Текст книги "Женщина из бедного мира"

Автор книги: Ян Кярнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

24

О чем вам еще рассказать?

Тихо и монотонно катились мои дни в доме матери. Я выполняла случайную работу, которую находила с большим трудом, а часто и вовсе оставалась без дела. Как-то все-таки жила и с голоду не умирала. Человек свыкается со всем, и вы, наверное, не можете себе представить, какой крошки хватает бедному, чтобы удержать душу в теле! Вначале я плакала и отчаивалась, но вскоре у меня не стало и слез. Как-то сами собой высохли глаза, лишь тихо ныло сердце, когда я думала о Конраде.

А думала я о нем без конца. И чем больше думала, тем невероятнее казалось мне его убийство. Образ его представлялся мне таким величественным, чистым и прекрасным, что я не могла представить себе его насильственной смерти. По-моему, он не сделал ничего плохого, желал всем только хорошего, и его не смели приговаривать к смертной казни. Я никак не могла поверить, что это произошло на самом деле. И время от времени в душе моей пробуждалась удивительная надежда, что Конрад жив, что он пробрался через границу и в один прекрасный день вернется ко мне. Думая об этом, я словно видела чудесный сон.

Сны и самообман – это, конечно, тоже было, но они сразу же рассеивались, когда я вспоминала действительность. И все же потерю Конрада я перенесла легче, чем думала. Раньше я представляла, что если погибнет Конрад, то не останусь жить и я. Но бесконечные страдания, аресты Конрада и другие муки подготовили меня к последнему удару. И та среда, и которой я вращалась и работала, своим примером показывала мне, что все можно мужественно и твердо перенести. Конрад, Кивистик, Веэтыусме, Кармель, десятки других – каждый что-то давал мне, формируя мой характер и волю к жизни. Самопожертвование во имя большой идеи, которое я видела, приносило мне больше утешения, чем что-либо другое. Мне даже хотелось стать похожей на тех, кто отдал за других свою жизнь. Я даже хотела испытать все, что выпало на долю тех, кто был мне примером.

Помню, когда начались переговоры с Советской Россией, я испытывала какое-то удивительное удовлетворение. Сознание, что Конрад боролся за мир и что теперь кто-то последовал по его стопам, взволновало меня. Это укрепило во мне веру, что Конрад боролся за правое дело, что он не сбился с пути и не сделал ничего дурного. А если его жизнь была правильной, почему тогда его убили? Я чувствовала моральную победу Конрада, его духовное величие в моих глазах все возрастало. Какими жалкими и подлыми были те, кто убил его!

Конрад продолжал жить для меня в идее, за которую он погиб. Он продолжал жить во мне ребенком, которого я носила. Я была счастлива, что он дал мне ребенка. Моя любовь к Конраду теперь передалась ребенку, ставшему для меня всем. Кроме ребенка, у меня не осталось ничего.

В ноябре, когда мы с матерью голодали уже несколько дней, я через связного получила из Петрограда деньги и письмо от Ханнеса Мальтса. Он узнал о несчастье, которое меня постигло, и о моем бедственном положении, и вот поспешил протянуть мне руку.

«Тебе не следует переживать моральных мук, что это деньги от меня, – говорилось в письме Ханнеса. – Хотя буржуазные палачи отняли у тебя кормильца, хотя они выбросили тебя, беременную, на улицу, ты не должна погибнуть только потому, что у них нет человеческих чувств. Если их совесть спокойна, что они своими кровавыми деяниями в Изборске увеличили число вдов и сирот, то будь спокойна и ты, – есть по ту сторону границы человек, который не даст тебе умереть с голоду. Я буду помогать тебе, как друг и товарищ, не требуя за это никакой благодарности».

Письмо Ханнеса растрогало меня, я даже всплакнула. «Он не забыл меня, несмотря на то что я принадлежала другому. Он помогает мне, не спрашивая, что я о нем думаю. Есть еще на свете хорошие люди. Живы любовь, сочувствие, самопожертвование, дружба, все, о чем тоскует душа».

То была настоящая помощь в беде. Мы были обеспечены на какое-то время, и я могла позаботиться о ребенке. Шила для него всякие вещички, испытывая возбуждение, словно в предчувствии какого-то большого счастья. Я была так довольна, когда мне удавалось что-нибудь сделать для ребенка. Я принимала ванны, сколько это было возможно, часто ходила гулять, пробовала заниматься физическим трудом, чтобы облегчить роды. О питании я могла пока не беспокоиться. Я была сердечно благодарна Ханнесу за то, что он выручил меня из беды. И не могла представить, чтоб мой ребенок родился хворым. Хотелось сделать все, лишь бы он был здоровым и крепким.

А между тем в моей жизни возник какой-то провал. Уже несколько месяцев дни уходили тихо и монотонно. Жизнь словно выработала определенный, твердый порядок, который не хотелось нарушать. Хватало и всяких мелких дел, так что времени не оставалось.

Вечерами к нам иногда приходили гости. С тех пор как у нас стало что есть, к нам часто заглядывали Харри и Лидия. Я заметила, что теперь они держались гораздо проще – потому что не чувствовали необходимости помогать нам. Было неприятно чувствовать, что это именно так, и мои отношения с ними по-прежнему оставались холодными.

Гораздо ближе мне была Хильда Мангус. Ее искренняя жизнерадостность и непринужденность словно приносили солнце в мою комнату. Мы пели, свободно говорили обо всем, что было на душе, строили планы на будущее. Хильда неплохо устроилась, работала, но при первой же возможности хотела уехать в Америку. Из разговоров с ней я заключила, что там ее ожидал жених.

Нередко в те вечера, когда у нас бывали гости, я не могла долго заснуть. Сотни дум, сотни переживаний вертелись в голове, и сон не приходил. То одеяло казалось слишком жестким, то куда-то проваливался матрац, а то из-под меня выбивалась простыня. В такие ночи я острее, чем обычно, опять испытывала одиночество. Я болезненно ощущала потерю Конрада.

Спустя несколько дней после своего двадцать первого дня рождения, в декабре, я получила письмо откуда-то из-под Нарвы. В нем сообщалось о том, что в военном госпитале скончался Теодор Веэм. Он умер от ран, полученных в бою. Последним желанием Веэма было, чтобы о его смерти сообщили мне.

У меня никогда не было к нему каких-либо чувств, когда-то я лишь прошла мимо него – и больше ничего. Однако мне было жаль его. Ведь он мог бы жить. Такой молодой.

Невольно возник вопрос: а когда придет моя очередь? Через месяц или через два? Не умру ли я при родах?

Грустно было думать о том, что, может быть, мои глаза никогда не увидят, как растет и живет мой ребенок. Он не узнает материнской любви, дороже которой нет ничего, и будет путаться под ногами у чужих.

Только бы остаться в живых и вернуть здоровье! Я нашла бы работу и сумела бы позаботиться о своем ребенке. Почему я не останусь в живых? Я же не больная и вовсе не какая-нибудь хилая. Выше голову, не надо слез!

В жизни я хлебнула немало горя. И уже не боялась его, как раньше. Я чувствовала, что испытания закалили мой характер. Жизнь, несмотря ни на что, была приятной, и терять ее не хотелось. Особенно теперь, когда я думала о прошлом – о Конраде, или о будущем – о своем ребенке. Эти двое во мне слились теперь в одно.

«Теодор Веэм – да, и он ушел вслед за Конрадом. Но кто из них был прав: Веэм, который убивая, потому что его заставляли убивать, или Конрад, которого убили, потому что он не желал убивать?»

Я знала, что прав был Конрад.

25

В начале февраля, в ту самую ночь, когда с Советской Россией подписали мирный договор, у меня родился сын. Светловолосый и синеглазый, крошечный, спокойный мальчуган. «Отец твой погиб за мир, под звездою мира родился ты сам, – думала я утром, беря его на руки. – Найдешь ли ты мир в жизни? Пусть это будет так, пусть ты принесешь мир всем, с кем придется тебе столкнуться на своем коротком или долгом пути!»

Я плакала от счастья и боли. Нет Конрада… Хотелось, чтобы он был рядом, смотрел на своего сына, который весь в него.

Однако Конрада нет в живых, а ребенок тут, на моих руках. Ребенок был тем, кто наследовал мою любовь, которая раньше принадлежала Конраду. Ребенок был мне дороже всего, он так завладел моими чувствами, что вскоре я будто забыла, что у него нет отца. Малейшее его движение – то, что он дышит, кричит, смотрит, – казалось мне чудом. Он был для меня откровением, я склонялась над ним, широко раскрыв глаза.

Теперь к нам заходило много гостей, они не давали мне замыкаться в себе. Побывали у нас и Милла с Антсом, которого очень заинтересовал мой маленький сынишка. Я обрадовалась их приезду. С ними мне всегда было легко и свободно.

Как-то случайно в очередной свой приезд в Тарту к нам заглянула Элли Ала. Она мне почему-то больше не нравилась так, как раньше: в ее поведении было что-то неискреннее, наигранное. Сказала, что собирается выйти замуж за какого-то богатого и образованного хуторянина. Завидовала, что у меня такой красивый ребенок. Рассказывала и об Ээве Хейдок, которая ведет по-прежнему легкую жизнь, бросается деньгами, не интересуясь, каково их добывать мужу. «Наверное, иногда и казенные деньги прихватывают, – закончила Элли. – Добром это не кончится!»

Я была счастлива и спокойна, у меня был ребенок, который заменил мне все остальное. Какое мне было дело до кутежей Ээвы, до богатого замужества Элли, до жадности к деньгам Харри и Лидии, если у меня имелся свой маленький мир, который был мне дорог? Из всех, кто бывал у нас в гостях, больше всего мне нравилась Милла. В ней я видела идеал хозяйки и матери. Ведь я и сама простая женщина и не умею ценить «сложные натуры из высшего общества».

Когда ребенку исполнилось шесть недель, мы окрестили его, дали ему имя отца: Конрад. На крестинах в гостях у нас были Харри и Лидия, Хильда, Милла с Михкелем. Хильда подарила мне цветок гиацинта. Харри – серебряный рубль, его я обещала сохранить: пусть он будет сыну на счастье! Гости были в хорошем настроении, лишь Михкель время от времени погружался в глубокое раздумье. Мне казалось, что ему неловко разговаривать со мной. Видимо, он раздумывал о Конраде.

У меня невольно навертывались на глаза слезы, когда я вспоминала о Конраде. Гости разошлись, сразу стало одиноко и пусто. Горе и нужда снова стали заглядывать к нам. В последнее время у нас было много непредвиденных расходов, и вот деньги кончились. Я не знала, что будет завтра со мной и ребенком.

Но на душе все же было спокойно, что окрестили ребенка: одной заботой меньше. «Пусть он растет и тянется, как эта высокая сосна, которую мать окатила водой из купели».

Наступила чудесная весна. Воздух был ясным и теплым, и свежий ветер приносил в открытое окно запахи первого цветения. В саду на груше заливался скворец, а в небесной шири заблудившийся над городом жаворонок, не переставая, рассыпал свои трели. С радостными лицами проходили по улице люди, дружески улыбаясь друг другу.

И в моем сердце поселилась удивительная, неведомая раньше радость. Я чувствовала себя так легко и свободно, словно освободилась от какого-то большого мучительного горя. Вместе с зимней одеждой с моих плеч свалилось все то, что меня обременяло зимой.

Сыну моему исполнилось три месяца. Он был таким милым ребенком, что я не могла и представить себе, как бы я жила без него. Он уже улыбался, он уже лепетал что-то или плакал от недовольства, когда его оставляли одного. Всякое пустячное дело, связанное с ним, с его жизнью, обретало глубокое значение, будто тайнопись, которую знаю только я. Через него я познала великую и сокровенную мысль своей жизни, через него я увидела совсем в другом свете все, что вокруг меня жило и двигалось.

В эти дни мне пришло важное письмо – из России, от Ханнеса. Меня звали туда, и я знала, что поеду. Я знала, что не люблю Ханнеса Мальтса, что никогда не стану его женой. Но я считала его другом, с помощью которого снова надеялась войти в жизнь, чтобы растить своего ребенка и обеспечить ему будущее. Ребенок сейчас был для меня всем, только ради него я хотела жить, работать, подниматься выше. Я знала, что пока у меня есть ребенок, я не погибну, найду в себе силы перенести все трудности. И как видите, я не ошиблась.

Какая-то странная сила тянула меня в Советскую Россию. Оставаться здесь дольше – здесь, где у меня было больше страданий, чем радости, я не хотела. Здесь у меня отняли Конрада, отняли мое счастье, здесь у меня не было никого, к кому я могла бы обратиться в беде. Здесь мне было нечего делать, здесь моему ребенку и мне грозили нужда и голод. А там был Ханнес; с его помощью я могла многого добиться. Мне казалось, что там окончатся все мои страдания и горести. Мне казалось, что там меня ожидает свершение всех моих чаяний, душевный покой, счастье.

Знала, что поеду. Я взяла ребенка на руки и вынесла его в сад под цветущую яблоню. Под ней я часами мечтала с ним.

Время от времени ветерок бросал на лицо ребенка осыпающиеся лепестки, и сам он казался мне таким же розовым и нежным, как лепесток. И солнце, светившее сквозь листву, мягко отбрасывало лучистые отблески ему на волосы, венцом обрамлявшие его высокий лоб.

Эльва, 1930

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Эстонский поэт, прозаик, драматург, переводчик и критик Ян Кярнер (1891—1958) принадлежит к поколению тех писателей, мировоззрение которых формировалось в трудных и противоречивых условиях. А. Алле, И. Барбарус, Я. Кярнер, И. Семпер и другие их современники пережили не один подъем и упадок общественного движения, не одну социальную ломку, начиная с революции 1905 года и кончая революцией 1940 года. Этим эстонским писателям пришлось много искать, много бороться с окружающим обществом, а иногда и с самими собой, ошибаться и находить верный путь в круговороте быстро сменяющихся событий. Все это, конечно, отразилось на их творчестве.

В формировании мировоззрения Кярнера заметны более глубокие противоречия, нежели во взглядах какого-либо другого современного ему писателя-демократа. Неуравновешенность Кярнера, чрезмерная возбудимость, с какой он реагировал на колебания в общественно-политической атмосфере, неудачи в личной жизни и в творческих планах не раз были причинами его неверных поступков, о которых он потом сам сожалел. Однако чувство социальной справедливости всегда помогало ему преодолеть сомнения и (накануне июньских событий 1940 года) дало ясную политическую и эстетическую перспективу – истину, которую он честно и напряженно искал с самого начала своей сознательной жизни.

Ян Кярнер родился на хуторе в южной Эстонии, неподалеку от города Эльва. Красоты родных мест помогли сформироваться его чуткому к восприятию природы лирическому таланту. Детские годы, проведенные в большой патриархальной крестьянской семье, где все сохраняли чувство общности, воспитали в нем любовь к дому и привязанность к близким, и это одухотворяет многие стихи Кярнера. Родному очагу обязан он и своим ранним литературным «пробуждением». Уже в те времена на хуторе ценили печатное слово: отец выписывал газеты, да и странствующий продавец книг был здесь желанным гостем. Научившись грамоте в шесть лет, мальчик прочитал все домашние книги. Его первые литературные переживания связаны с именами Юхана Лийва и Эдуарда Вильде. В школьные годы Кярнер увлекается русской литературой, а в 1905 году его заинтересовали издания группировки «Молодая Эстония», особенно революционная романтика Густава Суйтса, его сборник «Огонь жизни», который в то время зажигал сердца целого поколения эстонской молодежи. Под влиянием романа Э. Вильде «Война в Махтра» Ян Кярнер в начале 1905 года написал свое первое произведение – ни более, ни менее как роман. «Крови там было много, и высокого пафоса, и романтики, и, конечно, любви. Но чего там определенно не было, так это литературного умения», – с иронией оценивает сам Кярнер впоследствии свое первое произведение. «Роман» этот не сохранился, молодой писатель порвал и выбросил рукопись.

Литературные крестины состоялись через год, летом 1906 года, когда радикальная газета «Сынумед» («Вести») в Таллине напечатала две статьи Кярнера, направленные против помещиков. Созданы они были под влиянием революционных событий, которым юноша глубоко сочувствовал, потрясенный кровавыми действиями карательных отрядов. И если Кярнер на всю жизнь остается писателем с очень чуткой социальной совестью, то это частично и объясняется тем, что отрочество его совпало с революцией 1905—1907 годов.

Затем последовали стихи, на первых порах, правда, подражательные, и новые статьи, в основном из области социологии. Опубликование их придало автору смелости: в 1910 году он делает решающий шаг – покидает отцовский хутор, чтобы жить трудом литератора. Это было мужественным поступком. Молодой человек взял с собой в «широкий мир» весьма небольшой «багаж»: пять рублей золотом да плюс пять лет учебы в министерской школе в Удерна. Его стремление получить образование сталкивалось с волей отца, который не считал нужным учить детей, а старался расширять хуторские угодья, чтобы каждому ребенку достался свой клочок земли. Молодой литератор стремился заполнить пробелы в своих знаниях, чередуя журналистскую работу в Таллине и Тарту с изучением истории в народном университете имени Шанявского в Москве (1911—1912, 1914). Этому благоприятствовало то, что Кярнеру довелось вести в газетах отдел литературы и театральной критики.

В 1913 году вышла первая книга Кярнера – сборник стихов «Тени звезд», творение довольно бледное и малооригинальное. Меланхолическим настроением книга скорее была обязана общему тону поэзии того времени, чем собственному отклику поэта на мрачную политическую реакцию. Но что-то от сборника «Тени звезд» и позднее осталось свойственным Кярнеру. Репутация Кярнера как «певца мировой скорби» связывается с философским пессимизмом, который появился в его поэзии в периоды общественных отливов, а в середине двадцатых годов даже приобрел оттенок фатализма, – в стихотворном романе «Бьянка и Руфь» (1923) и поэтическом сборнике «Месяц жатвы» (1925).

В годы первой мировой войны эстетические взгляды Кярнера стали более четкими. Он пришел к убеждению, что искусство должно стоять на службе жизни и прогресса. Однако к воплощению этого принципа в творчестве он приходит гораздо позже. Кярнер вообще относится к числу тех поэтов, чье творческое созревание шло медленно; очень немногие ранние его стихи выдержали испытание временем.

С Февральской революцией 1917 года в жизни Кярнера начинается новый период, продолжавшийся более четырех лет. Порыв избавления от царского ига вовлек его, как и многих интеллигентов, в круговорот общественной борьбы. Писатель с несложившимся еще мировоззрением и не получивший закалки борца, Кярнер не нашел дороги к настоящим революционерам – к большевикам. Вращаясь в среде эстонских левых эсеров, он работает в основном журналистом. Кярнер принимал активное участие во всех мероприятиях, где левые эсеры действовали совместно с большевиками, и к нему со вниманием относился руководитель эстонских коммунистов В. Кингисепп, с которым писатель неоднократно соприкасался. Ян Кярнер искренне верил, что помогает ломке старого общественного строя и борется за мировую революцию. Убежденность эта звучит и в его стихах, самых боевых в эстонской социальной поэзии того времени. Сборник «Песня времени», в котором собраны эти стихи, одновременно является и первой значительной вехой на творческом пути Кярнера. Забегая вперед, скажем, что политическая деятельность автора дала тему и его лучшему прозаическому произведению – роману «Женщина из бедного мира».

Однако вскоре оптимизм писателя столкнулся с эстонской действительностью, где чинила беззакония буржуазия, пытаясь парализовать рабочее движение. В конце 1920 года Кярнер отходит от политической деятельности и, поселившись в Эльве, отдается писательской работе. Природа Эстонии была для него источником вдохновения, и в середине двадцатых годов Кярнер становится одним из самых выдающихся «пейзажистов» в эстонской поэзии. Голос даровитого лирика звучит уже в стихотворном романе «Бьянка и Руфь», но зрелость и признание пришли к нему лишь в сборниках стихов «Месяц жатвы» (1925) и «Цветущая осень» (1926). Кярнер открывает в одном и том же ландшафте все новые и новые краски. Особенно близка поэту меланхолическая красота ранней осени, – и есть что-то в натуре автора от августовской грусти. В то же время все три поэтические книги свидетельствуют о пессимизме автора. Сборники стихов, изданные в конце двадцатых годов, слабее «Месяца жатвы» и «Цветущей осени».

Кярнер выступает и как литературный критик, он пишет исследования об истории национальной сцены, о деятельности общества и театра «Эстония».

Свежие веяния в творчестве Кярнера появились в начале тридцатых годов. Они связаны с оживлением общественной жизни Эстонии – с ростом активности трудовых масс, вызванным экономическим кризисом. Немалую роль сыграли и литературные влияния. Он не равнялся на французские и английские образцы, что было присуще культурной жизни буржуазной Эстонии, а обращал взоры на Восток. Кярнер читал в «Литературной газете» и журнале «Красная новь» статьи А. Воровского, К. Зелинского и других критиков, был восхищен романом Ф. Гладкова «Энергия», «Оптимистической трагедией» В. Вишневского, книгой А. Толстого «Петр Первый» и многими другими новаторскими произведениями советских авторов. Редактируя в конце двадцатых годов журнал эстонских писателей «Лооминг», Кярнер ввел на его страницах традицию помещать короткие сообщения о культурной жизни в Советском Союзе. Новые литературные симпатии находят отклик в содержательных критических статьях Кярнера, а их косвенное влияние обнаруживается в художественном творчестве, особенно в романе «Женщина из бедного мира».

Социально-психологический роман «Женщина из бедного мира» (1930) – прежде всего история духовного роста молодого человека. Действие романа тесно переплетается с полными драматизма политическими событиями в Эстонии, оно ограничено рубежом 1917—1918 и весной 1920 годов. Это первые месяцы Советской власти после Октябрьской революции, немецкая оккупация, гражданская война в Эстонии, классовая борьба рабочих в условиях террора начальных лет буржуазной власти. Авторская оценка этого периода во всем существенном совпадает с концепциями советской историографии. Кярнер полностью на стороне трудящихся, он заявляет об этом открыто, местами просто декларируя. В условиях Эстонии тридцатых годов произведение подобной политической окраски было единственным.

Писателю удалось вжиться в психологию главной героини Лилли Нийтмаа, от лица которой ведется рассказ. В начале романа Лилли предстает беспомощной, но довольно претенциозной девушкой из мелкобуржуазной среды; ее мысли вращаются главным образом вокруг своих любовных историй, а мечты не идут далее счастливой семейной жизни и домашнего уюта; к концу книги Лилли Нийтмаа становится сильным и убежденным человеком; она решает поселиться вместе со своим маленьким сыном в Советском Союзе. Правда, роман грешит известными недостатками – излишней психологической детализацией и многословием. Автор стремится комментировать почти каждую мысль и настроение героини, хотя с большим интересом читатель, наверное, сам судил бы о ней по развитию действия.

Интересны в романе те страницы, которые освещают будни, полные трудной классовой борьбы и опасностей. Кярнер оживил воспоминания о своей прошлой политической деятельности и контактах с большевиками; эпизодическим героем в романе выступает даже В. Кингисепп (человек, которому Лилли приносит письмо), – в первом издании он фигурировал под настоящим именем. В политической деятельности самого Кярнера и мужа героини книги Конрада Раудвере имеются кое-какие совпадения, многие второстепенные автобиографические факты писатель даже без изменения перенес в роман. Но Конрад – большевик, он становится жертвой кровавой расправы. Кярнер намеренно объединяет судьбу Конрада с судьбой тех двадцати пяти делегатов Первого съезда профсоюзов Эстонии, которые по тайному распоряжению буржуазного министра внутренних дел были расстреляны 6 сентября 1919 года неподалеку от Изборска.

Почти одновременно с романом «Женщина из бедного мира» создавался и вышел в свет лучший сборник стихов Я. Кярнера «Человек на перепутье» (1932), в котором автор достиг вершин своей досоветской социальной поэзии. Идейной кульминацией сборника были стихи, в которых поэт возвещает угнетенным, что путь к свободе – это путь борьбы. Сила воинствующей поэзии Кярнера не столько в богатстве колоритных образов, сколько в пафосе сильного чувства, чувства ненависти. Это больше всего относится к сборнику «Человек на перепутье», но те же изобразительные средства характерны и для многих стихотворений времен Отечественной войны.

К сожалению, последующее развитие творчества Кярнера не шло по восходящей линии. В водовороте внутриполитической борьбы 1932—1933 годов и позднее в условиях фашистской диктатуры писатель совершал промахи, следы которых видны в творчестве, главным образом в его прозе. Во второй половине тридцатых годов Кярнер мало писал стихов. Тиражи поэтических сборников и гонорар за них в буржуазной Эстонии были мизерными; даже низкопробная проза приносила литератору значительно больший заработок, чем настоящая поэзия. В результате – появилось несколько слабых романов Кярнера.

Его стихотворное творчество этого периода умещается в двух книжках – «Воспламеняя словом» (1936) и «Пройденными дорогами» (1939). В них нет такого накала и страстности, как в сборнике «Человек на перепутье», – общественные условия изменились. Однако и в сборнике «Пройденными дорогами» Кярнер, как и многие эстонские поэты-демократы, вмешивается в тревожные события, происходящие на политической арене Европы, осуждает насилия фашистов. Оба сборника насыщены прекрасными стихами о природе, в них появилась новая тема – задушевные, жизнеутверждающие стихи о детях. Большой шаг вперед сделал Кярнер по пути к классической ясности и простоте стиха.

В тридцатые годы Кярнер выдвигается в первый ряд эстонских литературных критиков. Из-под его пера выходит множество сильных и острых статей, основное содержание которых – требование демократически идейной, социально осмысленной реалистической литературы.

Революционная ситуация в Эстонии в 1939—1940 годах воодушевила Кярнера. Он был в числе первых эстонских писателей, которые поняли, что реакционная власть долго не продержится, и ясно видели пути своего народа. С первых же дней восстановления Советской власти Ян Кярнер словом и делом начал строить новое общество. Он работал в издательстве, в редакции газеты, писал вдохновенные стихи.

В годы Великой Отечественной войны Кярнер жил и работал в Ленинграде, Челябинске, Егорьевске, Москве. Он создал две стихотворные книги «Веление родины» (1943) и «Ненависть, только ненависть» (1944). Стихи его находили дорогу к сердцам питателей. «Маленький, скромно оформленный сборник стихов, – писала Д. Вааранди о книжке «Веление родины», – разошелся среди эвакуированных и мобилизованных, его стихи передавались по радио на родину». Поэзия военных лет была шагом вперед в творчестве Кярнера. Если раньше пейзажная лирика и гражданская тема поэта развивались раздельно друг от друга, то теперь они сливаются воедино. С глубокой поэтичностью переплетая в своих образах родную природу и судьбы народные, Кярнер выражает страстный призыв к борьбе, вызывает ненависть к врагу.

После освобождения Эстонии Кярнер поселяется в Таллине, где работает в издательстве. Член правления Союза писателей Эстонской ССР и редактор журнала «Лооминг», он активно участвует в литературной жизни, пишет стихи, занимается переводами, у него созревают большие творческие планы. Однако трагические обстоятельства помешали ему осуществить свои намерения; в 1946 году он тяжело заболел. В последние двенадцать лет неизлечимая болезнь отстранила Яна Кярнера от всего, что было содержанием его жизни.

 
И пусть мой взор безвременно угаснет,
Не разглядев грядущего вершин,
Я знаю, верю: ты еще прекрасней,
Эстония, восстанешь из руин.
 

(Перевод Г. Юнакова)

Эти строки написаны в 1944 году. Они лишний раз подтверждают, что писатель был убежденным сторонником нового и всем своим творчеством способствовал великой, праведной борьбе за лучшее будущее.

Майе Калда