Текст книги "Осмос"

Автор книги: Ян Кеффелек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– А ведь она только что звонила, – сказал Жорж.

– Кто? Нелли?

– Да нет, твоя бывшая жена. Она не представилась, не назвала своего имени, но я тотчас же узнаю этих дамочек, бывших жен, у меня на них просто нюх.

Марк положил намазанную маслом тартинку на буфетную стойку. У него было такое ощущение, будто небеса рухнули ему на голову. Его бывшая жена! Но как она его нашла? Вероятно, прочитала объявления в газетах… И теперь она будет присылать ему судебные акты с предупреждением о необходимости выплаты ей определенной суммы, она будет преследовать его в судебном порядке за то, что он бросил ее, за то, что он бесплоден, за то, что оставил ее без средств к существованию, за то, что он «эксплуатировал» ее тело, за то, что оставил без моральной поддержки, а также за обманутую любовь и за разбитые мечты о материнстве, за то, что он растоптал ее женское достоинство. Да, а кто же все-таки звонил, действительно ли его бывшая супруга или Нелли? «Азооспермия, мертвая сперма, патологический враль, мошенник, жулик, разбойник, разрушитель, губитель»… Все эти слова звучали у него в ушах так громко, что казалось, барабанные перепонки сейчас не выдержат и лопнут, хотя в ресторанчике при гостинице было удивительно тихо. В голове у него гудело, в висках стучало. Он был в ловушке, в западне…

– Что она сказала?

– Она хотела поговорить с мадам Лупьен. Вот хитрюга! Сказала, что у нее для мадам срочное сообщение.

Жорж придвинулся к Марку поближе и зашептал ему прямо в ухо.

– Так у тебя есть бывшая жена?

– Ну да, есть…

– Бывшие жены – это нечто… хуже нет. Но ты не беспокойся, мне известны все приемчики этих пройдох. Они, конечно, бывают очень хитры, но и я – парень не промах! Я ей сказал, что мадам Лупьен недавно умерла в больнице и что производство меда было прекращено ввиду преклонного возраста супруга этой дамы.

«А что, если это все же была Нелли? – думал Марк, и от этой мысли сердце у него болезненно сжалось, в горле пересохло и запершило. – Что, если это была Нелли, идиот?»

– От нее прямо несло бывшей супружницей, – продолжал Жорж тоном великого знатока, – Нелли сказала бы мне, что это Нелли, она не стала бы придуриваться. Она прямо попросила бы позвать к телефону тебя или спросила бы про тебя, само собой разумеется.

– Да… Само собой разумеется, – протянул Марк.

– Нет уж, больше всем этим бывшим меня не провести. Я смеюсь над этими жалкими бабенками! – тараторил Жорж, хлопоча около своих кастрюль и сковородок; он то и дело протирал кипятильник с фильтром для кофе, ручки пивных кружек; он любил хорошо вымытую посуду, любил начищенные до блеска кастрюли и сковородки, он вообще был чистюлей, этот хозяин гостиницы с мягкими, розовыми руками, поросшими чуть рыжеватыми волосами. Обычно уикэнд он проводил в местном клубе, в помещении, где шла игра в карты; он переходил от стола к столу, как говорится, «порхал», приговаривая:

– Здесь тебя не будет донимать твоя бывшая женушка, она не сможет к тебе здесь приставать со всякими глупостями, здесь тебе вообще никто не будет действовать на нервы, даже фининспектор ведет себя здесь тише воды, ниже травы, так что можно не дрейфить.

– У тебя дети есть?

– Нет, – ответил Марк, – и по-моему, мне повезло, потому что если бы у меня были дети, я бы никогда не смог уйти от своей бывшей.

– А вот у меня четверо, и я именно поэтому ушел из дому, ушел, чтобы не видеть их рож. Представляешь, четыре дочери. Вместе с мамашей у меня было пять бывших жен, пять женщин, непременно желавших меня обжулить, обдурить, обвести вокруг пальца. Ты еще хорошо отделался, приятель, так и знай, она хотела тебя обдурить, да я не позволил.

– Быть может, она позвонит еще раз.

«А что, если это все-таки была Нелли?» – повторял про себя Марк, ощущая в глубоком унынии, как от горя сжимается сердце.

– Пусть только попробует! – гаркнул Жорж. – Я ее так далеко пошлю…

– Спроси, как ее зовут.

– Ну, конечно, ей достаточно будет представиться. Всяким бывшим женам нас не обмануть, мы уже ученые!

Жорж взглянул на Марка и вновь заговорил, злобно поблескивая глазами и трясясь от возбуждения; ноздри у него раздувались, руки подрагивали.

– Смотри, не ошибись, парень. С этими бывшими надо держать ухо востро. Сначала такая дамочка звонит по телефону, и стоит тебе только подойти, стоит ей только услышать твой голос, как она уже мчится к тебе на всех парах. И вот она уже рядом, она уже здесь, и через пять минут ты уже у нее в сетях, тебя уже обдурили, ты связан по рукам и ногам, ты уже не свободный человек, а просто кусок мяса!

Жорж тыкал пальцем Марку в грудь, а потом застучал указательным пальцем по стойке бара, как старый тренер по боксу, дающий последние указания своему подопечному перед выходом на ринг:

– Ты думаешь, зачем она к тебе заявится? Да за тем, чтобы ты на нее набросился с кулаками, чтобы ты ей выбил парочку зубов, чтобы потом она могла побежать к адвокату и явиться в суд с «железными доказательствами» твоей вины, а все для того, чтобы выудить побольше деньжат в качестве отступного, ну а если получится, то и для того, чтобы «вернуть заблудшего барана в лоно семьи», чтобы родить тебе ребенка и таким образом отомстить тебе. Поверь мне, бывшая жена может заявиться только для того, чтобы тебя обдурить и попытаться вновь привязать к себе, чтобы вновь надеть тебе на палец обручальное кольцо, что равносильно тому, как быку вдевают кольцо в нос.

Жорж воткнул себе два пальца в нос и показал, как это происходит с быком.

– Она подаст на тебя в суд, она будет требовать возмещения убытков, то есть морального ущерба, она будет грозить тебе тюрьмой, а то, глядишь, и впрямь упрячет за решетку, а к тому же ты должен будешь отваливать ей кучу деньжищ на содержание детей, ведь им, видишь ли, надо зимой поехать на лыжный курорт, надо учиться непременно в Гарварде, им всем надо оттягиваться у психоаналитика… И все эти бывшие утверждают, что стоят на страже интересов детей! Знаешь, парень, что такое бывшая жена? Это тюряга, каторга, а если тебе удалось от нее улизнуть, то ты числишься в бегах, как преступник…

Жорж побагровел от гнева, вены на лбу налились и вспухли, и было видно, как по ним толчками бежит кровь. Он заметил Тотена, сидевшего у Марка под курткой и высунувшего в тот момент мордочку. У самого Жоржа был крупный черный щенок, коротколапый, с приплюснутой мордой, кудлатый, но неухоженный, так что шерсть у него свалялась и повсюду образовались колтуны, торчавшие во все стороны, словно затвердевшие женские соски.

– Собака – вот это совсем другое дело! – засюсюкал Жорж, протягивая руку, чтобы погладить Тотена, положившего свою почти свекольного цвета мордочку на край буфетной стойки. – Собака – существо преданное, к тому же она ничего от тебя не требует. Она спит, ест и кусается.

Потом Жорж посмотрел на Марка в упор, заговорщически подмигнул ему и, понизив голос до шепота, сказал:

– Будь начеку, парень, не допускай промашек. Ты и так уже немного оплошал… Видишь ли, если ты обосновался в Лумьоле и решил здесь затаиться, как говорится, залечь на дно, то тебе не следовало давать о себе объявления в газеты, а то получилось, что ты растрезвонил о себе на весь белый свет. Ну, да ладно, дело пока что поправимое. Я на твоей стороне и на стороне Нелли, и я буду вам покровителем и защитником. Я отдаю предпочтение парам, так сказать, незаконным, то есть не соединенным узами законного брака, потому что только мужчина и женщина, составляющие такие пары, кричат от любви, а не от злости или жадности. Я чувствую, что Нелли приедет. Она уже где-то рядом, эта девушка. Не беспокойся, приятель…

И конечно же, она приехала. Сгущались сумерки, когда моя мать вылезла из междугородного автобуса на конечной остановке, на площади Галилея. Шофер, к которому она обратилась с вопросом, сказал ей, махнув рукой: «Идите вон туда, не ошибетесь».

И она пошла по улице, что ведет к пристани и делит городок пополам.

Она очень изменилась. Теперь это уже была совсем не прежняя девчонка-цветочница с длинноватым носом, с лишними килограммами на заду и бедрах, носившая вышедшие из моды платья, которые она брала взаймы у матери, чтобы спрятать некрасивые мосластые коленки. Как далека она была от той девушки-подростка, почти ребенка, вечно всего стеснявшейся и красневшей по любому поводу, думавшей, что в двадцать лет молодость заканчивается, что жизненный путь намечен и предопределен раз и навсегда: будет муж, потом пойдут дети, а потом будут скромные радости и тихие печали, связанные с трауром по умершим родственникам. Теперь она казалась выше ростом, стройней, грудь у нее соблазнительно выдавалась вперед, длинные, распущенные волосы развевались на ветру; через плечо она несла рюкзак. Да она и была похожа на себя прежнюю, и непохожа, потому что теперь она была такая стройненькая, ладненькая, хорошо одетая, тогда как совсем недавно она была неуклюжая, немного старомодная, полноватая… Можно было сказать, что та, первая Нелли была всего лишь легким наброском той Нелли, в которую она теперь превратилась; от той, первой Нелли у нынешней остались лишь зеленые глаза и ровные белые зубы, чтобы нельзя было ошибиться.

Примерно на полдороге, то есть на середине склона холма шумела ярмарка; Нелли спросила, в правильном ли направлении она идет, у мальчишек, развалившихся в кузовах грузовиков, стоявших на стоянке, молча выслушала их любезности и пошла дальше. Она прошла вдоль ограды стадиона, где проходил матч местных команд по футболу и бушевали болельщики, спустилась в подземный переход, проходивший под железнодорожными путями, по которым проносились сверхскоростные поезда; звук ее шагов гулким эхом отдавался в подземном переходе, и ей казалось, что за ней по пятам кто-то идет. Она шла пешком по городской улице уже минут десять… И вот впереди она увидела легкий туман, курившийся над рекой, и слегка затуманенные огни пристани.

В тот вечер Марк усердно трудился на дороге, проходившей мимо дома. Он взял кирку и старательно ковырял ею асфальт, так как считал, что эта черная масса незаконно «заползла» на его участок примерно на метр, чем нанесла его владению большой ущерб. «Это мой участок! Мое! Мое, черт побери!» Кирка то поднималась вверх, то впивалась в асфальт; искры летели во все стороны. Марк надел свой комбинезон, он яростно махал киркой, чтобы забыться, чтобы забыть прошедший день, забыть о своей хорошей работе, о своей дурацкой работе, о своей новой жизни, о своем галстуке с монограммой компании. Он имел дело с людьми чаще всего трудными, упертыми, видавшими виды, из числа тех, про которых говорят: «кремень, а не человек», и он с успехом дурил им головы, обманывал их и заставлял выкладывать денежки. На работу он шел как в рукопашный бой, с таким же настроением, с такой же готовностью действительно пустить в ход кулаки, если потребуется. Сейчас он был на свой лад легавым… ну, ладно, если уж и не легавым в полном смысле этого слова, то кем-то вроде легавого, кем-то вроде налогового инспектора, состоящего на службе у компании, торгующей встроенными кухнями. Он отлично зарабатывал себе на жизнь, просто классно! Он говорил им: «Надо платить, наивные вы мои! Надо платить, дети мои! Подписали бумаги? Подписали… Значит, теперь надо достать чековую книжку, надо хорошенько потрясти бабулю, у нее в матраце, небось, припрятаны на черный день деньжата, надо разбить копилку, надо заплатить, кровь из носу! Хватит мечтать, хватит нести чушь». Сам он теперь ни о чем не грезил, а работал как вол. У него была пачка визитных карточек, у него был округ, который он обслуживал, его можно было вызвать по телефону для выполнения различных работ, за что ему щедро платили, и он бывал очень рад приработку; его можно было послать собирать квартплату и взносы за аренду помещений или земельных участков, взносы по погашению кредитов и даже взятки; его можно было тайком уговорить не забирать купленный в кредит товар, если задержка внесения очередного платежа была невелика, за отдельную плату, разумеется. «Деньги – это деньги! Надо платить, господа хорошие, и нечего тут сопли распускать и бить на жалость! У человека есть только одно слово чести, одна подпись, и если уж он дал слово, если уж поставил под документом свою подпись, то уж деваться некуда, надо платить!» Вот так Марк разговаривал сам с собой, поднимая асфальт на краю дороги; он-то думал, что он совсем один, а Нелли тем временем подходила все ближе и ближе, наблюдая за тем, как он размахивал киркой и с силой вонзал ее в землю. В любой другой день он бы непременно заметил ее и тотчас бы узнал. В любой другой день он бросился бы ей навстречу, но в тот день он устал как собака, совсем выбился из сил, и он не отдавал себе отчета в том, что этот женский силуэт, медленно выплывавший из темноты в ореоле сияния от огней на пристани, и есть силуэт той женщины, мысли о которой неотступно преследуют его, той единственной женщины, к которой он любит прикасаться, с которой он любит заниматься любовью, доводя до слез, а потом любит утешать и ласкать. Он услышал звук ее шагов в последний миг, втянул носом воздух и учуял запах одеколона. Он подумал, что какой-то прибрежный житель, пробавлявшийся сбором железного лома и оказавшийся в отчаянном положении, послал к нему свою младшую дочь «для улаживания дел», в качестве взноса натурой, так сказать. Она остановилась и стояла неподвижно, терпеливо ожидая, когда он ее заметит. На ней были туфли на босу ногу, куртка расстегнута, длинный шарф под дуновением ветра развевался за плечами, распущенные длинные волосы, подобных которым он никогда не видел, спускались на плечи. Убиться можно! До чего же хороша! Черт подери, ведь она похожа… похожа на…

– Нелли!

VI

– А здесь неплохо…

Она с восхищением оглядывала окрестности, смотрела на долину так, будто вид этого местечка действительно доставлял ей невероятное удовольствие, сродни кайфу наркомана, принявшего дозу наркотика. Она вдыхала полной грудью свежий и прохладный воздух, сыроватый из-за стелющегося над рекой тумана, смотрела на освещенный комплекс зданий атомной электростанции, на красные огоньки буйков на черной и гладкой поверхности реки, прислушивалась к глухому плеску воды у плотины. Она нарочно смотрела по сторонам, куда угодно, но только не в лицо моему отцу. При первой встрече после разлуки она специально делала вид, будто бы вообще не замечает его, даже показывала, что как бы его игнорирует, она нарочно наносила ему обиду, чтобы его позлить, правда, он-то этого тогда не понял и вообразил, что она отводит глаза из робости. А быть может, она вела себя так потому, что хотела даже не позлить его, а хотела заставить этого «старого козла» с первых же минут учуять ее новый запах, желать ее. Придет время, когда его будут посещать мысли о том, что она не слишком ясно себе представляла, ради чего заявилась в Лумьоль, чего она там искала, чего хотела: отомстить, свести счеты или укрепить свои позиции, удостовериться в силе той власти над мужчинами, которой она теперь обладала. Правда, и раньше, еще до того, как она поступила продавщицей в цветочный магазин, ее мать говорила ей: «Ты – само совершенство! Ты так аккуратно причесана! Ты такая скромная, тихая, милая!» Она теперь не была ни скромной, ни тихой, ни милой, ни даже аккуратно причесанной, нет, она ошеломляла, она пьянила, как вино, она кружила голову, да так, что любой мужчина мог бы забыться настолько, что у него возникло бы непреодолимое желание обладать ею целиком, и прежде всего тем, что в ней было главным, а именно тем, что таилось у нее между ног, и она это знала, и она на этом играла…

Войдя в дом, она не села, а почти упала в кресло, а у него сердце дрогнуло и сжалось, когда он увидел так близко ее обесцвеченные волосы и длинную ниспадающую вперед прядь серебристого цвета, свисавшую как раз между глаз… между зеленых глаз, так походивших на умные глаза немецкой овчарки… Еще сильней его сердце затрепетало, когда он увидел ее губы и заигравшую на них улыбку, одновременно и робко-боязливую и нагловатую. Она выставила напоказ свои голые ноги. Она положила ступню себе на коленку, чтобы снять пластырь, и он увидел ее трусики… От этого зрелища он словно ослеп. Он опустился перед ней на колени, чтобы помассировать ей икры и ступни.

– Тебе холодно, моя любовь. Ох, какая же у тебя нежная кожа!

Он обнял ее, прижал к себе, расцеловал, долго-долго трепал ее щеки, тер виски, вдыхал ее запах, он тяжело вздыхал, почти стонал, и так сопровождая полувздохами-полустонами свой рассказ, принялся подробно описывать свою жизнь без нее. Он нес любовный вздор, подражая героям кинофильмов, расписывал, как он страдал, когда бессонными ночами ворочался в постели, как сидел без гроша, как сходил с ума от желания такого острого, что она и вообразить не может, он говорил, что любит ее так сильно, так страстно… больше всех на свете… и особенно сильно он любит ее теперь, после их разлуки, от которой едва не подох.

– Но ты вернулась, ты пришла ко мне вновь, какое счастье! Мы вновь вместе, и сегодня у нас праздник! Ты здесь! Ты здесь! Я построил этот дом для тебя! Каждый камень здесь принадлежит тебе! Ничего не говори, Нелли, ничего, ты только слушай и будь со мной!

И так как она действительно хранила молчание, он наконец поднял голову и взглянул на нее. Она смотрела на голые каменные стены, на окна, на которых вместо занавесок болтались на вбитых в раму гвоздиках поношенные рубашки, куртки, майки, одним словом, всякий хлам. Она оглядывала кухню, загроможденную, заставленную какими-то инструментами, приборами и механизмами, среди которых виднелся огромный проигрыватель с высокой точностью воспроизведения звука, почти заваленный уже использованными мешками для мусора. В кухне действительно был ужасный кавардак, она была в самом деле набита какими-то предметами, которые нужно было куда-то девать, вот он и свалил их в кухне кучей, создав страшный беспорядок, от чего становилось тоскливо на душе. Если бы он знал, что она приедет, он стащил бы весь этот хлам в сарай.

– Куда мне это выбросить?

Она держала двумя пальчиками снятый с пятки пластырь, и надо признать, очень кокетливо это у нее получалось. Он взял у нее пластырь и щелчком отправил прямиком в камин. Ему хотелось бы побриться, чтобы выглядеть получше ради их встречи, хотелось бы немного отдохнуть, развеяться, забыть о тяжелых впечатлениях, оставшихся после этого нелегкого дня. Его терзали воспоминания о том, что ему довелось испытать за этот день, в особенности его преследовали мысли о той маленькой старушке в розовом вязаном свитере, что буквально вцепилась в него как клещ и все повторяла и повторяла своим надтреснутым старческим голосом: «Если ты возьмешь деньги, тебе конец! Так и знай! Я – твоя смерть!» Он взял половину…

– Зачем тебе три холодильника?

– Это на продажу, их скоро увезут.

– А это? И это? И вон то?

– Так… оборудование…

Он проследил за взглядом Нелли, блуждавшим по кухне, и взор его остановился на низком столике на гнутых ножках в форме львиных лап; он буркнул себе под нос:

– Остатки прежней роскоши, приобретенной на деньги, вырученные от продажи сахара с Антильских островов. Получен в счет погашения части долга.

– Откуда у тебя эта рухлядь?

– Наличных денег у хозяев не было… Что ты хочешь? Всяк выкручивается, как может. Люди отдают то, что имеют. Всем надо как-то жить… В конце концов приходится договариваться, идти на уступки.

Вообще-то Марк вкалывал на этой своей работе как проклятый. И это он-то, бывший когда-то таким лодырем! Чтобы оказать услугу компании, он привозил к себе домой вещи, на которые был наложен арест из-за непогашенной задолженности, и держал дома те из них, что можно было легко сбыть на ярмарках: стулья, настенные часы, телевизоры, радиоприемники, видеомагнитофоны, видеокассеты; к нему частенько приезжали за товаром торговцы подержанными вещами, простые перекупщики, а иногда заглядывали и солидные антиквары; сейчас небольшой красный мотоцикл стоял рядом с раскладным диваном-кроватью, на котором высилась груда одеял.

– Я на нем сплю, – сказал Марк. – Наверху есть хорошая комната, но без тебя мне не особенно хотелось туда подниматься.

– А что у тебя за работа?

Он поднялся с колен, выпрямился, сунул руки в карманы комбинезона, затем вынул из карманов и сцепил за спиной. Какая у него работа? Все это барахло само вроде бы говорило за себя… Да и его комбинезон, заляпанный краской, с пузырями на коленях, кое-где продранный, а также грубые тяжелые башмаки, грязные и потрескавшиеся, тоже свидетельствовали о том, что работенка у него нелегкая. Да, он работал как вол, он приходил в дома, где было темно, как на затянутом тиной дне реки, где в стенах зияли пробитые дыры, и он проводил в эти дома амперы и вольты, он протягивал трубы и провода, заделывал дыры, и вот уже зажигались лампочки и в кранах журчала вода, а он продолжал трудиться: устанавливал на кухне над плитой воздухоочиститель, выкладывал стены огнеупорной плиткой; он сам решал, стоит ли повышать ставки по выданным кредитам или следует их снизить, он помогал молодым супружеским парам яснее понять открывающиеся перед ними перспективы, выпутаться из затруднительных положений, определял размеры нанесенного ущерба (если таковое случалось), предлагал способы решения проблем, он соглашался на любые шаги для улаживания дел, давал рассрочку платежей, шел на уступки и принимал решение о поэтапном погашении долгов, преодолевал чужую и собственную недоверчивость и в то же время прищучивал недобросовестных неплательщиков и заставлял их платить, платить, платить. Короче говоря, поле деятельности у него было огромное. Рынок сбыта процветал и сделки заключались одна за другой.

– Занимаюсь ремонтом домов, отделкой внутреннего убранства, – уклонился он от прямого и честного ответа на поставленный вопрос. – Знаешь, встроенные кухни – это неплохая ниша на рынке. Итак, я что-то покупаю, что-то перепродаю, приходится вкалывать по-черному. Ну, конечно, требуются и некоторые познания в области психологии… и немалые познания…

Ее взгляд остановился на походной газовой плитке, на которой он готовил себе обед и ужин.

– Как странно! Занимаешься встроенными кухнями, облегчаешь жизнь другим, а у самого в доме такой примитив…

– Ну, это же вечная история про сапожника без сапог.

Она скрестила ноги, и он, глядя на эти прелестные ножки, готов был побиться об заклад, что сделала она это нарочно, чтобы возбудить его, довести до точки кипения. Да он и так уже был на пределе, куда уж больше! На протяжении долгих месяцев он желал ее, он бредил ею днем и ночью. Он пытался отделаться от этого наваждения, пытался подавить в себе жажду обладания ее плотью, пытался представить ее себе бесплотной, бестелесной, но все его потуги были тщетны.

– Ну и как идут у тебя дела?

– Не жалуюсь.

– Твой джип – это нечто! Просто супер!

– Да нет, он вообще-то не мой.

Она продолжала «инспектировать» помещение и, конечно же, обратила внимание на кожаное серое пальто, висевшее на плечиках у окна.

– Это что же, ты вот в этом одеянии и ходишь?

– Только на собрания в офис фирмы. У меня есть визитные карточки и личный номер представителя. Хочешь посмотреть?

– Нет, спасибо.

Он едва не добавил:

«Мы – честные коммерсанты, честные деловые люди, а не какие-нибудь разбойники и грабители», – но стиснул зубы и промолчал. Она находилась в доме всего три минуты, и уже начала что-то подозревать, уже находила, что его работа – это какие-то темные делишки, уже оказалась во власти своего богатого воображения и что-то напридумывала, что его фирма занимается чуть ли не ограблениями со взломом, о том, что сотрудники компании – это банда злоумышленников, что у него здесь настоящий тайный склад, где хранится награбленное добро, что он занимается укрывательством и что он и есть главарь банды!

– Дом сдан тебе в аренду? Или ты уже его владелец?

– Он достался мне на условиях так называемой аренды с последующей продажей. Через два года я смогу его выкупить на довольно выгодных условиях.

– А это что такое?

Она тыкала указательным пальцем в железный ящик, стоявший на кухонном столе, на котором Марк обычно работал над документами и раскладывал «дела» в две стопки: налево шли те, где все можно было уладить полюбовно, а направо ложились те, где возникли спорные вопросы, и дело могло дойти до суда.

– Это денежный ящик, в котором хранятся деньги, поставленные на лошадей на бегах, на выигрыш какой-нибудь команды в спортивных соревнованиях…

– А деньги там есть?

– Да нет, там пусто, я только вчера сдал выручку в банк. – И он открыл ящик, чтобы доказать истинность своих слов.

– А это что за сейф? Там тоже пусто?

– Да, тоже пусто. Это просто старое барахло. Несколько лет назад банк «Креди агриколь» обновил оборудование и закупил для своего хранилища новые сейфы, а старые пошли на переплавку и, может быть, превратились в арматуру бетонных блоков, из которых сложена плотина. Ну а этот… по каким-то причинам избежал участи своих собратьев.

В эту минуту Нелли вскрикнула. Под стул, на котором она сидела, незаметно и совершенно бесшумно пробрался маленький рыженький, почти розовый песик и принялся жадно лизать ее стертую в кровь пятку.

– Тотен, фу! – приказал Марк грозно, но тотчас же смягчился, растроганный умильным выражением собачьей мордочки. Он подхватил щенка одной рукой и прижал к груди.

У Нелли вырвался какой-то сдавленный нервный смешок.

– Как ты его называешь, этого уродца?

– Тотен.

– Но ведь это мое детское прозвище, его придумал мой отец, когда я была совсем маленькой.

– Мне тебя очень не хватало, я тосковал, вот и все. Ну а теперь, раз ты здесь, совсем другое дело… Я буду называть его… ну, скажем, Медором. Согласен, Тотен?

Она вновь засмеялась, но на это раз иным, веселым, заливистым смехом; она закинула голову назад, и подол ее платья задрался, обнажив ноги намного выше колен. Мгновение спустя она уже пристально смотрела на Марка, наблюдая за его реакцией, а у него кровь прихлынула к лицу; он побагровел до корней волос. Она ведь так изменилась! Глаза стали такие огромные и такие зеленые! И взгляд этих глаз словно обволакивал тебя и очаровывал. Этот взгляд был так обольстителен… и так обманчив! От нее словно исходили какие-то загадочные флюиды чувственности, беспокойства и нетерпения. Он делал над собой невероятные усилия и еле-еле сдерживался, чтобы не спросить, откуда она такая взялась и в чьих умелых руках она побывала, чтобы превратиться в то, чем она теперь стада, что у нее лежит в рюкзачке цвета хаки, почему она приехала и почему приехала именно сегодня.

– Ты какой-то странный, – протянула Нелли. – Кого-нибудь ждешь?

– Никого я не жду.

– А подружка у тебя есть?

Вопрос ему не понравился, но все же он ответил:

– Постоянной нет.

И это была чистая правда. Он не раз и не два пробовал завести интрижку с дочками старьевщиков и сборщиков железного лома, живших у самого берега реки, но никакого удовольствия не получал. Когда его начинала мучить «жажда», когда ему хотелось мягкого податливого женского тела, он отправлялся в какой-нибудь поселок, но всякий раз возвращался, испытав горькое разочарование. Он никому не позволял проникнуть в свое сердце, в свою душу, он любил одну только Нелли.

– Нет, ты все-таки какой-то странный. Есть хочешь?

Она сняла шарф и куртку, направилась к холодильнику.

Теперь он увидел, что на ней очень красивое платье бежевого цвета с большим вырезом. На гладкой коже поблескивал золотой крестик.

Нелли ужинала с большим аппетитом; сидевший напротив нее Марк тихим голосом задавал ей вопросы, на которые она, занятая процессом поглощения еды, не отвечала. Марк то и дело сбивался, путался, умолкал, потому что тысячи вопросов, связанные с этим неожиданным «явлением», теснились у него в голове, и он многие из них не смел задать. Да и сам ее приезд, столь стремительный, столь неожиданный, чем он был на самом деле? Разведкой? Насмешкой? «На чем ты приехала? На машине? На поезде? На автобусе? С испанцем или одна? Это он тебя сюда привез? А в какой гостинице он остановился? А когда вы в последний раз виделись? А когда вы в последний раз трахались?» К счастью, час был уже поздний, последний автобус уже давно ушел, поезда не останавливались в Лумьоле уже на протяжении многих лет, у джипа лопнули шины, в «порту», как громко именовали лумьольцы пристань, царила тишина, спускалась ночь, по пригородам слонялась шпана. Да, конечно, куда она денется?! Она будет вынуждена провести ночь в этом доме, наверху, а быть может… и вместе с ним… «Я боюсь, Марк, мне страшно, обними меня покрепче…» Он вспоминал, как эти слова шептала ему испуганная девочка, у которой на свете не было никого, кроме него… Но теперь все изменилось, голос у нее окреп…

– Итак, ты бросил пить. Совсем не пьешь?

– Пью… воду…

– А что здесь делают все эти бутылки?

Он взглянул на картонные коробки, громоздившиеся на выложенном шестигранной плиткой полу. Он к ним даже не прикасался…

– Так… подарок одного клиента. Бедняга считал, что его положение совсем отчаянное, а я ему немножко помог, вот он и извлек это сокровище из погреба.

Она как-то странно посмотрела на него.

– Мой отец тоже пил воду, пил постоянно. По ночам я слышала, как он жадно пил прямо из графина или бутылки. Он будил меня, чтобы я наполнила бутылку. У меня сложилось впечатление, что он умрет, если перестанет пить. Выбора у него, по сути, как оказалось, не было: либо надуваться водой под завязку, либо подыхать, либо вновь погружаться в море алкоголя. Что он и сделал… И однажды вечером заснул за рулем…

Она никогда раньше ничего не рассказывала о своем отце, водителе-дальнобойщике, как оказалось, пившем по-черному и ставшем законченным алкоголиком. И вот только теперь проговорилась, что этот водила-лихач свалился в кювет вместе с десятью тысячами крохотных цыплят, которых он вез. В другой день эта история наверняка бы заинтересовала Марка, но сегодня ему было начхать на этого паршивого шоферюгу, начхать и наплевать!

– Я не хочу кончить так, как кончил он, – сказала Нелли.

Он рассмеялся, потому что эта идейка показалась ему ужасно забавной.

– Ну, для этого ты уже должна была бы начать здорово закладывать за воротник!

– Это ты так думаешь, а мне кажется, что я и так успею, – сказала она, откладывая вилку в сторону.

Он увидел, как потухли зеленые глаза, а когда она заговорила вновь, он услышал в ее голосе прежние интонации растерянного, перепуганного ребенка. Она боялась всего на свете, дела ее шли слишком плохо, чтобы можно было надеяться, что как-нибудь все наладится. В свои двадцать два года она, по ее представлениям, была старой клячей, озлобившейся сварливой старой каргой. У нее за душой не было ни единого завалящего су. Вот почему она приехала к нему. Она будет жить у него, и не о чем здесь спорить, ведь они когда-то были очень и очень близки, не так ли? Помнишь? Быть может, она даже сможет в недалеком будущем платить ему за проживание… если он вернет ей ее сбережения… те самые деньги, которые он должен был положить в банк на ее имя перед тем, как они отправились в путешествие по каналам. «Ведь это все, что оставил мне мой отец, а ты у меня украл эти деньги… ну, не украл, так взял взаймы…» По словам Нелли, Марк должен был ей заплатить и за потопленную яхту, и за ее личные вещи, оставшиеся в шкафу, и за ее драгоценности. Да, у нее были кое-какие безделушки, не особо ценные, кроме одного кольца, вот то была действительно семейная реликвия, фамильная драгоценность, очень и очень дорогая… а остальное – так, ерунда, но она ими очень дорожила, всю жизнь берегла как зеницу ока, в особенности одну вещицу, тот самый медальончик, который ей надели на шейку при крещении и который он с такой злостью тогда сорвал и швырнул бог знает куда… Надо бы все эти убытки посчитать, вероятно, сумма получится значительная… Но сейчас она так устала… Она не спала уже…