Текст книги "Красная лилия"

Автор книги: Ян Мортенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Ян Мортенсон
КРАСНАЯ ЛИЛИЯ

ГЛАВА I

Совершенно неожиданно я увидел их на темной воде.

Я долго их искал и почти отчаялся – казалось, парусные армады белых лилий среди зеленых корабликов-листьев завоевали все озеро. Долгожданная находка на Фагертэрне в Тиведене вызвала в памяти давно забытое.

Сколько же лет прошло со времени моего первого приезда сюда? Тогда нас – любителей природы – была целая компания. Сколько мне было – тринадцать или четырнадцать лет? Мы путешествовали на велосипедах, но из Эребру в Лербекк приехали утренним поездом.

Лербекк и по сей день хранит свои средневековые традиции: он остался горняцким местечком, где до сих пор делают все – от гвоздей до кос. Вот только железной дороги сюда больше нет. Она исчезла под натиском рационализации, как и многое другое, невыгодное с общественно-экономической точки зрения. Такой подход медленно, но верно сокращает Швецию, сжимая ее до Стокгольма, Гётеборга и Мальмё.

В те времена мы ехали к Аскерсунду по узкой проселочной дороге, усыпанной гравием, который хрустел под колесами. На подъемах ныли икры, на спусках мы наслаждались утренней прохладой, освежавшей наши разгоряченные лица, глядя, как бриз развеивает туман над блестящими росой лугами. А по булыжным мостовым Аскерсунда, мимо пастельных фасадов домиков в духе Эльзы Бескоу мы шествовали, утолив жажду из фонтана на площади.

Кстати, а не Альберт Энгстрём ли описал его в одном из рассказов? Старый майор – холерик с синим носом – сидел здесь на лавке и наблюдал, как мальчишки пили из прозрачной струи; он вздохнул, дернул себя за усы и заметил: «Сколько еще жажды не утолено, да какой жажды!»

Дальше дорога вела через узкий мост, мимо величественной церкви, построенной более трехсот лет назад по чертежам архитектора «Рыцарского собрания» графом Оксеншерна в замке Шернсунд; чуть в сторону от дороги она возвышалась своим неоклассическим фасадом над деревьями. Тут когда-то жил принц Густав, «Принц песен», герцог Упсалы, сын Оскара I. Он создал «Весел, как птица» и множество других прекрасных песен, но прежде всего, конечно, «Воспоем счастливый день студента». Остались ли сейчас какие-нибудь песни, кроме этих, со времен мужского квартета девятнадцатого века?

Его «Счастливый день…» – высокая ода ностальгии, по крайней мере для тех из нас, кто сдавал выпускные экзамены в гимназии старым честным способом. Это были и мучительное сочинение в коричневом, как нюхательный табак, зале для утренней молитвы, и нервозные устные допросы, когда стоишь в смокинге перед едкими взорами строгих цензоров-профессоров, приехавших из Стокгольма, чтобы уничтожать сорняки и пестовать отборные ростки на клумбах высшего образования. В день выпускных экзаменов мы собирались в актовом зале перед учителями, которых мы покидали, отправляясь в большую жизнь, и они вдруг делались человечными, маленькими и будничными. Сильно потертые, тронутые молью педанты в один миг волшебно теряли и свой облик римских центурионов, и всякую власть, руководившую нашим мужанием. Еще совсем недавно нарушение правила «курение – только в отведенных местах» грозило снижением оценки по поведению, а появление на школьном балу «под шафе» – и вовсе исключением из школы. А теперь… Наперегонки в школьный двор к родителям и подружкам, ждущим с цветами и воздушными шарами. О, эти долгие белые ночи бесконечных пиршеств. И эта вечная студенческая песня принца Густава, сопровождавшая нас в Упсалу и Лунд.

Принц Густав – не единственный представитель королевского рода, имя которого связано с окрестностями Аскерсунда. Густав Ваза хотел заложить здесь крупный торговый центр, а Кристина основала город, что, может быть, и было причиной монархических пристрастий горожан, предложивших властям переименовать свой город в Карлсунд или Густавсунд. Но Густав III, вежливо поблагодарив, отказался от столь почетного предложения. Наверное, потому, что город был слишком мал.

А наша дорога бежала дальше, мимо поместья Аспа и Ольсхаммара, где «под грохот молота и шелест листвы» родился Хейденстам[1]1
  Карл Густав Вернер фон Хейденстам (1859–1940 гг.) – шведский писатель. Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть]. Лауреат Нобелевской премии – не первая знаменитость, жившая там. Первой была святая Биргитта, одна из наиболее влиятельных и значительных фигур шведской истории. Ее монастырский орден до сих пор существует в трех частях света. Усадьба, в которой она жила, называлась тогда Ульфсхаммар, по имени ее мужа, Ульфа Гудмарссона, законодателя в Нэрке в четырнадцатом веке. Около маленькой приусадебной церквушки сохранился камень, на который вставала Биргитта, чтобы сесть на лошадь.

Вскоре дорога круто сворачивала в сторону тиведенского девственного леса, покинув плодородные поля и водные просторы озера Вэттэрн, отражавшие яркие лучи летнего солнца. Постепенно поднимаясь все круче, она сузилась до тропинки, вьющейся между деревьями, а среди заросших мхом каменных глыб и вывороченных стволов совсем пропала. Мы слезли с велосипедов, отдохнули на шуршащем, как бумага, торфяном вереске, выпили по бутылочке тепловатого лимонада, съели бутерброды с растаявшим маслом и полюбовались озером Вэттэрн, которое поблескивало вдали за волнующейся зеленью лесного ландшафта.

Наконец-то мы на месте. Темно-зеленое лесное озеро мерцало среди деревьев. Чем ближе к берегу, тем зыбче становилась почва и тем сильнее ощущался запах багульника и мирты.

Там-то они и росли! Всех оттенков – от темно-красного, как кровь, до нежно-розового, как щеки принцессы из старинной сказки. Игра цветов оттенялась сверкающей чернотой водной поверхности. Тишину нарушали лишь отдаленные одинокие крики канюка и дробь черного дятла по сухой сосне. Над зеркалом воды роились отливающие металлом темно-синие и зеленые стрекозы…

…Я улыбнулся. Опять я стоял на берегу и думал, что все меняется. Не стал исключением и Фагертэрн – единственное место в мире, кроме маленького озера рядом, где растут красные лилии. Сюда уже проложена шоссейная дорога, есть стоянки для машин, вывески на разных языках с предписаниями и разъяснениями местных властей. Нет лишь автоматов для оплаты за стоянку: бюрократия пока еще не проникла в старые девственные леса. В киоске можно купить открытки и мороженое, а рядом в домиках на колесах шипят походные кухни немецких туристов и гремит на полную мощь поп-музыка из транзисторов там, где раньше тишину нарушали лишь пугливые призывы нырка. Вдоль берега идет ухоженная тропинка, почти дорожка для прогулок, так что прежний шарм исчез, по крайней мере для меня: словно играют утонченный ноктюрн Шопена на гармонике. Хотя водяные лилии, конечно, сохранились. Заповедные лилии с красным оттенком – сенсация и раритет в мире ботаники – они были найдены здесь гимназистом – будущим ботаником в середине девятнадцатого века. Но жизнь их постоянно была в опасности: их корзинами продавали на площади Аскерсунда, и в конце концов они действительно стали заповедными. Ботаники объясняют этот уникальный красный цвет наличием природной географической границы, проходящей через Тиведен, где встречаются растения севера и юга. Это привело к тому, что белые лилии Фагертэрна, состоя в неких внебрачных отношениях друг с другом, наплодили потомство столь сказочной окраски. Вокруг – скудные леса: грубоствольные сосны, частые темно-зеленые ели и огромные каменные глыбы, как бы заброшенные сюда обездоленными великанами, вечно темная, никогда не светлеющая вода, несмотря на яростное голубое небо и блеск отполированной медной сковороды солнца. Бедная сероватая лесная зелень – вот основа утверждения чистоты красного цвета. Я видел их в других частях света: в ботанических садах, в прудах дворца в Киото. Но в обычных парках они терялись, словно среди многочисленных украшений перенасыщенных витрин. Здесь же, в Тиведене, они были крупными брильянтами.

Но сейчас найти их куда труднее, чем тогда, когда я был мальчишкой. Долго пришлось ходить по берегу. Правда, спешить мне было некуда. Отпуск только начался, и мне надо было расслабиться после лихорадочной весны. Конечно, внешне существование торговца антиквариатом не особенно-то подвержено стрессам. В принципе оно заключается в том, чтобы скупать красивые старые вещи, а потом спокойно сидеть себе в лавке и ждать покупателя на то, что добыл на аукционах и распродажах. Но на самом деле все не так просто. Властные резиновые дубинки и карабины не остановят грабителей. Да и от налогов и обязательных взносов работодателей мы не освобождены. Деньги нужно зарабатывать, товар надо заменять. А ведь есть разница, продавать ли масло, машины или что-нибудь другое, входящее в сферу жизненных потребностей человека, или быть посредником в распространении красоты и культуры. Ведь можно обойтись и без оловянной разливной ложки конца восемнадцатого века или фаянсовой миски из Дельфов в синих и белых тонах. Существуют другие, более приятные потребности на ближайшее будущее, например заплатить за квартиру или поехать куда-нибудь в отпуск. Кроме того, я страдаю большой ущербностью в своем духовном арсенале, который отнюдь не облегчает ситуацию, – пресловутая слабость к красивому. Я не в состоянии продать свои лучшие вещи до тех пор, пока это не становится абсолютно необходимым. Вот почему так тесно в моей квартире на площади Чёпманторьет в Старом городе. А живу я на самом верху, над головой Святого Йорана и дракона, а лавка находится прямо за углом на Чёпманнгатан, быть может, самой старой улице Стокгольма. На той самой дороге, где со стороны озера Мелярен товары грузились на плоскодонные лодки и грузовые суда Ганзы, ожидавшие в проливе Сальтшён. Там я живу со своей возлюбленной. Красивой сиамской кошкой, прозванной в честь другой красавицы, Клео де Мерод, знаменитой роковой женщины, королевской подруги тех лет, когда Европа была навсегда изменена и вандализирована жестокостью и разрушениями обеих мировых войн.

Моя жизнь, к сожалению, не столь спокойна и идиллична, как может показаться. Иногда я оказываюсь втянутым в удивительные, странные истории. Они отнимают и время, и силы и нередко ставят меня в щекотливое положение. А тот период, который я только что пережил, был просто напряженным. Одного моего хорошего друга заподозрили в убийстве. В отчаянии он бросился ко мне за помощью. Я сделал все, что мог, и даже такое, что почти грозило мне смертью[2]2
  Автор имеет в виду свой роман «Розы от смерти».


[Закрыть].

Вот почему я закрыл лавку на несколько недель, запер квартиру, а Клео передал на попечение моей безотказной подружке Линнеа Андерссон, которая живет в 11-й квартире по Чёпманнгатан, 11. Она у меня убирает, стирает и гладит, заботится о моих бренных потребностях, и таким образом моя холостяцкая жизнь протекает без особых осложнений. Кроме того, она любит Клео – их чувства взаимны. Засунув свою маленькую головку под руку Линнеа, Клео даже не посмотрела в мою сторону, когда я уходил. Мне, собственно, не хотелось оставлять ее, но в то же время я не решался брать ее с собой в небольшую избушку в Тиведене, которую я снял на этот раз. Медведи и волки, правда, уже исчезли, но лисы шмыгали по кустам, и маленькая сверхцивилизованная кошка, привыкшая спать на афганских коврах в креслах рококо, могла оказаться их легкой добычей.

Мне повезло: мой хороший друг и коллега, работающий на противоположной стороне улицы, собирался в очередной раз ехать в Европу – частично в отпуск, частично для деловых встреч: Лондон, Париж и несколько небольших городов Италии. Рим и Флоренцию он избегал. Там сейчас нечем поживиться, по-крайней мере из того, что можно было бы перепродать с выгодой. Мысль о том, что его берлога в Тиведене останется без присмотра, не прельщала его. Поэтому мы с Маркусом совместили приятное с полезным. За несколько ящиков приличного бордо я получил возможность владеть его «имением», а ему не надо было бояться непрошеных гостей. Тиведен манил меня всегда. Само название отдавало язычеством и мистикой. «Вед» – старое название леса, сохранившееся в английском «вуд». Не в память ли об оккупации викингами? Что же касается слова «Ти», то исследователи утверждают, что это имя бога Тура или, возможно, множественное число «тивар» от древнеисландского «гудар» – «боги». Поэтому Тиведен, собственно говоря, должен был бы на современном шведском звучать как «Гудаскуген» («Божий лес») – куда более подходящее название для очаровательного кусочка Швеции между озерами Вэттэрн и Вэнерн – самого южного в Европе девственного леса.

Страна хищных зверей со своей драматической историей, прибежище разбойников с большой дороги. В тринадцатом веке туда бежали войска Вальдемара, разбитые Магнусом Ладулосом в битве под Хува. Долгие годы здесь пролегала Эриксгатан – церемониальная дорога будущих королей. А отдыхали они у Рамундебуда. Там сохранились руины древнего монастыря антонитов. По узким тропинкам шел Улоф Святой к переброшенным через болота и низины мостам, и здесь шведы пытались остановить Кристиана Тирана в битве под Рамундебудом, которую Густав Ваза описал такими словами: «Баня, истопленная для датчан в Тиведене, была воистину жарка».

А человеческие судьбы! Констанция, незаконная дочь Эрика XIV, жила в Боккшёхольме, к югу от Рамундебуда. До тридцатых годов нынешнего века продлился род Ваза, пока не прекратил свое существование вместе с древним стариком в крытой соломой землянке, сохранившейся до сих пор. Тут несколько горьких одиноких лет прожила Магдалена Руденшёльд. Она попала сюда из блестящего двора Густава III, где была любовницей Армфельта, осужденного на смерть после убийства короля. Когда ее помиловали, она алмазом своего кольца начертала на оконном стекле небольшой господской усадьбы: «О ты, покоящийся под белой крышкой гроба природы…»

В Тиведене был и король – трагический продукт нищеты и угнетения. В 1653 году тиведенские крестьяне подняли восстание против непомерных налогов и неурожаев, превративших их родину в «нищую Швецию», разорившую самое себя из-за добровольно взятой роли великой державы. Закрома опустели, бочки рассохлись. Толпы людей, бледных, с красными глазами, бродили по лесам в поисках корней, шелухи и коры, малопригодных для пищи. Их вожаком и самозванным королем был Улоф из Эльйосена. У него была не держава и скипетр, а «утренняя звезда»[3]3
  «Утренняя звезда» – средневековый вид оружия: деревянная булава с металлическими шипами.


[Закрыть] – страшное оружие, называемое также «молот, забивающий гвозди». Улоф дошел до Стокгольма. Но не с триумфом вошел король Улоф во дворец, а был повешен. Его провезли через весь город, а «утреннюю звезду» с жестокой издевкой несли перед ним, пародируя королевское триумфальное шествие.

Нищета и нужда были уделом не только простого люда. Еще при жизни Улофа через Тиведен проезжал английский посол при дворе королевы Кристины. В своем дневнике он описывает священника в Рамундебуде, умолявшего перевести его оттуда, потому что его навещали «звери о двух и о четырех ногах; разбойники обкрадывали его; волки и медведи съели часть его домашнего скота, а другую часть он был вынужден продать, чтобы добыть зерна для хлеба».

Жалобы священника были обоснованны. Помимо разбойников и прочих преступников тиведенские леса опустошались волками и медведями еще и в девятнадцатом веке. Последний волк был убит в 1867 году, а последний медведь – на несколько лет раньше.

Я много прочитал всякого о Тиведене. Все это поразило меня, и мне захотелось узнать еще больше, окунувшись в темно-зеленое лесное море. В нем я никогда не был, хотя и родился неподалеку, в старом поместье в Вибю, к югу от Эребру. В детстве Эребру обеспечивал мне более естественный способ получения школьного образования, чем Аскерсунд и лесные просторы вокруг него. Вот почему на «сафари в диких местах» я возлагал большие надежды. Длительные прогулки, вернее, блуждания по лесу, книги по вечерам, отдых и покой. Может быть, рыбалка на Вэттэрне. Небольшие эксперименты на кухне…

Я расположился на камне у дорожки возле берега и стал смотреть на красные лилии. Был жаркий июньский день, необычайно жаркий для этого времени года – благодаря столь желанному высокому давлению, установившемуся над нэрковской равниной. Как обычно, я встал рано. Выпил чашечку кофе на каменных ступеньках, долго сидел и рассматривал летний луг перед одноэтажным домиком из темно-красных продольных брусьев с черными связками и железным бергслагенским крестом. Мой хозяин не заразился традиционной дачной истерией и не стал подстригать траву возле дома. Не знаю, от чего это зависит, но многие люди изматывают себя, волоча бензокосилку или вручную выщипывая траву, чтобы иметь ухоженный газон наподобие того, который бывает в городских парках, даже если их дача находится в большом лесу или на каменистом острове в шхерах, вместо того чтобы позволить летнему лугу радовать глаз и душу последовательной сменой своей растительности. Что это? Наша германская страсть к порядку преследует нас, или мы просто пытаемся заклинать природу, держать ее на расстоянии и противостоять скрытым, тайным силам?

Помыв посуду после завтрака, я собирался поехать в Аскерсунд за покупками, потому что даже если о внешнем виде дома и окрестностей можно было не беспокоиться и сохранять с пиететом и кухня оказалась полностью современной (с холодильником, морозильником и электроплитой), но полки и камеры зияли пустотой. Я приехал накануне вечером и захватил с собой лишь самое необходимое. Сейчас мне предстояло сделать запасы на ближайшие недели, чтобы тратить минимум времени потом. По дороге в магазины Аскерсунда я увидел выведенную черным и желтым вывеску: «Фагертэрн». Импульсивно я свернул на узкую дорогу, покрытую гравием, вспомнив красные лилии далекой поры, запах багульника, и почувствовал ветерок при съезде с холмов. Но, сидя за рулем своей старой машины, я не имел ни малейшего предчувствия, что это изменит мои летние планы, что я буду втянут в хаотический смертоносный вихрь. Иначе я бы тут же остановился, развернул машину и продолжил свой путь к булыжной площади перед ратушей Аскерсунда. Так, по крайней мере, мне кажется сейчас.

ГЛАВА II

Сидя на берегу, я услышал за спиной смех и крики. Я обернулся, но большая каменная глыба скрывала идущих. Они, по крайней мере, были без транзистора. И на том спасибо. Наслаждаться природой, одиночеством и тишиной в Тиведене надо не у Фагертэрна.

Голоса послышались отчетливее, и на дорожке появилась цепочка людей с корзинами в руках и одеялами под мышками. Первым шел высокий и крепкий седой мужчина лет шестидесяти, наряженный в джинсы и рубашку навыпуск в огромных цветах. Я говорю «наряженный», потому что легкое одеяние как-то не соответствовало его фигуре, казалось, что ему больше подходит отглаженный костюм, белая рубашка и галстук; он мог сойти и за генерала, только что спрятавшего военный костюм за камнем, чтобы, переодевшись, инспектировать тыл врага. Может быть, я и ошибался, да и какое мне дело, как одеваются туристы-энтузиасты, приехавшие смотреть фагертэрнские лилии. За ним шла женщина того же возраста. Жена? В блузке и юбке, хорошо ухоженная, с небольшим жемчужным ожерельем на шее, она скорее производила впечатление дамы, направляющейся не на прогулку по дикому лесу, а к торговым залам Эстермальма, где выбирают маринованную лососину и французских устриц. На ней, правда, не было туфель на высоком каблуке. Элегантными прыжками пантеры пробиралась она меж камней и по скользким корням. Рядом шла девушка в джинсах и маечке, с надписью, которую мне не удалось прочитать: что-то по-английски, под флагом. Молодое открытое лицо, загорелое, по-летнему свежее, широкая улыбка. Длинные распущенные светлые волосы. Очевидно, их дочь. А сзади – пара средних лет, которую я не разглядел. Не желая показаться любопытным, я вновь повернулся к воде и подумал о седовласом в цветастой рубашке. В его внешности было что-то знакомое: волевое лицо с резкими чертами, лицо человека, привыкшего принимать решения и отдавать приказы. Он был похож на римского полководца и шерифа с Дикого Запада одновременно.

– Никаких красных лилий здесь нет, Густав. Они еще не распустились. Я же говорила утром. Нечего было придумывать ланч среди комаров и муравьев.

Недовольный голос раздался сзади. Вся эта маленькая группа остановилась. «Жена, – подумал я. – Хорошо ухоженная эстермальмская тетушка, не способная на прогулку по пересеченной местности. „НК“[4]4
  «НК» – универмаг «Нурдиска компэниет».


[Закрыть] – куда более естественная цель ее вылазок».

– Какого черта, Улла, – ответил грубый голос. – Надо научиться терпеть муравьев. Не правда ли, Андерс? В политике куда хуже. Там есть и змеи, и волки. И даже волчата, а? – И клокочущий смех раздался над озером.

– Но посмотрите! – прервал его девичий голос. – Вот же они! Какие прекрасные.

Краем глаза я наблюдал за тем, как они, поставив свои корзины, начали стелить одеяла. Стало ясно, что покой мой окончился.

– Я читал, что им грозит уничтожение, – снимая пиджак, сказал мужчина, который был не Густавом. – Будто какой-то грибок напал на них. От картошки, которую туристы моют в озере, готовя еду, – он говорил голосом наставника. Может, учитель-отпускник?

– Черт возьми, что только цивилизация не приносит с собой, – раздался грубый, смеющийся голос Густава. – Только картошке следует найти иное применение. Что скажете, дорогие друзья? А вот если мы эту маленькую фляжку бросим в озеро, лилии явно будут лучше расти.

– Жаль этих несчастных, – сказал тот, что был учителем. – Раз уж мы все это притащили из дому, то не тащить же обратно. К тому же это тяжело.

– Ну что же, пожалуй, – недовольно заметила женщина, которую он назвал Уллой. – Конечно, машину, как обычно, поведу я. Но должна сказать, что спиртное к ланчу в летнюю пору мне всегда казалось лишним.

– Слишком многое тебе кажется лишним, – резко ответил ей Густав. – Тебе бы только чертыхаться. Я еще никогда не видел полицейских патрулей на этих гравиевых дорогах.

– А вон там их еще больше, целая гвардия, – сказала девушка, пытаясь сменить тему разговора.

– Целая армада. Они ведь плывут. – И он рассмеялся.

«Нет, так не пойдет», – подумал я и поднялся, очистив джинсы от мха и еловых иголок. Давненько не был я в Аскерсунде и приехал сюда не подслушивать каких-то туристов. Я направился по дорожке к своей машине. Но в мыслях никак не мог отделаться от людей, которых только что увидел. Что-то знакомое было в них, по крайней мере в том, кого звали Густавом. Где же я его раньше видел? А тот, другой? Он все время шел за тетушкой с Эстермальма в нитке жемчуга и блузе, но все же у меня осталось ощущение, что я знаю и его.

И только заводя машину, я сообразил. Сложная схема включения среди миллиардов мозговых ячеек сработала, хотя для этого с каждым годом требуется все больше времени. Ну конечно же! Густав Нильманн. Его одежда, рубашка с большими цветами не позволили мне узнать его сразу. И еще место. Посреди леса – Густав Нильманн – легендарная фигура в шведской политической жизни. Член риксдага и «королевский наместник» с огромным влиянием не только в своей партии. Конечно же, он был шефом СЭПО[5]5
  СЭПО – Шведская служба безопасности.


[Закрыть], председателем всех мыслимых обществ и правлений, несколько раз государственным советником в шестидесятые годы, а закончил свою карьеру губернатором. Передвинут влево вверх по кривой. Видимо, оказался неудобным. Поговаривали, будто он пытался стать руководителем партии и премьер-министром, но его тормознули. По крайней мере если верить газетам. Прошло уже несколько лет, но я помню эти статьи. Значит, Густаву Нильманну сейчас около семидесяти, хотя выглядит он гораздо моложе. Неужто молодят летний загар и джинсы? Правда, я никогда не был с ним лично знаком. В общем, на таких туристических аттракционах, как Фагертэрн, не соскучишься. Если посидеть на берегу достаточно долго, можно встретить кого угодно. Как в «Кафе де ла Пэ» в Париже, только машин поменьше. Я улыбнулся, свернул на узкую лесную дорогу и стал спускаться по извилистым холмам к Аспа-брюк, где я давным-давно ездил на велосипеде.

В Аскерсунде я запарковался посреди площади. Часы на фасаде небольшой ратуши пробили час. Железная фигурка на циферблате сдвинулась, ее рука с молоточком поднялась и один раз ударила. Это был кузнец с городского герба. «Жаль, что пропустил двенадцать ударов, – подумал я и запер машину. – С удовольствием посмотрю на это представление, но позже». А пока порадовался лишь той мудрости, с которой управлялся этот маленький городок на берегу Вэттэрна. Он остался одним из немногих известных мне шведских поселений, где любовно оберегали сердце старого города. Здесь сохранились старинные дома, возведенные после крупного пожара в восемнадцатом веке, уничтожившего все деревянные постройки. Сгорела даже сама пожарная каланча. Заботливо отреставрированные и прекрасно скомпанованные по цвету дома располагались вокруг открытой площади, мощенной булыжником. Ее не уродовали обычные нагромождения лишенных фантазии, грубых бетонных конструкций, обезличивших столько городских центров. А здесь даже старомодный почетный государственный телефон-автомат возвышался в виде небольшой усадебной пристройки, похожей на китайскую пагоду.

Торговый зал был великолепен. В нем было все необходимое отдыхающему холостяку с утонченным вкусом и развитыми кулинарными запросами – вплоть до изысканных приправ. Все что угодно: от обычных, наваленных грудами продуктов, до вэттэрнской лососины, гольца и копченого сига.

Закладывая эдакие кирпичи из картона с обезжиренной простоквашей и свежим молоком в машину, я думал о том, что раньше в молочном магазине за углом краснощекая тетушка с сильными руками наливала молоко в литровые алюминиевые бутылки. А в селе по вечерам мы ходили прямо в хлев за парным, неснятым желтым молоком, которое наливал работник, жевавший табак. Может, это было не так гигиенично, но куда приятнее.

И вдруг кто-то пальцем постучал по моей спине. Разозлившись, я обернулся. Что, мешаю, стою на дороге? Сначала я не узнал его. Без галстука, в рубашке с короткими рукавами, в клетчатых шортах и босой стоял Йенс Халлинг, так не похожий на стильного, ухоженного директора. «Опять эффект шведского лета, – подумал я. – Мы сбрасываем напряжение и расцветаем, как бутоны. Ну почему лето не длится постоянно, по крайней мере психологически?»

– Юхан, что ты здесь делаешь? – И он радостно улыбнулся.

– Покупаю молоко.

– Вижу, но почему из всех мест ты выбрал Аскерсунд?

– Ближе всего. А если серьезно, я снял берлогу на окраине Тиведена. Теперь заполняю бункер на ближайшую неделю. А ты сам что здесь делаешь?

– Ну и вопрос! Я здесь родился. Забыл? А помнишь Упсалу? Правда, в студенческом землячестве ты был старше меня, даже недосягаемым куратором, но меня ты все же записал. Мой отец лечил половину Аскерсунда. Мама еще здравствует и живет здесь неподалеку. Барбру, я и дети проводим здесь каждое лето. У нас дом рядом с маминым, обычный крестьянский двор. Ходим под парусом по Вэттэрну, купаемся, ловим рыбку, собираем ягоды и грибы, и все такое прочее. Сам понимаешь.

Я кивнул. Струя зависти, словно холодный осенний ветер, пронзила меня. Он женат, имеет детей, живет полной, богатой жизнью. А я холостяк с кошкой. Но винить могу лишь самого себя. Я был женат. Не очень долго и не очень счастливо. Больше не пробовал. Неужели уже поздно, неужели я так закоренел в своих привычках?

– Я спешу, – сказал Йенс. – Нужно еще заскочить в «Систему»[6]6
  Государственный винный магазин. В Швеции существует государственная монополия на продажу спиртных напитков.


[Закрыть] и заправиться. В субботу у нас большой прием. Несколько соседей и тому подобное. Кстати, может, придешь? Вместо цветочных рядов подумай о «Системе» и захвати бутылочку. Содержимое – на твой выбор, только не сок.

«А почему бы и нет?» – прикинул я. Планов у меня никаких не было, и если подумать, то коротать в одиночестве субботний вечер в лесу не так уж весело.

– Очень мило с твоей стороны. Если ты полагаешь, что я не испорчу компанию, с удовольствием. Когда, где и куда?

– Найти очень легко. Я сейчас начерчу план.

Из заднего кармана шорт он вытащил ручку, из портмоне – визитную карточку и быстро нарисовал простую, легко читаемую карту на оборотной стороне. К северу от Аскерсунда после дороги на Эребру. Если пользоваться этой картой, ошибиться невозможно.

– Приезжай! Барбру очень обрадуется. Привет!

И он исчез. Я остался паковать молочные пакеты. Йенс, да. И Барбру. Конечно, вспомнил. В мое время Йенс был распорядителем клуба землячества «Сёдерманландс-Нэрке Нашун». Молодой, веселый, энергичный. Правда, разбитые стаканы после мальчишников иногда подрывали бюджет, но не многим удавалось организовывать такие веселые праздники, как Йенсу. Он любил шикануть. Весенние балы во фраках и длинных платьях для нескольких сот студентов, обеды с гусем и черным супом (бульон из гусиной или свиной крови, приправленный вином, перцем и другими пряностями), горящие бомбы-мороженое. Я улыбнулся и перевернул визитную карточку с картой-эскизом. «Йенс Халлинг» – стояло на оборотной стороне. «Директор-распорядитель. Гранхольмсверкен». Да-да, об этом я знал. В деловом мире он сделал головокружительную карьеру и стал самым молодым шефом крупнейшего шведского предприятия, изготовлявшего все – от лекарства против кашля до современнейших истребителей.

Расплачиваясь у кассы, я купил «Нэрикес Аллеханда». Всегда хорошо знать местные новости, но мне хотелось выяснить кое-что и об аукционах. Хотя я и не питал особых иллюзий на сей счет. Часто там бывала лишь рухлядь или товары какого-нибудь малоудачливого антиквара из Стокгольма, разъезжавшего по странам на автобусе и обманывавшего туристов кричащими анонсами: «Масса ценных, уникальных предметов от распродажи имущества». К тому же сейчас много знающих людей, и вряд ли можно оказаться первооткрывателем. Но кто знает…

Уложив пакеты в багажник, я просмотрел газету. Ничего нового, ничего не случилось ни в мире, ни на нэрковской равнине. И только я собрался отложить газету в сторону, как на последней странице увидел фотографию. Под заголовком «Летнее интервью» мне улыбался Густав Нильманн. Если верить статье, он жил в районе Аскерсунда, в старом господском доме, который купил и отремонтировал. Сейчас пишет мемуары. Как явствовало из интервью, они будут объемистыми и разоблачительными. И не только. «Это будет взрывоопасная книга. Мина замедленного действия». Что он, собственно, имеет в виду? Хочет учинить интеллектуальный фейерверк и интересное развлечение или замышляет навредить кому-то?