Текст книги "Красная лилия"

Автор книги: Ян Мортенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА VII

Снежно-белая скатерть, сверкающие хрустальные бокалы, метрдотель – сама любезность. Но этого нельзя сказать о Калле Асплюнде. Он тяжело вздыхал и смотрел на меня тяжелыми, налитыми кровью глазами. Казалось, что он уже давно не спал.

– Собственно говоря, это черт знает что, – начал он медленно, вытащив курносую трубку, подержав ее в руке, словно размышляя, разжигать или нет. Потом засунул ее обратно, а я с облегчением вздохнул: грязно-желтый вонючий дым, вываливающийся из забитого золой кратера трубки, – это было выше моих сил.

– Мало того, что ты всегда вклиниваешься в мои расследования в Стокгольме. Так даже в такой глуши, куда и железной дороги нет, кто выныривает на площади в Аскерсунде, если не Юхан Кристиан Хуман собственной персоной?

– Будешь продолжать в том же духе – платишь за обед, – буркнул я. Нет, конечно, я не рассчитывал на то, что он бросится мне на шею, но хоть немного приветливости он мог бы выказать. Ведь несмотря ни на что, я частенько помогал ему.

– Нет, к тебе это не относится, – улыбнулся он. – Ты же знаешь, что я люблю твои советы и подсказки. Не говоря уже о кошке. Но в это дело вмешивается чертовски много людей и из СЭПО, и из МИДа, и бог знает откуда, так что меньше всего мне нужны «советчики». Но когда звонит старый друг и приглашает на обед, да еще в дорогой ресторан, не могу же я сказать «нет».

– Понимаю, что многие вмешиваются. Ведь Нильманн не какой-то там обычный Свенссон. Ты нашел что-нибудь? Иголка все же в стоге сена или ты уже разглядел свет в конце тоннеля?

– И да и нет, – уныло буркнул он, одним глазом косясь в меню. – Как насчет вэттэрнского гольца? Осилишь?

– За счет фирмы. В отчете назову тебя мистер Смит. Английский антикварий из Ливерпуля.

– Если ты попытаешься сделать меня соучастником своих налоговых махинаций, то я сообщу в полицию. Торговец антиквариатом! По крайней мере хотя бы из Лондона.

– Не беспокойся. Самое большее, что ты сможешь, – привлечь меня за сбыт краденого. Кроме того, я не чувствую себя преступником. Распутать дело и при этом накормить руководителя расследования – это не повлечет за собой строгого наказания. Да и свидетелей-то нет. Слово – за слово.

– В таком случае, – сказал он медленно и с удовольствием, – в таком случае, я попросил бы начать с икры уклейки и водки «Бэска дроппар». А потом не откажусь и от шабли или мерсо.

– О’кей, о’кей. То, что вкусно, то денежек стоит. В этой жизни за все надо платить. Придется тебе поделиться своими кровавыми тайнами.

– Ты невыносим, – улыбнулся он. – Может, нам стоит взять тебя на работу, на такое место, где мне тебя легко достать? Например, ассистентом в полиции нравов? Будешь ходить как гражданский патруль по Мальмшильнадсгатан. Куда легче стала бы и моя жизнь, и моя работа.

– Прекрасная идея. С моим быстрым интеллектом и умением выпытывать я бы сделал головокружительную карьеру. Представь себе день, когда я стану твоим шефом. «Асплюнд!» – закричу я в трубку. «Асплюнд, зайди в мой кабинет, быстро! Нечего сидеть часами за чашкой кофе с марципаном. Кофейничать можно и дома. Здесь мы работаем!»

Я шумно рассмеялся, но Калле Асплюнд, кажется, остался недоволен. Дискуссию о моем будущем в полиции прервал официант.

После того как одним взмахом мохнатой руки Калле опрокинул рюмку с темно-янтарной «Бэска», а затем медленно и с любовью смешал сметану, рубленый лук и зерна икры уклейки и намазал масло на поджаренный хлеб, он стал общительнее.

– Так вот, кое-что мы уже успели сделать, но, честно говоря, пока ходим наощупь в темноте. Откуда это, из Библии или из Шекспира? Я где-то читал, что в своих работах он использовал тридцать четыре тысячи слов, а в Библии всего восемь тысяч. Какой же он был гений! Создавал новые слова и выражения.

– Третья альтернатива для цитат – народные приметы, – заметил я и отпил глоток пива. – В девяноста из ста случаев цитата окажется из одного из этих трех источников. Но если отвлечься от Шекспира, насколько я понимаю, Густав Нильманн был отравлен.

Калле кивнул.

– Он лежал на полу в беседке в парке. Желтая, с белыми углами и белыми подоконниками. Черная крыша и железный флюгер. Восьмиугольная. Очень милая, между прочим. Интересно, можно скопировать и поставить такую на своем участке, а? У меня есть такой участок на острове Экерё. Да ты знаешь, ты же был там. Так вот, после обеда Нильманн отправился туда. Его жена должна была прийти попозже. Она хотела посмотреть последние известия в половине восьмого. А девушка, которую они взяли на лето, школьница по имени Анна, отнесла туда кофе и ликер. Да, она не пьет, я имею в виду его жену, а Нильманн имел обыкновение пропустить рюмочку с кофе. Абрикосовый ликер. На мой вкус – немного приторно, но для убийцы это было именно то, что нужно.

– Почему?.

– Так ведь он был отравлен цианистым калием. Синильной кислотой. А у него очень специфический вкус и запах. Примерно как у горького миндаля. И такого же типа запах у абрикосового ликера, хотя немного слабее, конечно. Рецепта я не знаю, но в процессе изготовления ликера добавляются толченые ядра абрикосовых косточек. А у них тот же вкусовой состав, что и в цианистом калии. Ближе к горькому миндалю. На то, чтобы лишить жизни одного человека, достаточно пятидесяти зерен горького миндаля.

– А ты не думаешь, что это было самоубийство? Нет, он, конечно, не производил впечатления человека, способного на это, но точно никогда не знаешь.

В этот момент прибыл голец на серебряном блюде, эскортируемый серьезнейшим метрдотелем и услужливым официантом. Последовала милая голубоглазая официантка с салатницей дышащего паром картофеля. Как аристократа водных глубин, гольца встретили с подобающим вниманием.

– М-да, – заметил Калле, с интересом разглядывая прелестно уложенную порцию. – Нет никаких признаков самоубийства. Кроме того – лишать себя жизни цианистым калием – метод не из приятных. Быстрый, правда, но невероятно мучительный. Действие яда таково, что организм перестает усваивать кислород из крови. Начинаются обморок и судороги. Затем ты не в силах дышать. Симптомы усиливаются спиртным. Все это очень специфически – с профессиональной точки зрения. В большинстве случаев наши убийства очень утонченны и совершаются людьми, знающими свою жертву. И почти всегда присутствует спиртное. Или наркотики. Ревность, деньги и старые дрязги. Ты сидишь с дружком и ругаешься с ним, слово за слово, и тут появляется кухонный нож из ящика или топор из чулана и – трах по тыкве. Но тут, знаешь ли, случай исключительно тонкий, – Калле был почти воодушевлен, взлохмачивая пальцами седые волосы.

– Но мне кажется, что Нильманн заметил что-то. Ведь невозможно вливать в себя смертельную дозу цианистого калия и не обратить внимания на странный вкус?

– Именно об этом я и толкую, – ответил Калле раздраженно. – Если ты умеешь слушать. «Априкот» – это ликер, и чтобы получить правильный вкус, толкут ядра, содержащие цианид. Чуть-чуть, правда, но достаточно для того, чтобы получить характерный вкус и запах, которые есть у цианистого калия. Он, конечно, невероятно сильнее, но идея та же, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Ты думаешь, что если бросить цианистого калия в абрикосовый ликер, то это не будет заметно?

– Конечно, разница чувствуется. Но не настолько ясно, чтобы ты, начав пить, тут же среагировал. То есть яд не придает напитку ни иного запаха, ни иного вкуса. Усиленный и огрубленный, но не настолько, чтобы ты швырнул бокал об пень: что, мол, за лисий яд подлили тебе. Кроме того, цианистый калий настолько силен, что совсем не надо вливать в себя слишком много, прежде чем будет поздно. Когда он почувствовал, что пьет что-то не то, отреагировать он уже не смог. Непоправимое свершилось.

– Неужели такое быстрое действие?

– А помнишь военных преступников? Некоторые из них всегда ходили с капсулой цианистого калия, и как только их хватали, они кончали самоубийством. Геринг, например, перед тем как его должны были повесить в Нюрнберге.

– Геринг! – Я положил нож и вилку на большую тарелку с эмблемой отеля.

– Что значит «Геринг»?

Калле зачерпнул голландского соуса серебряной разливной ложкой и чуть ли не утопил в нем несчастную рыбу. А я без всякого удовольствия смотрел на почти опустевшую соусницу.

– На днях я что-то слышал об этом, – ответил я задумчиво.

– О Геринге?

– Не совсем, но почти. Ты же знаешь, что Нильманн несколько лет назад был шефом СЭПО.

– Знаю ли я! Как раз за полчаса до нашего обеда я говорил по телефону с одним человеком оттуда. Они послали сюда собственных парней.

– Он, кажется, сохранил часть «воспоминаний» от тех времен. В том числе несколько капсул с ядом, конфискованных у одного шпиона.

– Сохранил, говоришь ты? Ты думаешь, он хранил их у себя дома?

– Вот именно. И даже любил показывать свои сокровища любопытным зрителям. Так что это не было никакой тайной.

Калле замолк, задумчиво глядя в окно.

– Его жена ничего об этом не сказала.

– Просто не подумала об этом, она была в шоке.

– А может, и нет. Ну да ладно, как бы там ни было, убит он был примерно между семью и половиной восьмого вечера в среду. Мы знаем, что Анна принесла поднос с термосом, чашками и ликером примерно без четверти семь и что Густав Нильманн пошел в беседку сразу же после семи. Мы знаем также, что пройти туда можно незамеченным из усадьбы, так как беседка находится на пригорке в парке и скрыта деревьями и кустами. Значит, убийца отравил ликер перед тем, как Нильманн пришел туда, или после, когда он уже сидел там. В таком случае, он должен был знать убийцу. Ведь не подойдешь к незнакомому человеку и не нальешь в его бокал яду. Затем, нам известно, что все было спланировано заранее.

– Откуда ты это знаешь?

Он посмотрел на меня с издевкой.

– Мой дорогой Юхан Кристиан Хуман. Я же сказал до этого, что большинство убийств совершаются импульсивно. Что-то вызревало, вызревало, и вдруг плотины рушатся, – и ты готов. Но это не значит, что ты все время носишь цианистый калий в кармане. Да еще и белые лилии. Ведь Густав Нильманн лежал на полу с белой лилией в руке.

– Я читал об этом. Ну и что?

– Кто бы знал. Будь это обычный цветок – маргаритка или колокольчик, что растут возле беседки, я бы мог понять. Жестокий вызов, «последний привет» – словом, думай что угодно. Но белые лилии растут в озерах. И редко у самого берега. Значит, надо было потрудиться еще грести туда, собирать.

– Если бы ты сказал – красные лилии, я бы больше понял.

– Но таких же не существует? Красные лилии? Лилии бывают либо белые, либо желтые. – И он с сомнением поглядел на меня.

– Вот видишь, сколько пробелов в твоем общем образовании. Красные лилии действительно существуют, и недалеко отсюда.

И я рассказал Калле о моей первой встрече с Густавом Нильманном у озера Фагертэрн, об обеде у Йенса Халлинга и разговоре с Сесилией Эн.

Он слушал внимательно, не сводя с меня темных глаз под кустистыми бровями. То и дело он поглаживал себя по щеке, щетина потрескивала под кончиками его пальцев.

– Смешно, – сказал он наконец и забрал себе остатки соуса. – Всех, о ком ты говорил, я уже допрашивал.

– Кого-нибудь из них подозреваешь? – с удивлением посмотрел я на него.

– Вовсе нет. – Парируя, он поднял руку. – Вовсе нет. Но случилось так, что все они были в доме Нильманнов в этот день. По различным делам. Был и старый генерал, и Халлинг с женой на ланче. Андерс Фридлюнд и его жена-феминистка заезжали во второй половине дня и пили кофе, был и журналист, как бишь его зовут…

– Бенгт Андерссон.

– Вот именно, Андерссон. Он заезжал за Сесилией после работы.

– И больше никого?

– Был почтальон. Парень, который водит трактор для стрижки газонов. Был его издатель. Он приезжал из Стокгольма на ланч, а во второй половине дня уехал. Вот и все, что мы знаем. Кто угодно мог пройти к беседке незамеченным. А трава была только что подстрижена, так что никаких следов не осталось.

– Значит, у тебя есть время, место и жертва. Остался только мотив.

– И убийца. В этом-то вся загвоздка, – вздохнул он и отодвинул тарелку, допил остатки из высокого бокала и потянулся за бутылкой во льду. – Собственно, мотивов предостаточно. Подумай сам: бывший политик, государственный советник и «серый кардинал» за кулисами при всевозможных тронах. И так долго не наказан. Много друзей, но, как я себе представляю, еще больше недругов. А потом эта история с СЭПО. В основном у них все делалось секретно, могу себе представить, что шеф такой организации может оказаться замешан в дела отнюдь не для девочек из воскресной школы. Не забывай и периода, когда он возглавлял лэн. Да, на это потребуется много времени. – Он грустно посмотрел на меня.

– Ты не думаешь, что убийство может быть связано с мемуарами?

– Слепая курица снесла яйцо в стоге сена на шляпку гвоздя. Прекрасная новая конструкция в духе Шекспира?

– Теперь я что-то не врубаюсь.

– Понимаю. Мои интеллектуальные завороты слишком утонченны для тебя. То, на что я непритязательно пытался тебе намекнуть, состоит в том, что порой ты, черт возьми, куда более прав, чем думаешь.

– Ты имеешь в виду мемуары?

– Вот именно. Я думаю, в них более чем предостаточно такого, что кому-нибудь или многим кажется не совсем полезным для здоровья. А может, кто-то и испугался, что он сможет написать.

– Ну да ладно, – сказал я. – Если ты пойдешь по этой линии, все будет проще. Читай, что там написано, и записывай тех, с кем он хуже всего обошелся.

– К сожалению, ничего не выйдет.

Я посмотрел на него, не понимая.

– Рукопись исчезла. Мемуары Нильманна украдены.

ГЛАВА VIII

– Нет, черт возьми, – закричал он в трубку так громко, что я спросил его, а нужен ли ему телефон. Он шумно рассмеялся, обнажив белые зубы, потеребил седеющую бородку и бросил телефонную трубку.

– Извини меня, но эти чертовы писатели совершенно невозможны. – Лассе Сандберг улыбнулся. – Ему нужно десять тысяч в задаток. Нет, ты только подумай. Десять тысяч!

– Не так уж и ненормально.

По другую сторону письменного стола сидел книгоиздатель. Явно ростом метра в два, а если поставить его на весы, то стрелка остановится далеко за сто килограммов. Большая борода, очки в золотой оправе, а когда он жестикулировал, руки угрожали смести на пол все, что загромождало его стол. С таким же динамизмом, который жил в его натуре, он стремительно ворвался в пораженный и ошарашенный издательский мир. С пустыми руками начал он создавать в Швеции самое маленькое издательство и всего через несколько лет превратил его в одно из самых крупных, и все это методами, не связанными ни с какими принятыми правилами. Он казался мне милым, добродушным великаном, запоздалой фигурой Ренессанса в унифицированной галерее людей нашего Народного дома[7]7
  Имеется в виду Швеция.


[Закрыть]. Лично с Лассе Сандбергом я встретился впервые, но до этого много читал о его успехах. Он и сам был докой в создании общественного мнения, и придавал значение тому, что писалось о нем и его издательстве. Но иногда казалось, что принципом Есты Экмана он пользовался слишком дословно. В тридцатые годы этот великий актер сказал: «Неважно, что пишут газеты, важно, чтобы они писали!»

Сейчас я сидел в его огромной, светлой конторе на улице Линнея с желанием поговорить о мемуарах Густава Нильманна. Я, конечно, понимал, что это не мое дело. Полиция будет говорить с ним, если уже не говорила. Но Лассе Сандберг был издателем, а я все равно находился в Стокгольме, прервав отпуск из-за нескольких приятных телефонных разговоров. В одном из них одна старая дама, которую я «пас» целый год, позвонила и сказала «да». Речь шла, правда, не о ее сердце, а о куда более прозаическом. О столе. Очень красивом ломберном столе в стиле рококо с шахматной доской и фигурами в ящике, откидывающемся к стене. Стол был зафанерован изысканными сортами дерева, а бронзовая отделка элегантна и грациозна. С обеих сторон стола выдвигались подставки для подсвечников, а углы были красиво закруглены для игровых фишек. На столе стоял автограф Якоба Шёлина из Чёпинга – одно из великих имен своего времени. Больше всего он известен складными столами из корня ольхи, но этот стол был роскошным, и когда она позвонила, я не решился откладывать поездку. Ведь если бы я поколебался, она могла рассердиться или обратиться к кому-нибудь другому. Теперь-то дело было в шляпе, счет в банке достаточно нагружен, но я, хоть и с некоторой настороженностью, все же надеялся на осенний аукцион Буковского. Там я ожидал щедрого вознаграждения за терпение и склонность к следопытству. Но поскольку я уже был в Стокгольме, то позвонил и Лассе Сандбергу. Меня вел инстинкт охотника, который всегда заставлял совать нос, в чужие дела.

– Ненормальный, просто ненормальный, – улыбался он из своего широкого кожаного кресла. – О’кей, десять тысяч, но за последние пять лет этот черт уже получил десять тысяч крон, а я не видел еще ни одной страницы. Но это бестселлер! Кстати, а может, и ты напишешь книгу? – Он перегнулся через стол, уставившись на меня.

– Я?

– Вот именно! Это не так трудно, как ты думаешь. В твоем распоряжении 28 букв. Берешь пишущую машинку и 300 листов бумаги. Затем смешиваешь свои буквы до тех пор, пока не кончится бумага. А в результате – книга!

И он откинулся в кресле. Его грохочущий смех взлетел к штукатурке потолка аристократического здания.

– Кофе! – неожиданно крикнул он в переговорное устройство на столе. – Принесите два кофе и несколько венских булочек, что остались от вчера.

– Я, конечно, перебарщиваю, но не очень. Большинство в состоянии написать по крайней мере одну книгу о том, что они могли пережить или пережили. И именно в этом заключается мое новаторство. Когда я начинал дело несколько лет назад, у меня была лишь эта контора, персонал, бухгалтерская книга и все такое прочее, но ни одного писателя. И я пошел в народ. Писал, звонил и предлагал писать. Девять из десяти отказывались. А десятый соглашался, и мы получили совсем иной, неожиданный профиль в отличие от этих старых издательств. Они, между прочим, как сидели, так и сидят, ожидая, что им будут слать свои рукописи. Затем быстренько отказывают. Боятся рисковать. А я покупаю рукописи на корню. Часть из них я даже не читаю, покупаю за имя и содержание. И я известен как дающий самые большие авансы. Конечно, иногда можно наступить и на мину, зато как это интересно, чертовски интересно! Но чаще все кончается благополучно.

Открылась дверь. Вошла остроглазая секретарша с двумя белыми кофейными чашечками на синем подносе. На одной из них было «I love New York», на другой – «Radio Gotland».

– А венские булочки? – жалобно спросил он и посмотрел на нее глазами расстроенного сенбернара. – Где мои венские булочки?

– Ты их съел вчера вечером, – сухо ответила она. – Разве не помнишь? Коньяк и венские булочки с этим австрийским писателем, с тем, с которым ты ел ланч до восьми часов.

– А, черт, – Лассе Сандберг вновь вцепился себе в бороду. – Но зато какую книгу он сделает! Настоящий пороховой погреб.

И он посмотрел на меня, словно пытался понять, зачем я здесь.

– Пороховой погреб, – сказал я, подхватывая образ. – Ты, кажется, нацелен на сильные эффекты. Громкие сенсации.

– Пожалуй. Кое-что в этом направлении. Критика общества. Дебаты. Мемуары.

– Знаю. Поэтому и пришел.

– Ты сам собираешься написать мемуары? – С интересом посмотрев на меня, он положил в чашечку четыре кусочка сахару и размешал шариковой ручкой.

– Нет, боюсь, что они не заслуживали бы издания. Речь идет о книге Густава Нильманна.

Он замолчал. Открытость исчезла. Он с подозрением уставился на меня поверх очков.

– Ты журналист?

– Нет, торговец антиквариатом.

– Торговец антиквариатом? Ничего не понимаю. Что у тебя за интерес к мемуарам Густава?

– Он умер, убит, как ты знаешь. Я совершенно случайно встретился с ним незадолго до убийства. Я знаю многих его хороших друзей. Потом я разговаривал об этом с полицией, а сейчас случайно оказался в Стокгольме и решил заглянуть сюда и поговорить с тобой.

Я умолк, почувствовав, насколько слабо все это звучало. Да и Лассе Сандберга, кажется, я не убедил.

– Ах вон оно что, – сказал он, и два печеньица исчезли в диких зарослях седой бороды. – Ты говоришь, что знал Нильманна. Ну и что же ты хочешь?

– У меня есть версия. Он откровенно говорил о том, что его книга должна стать «миной замедленного действия» и бог знает еще чем. Сейчас Нильманн убит, рукопись исчезла, украдена. Мне кажется, что сделал это убийца, а книга – причина убийства.

– Ты полагаешь, что кто-то хотел предотвратить ее публикацию и был в таком отчаянии, что пошел на убийство?

– Вот именно. И я подумал, что у тебя должна быть где-нибудь ее копия и что ты, может быть, знаешь, кому он мог наступить на мозоль.

– Полиция уже побывала у меня. И я сказал им все, как было. Да, с год назад я связывался с Густавом Нильманном и попросил его написать для меня мемуары. Так я делаю свой бизнес. Я отыскиваю всех дьяволов с интересным прошлым или тех, кто был связан с чем-нибудь особенным, и прошу их писать. Одну из самых примечательных автобиографий последних лет, что я издал, я получил в мужской уборной в ресторане «Подвал оперы». Он стоял у писсуара, я прямо подошел к нему, и он был так ошарашен, что сразу сказал «да», не выпуская прибор из кулака. Хотя, конечно, это был не Густав. Но он тоже сразу сказал «да». Он был как раз в моем духе. «Много голов полетит», – сказал он мне. Я это хорошо помню. Это то, что надо, и хорошо расходится. Народ любит читать о старых скандалах. И о новых тоже. Кстати, об этом же он говорил и на ланче.

– На каком ланче?

– В день его убийства. Я заезжал к нему, чтобы немного поторопить. Хотел издать книгу перед выборами, сделать политическую ставку, если бы полетела нужная голова. Но теперь вот ничего не выйдет, – добавил он печально.

– А кто еще был на ланче?

– Только его жена, Улла. И еще какой-то генерал Грангрен. Я и у него попросил мемуары, но он обозлился на меня. А Густаву казалось это интересным. И он советовал ему писать. И Халлинг был там тоже. Потом Сесилия, конечно же. Она чертовски мила. Глядишь на нее – и просто слюнки текут. Я понимаю, почему Улла бесится. Но Густав всегда говорил, что он ей как отец. Хотя черт его знает.

– Но никакой рукописи ты не видел?

Он покачал головой.

– То же самое я сказал и полиции. Я понятия не имею о деталях книги. Знаю лишь, что основной упор должен был быть сделан на годы его политической активности и на время работы в СЭПО. Но никакой рукописи не видел. Правда, есть еще одно, конечно.

– Что именно?

– Он получил солидный аванс. И не только это. Еще и пособие.

Я вопросительно взглянул на него.

– Нет, он лично не нуждался в деньгах, просто они нужны ему были, чтобы взять Сесилию ассистенткой. Она должна была навести порядок в его старых бумагах и вырезках, да и во всем, что ему удалось собрать.

– Я знаю. Я встречался с ней. Мы с ней были в кафе-кондитерской.

– В кондитерской? – он рассеянно съел последнее печенье. – Назвал бы ты «Кафе-Опера», я бы понял лучше. Она предпочитает сухое мартини, нежели кофе с пирожными.

– В этом я не очень уверен.

– Ты нет, а я да. И Густав. Я видел их там вместе. А оттуда я забрал их на обед в «Сталлис». Своих писателей нужно держать в хорошей форме, да и кроме того, приятно сходить в ресторан. И я скажу тебе: вот там-то и обнаружился злой умысел Густава.

И вновь грохочущий смех взвился к потолку. Он снял очки, вынул пестрый носовой платок из нагрудного кармана и шумно высморкался.

– Да и Сесилия не из тех, кто теряется. Да, черт возьми, хотелось бы опять стать молодым. Но я завязал. Нет, вовсе не потому, что не подворачивается случай. Много еще невест жаждут издать свои книги. Но я не хочу быть эмоционально заангажирован, если ты понимаешь, что я имею в виду. И Густаву тоже стоило подумать об этом. Если в его возрасте распускаешь нюни, становишься просто смешным. Девочкам сначала весело, а потом они сбегают с одногодками и оставляют тебя ни с чем. Нет, черт возьми, почитай лучше об этом в книгах. Ему надо было держаться Уллы.

И тут затрещало настольное переговорное устройство.

– На проводе Нью-Йорк, – сказал голос секретарши. – Джон Диллон.

– Хорошо, – ответил Лассе Сандберг. – Прости, Хуман, но мне надо поговорить. Большой бизнес. Я дам им самый крупный аванс в истории издательского дела. Это будет книга года, а я буду подметать пол Бонньерами и Норстедтами[8]8
  Крупнейшие шведские издательства.


[Закрыть]. Пока.

Взмахом руки он закончил аудиенцию и взял телефонную трубку, а я ушел.

– Стой, черт возьми! – закричал он мне в след. – Возьми немного книг! Скажи девочкам, что я разрешил порыться на полках. И дай знать, если найдешь убийцу. Может, и напишешь об этом.

Чуть позже я уже стоял на улице с полной пластиковой сумкой книжных новинок. Во всяком случае, мой визит окончился положительно, размышлял я, переходя через по-летнему зеленый Хумлегорден к Стуреплан. Убийцы я не нашел, но книг хватит на весь оставшийся отпуск, даже если все время будет идти дождь. А чего, собственно, я ждал? Полиция уже побывала здесь и вычесала тот же ноль. Рукопись исчезла, а копии не имелось. По крайней мере в издательстве. Но оставалась еще Сесилия. Она должна знать, о чем Густав планировал написать книгу. О ком он говорил, о каких событиях и эпизодах рассказывал.

Эта мысль пронзила меня внезапно в момент, когда я объезжал статую Линнея у Королевской библиотеки. Убийца мог размышлять таким же образом. Значит, Сесилия Эн в опасности, поскольку она опасна для его жизни.