Текст книги "Красная лилия"

Автор книги: Ян Мортенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА XXV

Габриель вошел в комнату, встал на медово-желтый китайский ковер. Взял вилку с пустой тарелки со стола, постучал ей по своей полупустой стопке водки, попросил тишины.

– Нет, только не благодарить за угощение, – сказал Андерс Фридлюнд. – Я хочу еще остаться. Еще не было сладкого.

– Дорогая Улла. Дорогие друзья. – Габриель поднял свою стопку. Его голос звучал не очень чисто. – Не беспокойтесь. Я не буду благодарить за угощение. Пока еще нет. Но я хочу предложить тост за мужественного человека, за того, кто внес свою лепту…

Я подошел к Габриелю и попытался увести его обратно на кухню. Но он уперся.

– Тост за убийцу Густава!

В комнате воцарилась мертвая тишина. Не понимая, все смотрели на него. Словно не улавливая смысла того, что услышали.

– Хватит, – поднимаясь, сказал Андерс. – Ты пьян.

– Да, возможно, я немного пьян. Но не больше того, чтобы понимать, что я обязан это сделать. Объяснить, как это произошло.

– Мы знаем это, Габриель, – голос Уллы был напряжен, а улыбка натянута. – Я понимаю, у тебя сегодня был длинный и трудный день. Ты вел машину в снежный буран от самого Аскерсунда. Но сейчас мне кажется, тебе надо немного отдохнуть. Пойдем, я отведу тебя в комнату для гостей.

– Позже, моя прелесть, – и он неуклюже поклонился почти в пояс в сторону Уллы. На мгновение мне даже показалось, что он упадет.

– Я просто хочу выпить в честь Йенса Халлинга.

– Пожалуйста, сделай это, – Йенс напряженно улыбнулся ему и поднял свой бокал.

– Ты это чертовски здорово сделал, – сказал Габриель.

– Сделал – что? – Барбру посмотрела на него вопросительно.

– Убил Густава, конечно, – он сказал так, словно всем это было известно как нечто само собой разумеющееся.

– Конечно, старость надо уважать, – сказал Йенс, и я поразился его спокойствию, – но сейчас ты зашел слишком далеко. Ты оскорбляешь память Густава в его собственном доме, а также и меня. Иди лучше и полежи.

– Летом это звучало не так, – с упреком посмотрел на него Габриель. – Разве ты не помнишь тот вечер, когда приехал ко мне. Просил, умолял меня замолвить словечко перед Густавом. Попытаться убедить его не писать о твоих делах на стороне.

– Ну хватит, – побледнев, Йенс встал с дивана. – Мы уходим, – обратился он к Барбру. – Это мне надоело.

– Ты полагал, что я, хорошо его знавший, смогу все уладить, – Габриель засмеялся. – Нет, ты все придумал прекрасно. Заставил полицию поверить, что все это сделала бедная девочка. И сама же покончила с собой. Но я же все видел!

– Что ты имеешь в виду?

– Как ты несся от ее дома. Я случайно ехал на машине мимо Сунда, когда ты мчался сломя голову. В тот вечер, когда он умер.

– Это правда? – Барбру смотрела на мужа. – Отвечай, Йенс! Это правда?

– Конечно, неправда! Да, я говорил с Габриелем о мемуарах Густава, но лишь для того, чтобы попытаться выяснить, что в них содержится. Ведь вы же все слышали, что он говорил. Намеки, подколки. Двусмысленности. Мне нечего скрывать, но никто никогда не знал, что задумал Густав. И я думал, что Габриелю удастся более тактично задать ему вопросы, но потом я понял: у него еще больше причин бояться, что он будет фигурировать в мемуарах.

– Глупости, – дерзко возразил Габриель. – Мне нечего бояться.

– Возможно, но раньше все было по-иному. То, что сегодня в порядке вещей, раньше считалось скандалом. Случались вымогательства, самоубийства. Пожилые капитаны. Молодые барабанщики. Возникали комбинации, опасные для жизни.

– А что такое барабанщик? – удивленно спросила Стина.

– В те времена каждый полк имел свой оркестр и в него рекрутировали молодых мальчиков-музыкантов, которые сначала учились, начиная с барабанов. А для человека такого положения, как у Габриеля, искушение могло оказаться слишком сильным.

– На что ты намекаешь? Я прошу избавить меня от подобных обвинений.

– Это не обвинения. Ты не совершил никакого преступления. Но тогда, когда ты был молодым, ты играл с огнем. И ты очень хорошо знаешь, о чем я говорю. Тебя шантажировали, Габриель. Ты отдал часть документов иностранной державе. Как говорится, ничего, что повредило бы государству. Просто несколько сборников инструкций. Но идея была поймать тебя на крючок для крупных операций в более позднее время. Тебя спас гонг. Война закончилась, и те, кто давал тебе задание, исчезли. А Густав знал и сказал в тот вечер у нас дома больше, чем стоило.

– Ты лжешь! Это ложь! – посерев, Габриель сел на одно из кресел. Стопку он все еще держал в руке, тонкая струйка лилась на ковер. Угли в камине разбрасывали темно-красные всплески по комнате. Никто не проронил ни слова.

– Ну а девочка? – наконец сказала Барбру. – Ты был у нее в тот вечер, когда она умерла?

Йенс кивнул:

– Да, я спросил ее, знает ли она содержание исчезнувшей рукописи. Но она не хотела рассказывать, и я… Я разозлился и убежал. Наверное, глупо, но я ужасно нервничал. Несколько ночей совсем не спал.

– Тогда, наверное, Густав был прав? С торговлей оружием? – вставил я.

– Ну хватит, – голос Уллы звучал чисто и твердо. Она улыбалась механически, без тепла. – Спектакль слишком затянулся. Мне наплевать на выпады Йенса и на склонности Габриеля. Но я не могу согласиться с тем, как обращаются с памятью Густава в моем доме. Он мертв, как вы все знаете. Убит… той «девочкой», – на какое-то мгновение голос ее дрогнул и она умолкла, потом продолжила. – Она покончила с собой, и полиция закрыла дело. Я могу понять, когда такой старый человек, как Габриель, не справляется со спиртным. Это моя ошибка. Мне надо было проследить, чтобы он не набрался. Но забудем все это. Пусть Габриель пойдет отдохнуть, а мы пойдем в кухню и продолжим. Только будьте осторожнее с выпивкой, – она рассмеялась. Но никто не поддержал ее. Улла и Андерс незаметно увели Габриеля в другую комнату. Остальные гости со своими тарелками пошли на кухню, но рождественское настроение исчезло. Голоса стали приглушенными, радость от ломтиков ветчины и хлебцов поблекла. Бритта и Ниссе Люндель уже ушли, пробормотав, что им необходимо вставать очень рано. Но я видел по их лицам, что это было неправдой.

Заключения Калле Асплюнда то держатся, то рушатся, подумал я, накалывая несколько фрикаделек на вилку. Самоубийство Сесилии. Убив Густава, она покончила с собой. Просто и ясно. Ну а если она не свела счеты с жизнью? Если предположить, что было двойное убийство, что убийца сумел выбраться из закрытого флигеля. И вся картина внезапно осветилась иначе. Перспектива изменилась, и очень многое, что оставалось в тени, ярко вспыхнуло. Оставался лишь вопрос: каким образом убийца выбрался из дома?

– Нет, так не пойдет, – в дверях стояла Улла. – Забудь неурядицы с Габриелем и развлекись немного. Я, по крайней мере, намерена это сделать.

Через некоторое время мы отведали всего, что оставалось на разграбленном рождественском столе. Улла подала кофе, и мы опустились на диваны и в кресла за блюдом с финскими палочками, миндальными раковинками со взбитыми сливками, увенчанными темно-красным малиновым вареньем. Но никто уже не был в состоянии есть.

– Я как жена священника с церковным кофе, – она ходила по кругу с большим серебряным блюдом. – Здесь семь сортов пирожных, а вы клюете, как курицы. Юхан, ты ничего не хочешь? Может, тебе не хватает твоего кардамонового печенья? Беги домой и принеси свою коробочку, если, конечно, кошка не стащила остатки.

Я сел на диван и уставился на нее. Я вдруг понял, кто убийца. Понял, как все произошло. Это же так очевидно! А я до этого не додумался.

– Что с тобой? Тебе плохо? – забеспокоилась Улла.

– Ничего, – устало ответил я. И действительно почувствовал усталость от своего открытия. Не возбуждение, не эмоциональный подъем. Реакция больше походила на печаль и усталость. Возможно, отвращение.

– Нет, все хорошо, – я попытался улыбнуться и машинально взял миндальную ракушку, хотя она была полна взбитых сливок.

Вечер продолжался. Настроение постепенно возвращалось, все пытались делать вид, что забыли о поведении Габриеля и выпаде Йенса. Хорошо воспитанные люди умеют гнать от себя прочь неприятности. По крайней мере внешне. Я смотрел на них. Бенгт со своей ненавистью к Густаву. Своей ревностью, своей любовью к Сесилии. Андерс, карьера и будущее которого зависели от того, что на небольшом кладбище у Ундена покоится женщина, которую он сбил. Если же Йенс и заработал деньги на незаконной торговле оружием, то в рукописи Густава об этом не говорилось. Габриель погрузился в пьяный сон. Его честь не запятнана, его тайны не вынесены на всеобщее обозрение потоком книг, которые выходят осенью. На поверхности все было спокойно. Разговор продолжал течь, в камине тлели угли. Подали коньяк в маленьких бокалах. И никто из заглянувших в эту большую комнату на Стаффан Сассес Грэнд за несколько дней до Рождества не имел повода думать, что среди них находится убийца. Убийца хладнокровный, которому удалось убить двоих. И ввести полицию в заблуждение. Если бы не кошка. Маленькая сиамская кошка, надевшая наживку на крючок.

ГЛАВА XXVI

Гости расходились один за другим. Объятья, чмоканье в щеки. «С Рождеством!» Одевание, переодевание обуви в тесной прихожей. С пластиковыми сумками для обуви в руках, в вязаных шапочках и натянутых меховых шапках. В норках и бобрах, в темно-зеленой коже и в твиде с рисунком «под рыбью кость» они исчезали, спускаясь по узкой каменной лестнице. Но я тянул. Стоял у окна с рюмкой коньяка в руке и смотрел на тихий снегопад.

– Еще коньяка? – улыбнулась Улла, вернувшись из прихожей, когда ушли последние гости. – Как хорошо, что ты остался! А то все кончается так внезапно, когда все сразу расходятся.

Я посмотрел на нее. Большие, темные глаза. Высокие скулы, чувственный рот. Она была красивой. Может быть, это подчеркивалось мягким светом свечей, но она была красива. Неужели Густав не понимал, что имел?

– Да, Густав был убит, но не Сесилией. Ее тоже убили. Это не самоубийство.

– Но ведь полиция все расследовала? – Улла удивленно посмотрела на меня, потянулась к серебряной вазочке с сигаретами, зажгла одну от высокой стеариновой свечи.

– Они ошибаются. Я знаю, кто убийца.

Сначала казалось, что она не понимает, что я сказал. Потом она рассмеялась. Но это был не тот смех, когда хотят уязвить или уклониться от темы. Наоборот, спонтанный, веселый смех, и в какое-то мгновение я даже подумал, что попал впросак.

– Пойдем сядем на диван, – предложила она. – Нам надо поговорить об этом. Пожалуйста, подложи несколько поленьев в камин. И налей мне немного коньяка. Мне надо выпить в такой вечер. Сначала Габриель и Йенс. А теперь ты. Лучше, чем по телевизору. Их «Даллас» – или как там это называется – игрушки по сравнению с тем, что разыгрывается в моей гостиной. Значит, ты всерьез считаешь, что полиция ошибается?

– Как ни смешно, но об этом догадалась Клео, – ответил я и протянул ей полрюмки коньяка.

За Уллой вновь вспыхнул огонь, охватив сухие поленья, которые я только что подложил.

– Клео? Королева Клеопатра? Совсем интересно.

– Моя кошка, – терпеливо объяснил я. – Это она догадалась.

– О’кей, – сдержанно парировала она. – Я сдаюсь. Ничего не понимаю. Извини меня, но мои способности схватывать на лету явно ограниченны.

– Все строилось на том, что Сесилия в отчаянии совершила самоубийство после смерти Густава, которого она сама же убила. Но ее заколку для волос, которую я нашел среди лилий, кто-то мог туда подложить. Прощальное письмо могло быть написано на машинке кем-то другим. Письмо Густава к ней тоже, возможно, фальшивка. Бумага с его подписью могла быть простой манипуляцией. Например, что-то отрезано. И так далее. Но единственное, что невозможно объяснить, отсутствующее звено, придававшее достоверность всем остальным и не позволявшее соединить все разрозненные куски, – это то, что дом был заперт изнутри.

– Может быть, там была твоя кошка, которая вылезла через трубу? – Она весело посмотрела на меня, выпуская из ноздрей белый дым от сигареты.

– Точно. Ты даже и не знаешь, как ты права. Потому что это была кошка. Моя коробочка для печенья очень старая. У нее очень сложная защелка, напоминающая старинную оконную. И ей удалось ее приподнять. А когда крышка опять закрылась, защелка снова упала. А увидеть, что ее открывали, невозможно.

– Теперь я понимаю, – и она с интересом посмотрела на меня. – Значит, он убил Сесилию. Хотя не могу понять, как ему удалось заставить ее принять этот отвратительный яд, но оставим это в стороне. Не будем обременять твои рассуждения логическими возражениями, – сыронизировала она. – Значит, он запирает и закрывает все изнутри. Потом открывает окно, выпрыгивает. Оказавшись снаружи, он поднимает задвижки, а когда опять закрывает окно, задвижки падают, так?

– Так просто не было. Полиция уже давно бы раскусила, если бы все было так легко. Нет, гораздо более утонченно.

– Тайные ходы? – предположила она. – Потайная дверь?

– Теперь я понимаю также, почему оказалась разной концентрация яда у Густава и у Сесилии. В том, что они выпили.

– А разве яд был не из одной и той же бутылки?

– Из одной, но странно то, что концентрация была различна. В рюмке Сесилии яда было больше, чем в бутылке. На единицу измерения.

– Не понимаю.

– И я не понимал. Прежде. Мне кажется, что бутылку с ядом для Густава приготовил убийца. А когда он был уже мертв, забрал ее и сохранил, чтобы использовать ее как доказательство самоубийства Сесилии. Это объясняет и снотворное.

– Снотворное? Но она же приняла яд.

– При вскрытии нашли и следы снотворного, – объяснил я. – С точки зрения полиции, вполне обычное явление, когда самоубийца пичкает им себя, чтобы затуманить себе мозги. Знаешь, как, по-моему, все произошло?

Она покачала головой.

– В тот вечер убийца приходит к Сесилии домой. Она предлагает кофе. Чашки ведь стояли на столе. Снотворное тайком всыпается в чашку, и вскоре оно начинает действовать. Сесилия слабеет. Ей трудно сконцентрировать свое внимание. Тогда убийца наливает еще чашку кофе и кладет туда капсулу цианистого калия. Сесилия пьет, но она настолько заторможена, что не успевает почувствовать вкус горького миндаля. Затем чашка моется и в нее вливается чуть-чуть кофе. Вот почему на чашке не осталось никаких следов.

– Зачем же ему надо было все так запутывать? Разве не хватило бы просто рюмки абрикосового ликера?

– Ты ведь вряд ли веришь, что она выпила бы? Густав-то был отравлен именно так. Нет, убийца воспользовался кофе, а после убийства, когда она уже была мертва, достал бутылку и налил в рюмку ликер. Это объясняет и то, над чем я долго думал.

– Что именно?

– То, что концентрация яда в рюмке и количество яда, которое приняла Сесилия, не совпадают. Содержание яда в чашке с кофе превышало содержание в ликере, налитом в рюмку.

– Но это все же не объясняет, как ему удалось выбраться оттуда, даже если ты прав. И закрыть все изнутри, – она удивленно смотрела на меня.

– В тот вечер у нее были и Бенгт, и Йенс. И у обоих был мотив.

– Ты думаешь… – и она умолкла.

– Сесилия поняла: Густав убит не из-за мемуаров. А причина совсем иная. У нее были подозрения, и когда она обратится в полицию – это лишь вопрос времени. Убийца понимал это и был напуган до смерти. Она рассказала о своих предчувствиях, когда я встретил ее и Бенгта на пляже.

– Значит, это был Бенгт, – тихо сказала она. – Его любовь, его ревность.

– Нет, это был не Бенгт. Это была ты, Улла.

Она ничего не сказала в ответ на мои слова. Только смотрела мне прямо в глаза. Потом бросила недокуренную сигарету в камин. Сигарета описала дугу и попала прямо в мерцающий жар углей. Пролежала там несколько секунд и сгорела.

– А курить все-таки плохо, – улыбнулась она. – Спроси меня. Я эксперт в том, как бросать.

– Довольно изящно, хотя и так просто, – я повернулся за бутылкой коньяка. – Ты все рассчитала очень умело, и ты знала, что рано или поздно кто-нибудь станет искать Сесилию. В крайнем случае ты послала бы свою помощницу. Ее, кажется, звали Анна?

Улла кивнула.

– А случайно оказался я. Ты выходишь из дома, чтобы посмотреть, что случилось. Потом мы подтягиваем скамейку к окну. Ты просишь у меня ботинок, разбиваешь стекло и просовываешь руку, чтобы открыть защелку.

– Ну и что? Она же была закрыта изнутри.

– Нет, окно было только прикрыто, а не закрыто. Ты просто притворилась, что подняла защелку. После того как ты убила Сесилию, ты написала ее «прощальное письмо» на машинке и положила туда красную лилию, которую взяла у Габриеля из пруда, затем ты вылезла через окно, прикрыла его и исчезла, чтобы ждать наверху большого дома, пока кто-нибудь придет. А я все удивлялся, почему оказалась незакрытой верхняя задвижка.

– Ты не оправдал свое призвание, – спокойно сказала она и зажгла новую сигарету. – Тебе надо писать детективы, а не заниматься антиквариатом. Но в таком случае трудно заставить полицию поверить тебе. Предположения, гипотезы. Но никаких доказательств.

– Достаточно много косвенных улик, чтобы вновь заняться этим делом. А если они займутся, то доведут его до конца. Двадцать пять лет должно пройти, прежде чем убийство признается более не наказуемым.

– Ужас, сколько ты знаешь, – ее голос прозвучал с издевкой. – Боюсь, тебе надо было бы знать получше. А мотив? Можешь ли ты дать какое-нибудь удовлетворительное объяснение тому, что я хотела убить человека, за которым я тридцать лет была замужем, и молодую милую девушку, которая работала с его мемуарами? Ты же не можешь утверждать, что я боялась разоблачений.

– Нет, не могу. Для тебя все было намного серьезнее. Ты все свое существование связывала с Густавом. Твое социальное, финансовое положение. Место в обществе. Для тебя это было очень важно. И вдруг ты увидела, как Густав влюбился в Сесилию. Ты поняла, что он думает покинуть тебя? А что осталось бы тебе? Усадьба в Сунде с двадцатью комнатами и большим парком исчезла бы. Как и финансовое обеспечение Густава с его высокой пенсией и вознаграждениями за участие в управленческом аппарате. Обеды, встречи в салонах. Вот эта небольшая квартира, может быть, и осталась бы, но не больше. А для тебя все это значило очень много, Улла. А потом, возможно, и ревность. Нарушено твое право владения, хотя ты его больше и не любила. Не так, как раньше.

– Не очень много улик. Отсутствие обедов, ухудшение финансового положения.

– Можно и больше. «Исчезла» рукопись. Но ты нашла ее, когда опасность миновала, и расследование закончилось.

– Так зачем же мне надо было ее вытаскивать?

– Чтобы подтвердить заключение полиции. В рукописи не было ничего, что указывало на то, что Густав был убит по подобным причинам. И ты знала это очень хорошо, хотя и пыталась играть на них. Он «играл со смертью», говорила ты. Но тут никаких мотивов. Значит, выводы правильные. Убийство и самоубийство. Ревность и отвергнутая любовь. Молодая романтическая девочка, нервы которой перенапряжены. Все совпадает. И ты выкладывала картишки, чтобы наводить на нужный след.

– Действительно, – иронично заметила она.

– Ты, например, рассказывала Калле Асплюнду, что Густав подставил ножку отцу Сесилии и из-за этого тот повесился, а Сесилия в глубине души верила, что виноват в этом Густав. Потом он якобы сам прекратил их отношения. Поставил ультиматум, что либо все должно закончиться, либо Сесилия уезжает отсюда. И я убежден, что это ты составила его «прощальное письмо» к ней. Использовала его подпись на какой-то бумаге, а сверху что-то написала на машинке. Но я не верю, что подобные письма вообще пишут. Они ведь виделись ежедневно. Довершили картину твои слова, обращенные ко мне, что ты рада, что все это сделала Сесилия, а не кто-нибудь из ваших друзей.

– Вот так. Значит, я еще и фальсификатор. Не хватает только убийства.

– Но есть еще и масса прочих пустяков, – продолжил я, притворившись, что не заметил ее слов. – Ты послала Анну в подвал, чтобы привести в порядок бутылки для сока. Действительно, был как раз сезон, но это означало также, что она не могла видеть, как ты пошла в беседку с белой лилией и забрала оттуда бутылку. А с лилиями было очень ловко. Просто гениально. Это указывало и на Бенгта, рассказавшего за обедом у Халлингов романтическую историю о водяном, которую все слышали, и на Сесилию. На ее неврастению. А в ее доме тебе просто повезло. Ни Бенгт, ни Йенс не видели тебя в тот вечер, когда ты убила ее. Но это также указывает на твою способность все планировать, ты даже оставила на столе обе чашки. Если бы полиция не обнаружила, что дом заперт изнутри, то, следовательно, у нее был посетитель. Либо Бенгт, либо Йенс. Затем – заколка для волос, которую ты бросила среди белых лилий. Раньше или позже ее все равно кто-нибудь нашел бы, с твоей помощью, возможно.

Улла молчала, слушала, смотрела на огонь. Ее аристократический профиль вырисовывался в мягком свете затухающего жара. «Карьеристка» – назвал ее Эрик. Карьеристка с социальными амбициями. Но в этом была не вся истина. Я вспомнил книгу, которую читал в тиведенском домике, книгу, в которой Свен Стольпе рассказывал о королеве Кристине. О том, что, когда надо, женщины намного сильнее мужчин. Умнее и иногда куда бесцеремоннее. Кристина шла собственным путем, не думая ни о традициях, ни о правилах. И когда ее верный друг изменил и предал ее, она приказала убить его. Густав изменил Улле, предал их любовь, отодвинул ее в сторону ради молодой девушки. Этого она никогда не могла простить ему. Однажды она так сказала о нем: «Нельзя безнаказанно прожить жизнь, раня, вредя и унижая других людей». Вот он и понес наказание.

– Ты не знаешь, каким он был, – тихо сказала она, нарушая тишину. – В каком аду я жила все эти годы. Как он властвовал, как мучил, как унижал меня. Раньше было такое выражение: «домашний тиран». Он и был им, домашним тираном. Кстати, я сейчас вспомнила одну детскую песенку, – и тень улыбки скользнула по ее лицу. – «Фредрик-малыш, ей-богу, настоящий тиран. Он ловко ловит мух и сжигает их по частям». Густав вредил людям. А высокомерие и свое властолюбие в полной мере раскрывал дома. А все его делишки, все его любовные истории! А эта распущенная девка, с которой он снюхался в прошлое лето. Ты бы видел ее! Ты знал лишь видимость девичьей невинности с вытаращенными огромными глазами, которую она показывала другим. Я ненавидела его и ее тоже. «Ты должна отказаться от всего», – заявили они. Оставить все ей. Потому что у нас было с ним заключено брачное соглашение, как это ни глупо. Чтобы защитить меня, – горько добавила она. – Так утверждал Густав. Нет, я не соглашалась на это.

– Значит, я прав, не так ли?

Она пригубила свой коньяк. Посмотрела мне прямо в глаза:

– Кто знает. Но доказательств у тебя никаких нет. Одна болтовня. Что, как ты думаешь, может сделать полиция?

– Посмотрим, – устало ответил я и поднялся, чтобы уйти. – Посмотрим.

ТОРТ «ЧИНУША» ПО СЕМЕЙНОМУ РЕЦЕПТУ ХУМАНОВ

Тесто

4 яйца

4 столовые ложки сахара

4 столовые ложки муки

Прослойка

125 г сахара

125 г очищенного миндаля

125 г масла

Глазурь

400 г взбитых сливок

175 г сахара

½ палочки ванилина

½ столовой ложки масла

Взбить до твердости белки, добавить сахар, желтки и муку. Смазать и обсыпать сухарями форму и поставить в духовку при 200° примерно на 25 минут. Затем остудить.

Пока торт стоит в духовке, приготовить прослойку. Размешать очищенный и смолотый миндаль с сахаром и добавить в смесь размягченное масло. Довести до состояния крема. Когда торт остынет, разрезать его на две равные части. Между ними проложить прослойку и опять сложить вместе.

Глазурь готовится в кастрюле с толстым дном, где все, кроме масла, смешать и варить помешивая. Когда глазурь достаточно густа, частью ее облить торт. В оставшуюся часть добавить масло и вновь подогреть. Затем вылить глазурь на торт так, чтобы, стекая, она его полностью закрыла (утопила). Торт хорошо подавать с орешками.