Текст книги "Красная лилия"

Автор книги: Ян Мортенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Неплохо, – сказал я. – Выложил что-нибудь около миллиона, а?

Эрик кивнул, вытерев уголки рта белоснежным носовым платком.

– Думаю, да. А когда я удивился, из чего, мол, он мог сколотить такого сорта денежки в сегодняшней Швеции, Янссон намекнул на «большие дела». Точно он не знал, только слухи из вторых рук, но что-то связанное с Ближним Востоком. Оружие – туда, а нефть – оттуда. Для Южной Африки.

– Но ведь из этого ничего не получается?

– Получается, получается. Конечно, получается. Там им нужно оружие, а у них есть нефть. А в Южной Африке есть оружие, а они хотят иметь нефть. Нужен лишь посредник. Большие комиссионные стекаются на счет в швейцарском банке. Нет, дорогой друг. Если хочешь играть в первой лиге, мало сидеть здесь, на Чёпманнагатан, и копошиться с антиквариатом. Надо выходить в большой мир. А Йенс Халлинг знает дело. Ведь помимо прочего этим занимается его предприятие. Оружием для Швеции и других нейтральных стран, – Эрик заговорщически улыбнулся. – Спасибо за чай. Ничтожная компенсация за мои труды. Надеюсь на более существенное пожертвование. Может быть, где-нибудь на стороне, а? Не забудь, что я лю-ю-ю-блю икру уклейки. А сейчас мне пора в свою лавку. Слишком долго она закрыта. У меня нет средств отсутствовать так долго, как ты. Может, ты тоже торгуешь оружием?

Я улыбнулся, когда он ушел. Эрик действительно оригинал, но он друг. К тому же набит знаниями и информацией почти обо всем. В том числе и о людях. Хотя, что касается Йенса, то не злые ли это лишь слухи? Зависть королевской Швеции: она не терпит успехов Йенса. Но, как говорится, нет дыма без огня. Маленькой лучинки всех слухоразносчиков. И я вспомнил белый «ягуар» Йенса, как отремонтированы его двор, предметы антиквариата. Нужны денежки, чтобы жить так красиво. Но у директора крупнейшего предприятия страны зарплата должна быть пропорциональной его вкладу и функциям. Конечно же, злой оговор. Но если за всем этим что-то кроется, то у Йенса есть повод радоваться: в мемуарах Густава он не будет фигурировать. Иначе пришлось бы ему распрощаться со своим изобретением. Торговца и экспортера нефти не сделали бы шефом концерна ИМКО. По крайней мере того, кто идет против закона и приличий. Если данные Эрика Густавссона правильные, в моей коллекции есть еще один кандидат. Габриель, Андерс или Йенс. Все трое хотели что-то скрыть, все трое облегченно вздохнули, когда Густав Нильманн исчез со сцены, а с ним и его мемуары. Бенгта тоже нельзя забывать. Отвергнутый, брошенный. Потерявший свою девочку, которая ушла к Густаву.

ГЛАВА XIX

– Ах вот как, – сказал Калле Асплюнд. Он сидел по другую сторону письменного стола в большом служебном кабинете на Кунгсхольме. – Это интересно, – и поковырял скрепкой в ухе.

Я позвонил ему через несколько дней после разговора с Эриком в моей лавке. Мне казалось, что я обязан зарегистрировать свои данные где-нибудь, по крайней мере в мозгу Калле. Свое я сделал. Большего сделать уже не мог и понимал это. И я рассказал ему все, что знал. Отчитался о своих впечатлениях: рассказал то, что узнал о Габриеле, о его деятельности во время войны. Рассказал и о слухах вокруг Йенса Халлинга, о реакции Андерса Фридлюнда и о Бенгте. Сказал, что, насколько я понимаю, по крайней мере у четырех человек были и причины, и возможности. Те, кто знал Густава Нильманна и его привычки. Знали парк и беседку, его слабость к абрикосовому ликеру, видели, что хранил он в своем сейфе и где держал ключ.

Калле Асплюнд слушал внимательно. Время от времени комментировал, но в остальном не прерывал.

– Хорошо, что ты смотришь в оба. Но боюсь, что твои старички уже не актуальны. То, что мы знаем, в отличие от того, что ты думаешь, следующее: Густав Нильманн найден мертвым, отравленным, в беседке. Большая вероятность, что яд взят из сейфа. Поэтому убийца должен быть человеком, хорошо знавшим его. До этого пункта я согласен с тобой. Мы также знаем, что Сесилия покончила самоубийством. Да, да. Я знаю, у тебя есть возражения. Мне самому кажется, что осталось много вопросительных знаков, но факты говорят сами за себя. Она приняла яд, дом был закрыт и заперт изнутри. В целом моя теория – наша главная линия расследования – строится на том, что Сесилия убила Густава. Убила его цианистым калием. Она знала, где находится яд и где лежал ключ от сейфа. Она приходит в беседку вечером, когда Густав всегда там сидит. А идет туда через лес, чтобы никто ее не увидел. Густав не удивляется, наоборот. Потом она кончает с собой. Ты считаешь, что молодые красивые девушки не станут делать этого, что самоубийство здесь ни при чем. Но чтобы прибегнуть к такому выходу, вовсе не надо быть старым, страшным и больным. Наоборот. К сожалению, среди самоубийц, пожалуй, больше молодых, чем старых.

– Но почему? Ты можешь объяснить, почему она хотела убить Густава? Она ведь любила его.

– Именно в этом вся загвоздка. Сесилия любила его. Но он не любил ее. Он попользовался ею, сначала польщенный тем, что все еще способен очаровывать.

– Я видел их вместе и заметил, как они смотрели друг на друга.

– Возможно. Но он, вероятно, решил порвать эту связь.

– Откуда ты это знаешь?

– Мы нашли его письмо среди ее бумаг. Там говорилось, что он не может больше продолжать, не хочет. Что она молода и должна жить своей жизнью, не связывать себя со стариком. Он понял это и берет на себя всю ответственность.

– Но она казалась такой здоровой, такой сильной.

– Сильные люди не сдаются. В конце концов они ломаются. Наверное, она была в отчаянии, посчитала жизнь бессмысленной. Откуда я знаю?

– Интересно. Но ты забыл одну вещь. Кто пил из второй чашки, стоявшей на столе? Кто был у нее как раз перед ее смертью?

– Откровенно, мы этого не знаем. Но думаю, что Бенгт Андерссон. Он же был там вечером. Правда, только снаружи, как он сам говорит. Но я сомневаюсь. Как бы там ни было, это не меняет картины. Убийство и самоубийство. Два письма. Обманутая любовь. Найдена заколка для волос. И бутылка из беседки вернулась обратно в комнату Сесилии, запертую изнутри.

Когда я ехал в метро в Старый город, я думал о том, что он сказал. Неужели все так просто? Сесилия брошена Густавом, она убивает его и потом сама себя. Конечно, могло быть и так. Что, собственно, я знал о Сесилии? Я встречал ее всего пару раз и не имел ни малейшего представления, что скрывается за красивым фасадом. Может, у нее были проблемы с психикой, перенапряжение и неврастения?

В тот момент, когда мы отъезжали от центральной станции по направлению к Старому городу, я понял, что Калле прав. Я вспомнил, что рассказывал за обедом Бенгт. Почему лилии на Фагертэрне красные. Ведь водяной заманил с собой молодую девушку, чтобы уменьшить свои страдания. Там, где он исчез, всплыла белая лилия, а когда темная вода сомкнулась над ней, на поверхность озера поднялась красная лилия. Вот что крылось за этим театрализованным действом с лилиями. Образ молодой, эксцентричной, обманутой девушки. Густав – водяной, использовавший любовь невинной женщины для своего освобождения. Она положила белую лилию в его мертвую руку в беседке, потеряла свою заколку, когда доставала ее из реки, и она сама легко сорвала красную в пруду у Габриеля, где они растут. Обман Густава сломил ее, и он поплатился за это. Как и она сама. Как в греческой трагедии, подумал я, пробираясь через толпу у площади Мэларторьет. Античная трагедия прикоснулась и к девственным лесам Тиведена, погубила две человеческие жизни. Любовь, страсть, обман и смерть. Судьбою предназначенная гибель. Все классические составные налицо.

Но деятельность античных богов явно продолжалась в полную силу, потому что, когда я вернулся домой, они поразили меня за то, что я вмешался в их трагическую постановку. Этой мыслью я попытался облагородить и менее тривиально представить собственную будничную трагедию. Пропали мои кредитные карточки. Как сумасшедший, я рыскал по всем мыслимым местам – а их много в четырехкомнатной квартире. Кляня себя, я плюхнулся в старинное кресло перед камином.

И так не впервые. Я обладаю несчастной привычкой прятать ценные вещи: билеты на самолет, паспорт и чековую книжку. Деньги, если не успеваю сдать их в банк. А теперь вот – кредитные карточки. Самое ужасное, что я никогда не помню, куда кладу вещи. Так однажды я спрятал билет на самолет в гостиничном номере. Я искал его как сумасшедший, а потом пришлось идти в бюро путешествий и на ломаном французском объяснять ситуацию и получать новый билет. Конечно, вернувшись в номер, я нашел его. Я сам себе устроил ловушку на обратной стороне рамы большой репродукции, висевшей над кроватью. А в другой раз я зажег плиту и вскоре обнаружил несколько обгоревших тысячных купюр, которые я туда спрятал…

Мрачная истина открылась мне. Я уже давно не пользовался этими карточками, но именно сейчас в «НК» шла продажа со скидкой, и я хотел купить себе новый костюм к осени. Мой гардероб для выходов в свет нуждался в обновлении. Ведь правило – встречают по одежке – действует и на аукционах Буковского и Бейера. В Тиведен я брал пластиковые кредитки на небольшую сумму. Конечно, если их не украли и не спустили в ресторанах, бензоколонках и дорогих магазинах. Я вздрогнул от мысли о последствиях. Но мне не хотелось таскать их с собой, и, собираясь купаться, я положил их в надежное место. И мгновенно вспомнил куда. В медный кофейник, который стоял на белой крышке плиты. Идиотское место, между прочим. Первое, что крадут, конечно же, старую медь. И с какой радостной неожиданностью вор найдет там еще и мои кредитные карточки. Но даже если они, против всякого ожидания, еще там лежат, я не почувствовал энтузиазма от мысли, что необходимо ехать в Аскерсунд и обратно только из-за моей небрежности. Хорошо, что хотя бы не в Страсбург. И я улыбнулся при мысли о другом своем путешествии. Однажды по дороге в Париж на антикварные рынки я остановился в Страсбурге, чтобы пообедать в одном из классических ресторанов. Потом, через двести километров по дороге в Париж, я вдруг обнаружил, что мой портфель с паспортом, деньгами, ключами и всем прочим остался там, где я его поставил. В ресторане под столом. В лучшем случае. Пришпоренный страхом, я помчался обратно, и – невероятно, но факт – никто не обнаружил моего портфеля под приспущенной белой скатертью. То, что я потерял его еще раз в тот же самый день, положив на крышу машины во время заправки. – это уже другая история. Так что забытые кредитные карточки – не единственный случай, к сожалению. Я неисправим.

Ну да ладно. «Держи красиво кислое яблоко в руке и веди лодку к берегу», как говорится в «Календаре народных примет». Была пятница, и я все еще мог распоряжаться маленьким домиком в лесу. Уик-энд в Тиведене не повредит. А не устроить ли себе совершенно «белый» праздник? Подчистить в «Системе» и пожить здоровой жизнью.

Нагруженный сумками с едой, книгами и газетами, я добрался до места поздно вечером. Проверил, сбудется ли мое предположение о здоровом конце недели. Да, бутылка красного вина болталась в сумке, куда я ее и положил. Мне повезло. Кофейник стоял на месте, и в нем лежали мои кредитки. В дальнейшем я стану записывать, куда прячу ценности, если уж их действительно надо прятать. Камера хранения в гостинице – место куда лучшее, чем обратная сторона картинной рамы. Но я могу потерять ключ от ячейки. Или забыть его где-нибудь и никогда больше не найти. Я улыбнулся и включил плиту. На обед у меня будет блюдо из свежезамороженной рыбы, и я хорошо помнил: в буфете оставалось полбутылки белого вина. Золотисто-желтое, пахнущее духами «Гевюрцтраминер», привет от Страсбурга и забытого портфеля.

Когда я собрался ложиться спать, зазвонил телефон. Я посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Кто мог знать, что я здесь? Взломщики, контролирующие вход? Нет, это был не вор. Это был журналист Бенгт Андерссон, верный друг Сесилии.

– Как же мне повезло, – сказал он. – Я звонил в Стокгольм, но, когда там не ответили, решил, вдруг ты еще здесь.

– Все правильно. – Я немного удивился: чего он хочет?

– Помнишь, я был у тебя дома? Мы говорили о том, у кого мог быть повод.

– Гм.

– Ты просил меня побольше выудить и приходить не только с намеками, не так ли?

– Да, просил. Мне показалось, что ты немного колеблешься. Речь-то идет об убийстве.

– О двух убийствах.

– В одном случае – самоубийство. Но о’кей, – сказал я, не желая обсуждать смерть Сесилии по телефону. Я знал его аргументы.

– Два убийства, – упрямился он. – Но сейчас я напал кое на что.

– Ну и?..

– Я не могу сейчас этого сказать, – быстро ответил он. – Кто знает, может подслушивают. Мы можем встретиться?

– Конечно. Когда ты можешь?

– Ты знаешь, где находится церковь Скага?

– Ни малейшего представления.

– Всего полчаса езды на машине от твоего дома. А дальше ты увидишь щит. Аттракцион для туристов, так что ты его обязательно заметишь. Церковь и жертвенный источник.

– А не лучше ли тебе приехать сюда? Церковь и жертвенный источник – звучит как-то мелодраматично.

– Там есть одна вещь, которую я хочу показать тебе.

– Что бы это могло быть? – тянул я. Мысль о поисках старого жертвенного источника в дикой местности Тиведена только для того, чтобы встретить там Бенгта Андерссона, не привлекала.

– Ключ там. Ключ к убийству.

Неохотно, но я согласился встретиться с ним, и мы условились, что я приеду к церкви завтра в час дня. Желания никакого не было, но кто знает. Быть может, действительно он нашел что-нибудь такое, что прояснит убийство? Будучи журналистом, он имеет доступ к источникам и справкам, закрытым даже для Калле Асплюнда. Но что могло находиться у церкви Скага, что может поразить убийцу Густава? Тем более что Калле уже решил, что виновата Сесилия Эн.

Кстати, подожди-ка! А нет ли здесь где-нибудь брошюрки для туристов? Я ведь купил одну у приветливой киоскерши в Аскерсунде, но даже и не заглянул в нее. Я нашел тоненькую тетрадку, полистал ее, посмотрел карты и информации об аттракционах в самом национальном парке и вокруг него. И нашел сведения о церкви около маленькой фотографии деревянного строения из вертикальных бревен.

Я сел в плетеное кресло и стал читать. Около озера Унден, тоже старого морского залива с выжившей после ледникового периода ряпушкой, находится жертвенный источник рядом с церковью, построенной около тысячи лет назад. Но она исчезла во время чумы, заросла и забыта, поскольку все жители ее прихода были унесены этой «черной смертью». Лишь в шестнадцатом веке ее нашли охотники, искавшие в тех местах стрелу арбалета. Но поскольку местные жители продолжали делать жертвоприношения в старый языческий источник, священники срыли церковь, дабы совладать с идолопоклонством. В 1960 году на этом месте была сделана копия церкви с кафедрой, как и прежде, из выдолбленного дубового ствола и с медвежьей шкурой в виде ковра перед алтарем с сохранившимся алтарным камнем. Неужели под шкурой лежит ключ к загадке? Или в церковной кафедре? Может, ответ даст жертвенный источник? Насколько, собственно, серьезен Бенгт? Не увели ли его отчаянная попытка доказать невиновность Сесилии и его фантазии в сторону от истины, или он действительно нашел что-то?

ГЛАВА XX

Утро выдалось серым, небо было грозным. Тяжелые свинцовые облака, готовые разразиться дождем, низко тянулись над вершинами сосен, и в воздухе пахло грозой. «Совсем не идеальный день для вылазки в лес», – подумал я и, почувствовав, что хочу спать, зевнул, сидя на ступеньках дома с чашкой кофе в руке. Но дареному коню в зубы не смотрят. Ведь Бенгт обещал показать у старой церкви что-то очень важное, и я не мог отказаться. «Ключ к решению там», – сказал он. Ключ к закрытой двери от убийства. Хотя я и не понял, о чем он говорил. По мнению Калле Асплюнда, Сесилия отравила Густава, а потом лишила себя жизни. Такова официальная, санкционированная истина. Единственная точка соприкосновения тиведенских лесов с этой историей – красные лилии озера Фагертэрн. И понять, каким образом далекая от тех мест церковь вписывается в эту картину, было выше моих сил.

Но и очень многое другое не мог я понять. На подносе с завтраком лежала и вчерашняя «Дагенс нюхетер», которую я не успел прочитать в Стокгольме. Я осторожно пил горячий кофе и краем глаза читал газетный разворот. Несколько епископов обсуждали другую санкционированную истину: о бессмертии души в загробном мире. Их мнения разделились. Один сомневался, другой был абсолютно убежден. Третий находился между верой и знанием: «Я знаю, что все это может быть воображением, но я готов рисковать». И я подумал: явно чувствуется, что лидеры церкви дают шанс по крайней мере бессмертию души, и вспомнил историю о легендарном архиепископе Антоне Никласе Сундберге. Как-то на обеде одна дама заявила, по тем временам грубо и радикально, что она не верит, что Бог существует. Архиепископ повернулся к ней с улыбкой, глубоко заглянул ей в глаза и сказал: «Подумать только, как будет удивлена милая дама». Ощутит ли это же добрейший епископ, когда настанет его час?

Существует ли здесь какая-нибудь параллель с тем, что произошло с Густавом и Сесилией? Я ставил под сомнение авторитетную истину Калле. Неужели я язычник, верящий в то, что удивлюсь, когда истина, настоящая истина откроется мне? При такой терминологии и с таким понятийным аппаратом будет логичным, если решение загадки окажется в старой церкви.

Я не стал опоясывать свои чресла в утро, начатое с теологических размышлений, а оделся с учетом вылазки в лес, запасся едой и захватил с собой описание национального парка. Делать мне особенно было нечего, а встреча у церкви могла состояться не ранее часа дня. По дороге туда я собирался сориентироваться среди достопримечательностей божественного леса.

Извивавшаяся по лесу дорога была узкой и холмистой. Повороты сменяли друг друга, иногда они были настолько крутыми, что я пробирался буквально ползком, а в насыпи из гравия все еще оставались ямы и осевший грунт после оттаивания снега. Чем дальше в Тиведен, тем гуще и темнее становился лес. Но может быть, мне это просто показалось? Может быть, такое впечатление создавали ощущение надвигающейся грозы, низкие облака?

Но вот старая проселочная дорога перешла в узкий проезд. По одной его стороне громоздились огромные каменные глыбы, по другой – неотесанная скала. Я въехал на кромку канавы, остановился и вылез из машины. Очевидно это был «волчий капкан». В старые времена в загоне натягивали сеть и по проходу гнали туда волков для отстрела. Я спустился вниз между скальными блоками и влез в узкое отверстие. Внутри было темно и холодно; говорят, что среди камней лед сохраняется до глубокого лета. Был ли этот мрачный грот убежищем только для волков, или его использовали разбойники, которые отсиживались тут, поджидая бродяг и повозки?

Но не выли волки, и не выскочили разбойники. Я медленно пошел обратно к машине. Здесь стояли они – со своими ружьями, стрелами и дубинками, сюда гнали запуганных, затравленных волков. Уже в старых местных законах содержалось положение, обязывавшее крестьян иметь «три сажени сетей от волков».

Я поехал дальше. У излюбленного убежища нарушителей закона и разбойников с большой дороги Стигманспассет неосознанно прибавил скорость, но все же успел свернуть налево, вниз к Каменному источнику – сердцу тиведенских троллей. Почти сюрреалистический ландшафт: с огромными каменными глыбами, капризно разбросанными рукой великана по чисто отшлифованным плитам. Глубокие трещины. По стенам грота течет вода. Как описывал Тиведен Хейденстам? Я попытался вспомнить свой парадный номер на школьных вечерах:

 
«Здесь, словно привидение, под писклявый танец мух
появляется время, которое было до человека.
Здесь зеленеют голени древних папоротников.
Здесь висят мшистые валуны,
которые громоздятся циклопическими стенами».
 

Дальше вспомнить не мог. Там есть еще что-то о

 
«приглушенных барабанах и минорных трубах —
гимн ведьм, сочиненный троллем».
 

Нет, не помню, но вполне возможно, что вдохновение пришло именно здесь. Невероятно! Языческое настроение усугублялось одиночеством и приближающейся грозой, придававшей облакам черно-синюю силу.

Вскоре я повернул обратно и медленно подъехал к Ундену. Погода не располагала к купанию, но мне захотелось вернуться к длинному белому песчаному берегу вытянутого овального озера с кристально чистой водой. Если бы здесь росли не сосны, а пальмы, можно было бы подумать, что оно – лагуна южного моря.

Через полчаса я остановился прямо перед деревянной церковью. Правда, копией, но в предгрозовом мраке она казалась натуральной, старинной, покрытой просмоленной дранкой. Здесь и должно находиться место жертвоприношений, источник, используемый еще с языческих времен. Ибо это было культовое место еще задолго до прихода Белого Христа в лес. Тур и Один получали здесь свою дань. Да и другие боги тоже. Пожертвования приносились еще долго и в христианские времена. Да что мы знаем об этом?

Я медленно прошел по высокой траве, заглянул в темную церковь. Увидел посеребренную ряпушку, поблескивавшую над кафедрой. Жертвенный подарок.

Где-то вдали послышалась грозовая канонада. В церкви стало совсем темно. Я обогнул ее низкое здание и нашел сам жертвенный источник. В темном таинственном глазу среди папоротника и яркой зелени отражалось небо. Я отыскал блестящую монету в пять крон, стал спиной к источнику и по старинному обычаю бросил ее правой рукой через левое плечо. Раздался глухой звук разбитого зеркала воды, в тот же миг сверкнула молния, уже ближе, как выстрел из ствола, направленного на волка, и с ветром я почувствовал слабый запах дыма. Где-то пожар, или дым все еще висит над подсеками финнов в лесу?

Я совершил жертвоприношение источнику по всем правилам. Но об одном я забыл. Я не загадал никакого желания. Об этом я вспомнил позже. Мог бы, по крайней мере, пожелать найти указатели в деле Густава.

Сзади зашуршала трава. Неужели вернулся путник из старины, чтобы принести жертву?

Нет, это был не финн с пустыми глазницами, занимавшийся когда-то подсечным земледелием, и не перепуганная жена крестьянина в грубошерстной рубашке. Позади меня стоял Бенгт Андерссон в плаще и с зонтом. Он так напоминал обитателя большого города с автобусной очереди у Нюбруплан, что я начал хохотать.

– Чего хохочешь? – спросил он недовольно. – Не вижу повода веселиться.

– Я тоже, но ты выглядишь как-то странно. Здесь, в этой церкви посреди леса.

– Ты считаешь, что мне надо было надеть сапоги и взять туесок из бересты? – улыбнулся он. – Нет, я предпочитаю городскую одежду. Ты все же нашел. Я не был уверен в этом.

– Нет, все в порядке. Даже немного просветился. Огляделся в самой южной пустоши Европы. Разве не так вы, местные патриоты, называете Тиведен?

Он кивнул.

– Вот именно. И мы очень рады, что здесь сделали национальный парк, хотя он мог бы быть и побольше. Но надо быть благодарным и за малое. Надеюсь, ты принес жертву? Я каждый раз это делаю.

– И помогает?

Он пожал плечами.

– Кто знает? Но не повредит.

Тут гроза разразилась прямо над нами. Разорванная линия молнии осветила темноту под деревьями. Грохот раздался через какую-то долю секунды, и начался дождь. Сначала осторожно покапал, пошумел в траве. Потом сильнее, чтобы излиться до конца.

Бенгт раскрыл зонт над нами. Согнувшись под его черным сводом, мы побежали к церкви. Но не успели добежать до двери, как он схватил меня за руку и повел к одному из надгробных камней на маленьком кладбище. Я удивленно посмотрел на него. Он показал на камень: «Эльза Даль. 1.5.1906—26.11.1966» и дальше над номером псалма: «Господь да присмотрит за своими».

Я ничего не понимал, вопросительно смотрел на него, чувствовал, как дождь пробирается под рубашку по загривку. Он покачал головой, показал на церковь, и мы побежали к низкой деревянной двери, наклонили головы, чтобы не удариться о поперечную балку, и уселись на одну из скамеек.

Внутри было почти темно. Дождь колотил по крыше, гроза уже тянулась над Унденом, глухо грохотала над старым морским заливом ледникового периода. В темноте я с трудом различал бледное лицо Бенгта. Он снял с себя плащ, а зонт повесил на край скамейки.

– Вот видишь. Городское оснащение иногда бывает полезным. И в глухомани.

– Ключ. Ты говорил об убийстве и ключе к загадке. Ты что, спрятал его в церкви?

Но он не улыбнулся в ответ на мою попытку шутить, серьезно посмотрел на меня.

– Ты видел там надгробный камень?

Я кивнул.

– Эльза Даль. Она умерла 26 ноября 1966 года. Ясно?

– Это я видел. Но все еще ничего не понимаю. Она же не могла иметь ничего общего с убийством Густава или самоубийством Сесилии? Она умерла более двадцати лет назад.

Казалось, он не слышит, о чем я говорю, или не хочет слышать.

– Ее сбило машиной на дороге недалеко отсюда. У Финнерёдья. Это было поздно вечером. Дождь, плохая видимость. Она гостила у дочери и возвращалась домой на велосипеде. А тут машина.

Я молчал, не хотел прерывать своими вопросами, давал ему время.

– В темноте водитель ничего не видел. Бац – и она лежит под своим смятым велосипедом.

– Случается. – попытался было я вставить. – К сожалению.

– Но дело не только в темноте и дожде, – продолжал он. – Еще один фактор. Водитель был нетрезв. Пьян в стельку. Водитель часто водил машину в нетрезвом состоянии.

Мой интерес пробудился. Нетрезвый водитель? А может, Густав? И поэтому его убили?

– Тому, кто вел машину, было тогда девятнадцать. Он проходил военную службу в Гётеборге, и когда это случилось, он ехал туда. Погулял на каком-то празднике и спешил.

– Как его звали?

Дождь уже стих и больше так сильно не бил по брусчатой крыше церкви. Но сама гроза продолжалась с неослабевающей силой.

– Леннарт Карлссон.

– Карлссон, – разочаровался я. – Леннарт Карлссон? Что у него может быть общего с Нильманном? И с Сесилией.

– Больше, чем ты думаешь. Потому что тот парень сменил фамилию. Ну не совсем. Он взял одно из своих остальных имен. А фамилию – матери. И в этом нет ничего необычного. Лучше, чем Йонебьер или Финкельторф, во всяком случае.

– А сейчас?.. Как его зовут?

Тут молния разорвалась совсем над нами, залив низкий свод ослепляюще белым светом. Ряпушка над кафедрой заблестела, словно была из чистого золота, а гроза вывалила свой каменный воз на крышу.

– Андерс Фридлюнд, – дошло до меня, когда грохот уменьшился. – Он сменил свою фамилию, и его можно понять.

Долго сидел я молча, переваривая новость. Да, можно понять. Какая это была бы катастрофа для него, выплыви это на свет. И особенно сейчас. В период предвыборной кампании. Кандидат на пост премьер-министра, убивший человека, управляя машиной в нетрезвом виде, не имеет никаких шансов. Да и его партия, вероятно. По крайней мере на ближайшую перспективу.

– Так ты думаешь…

– Вот именно, – прервал он. – Густав Нильманн каким-то образом знал об этом. Ведь у него, естественно, был доступ ко всем мыслимым секретным архивам в свое время. Помнишь, как он хмыкнул на обеде у Йенса? Что-то о вождении машин.

– Ты хочешь сказать, что он мог разоблачить Андерса? Написать о нем в своих мемуарах?

– Не знаю. Да и Андерс тоже, наверное, не знал. Но, будучи садистом, Густав мог воспользоваться случаем и повесить звоночек перед лицом Андерса. Ты сам понимаешь, в каком отчаянии он мог быть, как он ужасно боялся. Так много поставлено на карту. И не только для него. Результаты выборов для всей партии могли зависеть от мемуаров Густава.

– Ты думаешь, что убийца – он?

– А кто же еще?

– Если исходить из того, что речь идет о ком-то из ближайшего окружения Густава, а не из «внешнего мира», то у других тоже были мотивы. Не только у Андерса.

– Возможно, но не такие сильные. Есть и кое-какие слухи о Йенсе Халлинге и махинациях с оружием. Ведь его предприятие выпускает в том числе и самолеты-истребители. На этом он проворачивает большие дела. Совершенно законно. Но у него и масса не всегда достаточно серьезных контактов. Правда, это всего лишь слухи. Доказательств нет. Такие дяди – осторожные генералы. Все следы заметают. Делают, что хотят, из воздуха, меняют груз, место назначения и жонглируют тайными банковскими счетами в Швейцарии и Вест-Индии.

– А Габриель?

– Думаешь, он замешан в чем-нибудь? Может, в деле Веннерстрёма? Но и в этом случае только слухи и намеки.

– Нам всем так кажется, да. Но ты же знаешь, что хранил Густав в своих архивах.

– Нет, но одно я знаю. Что имя Андерса Фридлюнда есть в официальных документах. В протоколе суда. И это позволяло Густаву рассказывать, не боясь, например, привлечения к ответственности за оскорбление личности. Он излагал лишь факты.

– Я не очень сведущ в статистике преступлений, совершенных теми, кто вел машину в нетрезвом виде. Но надо, чтобы произошло очень многое еще, прежде чем стали бы рыться в двадцатилетней давности протоколах и определили, что Леннарт Карлссон исчез и потом воскрес как Андерс Фридлюнд.

– Точно. И на это Андерс рассчитывал. Но тут появился Густав.

– Как ты об этом узнал? – спросил я.

– По чистой случайности. Недавно я брал интервью у одной столетней тетушки. Видишь, какая я звезда-журналист, – заметил он с иронией. – Так вот, отмечалось столетие, и я был приглашен на кофе и торт. Меня случайно посадили на диван рядом с тетушкой, которая оказалась дочерью пострадавшей. Нет, она этого не сказала, конечно. Повода для этого никакого не было. Но когда мы стали смотреть телевизионные новости, – мне хотелось знать, не случилось ли чего-нибудь, – она сказала: «Как удивительно они похожи – Андерс Фридлюнд и тот, кто переехал мою мать». Но она почти рассмеялась и попросила прощения. «Но он ведь ни в чем не виноват, этот несчастный. Я проголосую за него вместо извинения».

Сначала я не обратил внимания, но потом стал размышлять. Обдумывать мотивы убийства Густава. А потом провел небольшое расследование, «reaseach»[17]17
  Расследование (англ.).


[Закрыть] это называется. Ну вот. Результаты ты уже знаешь.

– Ты собираешься воспользоваться ими?

– Что значит «воспользоваться»?

– Ты ведь журналист.

Он молча смотрел на меня. Глаза блестели в темноте.

– Только чтобы решить вопрос об убийстве. Если Андерс – убийца, я воспользуюсь ими, чтобы выкурить его. В противном случае, наверное, нет. Необдуманное преступление юнца будет признано недействительным за давностью лет. Кроме того, это вызовет такие последствия во всей политической жизни, что я лучше оставлю их при себе.

Долго мы сидели молча. Наверное, что-то есть в том, что Густава Нильманна называли Эдгаром Гувером с его тайными досье ошибок и проступков больших людей. И я подумал о его таинственных намеках Андерсу Фридлюнду. О том, что «то, что спрятано в снегу, появляется при оттепели». Особенно в политике. А как бурно отреагировал Андерс на похоронах, когда я напомнил ему об этом. Но тут я вдруг задумался о другом. О Бенгте и о том, что он рассказывал на том пресловутом обеде у Халлингов. Я задумчиво посмотрел на него. Несмотря на темноту в церкви, он заметил это и повернулся.