Текст книги "Женщина из бедного мира"

Автор книги: Ян Кярнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

5

Так вот и перемежались мои дни: те, когда Конрад был со мной, и те, когда его не было. Первые я называла красными, другие – белыми. Первые проходили как мгновение: мы дурачились как дети, Конрад радовался, смеялся, я была счастлива, и в счастье не считала часов. Другие тянулись целую вечность, я ничем не могла их заполнить, и в цепи моих переживаний образовался ряд пробелов, пустых мест, не имевших никакой ценности. Но случалось, что и те, белые, дни бывали богаты впечатлениями. Одни гасли сразу, иные держались в памяти подольше.

Припоминаю один вечер в «Ванемуйне»[2]2
  «Ванемуйне» – театр и концертный зал в Тарту.


[Закрыть], – я пошла туда с однокашницей Элли, которая приехала сдавать экзамен по латинскому языку. Пошла против желания, словно предчувствуя нечто недоброе. Но предчувствие это на самом деле не исполнилось. Вечер прошел спокойно, но приятно. Я познакомилась с молодым студентом, прогуливалась и танцевала с ним и не хочу скрывать: мне было весьма весело. У меня осталось впечатление о нем, как о вежливом, воспитанном, весьма начитанном молодом человеке. Сколько-нибудь значительного влияния на меня это знакомство не оказало. Но он был все же увлечен мною, по крайней мере, дал это понять. И тут я должна признаться, что с удовольствием слушала его комплименты: они приятно щекотали мое женское самолюбие. Убеждена, что молодой девушке иногда просто необходим такой невинный флирт. Тогда он, во всяком случае, помог отогнать мою тоску и дал моему воображению пищу и на следующие дни. Представился случай сравнить того молодого человека с Конрадом и прийти к выводу, что к Конраду я питаю все же серьезные чувства. Я убедилась, что Конрад для меня незаменим, что другого такого, как он, я уже не найду. С другими я могла провести в беспечной беседе час-другой – и все.

На второй вечер я пошла в кино. Мне там запомнилась фраза: «Новая любовь бесследно стирает прежнюю». Я думала об этом на следующий день и поклялась освободиться от ревности к бывшей жене Конрада. «Какое мне дело до его прошлого, если он дорог мне сейчас».

Я сидела на стуле, на котором часто сидел Конрад. «Где он сейчас? Чем занимается? Думает ли обо мне?» Как сильно он владел моими чувствами! Не проходило мгновения, чтобы я не думала о нем. Он стоял перед глазами. Мне вновь хотелось видеть его, обнимать, слушать его голос, смотреть ему в глаза. «Скорей бы он пришел!»

Хотелось поскорее уехать к нему в деревню. Но пришлось помогать матери, у нее оказалось много работы. И у Конрада еще не было определенного места и угла. Забот ему хватало – надо было подыскать какую-нибудь службу, которая позволила бы прожить в эти трудные времена. Он был очень внимателен и заботлив. Сам он как-нибудь прожил бы, но старался создать для меня уют, найти развлечение. Мне было и так хорошо, но провести лето в деревне я считала величайшим счастьем. На лоне природы я надеялась полностью вернуть себе радость жизни и душевный покой.

Уже кончались мои «белые» дни, но Конрад на этот раз медлил с возвращением. В последний вечер я не знала, что и делать: все наскучило и осточертело. Не могла читать, ни одна мысль не задерживалась в голове. И спать было рано: часы показывали только восемь.

Пойти бы погулять, но погода стояла прескверная. Холодная; повсюду расползся какой-то насупленный, таинственный сумрак. Сумрак, чем-то напоминающий библейский вечер, когда распяли Христа. В душу закрадывался страх.

Можно было пойти на концерт в парк, но одной не хотелось. Подумала: вернется Конрад, – тогда и сходим вместе. Хотелось жить с ним в любви и согласии. Я нагляделась, что за отношения были у моего брата, лавочника Харри, с Лидией: ссорились каждый день, хотя и собирались вскоре предстать перед алтарем. Если уж не понимают друг друга, лучше бы совсем не думали о браке. «Нужно уважать интересы и взгляда другого, понимать его душу, только тогда можно с ним жить». Постепенно я стала понимать Конрада.

Когда он бывал у нас, я ничего не хотела, ничего не желала. Конрад был для меня все. Что за радость, когда нет его? Хотя бы в тот вечер: все казалось скучным, чего-то словно не хватало.

Едва смеркалось, когда я легла в постель. И тут меня что-то кольнуло: какое-то предчувствие говорило, что идет Конрад. Я заранее радовалась, сердце взволнованно билось.

И Конрад пришел – пришел сквозь ночь и дождь, словно гонимый.

Прошло несколько дней, и все во мне было полно сомнений и безответных вопросов. Я не хотела обращаться к Конраду и говорить о том, что мучило душу. Знала, что на него тяжело подействовали бы мои слова или он неправильно истолковал бы их. Быть может, он даже оставил бы меня. Я не хотела, не смогла бы перенести этого.

Тяжело было жить, когда каждый день повторялись слова: гонение, расплата, тюрьма, вражда. Нередко мне казалось, что встречные окидывают меня какими-то пронизывающими, злобными взглядами. Даже Конрад, казалось, что-то выведывал у меня. В глазах его словно застыл какой-то вопрос, который он еще не смел высказать вслух. О чем он допытывался?

Я же страшилась за него, и страх мой не исчезал даже в самые отрадные минуты. Однажды вечером я случайно встретила на улице Кусту Убалехта и, только чтобы куда-то деваться, пошла с ним в кино. Провожая домой, он поцеловал меня и почти с угрозой произнес:

– Предостерегаю вас, чтобы вы не выходили замуж за этого большевика. Его погонят отсюда, вот увидите.

Что нужно было от меня этому человеку? Почему он хотел разрушить наше счастье? Мне он был противен со своими косящими глазами и длинными, торчащими усиками.

И как я скажу об этом Конраду, как смогу остеречь его? Я боялась, не стал бы он подозревать меня, что хожу с другими, не приписал бы мне желания порвать с ним. Больно было думать иногда, что Конрад станет ко мне холоден, безразличен. Что было бы мне делать, если бы он стал смотреть на меня с презрением и враждебностью. «Как же добиться его доверия?»

Теперь я знаю, в тот раз я просто не хотела честно признаться мужу – как того не делает ни одна женщина буржуазного воспитания. Стала искать себе оправдания, вот и нашла своевременным подумать о доверии. Мне вдруг показалось, будто в последнее время Конрад какой-то особенно замкнутый. Почему он не открывается мне, ведь я желаю ему только хорошего?! Меня одолевали сомнения, не боится ли он, что я не пойму его. Однако успокоилась – страх мой напрасен, ибо я верю, что понимаю и ценю его больше, чем кто-либо другой. «Другие постигают все умом, я же воспринимаю чувствами, идущими от самого сердца, где теплится любовь».

Я не упрекала Конрада, – у меня не было на это никакого права, – лишь по-прежнему выражала свое желание, чтобы он доверял мне. «Хорошо жить с человеком, когда знаешь, что он не скрывает от тебя даже самого малого».

И чем дольше я наблюдала за женщиной с ребенком в доме напротив, тем сильнее во мне пробуждалось желание стать матерью. Я верила, что милое крошечное существо сблизит нас больше, чем что-либо другое.

Сомнения мои рассеялись, как только Конрад пришел в город с вестью, что подыскал нам новую «дачу».

– Это верст двадцать по реке Эмайыги к Чудскому озеру, – объяснил он. – Чудесное место, сразу за домом густой сосняк, в другую сторону открывается вид на поля. Брат у меня держит там мелочную лавку, есть клочок земли. Места у них хватит – никого, кроме жены и ребенка, у брата нет – и с едой обойдемся, на первый случай денег у меня хватит. Старые товарищи не забыли про нас. Они, конечно, обязали меня кое-что делать, и это не совсем безопасно. Буду держать связь и передавать что нужно. Но думаю, справлюсь с этим и не провалюсь.

Мне стало немного не по себе, когда Конрад говорил об этом, но он сумел быстро убедить меня, и я успокоилась. В самом деле, что-то надо было делать, чтобы жить: времена тяжелые, выбирать не приходится. По доброй воле я соединила свою жизнь с Конрадом, могла ли я не поддержать его теперь. Даже обрадовалась, что он доверил мне эту тайну, – значит, он меня любит. И особенно рада я была еще потому, что надеялась избавиться от Кусты Убалехта; мне не нужно было исповедоваться Конраду о том, что у меня произошло с этим человеком. Я слегка упрекнула его, почему он не сказал обо всем раньше, но все рассеялось, когда он ответил:

– Я не люблю говорить о чем-либо, пока дело не созреет.

Теперь я поняла, почему он задумывался в последнее время, вообще понимала его лучше, чем раньше. Сперва дело, потом уж слова – это было так мужественно. Я чувствовала, что смело могу вручить ему свою судьбу, в беде он меня не оставит.

– Сначала мы обвенчаемся, – сказал он еще, – и тогда поедем. Я бы плюнул на все, мы и без того муж и жена, но из-за тебя и своего брата вынужден это сделать. В деревне на тебя, невенчанную, могут смотреть косо, да и брат у меня человек старомодный, еще откажет в приюте. Конечно, это будет, так сказать, ускоренное венчание, мои друзья уже переговорили с пастором. Все должно пройти втайне: время сомнительное, особу свою слишком заметной делать не смею. Словом, никакого торжества или свадебных гостей. Только два моих товарища в свидетели. Ты не против?

Была ли я против? Я мирилась со всем, что делал Конрад: он ничего не делал, не взвесив. К тому же обстоятельства казались мне такими таинственными, такими романтичными, что захватили меня, словно какой-нибудь увлекательный роман. Во всем этом обещала осуществиться частица тех грез, в которых я пребывала еще с раннего детства. Я была счастлива, мне хотелось петь от радости.

Подумав, что всего лишь несколько дней назад была вне себя, я не могла не упрекнуть себя: «Разве можно обвинять человека, если не знаешь, что он думает и собирается делать? Легко ранить душу человеческую, а как потом исцелить ее?» И я снова поклялась «исправиться».

6

Через неделю я была уже законной женой Конрада. Мы жили в деревне, у его брата. Почти все дни проводили на вольном воздухе, в полях и лесах, спали на чердаке. Были счастливы, как дети, словно в каком-то волшебном сне, – лучшего нельзя было и желать. Остались позади пустые дни и мрачные ночи, теперь они казались светлыми, очаровательными. Но в память мою все же особенно врезался вечер в начале июня. Даже сейчас я думаю о нем, как будто он был только вчера.

Взявшись за руки, мы гуляли с Конрадом по шоссе, среди полей. Далеко на горизонте горел закат, окрашивая все в какие-то неописуемо чудесные тона. Множество лиловых цветов, которые в это время года цветут в нашем краю, обрели в отсвете зари прозрачный розовый оттенок. Замерли ветры, казалось, вся природа застыла в благоговейном молебне. Поодаль в таинственном сумраке размывались очертания леса. Они казались мне темной стеной, за которой находится замок со спящей красавицей.

Мы шли и шли. Какой-то радостный дух вселился в нас. Прошли мимо мызы, вступили в сумеречный лес. Как раз начала куковать кукушка. Монотонно и грустно, точно поведала нам об одиночестве и бесцельном блужданье.

Пройдя дальше, я впервые увидела эту птицу своими глазами. Но ненадолго… она улетела. Мне стало грустно, слезы выступили на глазах. Кукушка почему-то напомнила мне о моей собственной судьбе. Я чувствовала, что исчезни Конрад, и я осталась бы совершенно одна на белом свете. «Даже мать не поняла бы меня… Почему она тогда выгнала меня из дому? Может быть, я и в самом деле была плохая, но тяжело, когда тебя отталкивает собственная мать».

Конрад успокоил меня, и мы ушли из лесу. На поля опустилась роса, стало сыро и прохладно. Поднялся туман, и в нем будто двигались какие-то тени – выпукло, медленно, как во сне. Двигались к реке, на берегу которой росли бесчисленные цветы.

В голове моей роились образы. Хотелось куда-то уйти, неведомо куда. Я верила в какое-то чудо, хотела прижаться к груди Конрада и исчезнуть, раствориться с ним в тумане.

Я часто вспоминала об этом вечере.

Свободное время я проводила, играя с племянником Антсом. Подолгу, обхватив ладонями голову малыша, я смотрела в его голубые глаза и открывала там целый мир: невинность, истину, детскую привязанность. Блаженные были мгновения, когда ребенок обнимал меня, целовал, гладил и лепетал своим тоненьким голоском: «Я люблю тетю». Тогда я забывала все, ощущала только это маленькое тело, в котором жизнь билась, как мотылек, ощущала его, как свою плоть и кровь, которую должна защищать и беречь. Что из того, что он чужой ребенок, в своем воображении я уже играла с собственным сыном, который будет таким же голубоглазым и курчавым.

После таких минут я бывала особенно ласкова к мужу. Он становился мне ближе, чем когда-либо раньше. Однажды вечером, когда муж разговаривал за стеной с братом Михкелем (и о чем это они так долго рассуждали?), я не выдержала: мне захотелось быть в его объятиях. Я пошла и вступила в разговор, была на редкость веселой, заразительно смеялась.

И все же мне было страшно за Конрада. В последнее время он совсем осунулся, но чтобы лечиться – об этом даже говорить не давал. Я смотрела на него и вдруг представила его мертвым. Пугающая бледность, покрывавшая его лицо, обрела какой-то неземной оттенок, глаза были прикрыты. Желтовато-белесые пряди спадали на мертвенно-белый лоб, как тоненькие язычки огня. А его гордый орлиный нос… Сердце мое судорожно забилась. Хорошо еще, что он не потерял присутствия духа. «Слезами горю не поможешь», – повторял он.

«В самом деле, – успокаивала я себя, – все люди терпят: одни больше, другие меньше. Терпение – это даже хорошо, оно, как говорит Конрад, воспитывает волю». И я обнаружила, что уже не столь чувствительна к превратностям жизни, как раньше, что теперь стала гораздо спокойнее. «Если еще будет ребенок, я совсем успокоюсь», – думала я.

И желание иметь ребенка стало во мне настолько сильным, что я решила сказать об этом мужу. Мысль, что Конрад умрет, и у меня не будет ребенка, будто острым ножом пронзила мое сознание. Я схватила на руки маленького Антса, отнесла его к мужу, хотела посадить ему на колени. Взгляды наши встретились, мы улыбнулись, и мне показалось, что мы поняли друг друга. По дороге через двор я шепнула ему о своем желании. Он задумался.

– Пока еще нельзя, – ответил он. – Не то время.

Я огорчилась, но Конрад нежно обнял меня, и я снова улыбнулась.

– Что ж, подожду, – произнесла я покорно.

Однако на следующий день мое настроение не было таким уж радужным. Будто назло, погода стояла пасмурная, часами, не переставая, шел дождь. В деревне я не любила такие дни, а в тот день на душе у меня было особенно муторно. Я пыталась поиграть с Антсом, но ребенок не захотел остаться со мной, то и дело рвался к отцу в лавку. С горечью я заметила, что не могу удержать его возле себя. И мне уже вроде бы и самой не хотелось иметь ребенка.

Конрад в тот день был на редкость неразговорчив, А разве я хотела, чтобы он говорил со мной весь день, но несколько слов все же можно было бы сказать. Долгое молчание действовало мне на нервы. Я чувствовала себя почти покинутой. Мне казалось, я здесь лишняя, чужая для этой семьи. Я и была чужой. Привыкла, что Конрад обходится со мной приветливо, а сейчас он холоден и безразличен. Я подумала, что ему надоело со мной. Казалось, что и мужнин брат, и его жена смотрят на меня косо, будто на какую-нибудь «нахлебницу».

Да, я представляла свою судьбу в трагическом свете. Мне ни разу не пришло в голову, что у мужа могут быть свои заботы, которые он пытается разрешить, и что, делая это, он думает, беспокоится и обо мне. И так я нервничала весь тот дождливый день. Лишь вечером в постели я снова успокоилась.

Рано утром Конрад вместе с братом уехал к Чудскому озеру. Михкель собирался куда-то на ярмарку, а Конрад сказал только, что едет «по делам». Мне было жалко отпускать его, я будто предчувствовала что-то плохое. Едва Конрад скрылся из глаз по лесной дороге, как я уже стала ожидать его возвращения. В тот день не ладилось у меня ни с маленьким Антсом, ни с женой Михкеля Миллой, одолевали печальные мысли.

Как всегда, оставаясь одна, я в конце концов размышляла о своих отношениях с мужем, о любви и доверии. Я не могла мириться с мыслью, что муж не открывает мне «всего», а что-то словно таит от меня. Вспомнила, как, просыпаясь ночью, я порой смотрела в лицо спящего Конрада и с удивлением отмечала, что оно как будто совершенно чужое, такое незнакомое и скрытное в своем суровом покое.

«Какая все же пропасть для женщины душа мужчины!» И я пришла к мысли, что никогда не смогу проникнуть в глубь этой пропасти, мне казалось, что муж сам не хочет этого. Даже обнаружила, что Конрад принимает враждебно мои попытки сближения, со дня на день становясь все более замкнутым. И я решила (в который уже раз?), что он уже не любит меня, что он пресытился и обманулся во мне.

Я припомнила: были моменты, когда мне хотелось уйти подальше, чтобы не видеть и не слышать Конрада. Особенно это бывало, когда мысли мои возвращались к его первой любви. Тогда мне казалось, будто Конрад лишь смеется над моими чувствами. Я никак не могла понять, как может он любить меня, если сам все еще переживает из-за первой своей любви. И должна признаться, я даже сомневалась, не ищет ли Конрад эту женщину и не встречались ли они уже где-нибудь. А когда Конрад в такие минуты говорил о своей любви ко мне, это казалось горькой иронией.

Я вспоминала все это и упрямо искала подтверждения своих сомнений, копалась, словно чему-то назло, лишь в теневых сторонах нашей короткой совместной жизни. Но вся эта женская логика не унимала моей тоски по Конраду и не давала мне желаемого спокойствия. А уже на другой день привычная рефлексия не привлекала меня. Мною овладела апатия, равнодушие, а по словам маленького Антса, я даже стала злой. Но душа жаждала света и тепла, я не могла жить без Конрада ни минуты.

На дворе было хмуро, ветер и стужа были в тот день моими друзьями. Жизнь словно замерла во мне, я чувствовала себя бесконечно усталой. Мне хотелось куда-то идти, где-то укрыться, как маленькому ребенку.

Кое-как я провела и этот и следующий день. Вечером вернулся Конрад, спокойный и серьезный. Он сообщил, что передал вести, полученные из Тарту, но что с деньгами дела плохи. Я сказала ему: не пойти ли мне в город и не подыскать ли там работу, может, будет немного легче? Но Конрад не хотел об этом и слушать:

– Где ты сейчас найдешь работу? Если она и есть, то много ли заплатят женщине? Нет, из этого ничего не выйдет.

Тогда в моей голове созрел другой план: поеду-ка я к своей школьной подруге Элли и займу у нее сотню-другую. Элли всегда хорошо относилась ко мне, я надеялась, что и на этот раз она мне поможет. В то время я верила, что люди добры и помогают друзьям, нужно лишь толкнуться к ним и открыть свое сердце. Однако Конраду я не сказала ни слова, я собиралась удивить его.

Я подошла к мужу, и мы – рука об руку – вышли из ворот, направились через поле навстречу сгущающимся сумеркам. Я болтала, не переставая, смеялась и прыгала, муж слушал и, казалось, ушел в свои мысли. Позже он сказал, что на какой-то миг у него возник вопрос, почему я такая веселая, но он отмахнулся от него, как от «назойливой мухи». Совсем другое волновало его – судьба трудового народа. Но ко мне Конрад был добр, и в тот ветреный вечер между нами не возникало размолвок.

7

На другой день у Конрада были дела в какой-то деревне, и на душе у меня сразу поселилась непонятная досада. Одолевала тоска по далеким родным полям и лесам. Откуда пришли тоска и досада, почему они не давали мне покоя?

Хотелось стать легкокрылой бабочкой, летящей над землей. Хотелось взлететь над простором полей и покосов, опуститься на свежую траву и смотреть в небесную синеву, следить, как плывут облака, и слушать, слушать тишину. И так долго-долго, ни о чем не думая или разве что мечтая о счастье и покое.

«Пусть только просохнет от дождя, – думала я, – пусть солнце нагреет землю и воздух, пусть заснет маленький Антс – я уйду мечтать в этот ближний лес. Останусь там подольше, до вечерней зари, до первых звезд».

И я пошла.

Я шла по лесу. В первозданном беспорядке росли деревья, под ними кустарники, молодая поросль и вереск. Ввысь тянулись сосны и ели, и лес выглядел темным, вымокшим, угрюмым. Он словно скрывал какую-то древнюю тайну, которую мы, люди, не можем понять. «О чем шумит этот сумеречный зеленый лес, – спрашивала я, – о чем перекликаются на ветвях певчие птицы? Тайна?

А там… жалкие хижины… потом снова лес… и мой дом. Быть может, вернулся Конрад и сидит со своими тяжкими думами. Бедный, единственный мой! – шептала я. – Сколько печальных дум отягощает тебя, когда ты вспоминаешь свое прошлое. Та, другая, не исчезла из твоей памяти. Живя рядом с тобой, я все чувствую и переживаю».

Мне вспомнилось, что Конрад иногда будто стыдился меня или что-то в этом роде. Или он просто не хотел в такие минуты, когда погружался в раздумья о прошлом, чтобы я замечала его настроение. Однажды он чуть ли не плакал. И разве не вздыхал он накануне вечером, когда мы гуляли по лесу? Я его понимала. И ощущала в себе что-то странное, неприятное. До того, несмотря на сомнения, я была уверена, что моя любовь к Конраду может заменить ему все другое, но теперь стала замечать: в мыслях он удаляется от меня, стремится уйти, забыться. Это сильно действовало на меня. Мне хотелось быть пятнадцатилетней девчонкой, которая не знает превратностей жизни и все еще беззаботна.

«Стать матерью? Конрад любит детей. Когда есть время, он с удовольствием играет с племянником», – думала я, и желание стать матерью снова одолевало меня.

Я повернула домой.

Мы перебрались в другую комнату на южной стороне дома, и там я почувствовала себя лучше, свободней. В прежней комнате все было слышно, каждое слово, даже шепот, а здесь стены были толстые.

Я нашла себе занятие – стала читать книги. В один присест прочла «Безнадежно погибающих» Банка; книга мне показалась интересной, но чересчур сентиментальной, – потом принялась за «Историю молодого Рената Фукса» Вассермана. Чтение было единственным занятием, которое меня увлекало, все остальное я делала машинально.

Я не могла понять, что со мной происходит. Подчас мне казалось, что я душевнобольная, как моя двоюродная сестра Ильзе. Не знаю, откуда взялись эти сомнения, но они так захватили меня, что оставаться в доме одной было мучением. Смех замирал на моих губах, когда я играла с Антсом, все суставы будто наливались свинцом, не хотелось шевелиться.

Тогда у меня возникло желание провести несколько дней со своей школьной подругой Элли. Я надеялась, что это вернет мне прежнюю живость. С Элли я всегда чувствовала себя легко. Решила пригласить ее к себе, подумала, что здесь она никому не помешает. «Мы отправились бы бродить вдвоем, пошли бы вдоль берега реки по полям и лесам. Я бы заставила себя быть веселой, и все было бы хорошо. Скорей бы приехала Элли!» Это стало моей мечтой.

И я написала Элли: обязательно приезжай.

Но едва я закончила письмо и хотела было отнести его на почту, как пришел Конрад.

– Что? Ты пишешь кому-то письма? – спросил он как-то тревожно. – Прости, дорогая, но ты, наверно, забыла, что по письму немцы могут напасть на мой след. Ты же не хочешь выдать меня? Нет, нет, переписку надо пока отложить.

Я поняла его опасения и уверила, что не послала еще ни одного письма и никому не дала нашего адреса. Но все же мне было не по себе, что нельзя пригласить сюда Элли. Я переживала это, как потерю, как ограничение моей свободы.

Я отправилась в город. Как всегда, решила вдруг и тут же поехала.

Было жалко оставлять Конрада, мы сильно привязались друг к другу; тяжело было расставаться даже на два часа. Это я десятки раз переживала сама, когда Конрад уходил куда-нибудь по своим делам. Ожидала его с таким нетерпением, что каждая секунда казалась вечностью. Я становилась неприветливой, упрекала его, и порой у нас случались ссоры. Но все было, как в летний день: закроет облачко солнце – на землю опустится густая тень, а проплывет облако, растворяясь в небесной сини, и снова солнце льет свои лучи. То были лишь мелкие размолвки, привязанность наша была сильней.

Конечно, я могла бы остаться в деревне, но какая-то непонятная тоска потянула меня в город, и я не удержалась – поехала.

В доме матери я застала печальную картину. Я представляла себе, в какое запустение придет квартира, пока меня нет, но действительность превзошла опасения: квартира превратилась в захламленный чулан. Мать была уже стара и не могла за день управиться с уборкой, у нее хватало другой работы. Я навела порядок в комнате и вымыла полы, прибралась на кухне и приготовила ужин. Мать ушла, и я осталась одна.

Стояла унылая погода: холодная, дождливая. В «Ванемуйне» шел большой симфонический концерт, но из-за дождя я не могла пойти. Совсем бы истрепала свои единственные летние туфли.

В комнате было сумеречно, тихо. Я ждала Харри и Лиду, которые жили в соседнем доме, но они не пришли. Люди богатые, они вообще смотрели на меня свысока. Самой идти к ним не хотелось – чувствовала себя у них неловко. К тому же, страшновато было бы потом возвращаться в темную комнату и еще страшнее ложиться спать. А так я еще надеялась как-то заснуть.

Легла в постель, думая о том, чтобы завтра погода устоялась и в субботу пришел Конрад. Я уже ждала его. «Милый! – шептала я. – Сейчас, наверное, и ты ложишься спать, быть может, думаешь о своей маленькой женушке в далеком городе. Не бойся, никто меня у тебя не отнимет, я твоя навечно».

И вновь я – одна в комнате. Чувствовала себя разбитой.

А на улице такая благодать… Это был первый по-настоящему летний день. Видно, все-таки пришло наконец тепло.

Внизу играли на пианино. Приятно было мечтать, наслаждаясь чудным созвучием музыки и природы. «О-о, лейтесь, чарующие звуки… пробудите жизнь в моей уставшей душе! Мне кажется, что я вяну, умираю. Может, это последние дни в моей жизни, может, я умру из-за болезни, которая точит меня». Мне было жутко, какой-то голос, как мольба о помощи, рвался из моей груди: «Нет, нет, я не хочу умирать, не хочу. Сейчас, когда я так счастлива. Когда жизнь моя только начинается».

Я не могла сказать этого Конраду. Стыд и страх поселились в моей душе. Я не могла во всем исповедаться ему, мне почему-то было совестно… Я бы хотела открыть душу, мне нечего было скрывать, – и не могла. Конрад требовал от меня того, что вправе требовать от своей жены каждый мужчина, но сам он не возвращал того же – не был откровенен во всем.

Да, Конрад! Он в тот день должен был приехать в город, я надеялась, что он привезет денег, и собиралась кое-что купить, самое необходимое, и сходить к доктору. Но Конрад не явился. Пришлось подумать самой о том, чтобы вернуться в деревню. Мне не хотелось возвращаться, так как Конрад собирался тайком побывать в России. «Эта его поездка, – думала я, – может продлиться долго, а что мне делать в деревне одной? В городе, по крайней мере, есть куда пойти: погулять у реки, сходить в кино или в «Ванемуйне». А когда муж вернется из России, он, пожалуй, сам приедет за мной». Но теперь мне все же, видимо, придется поехать в деревню. Однако прежде надо помочь матери выстирать и выгладить белье.

Был праздничный день. И я не смогла усидеть дома. Лучше уж побродить со школьной подругой Хильдой Мангус. Меня привлекало мужество этой высокой светловолосой девушки: ее смелость, свобода суждений и решительность. Она никогда не попадала в беду, всегда находила какую-нибудь работу и даже ухитрялась помогать родителям. Мы встретились как подруги, вспомнили школьные годы, общих знакомых, рассказывали о себе. Время пролетело быстро…