могу вспомнить точно – что. Он, должно быть, на пенсии?

– Да, минимум лет десять. Не знаю, может быть, он был как-то связан с делом Веннерстрёма или замешан в нем. Или он совершил когда-то какой-то необдуманный поступок.

– Прямо вот так сказать ничего не могу, но могу посмотреть, нет ли чего-нибудь в наших досье. Сейчас у нас здесь работают несколько историков и пользуются для своих исследований архивом. Я посмотрю, что можно сделать. Если найду что-нибудь, что можно выдавать. Ты понимаешь, у нас очень строгие правила. Например, никаких секретных документов выдавать нельзя.

– Понимаю, – сказал я и встал. – Во всяком случае, очень мило с твоей стороны не отказать мне в помощи. И не сбивайся с ног с этим делом. Я, как всегда, рыскаю в неизвестности. Если найдешь что-нибудь, позвони, ладно?

Но он не позвонил. Шли дни, и будни затянули меня: я приводил в порядок счета, планировал, что купить для рождественской торговли, изучал списки аукционов и возможные цены. И вот однажды вечером, когда я смотрел по телевизору какую-то американскую комедию, он позвонил.

– Говорит Ингвар Нурдлюнд. Ты один?

– Да, и телефон не прослушивается, – сказал я, пытаясь пошутить.

Но казалось, что он не настроен на шутки.

– Я нашел кое-что, возможно, интересное для тебя. Но ты должен действовать конфиденциально. Мне не положено давать информацию такого рода. Но раз уж речь идет об убийстве и я знаю, что некоторые случаи ты распутывал. А потом можешь намекнуть полиции – они могут выбрать служебный путь. Это важно.

Я понял. Служебный путь важен, даже если ты работаешь в Музее армии.

– Чертовски мило с твоей стороны. Я никогда не назову твоего имени. Так на что ж ты наткнулся?

– У нас проводится сейчас исследование о шведах, участвовавших в войне на стороне Гитлера. Не мы непосредственно, а один исследователь пользуется нашим архивом. Я говорил с ним, проглядел его документы, – и он замолк.

– Ну и?..

– Оказывается, несколько сотен шведов служили в немецкой армии во время войны. Большинство из них – младший командный состав, молодые парни, дравшиеся против мирового коммунизма и наивно верившие в свою непогрешимость. Хотя чаще всего – жажда авантюризма. Они получили образование в Германии, а потом как пушечное мясо были отправлены на Восточный фронт. Здесь они сначала поступали в танковую дивизию СС «Викинг». Потом большинство из них были переведены в дивизию СС «Нурдланд».

– Прости, что ты сказал?

– «Нурдланд», дивизия СС «Нурдланд».

Вдруг я снова оказался в столовой Халлингов. Мягкий отблеск горячих языков пламени, возбужденные гости. Смех, звон бокалов. И голос Густава. Ясный и холодный. «Наша героическая Нурдланд[14]14
  Nordland – северная страна (шв.).


[Закрыть], барьер против варварства».

– Алло, – послышался голос. – Куда ты исчез?

– Я здесь. Просто кое-что вспомнил. Довольно интересное. Больше, чем ты можешь себе представить. А ты нашел Граншерну в документах?

– И да и нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Он и есть в них, и нет. Из них следует, что он был добровольцем и учился в военной школе «Ваффен-СС» в Бад Тёльтце. Но не под своим именем. Там он называл себя Фредрик Карлссон. И участвовал в войне на Восточном фронте. С успехом, очевидно, потому что много раз награждался орденами. Получил железный крест. Потом, после тяжелого ранения, его отправили домой. Но все это замалчивалось. Отец его был очень влиятельным. А поскольку он называл себя Карлссоном, то все это никогда и не всплывало. Но нет ничего, что свидетельствовало бы о том, что он замешан в военных преступлениях. Хотя о таком никогда не узнаешь.

«То, что спрятано в снегу», – подумал я. Одно из любимых выражений Густава. «То, что спрятано в снегу, появляется при оттепели».

ГЛАВА XVIII

Дома, в своей квартире на Чёпманнторьет я размышлял: все совсем как в «Десяти негритятах»[15]15
  Роман Агаты Кристи.


[Закрыть], только наоборот. Один за другим появляются предполагаемые убийцы, проясняется мотив. Бенгт Андерссон любит Сесилию. Она отвергает его, потому что влюблена в другого. Теперь Габриель Граншерна. Если он собирался провести остаток дней в тишине и спокойствии в своей усадьбе, наслаждаясь жизнью на природе, то он ошибался. «Наша северная страна, наша героическая Нурдланд», – сказал Густав, и глаза его сверкнули. Нет, он смотрел и улыбался не как обычно. Потому что он отправился в поход, чтобы нанести удар. А Габриель был в числе жертв! Насколько дорожил он своей репутацией? Или утраченная честь значила для него больше, чем смерть? Что может скрываться в других архивах? То, что Габриель принимал участие в кровавых расправах СС над русскими и польскими евреями? И что об этом знал Густав?

Можно задать себе вопрос: а что скрывают все остальные? Например, Андерс Фридлюнд. Когда я на поминках намекнул на то, о чем говорил Густав, он тоже ужасно отреагировал и ушел. Последнее время он, как и его жена, был нервным и каким-то странным. Не таким, как обычно. А Йенс Халлинг оказался почти в такой же ситуации, что и Андерс. Не потому, что он метил в премьер-министры, а потому, что, по слухам, должен был стать к осени шефом всего концерна. «Если не произойдет ничего непредвиденного», как говорил Густав. Теперь я начал понимать, почему в тот вечер царило такое странное настроение. Тогда я просто удивился, почувствовав, что что-то не так. Что за всем сказанным таился скрытый смысл. Густав сидел в своем кресле: в одной руке сигара, в другой – рюмка с ликером. Делал намеки, полные скрытой ненависти, которые понимали только посвященные.

Габриель называл его садистом. И я был с ним согласен. Но он играл с огнем, который в конце концов вспыхнул и испепелил его. Если, конечно, я не преувеличивал всего, что слышал и видел.

Я зевнул, выключил телевизор, но все равно не мог сосредоточиться. Не было смысла говорить с Калле Асплюндом о Габриеле. Его все равно подозревали меньше других. Я зевнул еще раз, взял газету и полистал ее. Я уже собирался швырнуть ее на пол по дурацкой привычке, которую может позволить себе холостяк, как мой взгляд остановился на фотографии на странице, посвященной бизнесу. Йенс Халлинг. Слухи наконец оправдались. Подробное представление и общее мнение, что он займет пост шефа концерна ИМКО этой осенью, после того как уйдет на пенсию директор Тандбергер, один из грандов шведской промышленности. Власть, влияние, деньги – все это приходит с таким положением в экономике. Я подумал об открытом, улыбающемся лице Йенса. Он производил впечатление человека, которому можно доверять, полного лучезарной невинности, наверное, очень необычной среди деловых людей. Неужели он убийца, неужели за ясным, спокойным взглядом могло такое скрываться? Мне трудно было поверить, но кто знает, когда на карту поставлено так много…

Я вздохнул, газета упала на пол, и я заснул сидя. Проснулся в четыре утра, замерзший, злой, с затекшими ногами. А Клео спала себе в спальне на моей подушке, и когда я согнал ее, она зло сверкнула на меня глазами. Но потом опять смилостивилась и маленьким клубочком свернулась у моих ног. Вскоре мы оба спали.

* * *

Весь следующий день прошел в суете. Казалось, клиенты заждались меня, накопив жажду покупок. А это необычно для лета. Я едва успел съесть ланч, ограничившись «мюсли»[16]16
  Мюсли – смесь геркулесовых хлопьев, изюма и разных сортов орехов.


[Закрыть] с простоквашей в своей конторе, которая служила и кухней за индийской шалью на двери, защищающей от посторонних взглядов. Во второй половине дня наплыв клиентов спал, стало полегче, я вернулся в контору и поставил на плиту чайник. Когда я пью слишком много кофе, у меня начинается изжога. Чтобы избавиться от нее, я пользуюсь горстью зерен миндаля. Это помогает и куда полезнее всевозможных препаратов. Клео сидела на окне, притворяясь, что ловит муху. Но все время она косилась в мою сторону, поняв, что настало время перерыва на чай. Клео знает также: если повезет, ей перепадет печенье с кардамоном. Это одна из ее слабостей. Печенье и свежая салака. В том, что касается удовлетворения своих назойливых желаний, она настолько бессовестна, что мне приходится держать печенье в шкафу под замком. Задвижку она открывает, крючок скидывает.

Я поставил бело-голубую чашку мейсенского фарфора на маленький серебряный поднос в стиле рококо. Рядом – сахарницу и молочник той же эпохи, того же мастера. Нет, сахаром я не пользуюсь, просто захотелось гармонии. Почему бы не приложить чуть-чуть усилий, чтобы достичь душевного баланса? Чайник со свистком выполнил свой долг: упругая струя пара сообщила, что вода для чая готова, и вскоре чуть отдающий дымком аромат «Эрл грей» наполнил и контору, и всю лавку. Но тут открылась дверь. Зазвенел мой тибетский верблюжий колокольчик.

Вот так всегда, подумал я. Чай будет остывать, станет горчить, напоминая по вкусу дубильную кислоту, а я – ублажать нескольких тетушек, которые обойдут всю лавку, все повертят, чтобы посмотреть на цену, зададут тысячу и один глупый вопрос и уйдут, не купив ничего.

Но я ошибся. Это были отнюдь не тетушки в поплиновых пальто с расшитыми сумками, в соломенных шляпках с лентой на седых волосах – летней униформе шведских тетушек. Хотя жаловаться мне глупо. Тетушки – мои лучшие клиентки и когда надо что-нибудь купить, и, в не меньшей степени, продать. Их закупки чаще всего ничего из себя не представляют, особенно что касается цены, но они всегда обходительны, милы и часто приносят чудесные вещички, которыми я потом и занимаюсь. Бывают вещи и побольше. То бюро, то шкаф. Нет, я люблю обхаживать своих тетушек.

Но вместо тетушки на пороге стоял дядюшка, если оставаться последовательным в терминологии. Сосед через улицу, мой коллега Эрик Густавссон, присматривавший за лавкой в мое отсутствие. Для тех, кому было интересно, в моем окне даже висела записка с указанием адреса его лавки. Эрик – большой оригинал. Любит одеваться немного экстравагантно, даже, как некоторым кажется, вызывающе, но у меня свое мнение на этот счет. Я обычно называю его «Кто есть кто» – по биографическому справочнику о «ведущей десятке» Швеции в управлении, экономике и культуре. И в других областях тоже. Но Эрику не надо заглядывать в эту толстую книгу. Он знает все о своих соотечественниках. Особенно такое, чего не прочесть в официальных биографиях. Такие сведения, которые не всегда украшают, но тем они и интереснее.

– Привет, Эрик. Ты пришел как раз к чаю. Садись, я сейчас быстренько организую чашку и для тебя.

Я обрадовался, что не поленился накрыть стол серебром и мейсенским фарфором. Эрик гурман и эстет, он умеет оценить красивое даже в будни.

– Значит, ты уже вернулся, – улыбнулся он и протянул мне руку. Как королева, приветствуя подданного. Неужели он ожидал, что я поцелую ее в знак почтения? Но он явно не удивился, что я этого не сделал, и принял все совершенно естественно.

Сегодня на нем были рубашка цвета темно-синей сливы и повязанный вокруг шеи желтый шарф. Поверх рубашки – небрежно наброшенный на плечи свитер, а брюки того же канареечного цвета, что и шарф. Замшевые туфли тоже темно-синие, на запястьях – по паре золотых браслетов. На мизинце поблескивал кроваво-красный рубин.

– Так точно. Спасибо за то, что присматривал за моим ящичком. Хотел зайти к тебе раньше, но дел по горло.

– Если ты думаешь отделаться чайным пойлом за тот изнурительный труд, какой свалился из-за тебя на мою шею, то ты ошибаешься, – улыбнулся он кокетливо и плюхнулся на густавианский стул. – Минимум – ланч. В «Оперном подвале» или в «Пяти домиках». А может, небольшой обед на двоих, а? – он вновь с удовольствием улыбнулся и поправил волосы.

Удивительный человек, подумал я. Знали бы бюрократы о его существовании, обязательно засадили бы куда-нибудь. Эрик совершенно не вписывается в среду обычных смертных, он выпадает из любой статистики. Живет своей собственной жизнью среди прекрасных вещей и празднеств, полон поэзии и миражей. Каждый день принимает таким, какой он есть.

– Ну а чем же ты занимался, пока я изнурительно трудился, чтобы обеспечить свое существование? Спасибо, да. Молока – с удовольствием, но без сахара. Надо думать о фигуре. Тебе уж точно, ты ведь поправился за то время, что мы не виделись?

– Совсем нет, – я со злостью втянул живот. Он был прав, и это раздражало меня. Я только ел и спал. Живем-то мы один раз, между прочим. И в отпуске надо лелеять себя.

– Разве ты был не в Аскерсунде? В лесу, – и при этом он взял мое нежное печеньице. Я ведь пеку сам, из сухой смеси. Но об этом я никому не рассказываю. О смеси.

– Был и даже влип в историю с Густавом Нильманном.

– Ах, ах, ах, – восторженно зарокотал он. – Где половнику быть, как не в горшке. Не успеваешь уехать отсюда, как уже новый убийца стоит там и посмеивается над тобой. Да, я читал об этом. Ужасная история. Теперь у людей нет ни стиля, ни уважения к положению. Убить губернатора!

– Отравлять – всегда было удовольствием для высшего класса. Вспомни Юхана III и Эрика XIV или семью Борджиа. Ниже королей и пап тебе не удастся спуститься, так что не жалуйся.

– Да, но ты же понимаешь, что я имею в виду, – возразил он и поднял глаза, помешивая серебряной ложечкой в чашке. – Да, я, конечно, знал Густава Нильманна в те времена, когда он куролесил. Настоящий ловелас. За каждой юбкой бегал, – неодобрительно добавил он.

– Ты виделся с Уллой? Его женой?

– Еще бы, но при более простых обстоятельствах. – Чем какие?

– Еще задолго до того, как она стала государственной советницей и губернаторшей и все такое прочее. Она работала в канцелярии в риксдаге, а по вечерам крутилась в «Рич и Сесиль». Я ее отлично помню. Она принадлежала к компании молодых амбициозных дам, – и он улыбнулся иронически.

– Что значит амбициозных?

– У них была своя цель – удачно выйти замуж. Подняться по социальной лестнице, «стать» чем-нибудь, вернее сказать – поймать мужа, который уже «был» кем-то. Это происходило давно, за несколько лет до всех этих глупостей с равенством, и я не знаю, чего они сейчас еще хотят. Тогда считалось чуть ли не неприличным для молодой девушки работать. Они должны были изучать историю искусств или какой-нибудь язык в высшей школе. Потом помолвка, вернее, объявление о помолвке с молодым человеком «с карьерой». С деньгами, конечно, и желательно из обнищавшего дворянства.

– И Улла поступила именно так?

– Точно. Ее папа был каким-то мелким чиновником. А мама пеклась о престиже семьи. Я знал их хорошо. Так что Улле повезло, хотя финал столь трагичен. Густав Нильманн действительно был удачлив в жизни, по крайней мере внешне. А этого было вполне достаточно для Уллочки. Социальное положение, деньги, статус. Для нее это много значило. Она всегда была карьеристкой.

– Я встретился с ними дома у Халлингов. У Йенса Халлинга. Я прочитал, что он должен стать шефом ИМКО. Мы знакомы с учебы в Упсале.

– Тогда ты о нем знаешь больше, чем я. Папа, конечно, директор банка в Юрсхольме. Но на днях я что-то слышал о нем, – и он подмигнул мне, как всегда в восторге, что обладает тайной, которая еще не известна мне.

– Лучше возьми еще печенья и рассказывай.

– Ну да, конечно, все это сплетни, пустая болтовня. Я встретил одного коллегу. Янссона с Нюброгатан, ты знаешь. Так вот, он организовал штаб-квартиру для Йенса Халлинга.