Текст книги "Красная лилия"

Автор книги: Ян Мортенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА XIII

Он направил пистолет прямо на меня. В лучах солнца тот отливал синевой. Облачко белого дыма и выстрел. Триста сорок метров в секунду, подумал я и побежал. Триста сорок метров в секунду. Ведь это скорость звука? Я помню это еще с детства, когда мы считали секунды между молнией и громом, чтобы узнать, на каком расстоянии гроза. Потом он, наверное, схватил пулемет, потому что выстрелы сзади стали раздаваться все чаще и чаще, а я, согнувшись, бежал по высокой траве.

Вздрогнув, я проснулся. Солнечные лучи освещали постель, на одеяле лежала книга о трагическом детстве Хенрика Тикканен. Кто-то нетерпеливо барабанил по оконному стеклу. Было уже половина двенадцатого.

Мучили сухость во рту и тяжесть в голове. Я перекинул ноги через край постели, натянул светло-голубой махровый халат и вышел на кухню. За окном на улице стоял он – Бенгт Андерссон, с впавшими глазами и небритый.

Я открыл дверь, и он вошел, пробормотав нечто невнятное, что, мол, сожалеет, что разбудил меня, не хотел мешать.

– Ничего, – сказал я и поставил кофе на огонь. – Обычно я просыпаюсь часов в шесть-семь, а вот сегодня что-то не сработало. Этому, наверное, есть причины. Вчера я никак не мог уснуть.

– Знаю, – сказал он устало, садясь в одно из плетеных кресел в гостиной.

– Хочешь чашечку кофе?

– Да, спасибо, – донеслось из гостиной.

На кухне я приготовил себе завтрак: половина грейпфрута, тарелка обезжиренной простокваши. На кусочке грубого ржаного хлеба мягкий сыр с красным перцем. И стакан воды. Поставил две кофейные чашечки.

«Что ему нужно? – подумал я, пока укладывал завтрак на поднос. – Почему он приходит ко мне, когда Сесилия мертва?»

– Прошу. – И я поставил поднос на стол возле него, налил дымящегося крепкого черного кофе. Он молча кивнул, благодаря.

– Ужасно, – сказал я, пока он не начал пить кофе, а просто сидел тихо, замкнувшись в себе. Он был бледен, несмотря на летнее солнце. Под глазами черные круги. Ночная смена в редакции? Или днем он спит и никогда не видит лета?

Бенгт Андерссон сидел молча, уставившись в пол. Потом взял чашку кофе и сделал несколько осторожных глотков. Я не хотел торопить его и спокойно поглощал свой завтрак.

– Ты нашел ее, – сказал он наконец. Это был не вопрос, а констатация.

Я кивнул.

– И Улла, – добавил я. – Сначала пришел я, а потом Улла.

– Каким образом ты очутился там?

– Да я просто проезжал мимо и захотел поговорить с ней.

– О чем?

– Об убийстве Густава Нильманна. Когда мы виделись на пляже, Сесилия сказала, что она знает, кто убийца.

– А тебя это касается?

– И касается и не касается. Может, не впрямую. Это дело полиции. Но поскольку я встречался и с Густавом и с Сесилией, то… то мне было интересно.

Он смотрел на меня, уйдя в свои мысли. Наконец он кивнул и продолжил пить кофе.

– Я любил ее, – вдруг сказал он. – Не знаю, смогу ли я жить без нее. Вчера вечером ко мне приходила полиция. Задала кучу вопросов. О наших отношениях. Я рассказал все, как было. Что встретил Сесилию еще тогда, когда она училась в школе в Эребру. Я писал рецензию на театральное представление, которое поставило их литературное объединение. Что-то из Яльмара Бергмана. Ты знаешь, он ведь учился в Карро – Каролинском учебном заведении. Поэтому там они особенно интересуются им. Пьеса, кажется, называлась «Эксперимент». Сесилия играла одну из женских ролей, я брал у нее интервью. И влюбился в нее. А она в меня. Мы любили друг друга. – Тут он вновь посмотрел на меня.

«Гимназическая влюбленность? – подумал я. Молодая девушка, которой кажется, что ей будет интересно с молодым журналистом. Первая встреча молодой девушки с любовью и со всем прочим. Все ее мечты воплощаются в нем. Потом она встречает более старшего, опытного мужчину, сравнивает с Бенгтом, представляет перспективу своей жизни. Видит Бенгта таким, каков он на самом деле. Молодой, не особенно преуспевающий журналист провинциальной газеты. И Густав. Губернатор, государственный советник. Шеф ее отца. Нет, Бенгт вытащил короткую соломинку».

– Сколько времени вы знали друг друга?

– Три года. Серьезно у нас началось все, когда она сдала выпускные экзамены в гимназии. В ночь после выпускной пирушки. Мы возвращались домой на рассвете через городской парк.

Бенгт замолк, сделал глоток, посмотрел в окно.

– А все это с Густавом – ничто, – продолжил он. – Просто случайность, возникшая из-за работы. Они ведь целыми днями были вместе, и, конечно, он импонировал ей. У него ведь было все. Деньги, положение, все, что хочешь. Но как только книга была бы готова, все стало бы по-прежнему.

«Сомневаюсь, – подумал я и подлил нам кофе. – „Если огонь попадет в старые пни, гореть будет долго“. Шекспир или Библия? Нет, скорее из „Крестьянской жизни“».

– Уму непостижимо, – сказал Бенгт после паузы. – Я ничего не понимаю. Мы же собирались пожениться. – Он, казалось, почти потерял самообладание и был в отчаянии. – Когда Сесилия должна была закончить занятия в Упсале, она собиралась устроиться на работу в Эребру. Мы хотели купить дом, целую виллу. А теперь… – он всхлипнул, согнувшись на стуле.

– Как ты думаешь, кто убил Густава? – спросил я, чтобы отвлечь внимание от постигшей его трагедии.

– Все из-за дьявольской книги, – сказал он, собравшись. – Она накликала смерть на него и лишила жизни Сесилию. В одной лишь этой местности найдется с полдюжины тех, кто ликовал, когда он умер.

– Ликовали?

– Конечно. Если бы кто-нибудь запер дверь шкафа с твоим старым скелетом, то ты был бы дьявольски рад, не так ли?

– Право же, у меня нет подобного скелета.

– Возможно, у тебя и нет, но у других есть.

– У кого, например?

– Сесилия кое-что рассказывала. Не в деталях, но достаточно, чтобы я смог понять, на какой пороховой бочке сидел Густав. Интересно, понимал ли это он сам. Ей казалось, что он смотрел на свою книгу, как на игру в «дурака». Потом бы все забылось, а жизнь потекла бы как прежде.

– Но Сесилия говорила, что не верит в то, что мемуары были тому причиной.

– Чушь. Она говорила так, чтобы защитить Густава, – горько возразил он. – Так вот, если ты начнешь рыться в дерьме, то и получишь сполна.

– Например?

– Как ты думаешь, каким образом Йенс Халлинг стал миллионером? Ты видел его белый «ягуар»? Его дом? А ведь это всего лишь летняя дача. И на это хватит зарплаты после выплаты налогов в Швеции? Нет уж, чтобы иметь такую, как он, чековую книжку, нужно иметь несколько больше, чем просто зарплату в конце каждого месяца. А Андерс Фридлюнд? Осенью он может стать премьер-министром. Я видел часть секретных опросов общественного мнения, которые говорят об этом. Но ты же знаешь, как бывает у нас в Швеции. Малейший намек на то, что что-то не так, как должно, и тут же возникает «дело». А у кого есть средства на «дела» на финишной предвыборной кампании? У того, кто всю свою жизнь боролся, чтобы достичь места, которого он хотел. Так неужели он позволит, чтобы мемуары Густава поставили крест на его будущем?

– Это всего лишь пустые домыслы.

– А возьми генерала Граншерну, – продолжал он, не обращая внимания на мою ремарку. – Он служил еще во времена Веннерстрёма. И не забудь, что Густав был шефом СЭПО.

– Ну ты даешь! Граншерна мог быть замешан в шпионаже в пользу Советов? Он же самый большой консерватор в Аскерсунде и его окрестностях. Тебе самому должно быть смешно от своих рассуждений.

– Ты можешь так думать. Но не забудь, что я журналист. И у меня есть свои источники и доступ к материалам, которых ты никогда не видел. Кроме того, кое-что рассказывала Сесилия. Так что даже если ты считаешь, что я болтаю чепуху, все равно у достаточно большого числа людей был повод струхнуть. Они-то не знали, что он понапишет. Может быть, кто-то из них и предпочел угрозе безопасность и нанес удар.

– В том, что ты говоришь, возможно, есть что-то, но не замешана ли здесь рыбка похуже, чем плавающие в Вэттэрне и Фагертэрне. Кстати. Ты же знаешь, что, когда нашли Густава, он держал в руке белую лилию. А у Сесилии была красная. Ты понимаешь, в чем тут смысл?

– Нет, – быстро ответил он. Так быстро, что мне показалось, будто он скрывал что-то. Но я не хотел давить на него. По крайней мере не на следующий же день после смерти Сесилии.

– Прости за вопрос, но зачем ты приехал сюда?

Какое-то время Бенгт сидел молча, словно ему не хотелось выкладывать то, что было на сердце. Потом он все же решился и посмотрел мне прямо в глаза.

– Я пришел, чтобы поговорить с тобой о Сесилии. Спросить, говорила ли она тебе что-нибудь обо мне. Я ведь знаю, что вы встретились в библиотеке, а потом пошли в кафе. Вы виделись на пляже. Так сказала она тебе что-нибудь?

– Мы говорили обо всем.

– Не прикидывайся, – отрезал он. – Ты чертовски хорошо понимаешь, что я имею в виду. Убийство Густава. Она говорила что-нибудь о том, кто убил Густава? У нее была какая-нибудь версия?

– Не больше, чем я уже рассказал. Она не верила, что причина в мемуарах. За всем этим кроется что-то другое. Совсем другое.

Он молчал, а я смотрел на него. «Зачем он приехал сюда – спросить об этом? – подумал я. – Боится, что Сесилия могла сказать что-то, касающееся его? Что причиной убийства был не страх перед публикациями Густава, а что-то совсем другое? Ревность?»

– Ты удивляешься, зачем я пришел? Понимаю. Так вот, чтобы сказать, что Сесилия не покончила с собой. Ее убили! Она слишком много знала.

ГЛАВА XIV

– Я это знаю! Знаю! – почти кричал он. – Она никогда не смогла бы этого сделать, она ведь любила меня. По-настоящему. Она никогда не могла бы оставить меня.

Тут он весь сжался. Обхватил голову руками и заплакал навзрыд. Над лугом прошелся летний ветер. Белая трясогузка семенила на краю бочки с водой, подергивая хвостиком. Глаза, словно шарики черного перца, сверкнули, и она молниеносно поймала муху. За окном продолжалась жизнь – смерть не коснулась лета. А рядом сидел Бенгт и плакал о своей мертвой Сесилии. Он не хотел смириться с тем, что она сама лишила себя жизни.

– Я понимаю, для тебя это непостижимо, – тихо сказал я, когда его всхлипывания прекратились. – Мне и самому все кажется странным. Но боюсь, что факты говорят сами за себя. Я проник туда вместе с Уллой и могу тебя заверить, что осмотрел все двери и окна. Они были заперты или закрыты на засов изнутри. Ключи оставались в дверях, и не было никакой возможности запереть их снаружи.

– Что ты понимаешь, – сказал он угрюмо. – Дома построены в восемнадцатом веке. Тогда были другие времена, и тогда могли нуждаться в потайных входах и выходах. Я, черт возьми, убежден, что там есть какая-нибудь потайная дверь, – он с вызовом посмотрел на меня. – Но если ты не хочешь помочь мне, не буду надоедать. – И он встал, чтобы уйти.

– Кто сказал, что я не хочу? Но не могу же я закрывать глаза на факты. Двери и окна были заперты изнутри, она написала прощальное письмо и приняла цианистый калий. Следов насилия или борьбы – никаких. Я сам был там. Но есть одна вещь, которую ты можешь сделать. Я ведь, как и ты, заинтересован в том, чтобы все прояснилось.

– Что? – он подозрительно смотрел на меня.

– Ты намекнул, что у многих из тех, кого я встречал, были основания тревожиться из-за мемуаров Густава. Но все это было в основном на уровне шуток. Ты не можешь разузнать поподробнее и дать мне знать, если найдешь что-нибудь конкретное?

Он задумчиво посмотрел на меня, а потом решительно кивнул:

– О’кей. Любезно было с твоей стороны, что ты нашел время поговорить со мной. Мне надо было выговориться, иначе бы я свихнулся. А со шпиком говорить не могу. У меня такое чувство, что из всех они подозревали меня. Хотя это было ясно.

– То есть как?

– Я ведь ничто. Дерьмовый журналист. Они избегают наступать на хвост генералам, директорам, прочим «приличным людям».

– Почему ты так думаешь? Потому что они подозревали тебя?

– Страсть, – он впервые улыбнулся. – Ревность и убийство из-за страсти в тиведенских лесах. Молодой журналист, которого богатый политик перещеголял в борьбе за расположение молодой девушки.

– Ты прямо выдаешь заголовки. Но они-то так не говорили?

– Прямо так – нет, но у меня такое чувство, что они не вычеркнули меня из списка потенциальных убийц. Может быть, я слишком чувствителен, но у этого Асплюнда были не очень-то добрые глаза.

– А они и не могут быть добрыми, когда расследуешь убийство. В этом случае, думаю, подозреваешь всех и вся. А потом делаешь исключения.

– Возможно, ты и прав. – Он казался менее удрученным. – Может быть, я все это придумал. Но ситуация дьявольская. Согласись.

Я согласился. Он был абсолютно прав. Взяв мою руку, он обещал позвонить, если что-нибудь разузнает.

Я убрал со стола свою комбинацию завтрак-ланч «brunch» – так называют это американцы. Но при этом они пьют еще и «Кровавую Мэри»; правда, мне этого не досталось. Лишь Бенгт свалился на голову, как особая приправа. Жаль его. Молодой, влюбленный. А его девушка сбегает с другим, а потом еще и кончает с собой. Реакция его естественна. Он не хотел, не мог согласиться с тем, что она мертва. Что сама она умерла, а его оставила.

Зазвенел телефон в маленькой гостиной. Прихожей, собственно, как называют ее в сельской местности. Это был Калле Асплюнд.

– Привет, Юхан. Ты очень занят сейчас?

– Нет, не очень. Лишь немного алкоголизма, распутства и всякой всячины.

– Что?

– Читаю новую книгу. А так ничем особенным не занимаюсь.

– Хорошо. Тогда как можно скорее приезжай в Аскерсунд. Прямо в полицию. У меня здесь разведштаб.

– Звучит торжественно.

– Так приедешь?

– Нет, слушай, разведштаб – это почти как ФБР?

В трубке стало тихо. Но вот голос вновь зазвучал, на этот раз чуть-чуть холоднее.

– Я буду бесконечно благодарен, если торговец антиквариатом затруднит себя и притащится сюда. Сюда, в мою скромную рабочую комнату, если такое описание подходит больше. – Тут было уже слышно, как в голосе зазвенели кусочки льда.

– О’кей, о’кей, еду. Только оденусь.

– А ты случайно не знаешь, что уже полпервого?

– Знаю, знаю. И надеюсь на приятный ланч за счет государственного учреждения за то, что предоставляю свой отпуск в его распоряжение. Но я действительно был занят. Ко мне приходили.

– Женский пол?

– Что?

– Но ты же не одет.

– Не совсем. Но связано с женщиной. Приходил Бенгт Андерссон. – И я вкратце пересказал наш разговор.

– Интересно, – ответил Калле и замолчал. Мне показалось, что на том конце чиркнула спичка, но я не был уверен. Надо надеяться, я прав, и на ближайшие часы будет удовлетворена его потребность в трубке.

– Буду через полчаса. Охлади мозельское! – Прежде чем Калле успел ответить, я положил трубку.

В Тиведене светило солнце, но когда я припарковал машину на площади в Аскерсунде, небо покрылось тучами, а в тот момент, когда я открывал дверь в полицейское управление, начался дождь. Он сидел за большим письменным столом. Окно в сад распахнуто, но все равно чувствовалось, что он совсем недавно курил свою трубку. Дым от трубки – почти как запах чеснока. Держится куда дольше, чем мы думаем.

– Добро пожаловать, директор, сейчас будет ланч, – он улыбнулся.

– Прекрасно. А сюда мы вернемся позже?

– Что значит «вернемся»?

Он выдвинул ящик огромного письменного стола, достал оттуда пакет, расстелил несколько белых бумажных салфеток и гордо выложил каждому по две горячие сосиски в худосочных булочках. Появились два пластмассовых стаканчика и бутылка легкого пива. В завершение всего он поставил пластиковое корытце с большим комком тусклого картофельного пюре, залитого огуречным салатом нездорового желто-зеленого цвета.

– Вуаля, почти что «Тур д’Аржант». По крайней мере, в этом полицейском участке.

Я отодвинул стул от стены и сел. Он заметил, что энтузиазмом я не горел.

– Мы живем под холодной звездой скудости бюджета, – улыбнулся он, открывая пиво. – Здесь нет ни представительских, ни возможностей вычитать из доходов. Главное – добрая воля. Расчет на это.

– С доброй волей все в порядке, – возразил я и посмотрел на теплые, чуть вспотевшие сосиски, неряшливо торчавшие между кусочками пшеничного хлеба. – Но иногда требуется и добавка.

Калле не стал притворяться, что не понял намека, и потер руки над своим угощением, как старомодный оптовый торговец у «шведского стола» в городском отеле.

– Единственное, чего не хватает, так это рюмочки, – добродушно заметил он. – Но такой кнопки на жилете не полагается в приличном полицейском заведении. Так что довольствуйся более слабой алкогольной альтернативой.

Кусок не лез мне в горло. Сладкая горчица не делала еду более аппетитной. Но я понимал Калле. У него не было ни времени, ни средств сидеть в кабаке и развлекать меня. Подождем, пока дело будет завершено. Тогда ему придется компенсировать отсутствие кулинарных способностей.

– Ну как дела? – спросил я, счищая приторный огуречный салат с холодного картофельного пюре. На вкус оно напоминало увлажненный хлопок.

– Мы перетряхнули весь дом до мелочей. Все комнаты, шкафы и полки. Похоже, что это самоубийство. Если убийца не вылетел через вентиляцию. Ждем результатов вскрытия, только чтобы узнать, сколько этой гадости она влила в себя и этим ли зельем был отравлен Густав.

– Ты выудил что-нибудь из Уллы Нильманн?

– Ничего особенного. Она сидела наверху и смотрела телевизор. Потом легла и читала. Услышала шум в саду и вышла на лестницу. Остальное ты знаешь. Она увидела тебя у дома Сесилии, сбегала за ключом, а дальше – ты же там был.

– Больше ничего?

– Ах да, она слышала звук машины за четверть часа до этого или около того. Машина на полном ходу двигалась к лесу за домом. Наверное, ты слышал эту же.

– А Сесилия? Что она сказала о ней?

Прежде чем ответить, Калле прожевал, вытер горчицу с верхней губы новой бумажной салфеткой, достав ее из ящика стола.

– Действительно, кое-что. Отец Сесилии работал в областном управлении, но страдал алкоголизмом, и Густав его выгнал. Не сам, естественно, но решение принимал он. Это довольно трагичная история: ее отец не пережил стыда – оказаться уволенным в таком маленьком городе, как Эребру. Он, кажется, был членом областного апелляционного суда. Он повесился на чердаке. Нашла его Сесилия. Жуткий шок для пятнадцатилетней девочки. Потом Густав, вероятно испытывая угрызения совести, помог матери с пенсией. У того не хватало выслуги лет, чтобы получить полную пенсию, или из-за его увольнения. Не знаю точно. Девочке он тоже помог какой-то стипендией.

– Должно быть, она испытывала к нему двойственное чувство.

– То есть?

– Нетрудно вычислить. С одной стороны, она видела в Густаве убийцу своего отца, по крайней мере косвенного, с другой – он был для семьи доброй феей, которая помогла в трудную минуту. А кроме того, их связывало дело.

Калле уставился на меня поверх края пластикового стакана.

– Значит, ты хочешь сказать, что у нее была причина убить Густава? И намекаешь на то, что оставленное ею письмо связано с его убийством? И в наказание она приняла тот же яд, каким отравила Густава?

– Я этого не сказал и не намекал ни на что. Я стараюсь лишь прокрутить все факты, чтобы найти объяснение. Мне все-таки по-прежнему кажется, что что-то не вяжется. Молодые красивые девушки не принимают цианистый калий с лилией в руках только потому, что их бросили любовники. Должно быть что-то другое за всем этим. Сесилия знала слишком много о содержании мемуаров, или убийца полагал так? И поэтому ее нужно было убрать?

– Я так не думаю, – сказал он медленно. – По крайней мере если верить Улле. Она рассказывала, что Сесилия была смертельно влюблена в Густава, как собачонка бегала за ним, не могла оторвать от него глаз. Как и все мужчины, Нильманн сначала был польщен. Подтянулся и подумал, что хватка его еще осталась. Потом он явно стал тяготиться. Он стеснялся, пытался объяснить ей, что все кончено, что он не в силах терпеть такую ситуацию. Госпожа Нильманн говорила даже, что он поставил Сесилии ультиматум. Либо она прекращает «побуждать его», как сказала Улла, либо прекращает работать на него.

– Ну и что? Она же осталась работать?

– Как всегда, пришли к компромиссу. Сесилия поняла, что не может рассчитывать на будущее с почти семидесятилетним мужчиной, который по возрасту годится ей и в отцы и в деды. И получила право остаться, ведь книга была в стадии завершения. Не было никакого повода, чтобы вышвыривать ее всего за несколько месяцев до сдачи рукописи в издательство.

– Как мало мы знаем о людях, – заметил я и положил остатки своего скромного обеда в корзинку для бумаг. – Все эти рассуждения можно перевернуть и сказать: Сесилия не могла питать более глубоких чувств только потому, что Сесилия была молода. В ее жизни это была всепоглощающая страсть. А Густав все отрубил, это ее подкосило и подтолкнуло на убийство и самоубийство. Кроме причины подвернулся и случай. Прожив год у Нильманнов, она усвоила их привычки, знала, что летними вечерами в беседке он обычно пил кофе с абрикосовым ликером, знала, что перед тем, как идти к нему, Улла часто смотрела телевизионные новости. Она легко могла проскользнуть в кладовку в тот день и приготовить бутылку с ядом. Да, не забудь, что она знала, где находился ключ от сейфа и что там хранились капсулы с цианистым калием.

Калле взял последнюю сосиску, протянул ее мне, вопросительно взглянув, но я покачал головой. Тогда он медленно выдавил красный кетчуп из белого пластикового мешочка и задумчиво размазал его поверх коричнево-желтой горчицы. Затем откусил с одного конца. Быстро, как гильотина, ударили его зубы по беззащитной жертве.

– Значит, для себя ты решил, – сказал он невнятно с полным ртом, набитым сосиской с хлебом. – Нашел свою Лукрецию Борджиа в Тиведене. Молодую, отвергнутую девушку, убившую седовласого любовника цианистым калием и потом лишившую себя жизни из-за угрызений совести.

– Наверное, мне не надо было выражаться так точно, но в этом что-то есть, не так ли?

– Что касается криминальных страстей – то это не совсем по моей части. Меня больше интересуют, как я уже говорил, кухонные ножи и оленьи штуцеры. И совсем мало – страсти и яд. Но никогда нельзя говорить «никогда». Если же исходить из того, что она совершила самоубийство, то это интересная теория.

– Но не забудь, что исчезла рукопись, – вставил я. – Сесилия знала, где она находилась, и должна была знать больше о ее содержании, чем рассказывала. Не забудь, что она была уверена, говоря мне, что Густав был убит совсем не из-за мемуаров.

Зазвонил телефон. Калле взял серую трубку веснушчатой рукой, светлый пушок на тыльной стороне которой производил впечатление, что это была лохматая лапа.

Он внимательно слушал, что-то записывал, время от времени вставлял короткие вопросы. Потом положил трубку и странно посмотрел на меня.

– Ну?

– Звонили из лаборатории. Там изучили анализ вскрытия, бутылку и рюмку Сесилии. То же, что выпил Густав. И из той же бутылки. С одной разницей, – он наклонился через стол. – Доза, убившая Сесилию, во много раз сильнее, чем та, которой убит Густав!